Операция
(из записок фельдшера)

     Двадцать лет назад, молодого юношу, окончившего медицинское училище и получившего диплом фельдшера, судьба забросила в отдалённую часть земного шара, называемого деревней. Он хотел работать на благо людей, он хотел помогать и мечтал о карьере, но получилось немного иначе. Он работал и помогал, его уважали и называли на «ВЫ», но карьера и повышение, это было только в мечтах. И с этим, он смирился, только после пятнадцати лет. Почётные грамоты, выдаваемые по праздникам и без них, гордо украшали стены его квартиры. Все называли его доктором, потому что он всегда ходил в чистом, белом халате и был действительно похож на доктора. Маленький, кругленький, в очках - ну, просто доктор Айболит.

     Его звали Борис Дубенко. Русские принимали его за своего и наливали водку, а евреи, увидев его нос, молча улыбались, давая понять, что мы все, дескать, понимаем, не маленькие. 

     Прославиться он не смог и это мучило его.
Он просыпался с одной и той же мыслью, нужно что-то совершить, чтобы изменить свою жизнь. Но как назло, больных в деревне не было, никто не болел, и болеть не собирался, так как пропитанные водкой и прокопчённые махоркой, люди стали как крысы не бояться никого и ничего. Прожив столько, сколько выдерживала печень и лёгкие, люди отбрасывали «копыта», и тихо без паники умирали. Поэтому Боря не мог проявить свой талант.
   За все годы у Бориса скопилось огромное количество лекарств, и он надеялся, что на деревню, что-то сбросят, или кого-то подбросят, или случится ещё что-то, и все запасы лекарств ему понадобятся, чтобы спасти любимую деревню и даже уважаемый районный центр.

     Он жил и работал с одной мыслью, он должен совершить подвиг и за это получит самую почётную грамоту, и его переведут в районный центр, где он, наконец, покажет всем, что не зря носит имя советского фельдшера.

     Умники говорят, думай хорошо, будет хорошо. И Боря стал думать хорошо.

     Наступило ещё одно унылое утро. Боря шёл на работу и чувствовал, что сегодня особенный день, и что сегодня произойдёт то, чего он так долго ждал. Зайдя в кабинет, он услышал телефон. Ему звонили из соседней деревни и сказали, что везут тяжелобольного для сложной операции. Местный тракторист не раз пил с Борей водку и рекомендовал его, как хорошего человека и хирурга. Больной, был без сознания, так как его накачали местным наркозом - самогонкой. Боря понял, что это и есть тот самый тяжёлый случай, которого он так долго ждал.
    Он стал готовится к своей первой операции.
Уборщице был отдан приказ помыть пол и одеть чистую одежду, так как она будет ассистировать при операции. От этой новости у тёти Дуси поехала голова и она сказала Боре, что при всём уважении к нему, она боится крови, и наотрез отказалась. Но Боря сказал, что она, как член колхоза обязана, иначе у неё отнимут всю самогонку. Постелив на кушетку, чистую, в жёлтых пятнах простынь и приготовив инструменты, Боря сел и стал ждать. Жители деревни стали собираться возле поликлиники.

     Тётя Дуся быстренько, для храбрости, приняла обычные четыреста грамм, и сообщила деревенским о сложнейшей в истории мировой медицины операции, которую будет она с помощью фельдшера, делать какому-то трактористу. От волнения и переживаний за фельдшера мужская половина деревни помогла маленькому магазинчику выполнить годовой план. Они выпили всю водку, и стали ждать операции. Ждал и Боря. Собаки перестали лаять.

    - Приехали! Приехали! Приехали.
 Вся деревня встречала больного, как космонавта. Боря встал, поправил очки и открыл дверь.

     Двое мужиков внесли бездыханное тело больного. Кирзовые сапоги больного были в навозе и ещё в каком-то дерьме. В кабинете запахло  ароматом Родины, и Боря вдруг почему-то понял, что это Родина  не его.
    Боря приказал сопровождающим снять сапоги.   
-Стерильность, - сказал он, и поднял палец верх. Стащив с себя то, что называлось сапогами, они выбросили их на улицу. Сапоги сделали своё дело и на улице раздались крики, что «шото» воняет, и несколько женщин потеряли сознание. Всем пришлось добавить водки из запасов, иначе у Бори, могло стать больше пациентов.
    Боря попросил всех, кто не участвует в операции, выйти из кабинета. Посмотрев на тётю Дусю, он заметил, что в одной руке у неё была швабра, а в другой - самогонка для дезинфекции и понял, что она готова к подвигу.
   Боря ещё раз посмотрел на неё и подумал «А зачем тёте Дусе швабра?» Но, зная местные обычаи, доверился её женской интуиции.

     Его мысли прервал крик больного: «Где она сука? Где она сука, убью - не подходи, гранату кину!» и больной полез в карман.
   Боря и все за окнами упали на пол.
   Вытащив из кармана бутылку с наркозом, больной в два глотка опустошил её и, посмотрев на тётю Дусю, сказал: «Мама, это я, твой маленький сынок!».
   Тётя Дуся стала причитать «Сынок, мой единственный, мой маленький!», но вдруг вспомнив, что её сыну всего 10 лет, выпила содержимое дезинфекционной бутылки.
   Боря дал приказ прекратить этот театр и подошёл к больному.
   «Где болит?» - спросил он и наклонился пониже, чтобы услышать, что больной скажет. Но больной схватил Борю за горло и закричал: «Перебью, вас всех, жидовские морды», и зубами вцепился Боре в ухо. Раздался вой. Орал Боря, и с ним все, кто стоял за окном. Но больной не отпускал Борю. Вдруг тело больного расслабилось, и он отпустил Борю и его ухо. В центре комнаты гордо стояла тётя Дуся и держала в руках швабру, которой она огрела больного по башке.
   Боря сидел на полу и держался за ухо. Он тихо стонал. Ему было стыдно, что его узнали. Но долг есть долг. Он клялся, давал клятву Гиппократа. Боря встал, вытер с уха кровь, подошёл к больному и со всей силой ударил его в живот. «Будешь знать, как обзываться!» закричал Боря.

