Города, как и люди, имеют не только свой внешний вид, но и нрав, и характер, и возраст, и душу. Не вините их, они такими были зачаты людьми, воспитаны ими же, а порой и брошены...на произвол...людей.

ВАГОН И МАЛАЯ ТЕЛЕЖКА

Под утро наберётся мыслей вагон и малая тележка:
они стеснительны и сиры, они во сне не прижились.
В потёмках дымчато рассветных я прихвачу с собой их в спешке.
А вдруг сгодятся на орешки? На впрок, на карандаш, на кисть.

За груз двойной - двойная плата: войду в автобус, плюхнусь в кресло,
оглядываясь виновато: «Своё всегда вожу с собой».
Подпрыгивая и чихая, возьмёт разгон, рванется с места
наш караван - трехзначный номер, верблюд железный, городской.

Бульвар рысцой бежит навстречу, с ветвей отряхивая птиц и
редкий лист. А город сонный на ощупь пятится назад.
И голосуют вдоль дороги матрёшки, ваньки круглолицы:
на человеческие лица таращат радостно глаза.

Завистливо косится аист, сварной, железный, пустоглазый
на то, как прыгают вороны по спинам лавок и кустов.
А за окном нас обгоняя, летят машины цвета грязи:
бескрылые железки-птицы на скорости до ста, за сто.

На остановках входят люди. Выходят мысли. Кто поспешно,
кто нехотя и подневольно - сидеть бы да глядеть в окно
На то, как дева Whitney Houston, в избытке радости конечно
раскинула навстречу руки с афиши в платье домино.

Маршрут тягуч и сладко вязок - ириска, жвачная резинка,
на ниточке воздушный шарик, косяк из мыльных пузырей.
У музыкальной школы Баха и у Дегунинского рынка
выходят из салона мысли, толкаясь у дверей: «Скорей!»

Я молча им вослед: «Ну что ж вы? Хоть оглянитесь, хоть взмахните...»
Они спешат, у них заботы, и дел, и дум невпроворот.
На день короткий, зимний, новый наброшен смога серый китель.
День-контролёр с вопросом: «Кто ты?» мне строго пропуск выдаёт.

А я не знаю, что ответить. И посоветоваться не с кем.
Все мысли вышли, на маршруте лишь я осталась и бульвар.
У школы выйду, может дети, подскажут, кто я. Повод веский -
они всегда за всех в ответе. Ответят весело и дерзко.

Что на дворе,
где трын-трава,
из мыслей выросли слова.

ХАЙФА

Белаховым Татьяне и Валерию, с любовью

Склоны Кармеля. Лоханка морская
в кранах и яхтах, и в мачтах судов.
Волны ступенями к Храму Бахаи:
сны и легенды персидских садов.

Днём ослепительна, ночью лучиста:
щедрая горсть аметистов-огней.
Разноязыка, горласта, гориста -
Акко ревниво вздыхает по ней.

Стоит ли плакать, завистливый Акко?
В водах залива, касаясь щеки
Хайфы красавицы... стоит ли плакать?
Вы неразлучны, в объятьях легки.

Негой морской, темпераментом южным,
станом восточным - да всем хороша!
Мудрость по жизни, учёность на службе
Всё в тебе ладно - дела и душа.

В порт ребятнёю сбегают со склонов,
за руки взявшись, деревья, дома.
Как голубиная стайка с балконов
город, слетая, присел на холмах.

Вот и меня увлекла серпантином,
взлётами, спусками лента дорог.
Что там откроется справа? Застынет
взгляд изумлённый, счастливый. Картины
будут сменяться изгибами линий
белых и синих, белых и синих.

Хайфа! Ах, кто тебя выдумать смог!

УТРО В ПЕТАХ-ТИКВЕ

Андрею Череднику

По утрам петухи многократно,
надрываясь, кричат: «Караул!»
Местный рынок, как дремлющий кратер,
в городке придорожном уснул,
в черепичном и в ближневосточном...
То ли ругань, а то ли виват
на кончину распластанной ночи
Проорёт петушиный набат.
Прополощет заря пыльный воздух:
и проступят платан, кипарис.
Жалюзи: окон спящие позы -
в слепоте и в безвольности вниз
опрокинуты. Но петухами:
глоткой - вовремя, шпорами - в срок!
В назидание - брошенный Камень,
в отречение - трижды упрёк!
Отрекаться от ночи - их участь.
С давних пор. На века. Навсегда.
Не угнаться за святостью. Лучшей
не искать доли. Время и случай...

Петухов и листвы суета...
Пробивается солнечный лучик,
освещая «Надежды Врата»

Петах-Тиква -город в Израиле,
в переводе - Врата Надежды


В КОРОБОЧКЕ ГОРОДА

В коробочке спичечном майский жук печалится,
поскребёт по донышку: мягкий плен у дна.
В этом и отличие, я ему начальница:
он надеждой тешится, я - тоской больна.

Он узорным усиком, он прозрачным крылышком,
он с названьем солнечным, майским обручён.
Я ему спасением или смертной милостью -
ангелом-хранителем или палачом.

Ну, лети, лети уже, прожужжал все уши мне:
жалобой по жёлобу, в раковину слов.
Вот тебя послушаюсь, доберусь до Тушино,
и поеду загород - городу назло.

В коробочке города, в закуточке случая
не найти начальников, не связать концов.
То тоска падучая, то доска скрипучая,
то дома высотные - склепы мертвецов.

Влезем в околоточек и себя замучаем.
Гробики панельные, жизни медный грош.
Городские пленники, жертвы невезучести -
дети мегаполисов, что с таких возьмёшь?

А не то вот выпорхнем! Полетим к излучине
речки, что за полюшком, к лесу, что вдали.
К золотому солнышку, клеверу пахучему.
Пожужжим! Да вволюшку! Ай, люли, люли!

За стеклом от скорости лишь деревьев колышки,
Саранча слетается в пляс под фонарём.

На свободе трепетно, мы прочистим горлышко:
Нажужжимся вволюшку!
И назад...умрём.