Соловки

«Путешествия избавляют от предрассудков».

Юлий Цезарь

Теплоход

– Вода, вода, тримбамбушки-трим-бам-ба…кругом вода… – Людмила подпевала несущейся из репродуктора мелодии, радуясь удаче – неотложные дела и нескончаемые заботы на целых двенадцать дней оставались на берегу.

Теплоход медленно пятился от причала.

Немного волновало предчувствие грядущих событий, но только совсем чуть-чуть – теперь всё равно от неё ничего не зависело, – на судне будет править бал его величество случай. И Людмилу вполне устраивала роль беспечного созерцателя проплывающих мимо прибрежных пейзажей.

Она любила путешествовать. Едва войдя в вагон, спешила устроиться у окошка и с нетерпением ждала лёгкого толчка, дающего начало плавному движению, а потом с удовольствием наблюдала, как удаляется перрон, и вокзальная суета уступает уютному купейному бытию под стук колёс, с чаепитиями и беседами. В самолёте, как только закрывались входные люки, и пилоты начинали священнодействовать, готовя лайнер к взлёту, прислушивалась к рёву набирающих силу моторов и старалась не пропустить желанного мгновения отрыва от бетонной полосы, от земных проблем…

Её тяготили однообразие и застой в делах и отношениях. С годами пришло понимание – ощущение свободы и полноты жизни можно получить лишь в движении, переходя от одного состояния в другое, постигая новое и неизведанное.

Что обычно вспоминается, оглядываясь назад? Как каждый день, едва разлепив глаза, выпивали чашку кофе и двигались на работу? Как занимались служебными обязанностями, выполняя план выпуска, или добычи, или продажи чего-нибудь очень-очень нужного? Нет, конечно же, нет. В памяти остаются только самые яркие моменты: встреча с интересным человеком, впечатление от хорошего спектакля, трепет перед полотнами Ван-Гога, запах моря и изящные силуэты гондол на каналах Венеции.

Путешествия помогают перенестись в иное измерение, открыть неизвестный доселе мир, обогатить бесценным опытом самосознания и превратить будни в яркий запоминающийся временной сгусток.

К этой поездке Людмила готовилась с особым нетерпением. Есть места, которые притягивают к себе магической силой – осенённые интересной историей, или  уникальной природой, или аурой выдающихся, оставивших за собой яркий след, личностей. Несомнено, Соловецкие острова обладают всеми этими качествами. Впитав саму вечность, камни архипелага хранят память о трагических событиях, вере и долготерпении русского народа. Дикая суровая земля, далёкий северный форпост, во все времена привлекала к себе странников.

Добраться до островов можно по-разному. Самый простой способ – на поезде до города Кемь, а оттуда всего два часа на катере. Или самолётом через Архангельск.

Людмила выбрала теплоход. За те несколько дней, отделявшие от московской суеты, можно было познакомиться с самобытными местечками, полюбоваться скромной природой русского севера, погрузиться в чтение путеводителей. Многодневный круиз по рекам и каналам основательно подготавливал встречу с Соловками.

Ещё зимой, по счастливой случайности, она стала обладательницей информации о грядущей навигации. Впервые появился беспересадочный круиз до Соловков, предусматривающий стоянку на островах не день, как обычно, а целых два. Заядлая путешественница решила не откладывать поездку. В жизни островного посёлка произошли судьбоносные изменения – недавно руководителем музея-заповедника назначили нового настоятеля монастыря, и теперь одному богу было известно, что может произойти на Соловках в ближайшем будущем, тем более, если принять во внимание настойчивость, с которой активно внедряющаяся в светскую жизнь церковь заявляла свои права на имущество и недвижимость… 

Узкий Беломорско-Балтийский канал не был приспособлен для прохода огромных комфортабельных лайнеров, а небольшой двухпалубный теплоход «Чернышевский», один из немногих судов класса «река-море», имел возможность добраться от Москвы до Соловецких островов водным путём, без пересадок. Судно было приписано к Нижнему Новгороду, там же собрал свою команду симпатяга-капитан – нижегородский водник и моряк в третьем поколении. Всю работу с пассажирами выполняла его жена Екатерина, совмещавшая служебные обязанности с присмотром за мужем, находившимся в опасной для семейной жизни поре, выражаемой словами: «седина в бороду, бес в ребро».

