Природа  сжалась  и  впала  в  мутноватый  транс.
Календарь  менял  осень  на  ожидание  зимы. Грифельная  штриховка  полупрозрачных  ветвей  запуталась  в  обрывках  туч.
Небо  уже  покрылось  зимним  стеклянным  колпаком,  в  который  упирались  башни  Потсдамер  плaц. Фонари  тихо  мерцали  в  желатиновом  воздухе,  из  темноты  падали  приколоченные  наспех  звезды,  белые  ангелы  застыли  в  черном  сумраке  подворотной  тишины...

                      Улетевший ангел.

  В  один  из  таких  вечеров  я  отправился  в  путешествие  по  улицам,  легко  перетекающим  одна  в  другую  и  глубинам  человеческого  подсознания.  Захотелось  потеряться,  отдаться инфантильности.

 Природа  сжалась  и  впала  в  мутноватый  транс.
Календарь  менял  осень  на a ожидание  зимы.

 Грифельная  штриховка  полупрозрачных  ветвей  запуталась  в  обрывках  туч.

 Небо  уже  покрылось  зимним  стеклянным  колпаком,  в  который  упирались  башни  Потсдамер  плaц. Фонари  тихо  мерцали  в  желатиновом  воздухе,  из  темноты  падали  приколоченные  наспех  звезды,  белые  ангелы  застыли  в  черном  сумраке  подворотной  тишины.
  Ноги  сами  несли  меня  на  Ораниенбургерштрассе. 

Навстречу попадались  турчанки  с  лицами,  отшлифованными  шариатом  и  терпимостью,  сновали  беспечные  пенсионеры,  страдающие  от  обеспеченности.

  Внимание  всей  страны  было  приковано  к  обсуждению  судьбы  национальной  героини  -  археолога,  похищенной  в  Ираке.  В  центре  столицы  устраивались  многотысячные  митинги.  Послы  иностранных  держав  наперебой  предлагали  свою  помощь,  лучшие  бойцы  элитных  подразделений  бундесвера  готовы  были  головы  сложить,  только  бы  спасти  ее  из  рук  мусульман-фанатиков.

А  в  это  же  самое  время  далекая  северная  страна,  затаив  дыхание,  ожидала  главного  события  года  -  очередного  развода  знаменитой  певицы,  живущей  в  огромном  городе  с  хищным  сердцем  и  которую  за  глаза  звали  «парашют,  ходящей  по  сцене».
Из  вагона  на  трамвайную  остановку  высыпалась  разноцветная  радость.

Пойманные  в  пробку,  спали  автомобили.

-Художник,  помни,  влияние  Канта  губительнее,  чем  кокаин  -  это  сказал  Клаус,  житель  Ораниенбургерштрассе.  Эта  улица  занимает  особое  место  в  моей  жизни.
Здесь  есть  три  достопримечательности,  целых  три.

Литературный  клуб  на  3-м  этаже  старинного  дома,  куда  надо  подыматься  в  колымаге  древнего  лифта,  прозванного буфетом, деревянные  двери которого  надо  открывать  руками.
  «Tacheles» - дом художников, место  моей  первой  официальной  работы,  дом-руина,  населенный  творческим  народом  из  разных  стран,  место,  где  анархизм  понимают  так,  как   понимал  его  князь  Крапоткин,  а  не  группа  «Sexpistols».
И  добрый  Санта-Клаус, живущий  в  кресле,  примостившемся  между  двумя  киосками,  человек,  с  глазами  лучащиеся светом, цвета  счастья,  целый  день  наблюдающий  за  тем,  как  чужая  жизнь  течет  мимо  и  сквозь  него...

Мы  познакомились  с  ним  по-московски,  с  пол-оборота  летом,  когда  я  работал  в  Tacheles,  а  он  сидел  напротив,  через  дорогу,  и  выставлял  напоказ  свою  коллекцию  куколок-человечков.  Улыбаясь  своей  чарующей  улыбкой  и  поглаживая  огромную  белую  бороду,  он  подозвал  меня  и  спросил:

- Художник,  ты  знаешь,  кто  живет  в  моей  крови?  Там  плывут  на  нерест  рыбки-лейкоциты!
С  тех  пор  мы  подружились.

Оказалось,  что  рыбки  жили  не  только  в  его  крови.  Их  без  труда  можно было  наловить  в  его  перламутровых  глазах,  особенно  тогда,  когда  он  занавешивал  серую  печаль  дня  своей  царственной  улыбкой.

  В  отличие  от  других  людей  из  его  племени,  он  никогда  не  грузил  кашей  из  фрейдизма и  коллажем  полудокументальных  рассуждений  о  социализме  и  мастурбации.

К  ним  относятся  и  англичанин  Джон,  длинная  верзила,  ходящий  зимой  или  босиком,  или  во  вьетнамках  на  босу  ногу,  с гитарой из вагона в вагон. 

