EN
Старый сайт
«Я, Polly, польская водка и волнистый попугайчик в клетке с видом
на кладбище… (вне конкурса)
Я сидел на тесной кухоньке заброшенного дома, с омерзением пил теплую польскую водку и смотрел в засиженное мухами окно.
Через все стекло пробегала голубоватая трещинка, и, как ни странно, именно она казалось мне единственно реальным фактом из всего того, что происходило со мной в настоящее время.
Кресло-качалка, видимо, найденное на помойке, как и все в этом доме, тоскливо заскрипело подо мной, и я с неприятным удивлением обнаружил, что сижу совершенно голым. Первым моим порывом было вскочить, побежать в соседнюю комнату и попытаться среди скомканного белья, полуживой мебели и обнаженных потных тел отыскать свою одежду, ну хотя бы носки – мужик неглиже, тем более, если ему за пятьдесят, и к тому же без носок, зрелище, на мой взгляд, отвратительное.… Но сделав еще пару глоточков и качнувшись в кресле, я подумал, что наверное, особо торопиться и не стоит, тем более, что в комнате темно. Все спят. Да и кто, в конце-то концов, кроме полусонных мух, здесь, на кухне, может узреть несовершенство моей фигуры…
- Никто, - решил я и поудобнее уселся в кресле…
Старинная, потертая временем лоза, из которой и было сплетено вышеупомянутое кресло, больно защемила мою левую ягодицу, и я заплакал.
Я вообще в последнее время стал необычайно сентиментальным, а уж в пьяном виде и подавно.
Итак, я сидел в кресле-качалке на третьем этаже заброшенного дома и сквозь слезы смотрел на старинное кладбище, расположенное буквально в двух шагах от меня.. …Или я от него? Впрочем, это, наверное, не столь важно. Вдоль темной кирпичной стены белели идеально ровные (словно вкопанные по шнурку) ряды каменных крестов. В этом режущем глаз контрасте белого на темно-кирпичном было нечто отталкивающее и бутафорское.
Наши родные православные кладбища, порой неухоженные и неаккуратные, затерявшиеся среди пыльных тополей, были мне ближе и роднее. От этого открытия слезы мои потекли еще более вольготно и интенсивно. Отчего? Да кто его знает. Быть может оттого, что я русский, православный, крещеный и венчаный мужик сижу голый на кресле-качалке, пью мерзкую теплую польскую водку и смотрю на католическое кладбище.
И то, что и я, и кресло-качалка, и кухня в заброшенном доме и католическое кладбище находятся на Богом забытой окраине северноно округа древнего Парижа меня не успокаивало…Скорее наоборот, тревожило. Своей нереальностью, нелепостью, показушной гротескностью. Да к тому же еще и польская водка.…В одиночку…
Над моей головой довольно громко завозилось какое-то существо. Хрустнув шейным позвонком, я взглянул на потолок. Там, где у нормальных людей висят люстры или хотя бы лампочки Ильича, на свернутых в жгут проводах покачивалась клетка, в которой беспокойно сновал взад и вперед маленький волнистый попугайчик странной педерастической окраски.
– Ну вот и собутыльник образовался., - обрадовался я и, плеснув водки в пустую жестянку из-под русской красной икры, поспешил угостить птаху.
В отличие от меня, попугаю водка понравилась. Уже через несколько минут он смотрел на меня тусклым взглядом алкоголика, вышагивая по дну клетки неверным строевым шагом, громко и старательно проговаривая каждую букву, трижды прокричал, задирая голову под потолок, нечто подозрительно ненашенское:
-Que faites-vous ce soir?*
После этого откинулся на спину и, прикрыв голову голубым крылышком, прикинулся дохлым. Я снова взглянул на кладбище, и мне стало неловко сидеть перед этими крестами неглиже. Кладбище - оно и в Париже кладбище.
Утерев слезы, я осмотрелся. На жестяном крючке в виде голубого кукиша возле облезлой раковины висел кокетливый фартучек с клубничкой на кармашке. Больше ничего из одежды я, к сожалению, не обнаружил и, плюнув на двусмысленность данного наряда, с сожалением встал с насиженного места и, подойдя к раковине, в грустном сомнении подвязал тесемки фартучка у себя над ягодицами. Наверно это выглядело пошло, но рассиживать перед усопшими с обнаженными чреслами наверняка было еще отвратительнее.
И тут я почувствовал сильный голод. Польская водка натощак больше меня не прельщала, как не прельщает седая и подслеповатая старуха молодого любовника. Тем более, если у нее на данный момент в плоском ее кошельке ничего путного нет, разве что кроме нескольких затертых и просроченных квитанций из ломбарда.