Говорят, у круизов есть свои прелести. Людмиле только предстояло в этом убедиться, а пока оставалось поверить на слово – многие попутчики не скрывали, что являются завсегдатаями речных путешествий, и этот факт говорил сам за себя. Путёвки были недёшевы даже по московским меркам, и пассажиры, прогуливающиеся по палубе, выглядели вполне респектабельной публикой, большую часть которой составляли пожилые супруги и одинокие женщины. Молодёжи было немного: подростки, резвящиеся на палубах под присмотром родителей или бабушек, да несколько пар.

Каюта располагалась на верхней комфортабельной палубе. Пассажирка с трудом втиснула чемодан в узкое, как пенал, помещение, недоумевая, на каком основании эту тесную келью отнесли к первому классу. Стены, обитые деревянными панелями тёплого рыжего оттенка, придавали каюте сходство с платяным шкафом. Впрочем, здесь было вполне уютно. В туалетной комнате, отгородившись шторой, можно было принять душ из шланга, закреплённого на смесителе. Раскладывая вещи, Людмила с улыбкой вспомнила, как при посадке, на вопрос: «Мне на второй этаж?», капитанша не без иронии поправила: «На верхнюю палубу… вы на корабле находитесь…».

Но, разумеется, всё самое интересное должно было происходить не в каюте, а на палубах, где туристы уже наматывали круги, прохаживаясь парами или поодиночке – изучали берега и снимали на камеры приглянувшиеся объекты.

Пятиконечная звезда на шпиле Северного речного вокзала постепенно превратилась в едва различимую точку, и спустя час после отхода от пристани городские кварталы сменились зеленью посадок, сквозь которую проглядывали щедро разбросанные по берегам канала красавцы-коттеджи и целые дворцы с причалами и катерами.

Обитатели «Чернышевского» с интересом разглядывали суда, бороздившие в этот солнечный день подмосковную акваторию. Прогулочные катера, тесно облепленные экскурсантами, создавали не менее напряжённое движение, чем автомобили на московских улицах. Громадные круизные лайнеры, похожие на мощные внедорожники, неспешно и важно проходили мимо, позволяя рассмотреть себя со всех сторон; их пассажиры снисходительно поглядывали с верхних палуб на мельтешащую внизу транспортную мелочь.

Назойливый стрёкот моторов издалека возвещал о приближении катеров и яхт, изящество форм которых могло поспорить с изысканным дизайном экзотических спортивных автомобилей. Шикарные атрибуты обеспеченной жизни с возлежащими на баках полуодетыми девицами проносились мимо, словно вихрь, уверенно рассекая водную гладь и неизменно вызывая интерес у всезнающей молодёжи, которая обменивалась информацией о мощности двигателей и цене этих роскошных игрушек.

Скоростные суда распоряжались речной трассой, не особенно считаясь с остальными, их рискованные манёвры вызвали в памяти трагедию, случившуюся где-то неподалёку. Обкатывая новую яхту, капитан уступил место у руля её будущему хозяину. Судно лихо развернулось в пляжной зоне, в опасной близости от пловцов, и лопасти винта мотора отрубили ноги молоденькой девушке, вскоре скончавшейся от потери крови. Лишь благодаря случайно снятым на камеру кадрам, попавшим в интернет, родственники несчастной жертвы смогли дать делу ход. Иначе всё пошло бы по обычному, как это бывало в последнее время, сценарию, точно переданному фразой из басни Крылова: «У сильного всегда бессильный виноват…».

