Небольшая железнодорожная станция, скорее полустанок, Сары-Озек - «Жёлтый песок», Талды-Курганской области Казахской ССР, располагалась в предгорьях Тянь-Шаня, у самой границы с Маньчжурией. Эта северо-восточная часть Китая только в 1945 году была освобождена советскими и монгольскими войсками от японцев, создавших после захвата данной территории марионеточное государство Маньчжоу - Го. Китайские коммунисты, пришедшие к власти в 1949, провозгласили просоветский режим. Нашедшие в этих местах свой приют беглецы из советского Туркестана после октябрьского переворота, возможно, что среди них были и бывшие басмачи, баи, их родственники и потомки, а также те, кто просто не понял и не принял новой власти, решили вернуться, воссоединить семьи и найти упокой на родной земле.
Хорошо известно, что доля большей части возвращенцев из любого зарубежья была незавидной, но некоторым повезло и удалось всё же выжить в сталинской мясорубке, и умереть в своей постели. А их дети и внуки, возможно, стали октябрятами, пионерами, комсомольцами и даже коммунистами. Но в мою задачу не входило выяснение кто был из них кто, ибо я был включён в группу встречающих, как врач, и в мою задачу было выявление тех из них, кто нуждался в медицинской помощи и оказать её.
Партийными и советскими органами Караганды был создан и направлен по разнарядке на станцию Сары – Озек эшелон для приёма возвращавшихся на родину людей. Это былопримерно в 1954-1955 годах. Эшелон состоял из необорудованных (фактически пустых) вагонов-теплушек и включал в свой состав пассажирский спальный вагон для персонала, направленного на встречу возвращенцев.
Персонал этот был составлен из представителей райкомов партии и районных управлений сельского хозяйства тех регионов, куда на место жительства были заранее распределены вернувшиеся. Кроме того, к месту встречи был направлен медицинский отряд с врачами (эпидемиолог, врач скорой помощи, терапевт, инфекционист, окулист, детский врач, гинеколог и ваш покорный слуга – хирург), необходимыe для оказания первой помощи и выявления возможной различного рода инфекций и другой патологии. Естественно, была представлена и интендантская служба - провизор с набором медикаментов и медицинского инструментария, две-три медсестры и девчонки-поварихи. Чуть не забыл вездесущего КГБ-иста! Да и блюстители порядка в лице местных милиционеров уже ожидали нас.
Когда эшелон остановился, мы вышли из вагона и смогли обозреть всю "привокзальную площадь". Вернее сказать, это был прилегающий к станции пустырь, заполненный подъехавшими ранее телегами, на которых восседали родственники возвращенцев из многих окрестных кишлаков, даже тех, что не подразумевались, как места для расселения репатриантов. С этого момента и начала разыгрываться трагическая картина дальнейшей судьбы людей, вернувшихся на родную, "совейтскую" ( по Высоцкому) землю. Но они даже не могли себе представить, что их ожидало на местах расселения. Нередко принудительного. Вдали от обещанных родных мест. Но кого-то ждали и «гостеприимные» ограждения и бараки ГУЛАГа…
А места там были, выражаясь нынешним молодёжным слэнгом, обалденные - изумительно красивые. Вокруг нашего полустанка, насколько хватало глаз, земля была сплошь покрыта ковром из красных маков, с вкраплениями изумрудных трав и различного тона полевых цветов, которые не просто было разом разглядеть среди маков, подавляющих своим алым цветом все другие оттенки. Среди разноцветья там и сям бродили небольшие степные черепахи, с аппетитом поедавшие цветы, зелёные бутоны и свежие листья, хранящие влагу. Другой воды поблизости было не сыскать, а до ближайшего озера безвредным рептилиям ползти и ползти, хотя, как слышал, зоологи утверждают, будто черепахи вообще не пьют, получая необходимое количество жидкости из поедаемых растений.
Красное пространство постепенно редело и сменялось желтоватой мелко-каменистой почвой предгорий. Где-то ближе к горизонту ландшафт разнообразился довольно крупными пологими холмами, покрытыми пятнами сочной травы, группками кустарников, а местами и низкорослых деревьев. Вслед за ними возвышались горы, на самых вершинах своих увенчанные снежными шапками. Такими представали перед нашими восхищёнными взорами предгорья Тянь Шаня.
На фоне этих красот природы разворачивалась перед нами неприглядная картина убогого временного быта встречающих, поставивших между телегами лёгкие палатки, а кое-где просто натянувших тенты или заменявшее их тряпьё. В вагоны, до полного медицинского ознакомления с состоянием прибывавших переселенцев, никого не пускали. Те стояли полностью открытые, с целью проветривания и обеззараживания естественным потоком солнечного излучения.
Привезенные родственниками бараны один за другим шли под нож, безмолвно и безропотно, хотя до этого их блеяние слышалось постоянно. Мы тогда насмотрелись на методы приготовления плова, бешбармака и других казахских мясных блюд на костре. Особенно впечатляющим было промывание из чайника развёрнутого кишечника барашка: один казах вливал воду в кишку, а другой, стоя на расстоянии нескольких метров, следил за вытекающими наружу промывными водами, определяя время окончания процедуры. Этот же чайник служил непременным атрибутом при посещении людьми сколоченного из досок временного туалета – элементарная гигиена, стало быть, соблюдалась. Правда, плов и бешбармак поедались, как и принято у среднеазиатских народов, пальцами рук, которые периодически вытирались об одежду. Ну, и, само собой, в первую очередь насыщались мужчины, а уж вслед за ними женщины.