Мысленно оценив это сравнение, я открыл заляпанный холодильник с обшарпанными углами. На средней полке в прозрачном блюдце лежала увядшая свеколка с тонким и длинным хвостиком, чрезвычайно похожая на сдохшую мышь. К свеколке этой меня манило еще меньше, чем к польской водке, и я, наконец-то решившись перебороть свою врожденную нерешительность, поправив фартучек, направился в соседнюю комнату. Голые ступни противно липли к грязному линолеуму и отрывались от него с влажным громким треском…
- Ну и грязнули, - отрешенно констатировал я, приоткрывая тяжелую дверь с рифленым стеклом по центру. …
Сквозь неплотно прикрытые ставни на окнах тонкими расплющенными пучками падал свет, в котором мельчайшими блестками вспыхивала пыль. На полу, на надувном матрасе. слегка прикрытая несвежей простыней, лежала дебелая негритянка, практически незаметная в полумраке темной комнаты, и лишь ярко-рыжие кучерявые волосы на голове и паху смелыми мазками художника-экспрессиониста светились вызывающе и нагло. Тяжелые груди женщины, увенчанные темно-багровыми сосками, расплылись бесформенно и неприятно.
- Да неужели я, тот, которого так любили в свое время довольно красивые и независимые женщины там, в далекой и заснеженной России, мог в эту ночь заниматься любовью с этой особой? – вопрошал я себя в молчаливом крике, без стеснения разглядывая спящую.
– Нет. Не мог,- успокоился я после довольно долгого прислушивания к своей памяти и тут заметил, что вся моя одежда, включая носки и белое нижнее белье, аккуратно висит на венском стуле, почему-то окрашенном в густо-зеленую краску. Подхватив одежду, я быстро оделся и, положив на стол два маленьких фантика - две радужные купюры по десять евро, вышел из квартиры. Пройдя всего лишь один квартал, я увидел большую стеклянную витрину магазина, в котором торчал пыльный манекен вечномолодого мужика, и все вспомнил. Сразу.
…Я стоял возле витрины и разглядывал сквозь стекло длинные ряды разноцветных коробочек с французским парфюмом. Магазин уже был закрыт, хотя по московским меркам было еще рано. Ну да, еще не было и восьми часов вечера.
– Долбаная демократия!- ругнулся я, закуривая. -Где это видано, чтобы в субботу, в самую торговлю, магазин уже в восемь часов не работал?
Я был сильно раздражен- побывать в Париже и не купить парижских духов, да как же такое возможно? Моя жена, теща и две внучки подобного просто не поймут…
- И будут совершенно правы!- вслух констатировал я и только тут заметил, что возле меня трется пожилой негр с огненно-рыжей головой, кое-где тронутой намеками на седину.
-Monsieur souhaite la vodka ?
Я недоуменно посмотрел на странного негра, но услышав и осознав знакомое слово, грустно выдохнул.
- Водки? А почему бы собственно и нет?
После чего, не задавая лишних вопросов, поплелся вслед за малоразговорчивым афро - французом.
На третьем этаже заброшенного дома нас встретила высокая, крепко сбитая, также рыжеволосая девица лет тридцати…
- Наверняка дочь, хотя быть может и любовница,- лениво подумалось мне, а я уже проходил на кухню вслед за странным семейством… -
- Mon nom est Polly ...- **Ceci est mon père. Son nom est Jean,*** -представилась молодая женщина и протянула мне ладонь, черную снаружи и бледно-лиловую с прожилками изнутри.
Я пожал ее (поцеловать черную ладонь мне что-то явно не давало. Быть может, я скрытый расист?) и, напрягая память, выцарапал из школьной программы нечто галантное, типа:
- А comme vous appellent ? My name is Vladimir. I am from Russia... There is such country – Russia! – Я подчинился жесту рыжеволосого старика и oпустился в печально скрипнувшее подо мной плетеное кресло.
- Russia…- понимающе повторили отец с дочерью почти одновременно, и из морозильного отделения голодно дребезжащего холодильника появилась тронутая инеем бутылка польской водки…
…Я брел вдоль шумной парижской улицы, утомленно разглядывая коренных парижанок, поджарых, словно русские борзые, устало-некрасивых и отчаянно элегантных. Рассматривал смуглых женщин в паранджах, с короткими ногами и широкими бедрами, брел, аккуратно швыряя окурки в урны, упакованные в черный целлофан, и думал, думал, думал. Я вспоминал Петровского любимца - Ганнибала, что влил в древнюю боярскую кровь капельку своей, и не без удивления понимал, что подобное кровосмешение пошло только на пользу уставшему дворянству.
И, как это ни странно, где-то глубоко в своей душе я очень хотел, чтобы когда-нибудь на парижскую мостовую шагнул смуглый мальчишка с рыжими волосами и зелеными глазами и во весь свой мальчишеский голос крикнул непременно на правильном французском языке:
-****Maman, maman. J'ai appris à écrire de la poésie!
…А еще я думал, что же я скажу тому, бесконечно беспристрастному и справедливому, когда он наконец-то спросит меня:
- Ну а как ты соблюдал мои заповеди, сын мой?
------
-Que faites-vous ce soir?* - что вы делаете сегодня вечером?
**Меня зовут Полли...
***Это мой отец. Его зовут Жан.
****Мама, мама. Я научился писать стихи!
Адаева Айша 
Мастинская Фаина 
Андреевский Александр 
Верник. Михаил 
Вайнер Ирина 
Нисина Ляля 
Смовженко Елена 
Лейшгольд Ирина 
Аарон Борис 
Андерс Валерия 
)