Корабельное радио выдало властный голос капитанши – первую смену пассажиров приглашали на обед. Людмила познакомилась с соседками по столу, которым на вид было прилично за шестьдесят. Подруги, сидевшие возле окна, оказались весьма интересными собеседницами: игривая не по годам брюнетка Вероника преподавала в Дипломатической академии португальский язык, а Ольга учила итальянскому языку в Инязе. Пожилая учительница биологии показалась скучной и манерной, а простоватая на вид старушка, представившаяся Раисой, весь рейс была озабочена лишь одним – произвести на окружающих впечатление счастливой обеспеченной женщины.

Обед был плотным – три блюда и фрукты на десерт. Но ни красивая скатерть, ни сверкающие приборы и чистые салфетки, ни вежливая официантка (одна из тех, о ком капитан с гордостью говорил: на судне работают две студентки университета) не могли скрасить убогий уровень кухни. Качество еды, возможно, приемлемое для  нижегородских ресторанов, не могло устроить москвичек, знакомых с европейским сервисом. Мастерство повара явно тяготело к котлетам из жирной перемороженной свинины и фантазийным супам, состав которых не имел ничего общего с декларируемым названием. Меню напоминало что-то среднее между незатейливой сытной едой заводской столовой и сбалансированными по калориям кушаньями ведомственного санатория с претензией на ресторанный шик.

К вечеру показались первые шлюзы канала имени Москвы. Заходящее солнце  окрасило в кроваво-красный цвет помпезное, в стиле сталинского ампира, здание с табличкой: «Год окончания строительства 1937-ой».

– Вот, построили же такую махину! Какой в те годы был энтузиазм у народа! – восторженно изрёк пожилой солидный мужчина, с почтением оглядывая мощные стены шлюзовой камеры.

– Скорее, всё происходило под дулами винтовок, а энтузиазм тут не причём, – не удержалась от комментария Людмила.

– Ну да! Было и так! – согласился тот, и после паузы добавил. – И всё же нашим теперешним руководителям нужно поучиться, как за короткий срок превратить страну в индустриальную державу!

Людмила промолчала, предоставив собеседнику возможность высказаться.

– Разве можно припомнить что-нибудь значительное, созданное за последние двадцать лет? – продолжал мужчина. – Чем смогут гордиться наши дети? Самой крупной в мире яхтой Абрамовича? Что появилось, что построено? Заводы закрыты или дышат на ладан. Гляньте, вон деревня: как и сто лет назад, люди там живут рыбалкой да огородами, – рассказчик кивнул в сторону нескольких покосившихся избушек на берегу. – Что изменилось в провинции? Где дороги, газ, тёплые туалеты? Только Москва растёт и жиреет, как гнойник, да заражает всё вокруг миазмами наживы и беззакония. Вы вспомните шестидесятые годы, – мужчина покосился на собеседницу, и, убедившись, что она по возрасту может помнить те годы, продолжал, – прошло только шестнадцать лет после страшной войны, а страна первая в мире запустила человека в космос! И пусть тогда ещё не ели досыта, но радовались любому достижению, как своему собственному! А сейчас у стариков, всё это создавших, нет достойной пенсии. И не только это гнобит – привыкли уж к умеренной-то жизни – а то обидно, что сытая молодёжь, выросшая среди полных  прилавков, занята одной только погоней за тачками и шмотками. О стране-то кто переживает? Проглотили лёгкую наживку потребительского отношения к жизни... совсем думать разучились. А всё оттуда идёт! – мужчина выразительно показал пальцем вверх. – Жёлтая пресса, гламур, глянец, «зомбоящик» – всё работает на растление! Идеалов-то нет! И теперешняя власть, и младореформаторы-либерасты – все накинулись на прошлое,  «совком» называют. А сами-то что сделали для страны? Сейчас-то где мы живём? Каким словом можно назвать то, что происходит? – раззадоренный своей речью оратор досадливо махнул рукой и ушёл на бак встречать очередной шлюз.

При приближении к шлюзам палубы неизменно заполнялись пассажирами – проход через узкий канал вызывал интерес у всех без исключения. За компанию в шлюзовую камеру заходил ещё какой-нибудь теплоход и мелкий катерок, каждый швартовался на своём месте возле бетонной стены, пахнущей сыростью и тиной. Из воды медленно и мощно поднимался затвор, и насосы, сопя и хлюпая, начинали привычную работу. Затем открывались ворота, и суда по очереди выходили на речной простор, чтобы, спустя некоторое время, вновь встретиться на очередном шлюзе.  