Питер,  с  аккуратной  бородкой,  в  желтом  костюме  лягушки-царевны,  с  лягушачьей  головой  в  короне  под  мышкой. 

«Кощей  бессмертный»,  собирающий  дань  по  вагонам,  в  валенках  из  целлофана  зимой  и  летом,  также  из  их  категории. 

Толстый  Феликс  со  старинной  грамофонной пластинкой  на  голове  и  руками,  густо  увешанными  женскими  перстнями.

Очкарик  Зигфрид,  всегда  сидящий  на  огромном  трехколесном  велосипеде  у  станции  метро,  и  неизвестный  чудак,  гоняющий  на  машине  с  громкоговорителем  по  Кройцбергу  с  петушиным  пением,  и «Всадник  без  головы»,  собирающий  дань  в  кафе,  расположенных  на  Кудамме,   и  т.д.,  всех  не  перечесть... 

Ко  второй  категории  принадлежат  уже  немолодые грязные бородачи,  всегда  стоящие  на  одном  и  том  же  месте  с  банкой  пива  в  руках  и  спящие,  как  правило,  неподалеку  под  мостом.  Это  люди,  к  которым  пришла  осень  жизни.

Я хотел сказать ему, что нашел в Талмуде то место о котором он говорил:
- В каждом поколении есть 36 праведников, которые держат на себе весь мир. Их не знает никто.
Это «Санхендрин» 97 «Б»!

  Вдруг  что-то  толкнуло:  стул  был  пуст,  горели  красные  свечи.  Масса  свечей.  Лежат  письма,  открытки,  фотографии.  И  надпись:

  -  Der  Klaus  ist  tot.  Wir  trauen.

    Тот  самый  Клаус  есть  «tot». 

Не  может  быть! Мир взорвался, и обломки улеглись в каком-то новом, уродливом порядке. Я  заглянул  за  киоск, обошел все вокруг. Не  разыгрываешь  ли  ты  меня?

  Ведь  еще  на  днях он спросил:

  - Художник,  ты  мое  земное  тело  нарисуешь  вверх  ногами?

  - Конечно  нарисую,  Клаус!

  Не  нарисовал, не  успел.

  Холодный  город  расставил  сети  из  песен  о  любви  и  смерти,  куда  попали  обломки  соседней  со  мной  судьбы.

  Ты  был  такой  же,  как  и  все,  просто  служил  другому  ангелу,  и  все  пространство  твоей  головы  заполнила  тень  между  реальностью  и  подсознанием. 

В  твоем  мозгу  не  выстраивались  хороводы  сложных  жизненных  установок,  не  было  трудных отношений  с  самим  собой,  между  сегодняшним  и  завтрашним  днем.
Не  было  забот  о  жене  и  детях,  не  было  проблем,  где  взять  деньги  и  как  не  опоздать  на  работу.
Все  было  просто. 

  Была  твоя  звезда,  которой  была  назначена  своя  траектория  на  небосводе.
Ты  говорил,  что  у  тебя  было  только  два  возраста  -  детство  и  старость. 

Ты не проскочил ту единственную тропинку к самому себе между Сциллой и Харибдой общества и биологии. 

Ты  убил  в  себе  немца  и  государство  с  его  правами  и  обязанностями,  параграфами  и  законами.
В  твоих  глазах  никогда  не  было  льдинок  равнодушия -  ты  был  продавец  улыбок  в  мире  исчезающих  лиц  и  людей,  и  у  тебя  была  простая  жизненная  установка  -  любить  людей.  Всегда.
Мы  были  с  тобой  представители  разных  миров,  помещенные  в  единое  пространство  времени,  мы  барахтались  с  тобой  в  его  вязком  цементе.

  Ты  соскочил  с  этого  поезда,  но остался  в  рамках  собственной  биографии.
Каждый  человек,  независимо  от  того,  сколько  он  прожил,  прожил  на  земле  свою  жизнь  полностью.

Теперь  где-то  там  наверху  ты  смотришь  хронику  своей  жизни,  запустив  крылатую  видеокамеру  вовнутрь  себя...                                          

  Прошло  три  недели.

  Национальная  немецкая  героиня,  голубоглазая  красавица-брюнетка  была  освобождена.  В  Германию  она  не  вернулась.  Ей  хорошо  в  Ираке.  Ведь  она  мусульманка.  Сегодня  все  больше  немок  переходят  в  ислам...

  Певица  в  далекой  северной  стране  развелась.  Очередной  муж  приготовился  к  разделу  многомиллионного  имущества.  Страна  успокоилась...

  Увидела.  Застыла...

 - Он  был  из  тех,  кто  выламывался  из  общего  ряда!  Мне  будет  его  не  хватать...

Открыток  и  цветов  тоже.
Я  присмотрелся  к  одному  посланию:

  «Клаус,  как  ты  там,  в  своем  виртуальном  мире?