     Больной открыл глаза и сказал: «Вот сейчас, как встану»- но увидев тётю Дусю с оружием, захныкал: «Доктор, помогите, я больше не могу, у меня всё болит, но особенно там». «Где, где?» спросил Боря.

     «Там!», сказал больной и покраснел.

     «Раздевайся!» - сказал Боря - «И быстро, а то будет гангрена».

     «Какая Мандена?» - спросил больной

     «Сам ты Мандена» - ответил Боря.

     «АААА!» сказал больной и размотал портянки. За окном стали падать люди, и птицы перестали петь. Тётя Дуся прилипла к стене и перестала дышать.
    Сняв с себя рубашку и тельняшку, он стал разглядывать своё тело и любоваться наколками. Боря ничего, не обнаружив на теле, сказал: «Снимай штаны!». «Наклонись!»
   Больной наклонился и то, что увидели Боря и тётя Дуся, можно было бы назвать, как угодно, но у Бори вырвалось: «Ни хрена себе!», а тётя Дуся, сев на пол, завыла как собака: «Батюшки, что же это за хреновина, сколько живу, но такого не видела», и стала краснеть. «Товарищ тётя Дуся, пора работать, пожалуйста, разнимите больному ягодицы». Больной не знал, что такое ягодицы, поэтому, не успел приготовиться, и когда тётя Дуся разняла их как две половинки арбуза - испустил воздух прямо в любопытный Борин нос. Тётя Дуся откачивала  Борю минут этак 15. Спросив «Где я?» и поняв, что он на работе, сразу всё вспомнил. Он опять заставил тётю Дусю разнять больному ягодицы, но отошёл чуть- чуть в сторону и почему-то приклонился, но на этот раз всё было в порядке. Из разнятых ягодиц, сквозь гущу немытых волос, на Борю смотрел огромный с величиной в теннисный мячик фурункул - чиряк по-нашему. Он был наполнен кровью и гноем, и был похож на персик. В ажиотаже Боря допустил ошибку недопустимую званию фельдшера.
   Боря пальцем дотронулся до фурункула, так как, он не мог сдержать любопытство. От прикосновения к фурункулу больной прыснул на Борю содержимым кишечника, и заорав, выбежал на улицу. Это было что то! На улице все уставились на больного. А тот кричал: «Бля, Суки!..., убью, казню, козёл!», и танцевал какой-то интернациональный танец.

     Для деревни, это было почти, как в театре. Все стали хлопать и кричать: «Ешо-ешо!!!». Показав всем, что у него между ногами больной вернулся в кабинет, где тётя Дуся мыла Борино лицо.

     Боря  как-то странно посмотрел на больного и тот всё понял.

     Сам наклонился, сам разнял ягодицы и сказал:

     «Доктор, спасай, не могу больше».

     «А дрыскать не будешь?», спросил Боря.

     «Нет, не буду. И пердеть не буду - только спаси меня!»

     «Пропустите, пропустите!!!» - орали на улице.

     В кабинет зашёл человек с камерой и представился: «Районный фотограф, журналист. Узнали, что у вас сложная операция, решили заснять для райцентра - пусть знают все, какие герои работают у нас в деревнях. Пусть все знают. Может быть, вас и наградят».

     И тут с Бори спало всё это оцепенение, он проснулся от многолетней спячки и подумал: «Что я здесь делаю, чем занимаюсь? Все родственники и все друзья давно в Америке, Израиле, да просто по всему миру... а я, а я - где я? Чем прославлюсь? Тем, что проколю этому жлобу фурункул? Тем, что буду смазывать зеленкой эту немытую жопу?» И Боря ехидно улыбнулся - в его голове созрел план.

     «Хорошо, - сказал Боря журналисту, - я согласен, но учтите, операция сложная и опасная, всё может произойти».

     «Советский журналист ничего не боится», - сказал, ничего не подозревая, несчастный.

     Боря, позвав тех двоих, которые привезли больного и, сказав им, держите больного за руки и ноги, обратился к тёте Дусе: «Разнимайте ему ягодицы». Журналиста он поставил прямо возле задницы и сказал: «Как я скажу «Три!» снимайте!». Журналист нацелился, на улице все замолчали. Тётя Дуся тянула изо всех сил ягодицы. «Раз... Два... Три...» сказал Боря и ткнул в фурункул пинцетом.

     Больной не заорал, он замычал. Он не сдержался и обдал журналиста вчерашним ужином.

     Журналист, получив это «всё» на себя, сидел, как контуженный, обнимая свою камеру.

     Тётя Дуся, оглохнувшая от этих криков и очумевшая от всего увиденного, стояла и вытирала руки. На улице люди ходили очумевшие от водки, от криков, и от всего, что произошло. А происходило такое крайне редко, или никогда.

     Наш герой собирал вещи. Он ещё не знал, куда поедет, и что будет делать. Он собирал вещи и его мысли гуляли по всему свету. Лицо выражало доброту и светилось, как у ангела.

     Несколько месяцев спустя он появился в одной из касс Аэрофлота...