После ужина, по причине жаркой погоды, капитан и капитанша Екатерина собрали пассажиров на кормовой палубе, и с целью профилактики долго мучили рассказами о страшных историях, когда-либо приключившихся с теплоходами. Напугали пожаром и затоплением, призвали к экономному расходованию воды и осторожному использованию бытовой техники во избежание замыканий в электросети. Недисциплинированных пассажиров, опоздавших на стоянках к отплытию, грозили безжалостно оставить на берегу. Хотя теплоход имел преклонный возраст – 1956 года выпуска, – был изготовлен  на германской судоверфи, и этот факт давал надежду на положительный исход путешествия.

Капитан, как честный малый, признался, что из-за установки более мощных моторов, судно имеет заметную вибрацию. Лучше бы он этого не говорил. Перегруженная ненужной информацией, ночью Людмила долго не могла заснуть, было невозможно отвлечься от доносившегося со всех сторон навязчивого дребезжания. Постукивало приоткрытое окно, скрипели дверки платяного шкафа, звякали плохо пригнанные детали смесителя в туалете. И даже незаметный днём шум судового двигателя ночью казался невыносимо громким…

Второй день путешествия

Утром в каюту заглянул механик проверить вентиляцию. Оказывается, решётка на потолке вокруг лампочки была входом в вентиляционную камеру, не подававшую признаков жизни. После завтрака воздуходув запустили, и к навязчивому дребезжанию  добавился шум с потолка. Но прохладнее не стало: принцип работы вентиляции был сродни напольной вертушке, гоняющей тёплый воздух по помещению.

Людмила присела почитать, стараясь не замечать несущихся со всех сторон назойливых звуков, и с опозданием обнаружила, что кровать и её белоснежная юбка покрылись прилетевшими с потолка хлопьями чёрной сажи. Пришлось пуститься на  поиски горничной. Вежливая девушка всё старательно и безропотно пропылесосила, выразив надежду на скорое окончание трудностей, связанных с пуском вентиляции. Однако сажа упорно продолжала рассеиваться по каюте. На этот раз Людмила направилась на «рецепцию» (нижегородское словечко, изобретённое капитаншей Екатериной) и, с трудом сдерживая эмоции, убедительно попросила дежурную устранить источник загрязнения.

Отключение вентиляции, по-видимому, не обошлось без внимания капитанши. Екатерина отловила Людмилу в одном из узких межпалубных проходов и приступила к профилактической беседе.

– Это вы из седьмой каюты? Вы просили выключить вентиляцию? – на всякий случай, придав голосу строгости, спросила капитанша.

– В ней нет смысла, один только шум, да грязь сыплется.

– Видите ли, теплоход у нас старый, и вентиляцией давно не пользовались…  ходим же в основном на север, там и без того холодно, – капитанша сменила напор на заискивающе-доверительный тон, определив опытным взглядом, что пассажирка не из тех, кто любит разнообразить свою жизнь скандалами. И перешла к другому мучившему её вопросу.

За долгие годы брака невзрачная женщина, похожая на шар с ножками,  досконально изучила повадки своего любвеобильного мужа-красавца, легко заводившего романы с туристками. Ей пришлось прервать карьеру учителя, чтобы находиться поближе к своей ненадёжной второй половине.  

И в этом рейсе Екатерина прибегла к проверенному манёвру, используемому в качестве превентивной меры: знакомилась с симпатичными, путешествующими в одиночку дамами, чтобы получить о них больше информации. Людмила попала в список потенциально-опасных лиц, когда загорала на верхней палубе, и её ладная фигурка хорошо просматривалась из окна капитанской рубки.