Соплеменники возвращенцев привезли с собой полный набор не леченных и не диагностированных болячек и их последствий (трахома, сифилис, дизентерия, куча кожных поражений грибкового характера, букет внутренних заболеваний и других не срочных и не опасных для окружающих, но требующих стационарного обследования и лечения). В медпункт без конца наведывались пациенты - то с ранами, то с гнойниками, подавившиеся и захлебнувшиеся, засорившие глаза, не способные оправиться или помочиться, с болями в самых различных местах, испытывавшие изжогу или тошноту и рвоту, либо непрерывный понос.
Понадобился и я, как хирург, хотя и не как общий, а как отоларинголог. У одного из молодых людей внезапно началось носовое кровотечение, которое обычными методами остановить не удалось, и мне пришлось делать, непростую по тем условиям и не рядовую по технике для неспециалиста, тампонаду носовой полости через рот. Справившись с этим не без труда, я вспомнил, через их собственные описания, о земских врачах, Чехове и Вересаеве, посвятивших такому универсальному врачеванию в аналогичных условиях всю свою жизнь. Других хирургических пособий мне, слава Богу, делать тогда не пришлось.
Однако, чем же занимался обслуживающий встречу персонал в ожидании распределения и карантина? Вы ещё не поняли? Ну, естественно, беспробудно пил всё подряд и столько, сколько влезет. С тем большим удовольствием, что кругом не было ничьего осуждающего ока - ни жён, ни сотрудников, и можно было, в буквальном смысле слова, разгуляться на воле - вокруг, кроме полустанка, только степь да степь. В салон - вагоне отсыпались и опохмелялись, а при возможности и кондиционном состоянии, занимались любовью с привезенными «маркитантками», в основном, поварихами. Само собой разумеется, все эти вольности были дозволены партийным руководителям, и осуществлялись в первую очередь ими. К слову сказать, о такого рода «благах» партийной верхушки давно уже поведал в своей книге "Разговоры в русской бане" Э. Севелла.
Тогда же, как помню, не отставали от партийных чинов и представители советских и хозяйственных органов, и агент КГБ, который не мог не участвовать - не подслушивать или не регистрировать что-нибудь важное, вырвавшееся из уст в пьяном бреду, хотя, разумеется, и сам бывал хорош. Не забуду, как среди ночи раздавался пьяный бабий хохот или визг, и можно было видеть, как очередную избранницу волокли в вагон, перекинув через плечо, как куль с мукой. "Похищенная сабинянка", явно уступавшая в эстетическом плане героиням с известных картин Николо Пуссена, Питера Пауля Рубенса, беспомощно дрыгала ногами, визгливо хохотала, но о помощи не просила.
Иной раз поутру можно было не досчитаться какой-нибудь одной, а то и двух-трёх повозок-арб, на которых кто-то незаметно увёз встреченных родственников в свой кишлак. Как правило, этими похищенными были беспомощные старики, не представлявшие никакой ценности, как работники, оттого на их исчезновение смотрели сквозь пальцы.
Бюрократическая машина, хотя и работала по инерции, но всё же давала сбои, и некоторым семьям удавалось также вывезти своих более молодых родственников, тем более, что постоянный похмельный синдром временами нарушал чёткий контроль. В других случаях, на решение влияло нечто иное - тайный сговор, подкреплённый деньгами или подарками. Попытка подношения была сделана и мне, но я честно уплатил 100 рублей (тогда это была одна шестая часть моей ставки) за прекрасную китайскую вазу с изображением яркой жанровой сцены. Ваза нежно звенела при щелчке, подавая владельцу знак о том, что была сотворена из настоящего фарфора. Когда через много лет мой кот Бесик, запрыгнув на секретер, где она красовалась, столкнул её на пол, я, скрупулёзно собрав все осколки, склеил вазу и поставил на старое место. После этого «несчастья», сколько бы я ни щёлкал по ней пальцем, никогда больше не смог услышать того звука, который фарфоровая красавица издавала раньше. Уезжая из страны, выбросить вазу я не решился, а просто оставил её тем людям, которые подбирали всё, что находили в квартире.
Эшелон возвращался и, глядя в окно, я мог наблюдать дорожную жизнь тех людей, которых никто тогда не встретил, и которые уезжали в полную неизвестность. Кто-то из них, свесив ноги, сидел в дверях вагона и задумчиво смотрел вдаль, вспоминая, может быть, себя лихого на резвом скакуне с саблей наперевес, гонявшего революционных солдат в обмотках, какие носил товарищ Сухов, кто знает, может, он был в банде самого Абдуллы и стрелял в Саида, или помогал Джавдеду убить его отца. Кто-то бездумно курил самокрутку, набитую терпким табаком или наслаждался косячком из маковой соломки или конопли, а то предавался размышлениям о том, что с ним будет завтра, послезавтра. Из дверей другой теплушки нередко торчала чья-то задница, щедро поливая насыпь ценными поносными удобрениями. Женщины, повязанные косынками и платками, кормили детей или играли с ними. Некоторые копались в скарбе, аккуратно укладывая его после неразберихи и суетни при посадке в вагоны.
А я устраивал незамысловатый уют степной черепашке, пойманной мною в предгорьях Тянь-Шаня. Черепашка была предназначена в подарок маленькой дочке, жившей в далёкой Украине с мамой, бабушками и с дедушкой, которой я мечтал рассказать когда-нибудь об этой командировке на станцию Сары-Озек для встречи возвращающихся на Родину бывших басмачей и их потомков…