Старательно изображая дружелюбие, премудрая Екатерина пожаловалась на свою нелёгкую долю и капризных туристок – по её мнению, именно незамужние, обделённые женским счастьем пассажирки, постоянно придираются к любой мелочи, грозя жалобами хозяину судна.

– Вы знаете, я нормально, даже сочувственно отношусь к одиноким женщинам, –понизив голос, вкрадчиво продолжала собеседница. – Вот и дочка моя только в тридцать лет вышла замуж… родить-то надо… да только зять попался неудачный, и они, наверное, разойдутся. Мужиков-то нормальных сейчас нет…

Людмила терпеливо выслушивала неожиданно свалившиеся на неё откровения,    недоумевая, за какие такие заслуги именно она удостоилась внимания капитанши.

– Но однажды был ужасный рейс – половина пассажиров – одинокие дамы! – вошла в раж Екатерина. – Верите? Я чуть с ума не сошла от их бесконечных жалоб. Всё им не так: то дует из окна, то кормят плохо. Я, конечно, их понимаю – женщины собирались, наряжались, надеялись с мужичками познакомиться, а тут… те же самые одиночки или супружеские пары. Нормальные-то жёны таких «охотниц» к мужу и близко не подпустят. Вот и получается – бедным женщинам даже просто поговорить, и то было не с кем! Как их не понять… да... тот рейс до сих пор страшно вспомнить…

«А, вот в чём дело, – наконец сообразила Людмила, – намёк ясен. Счастливая обладательница мужа-капитана, таким образом, ставит на место меня, путешествующую без спутника и наверняка одинокую. Решила напомнить о своём статусе, чтобы исключить любые поползновения на супруга или, на худой конец, на запись в книге жалоб. Что ж, тонкий ход – кому после столь душещипательных откровений захочется прослыть пассажиркой, брюзжащей на плохой сервис исключительно по причине одиночества и скуки».

– Да-да, я тоже замужем и очень вас понимаю, – успокоив ревнивицу, Людмила поспешила ретироваться и закончить неприятный разговор.

  Мышкин

После обеда, слева по берегу, показались очертания городка со смешным названием Мышкин. Недалеко от пристани, на огромной куче песка, сваленной на берегу, резвились отдыхающие – жара выгнала жителей к реке, явив туристам трогательный уголок местной «ривьеры».

Славное местечко с населением всего-то около шести тысяч, уже на подходе покоряло трогательными картинками милого провинциального бытия: по крутому холмистому берегу живописно разбежались белые церквушки, одно- и двухэтажные дома, сохранившие неповторимый колорит деревянной застройки позапрошлого века.

Теплоход встречали ряженые в мышей местные актёры, устроив настоящее представление с танцами, песнями и хороводами. Возле причала, на площади, заставленной лотками с сувенирами, вяленой и копчёной рыбой, туристов поджидала экскурсовод – ладная, крепконогая волжанка Валентина.

– По легенде русский князь с дружиной проезжал мимо этих мест и прилёг отдохнуть в тени дерева. Неожиданно по лицу пробежала мышка и потревожила его сон. Князь разгневался и хотел её убить, как вдруг увидел рядом змею. Поняв, что мышка спасла его от гибели, повелел заложить в этом месте поселение, – скороговоркой прострекотала гид и жестом показала двигаться дальше.   

В сложенном из толстых брёвен амбаре размещался музей старинных лавок – продовольственной и скобяной. Пузатые мешки с крупами, карамельки в разноцветных фантиках, огромные караваи хлеба, продававшиеся на вес, мерники для сыпучего товара, весы с гирьками, почерневшие от времени счёты, большие амбарные книги, банки с тушёнкой, на этикетках которых сохранились слова с «ятями» –  весь этот немудрёный ассортимент напоминал о давно позабытом времени скудных деревенских прилавков. Как притягательны были такие магазинчики для местной детворы, сколько радости приносили слипшиеся в кульке леденцы или облитый глазурью пряник!..

В пыльном полумраке бывшей мельницы, среди жерновов и мешков с мукой, на скамейках вдоль стен, сидели огромные куклы-мыши в костюмах мукомолов и крестьянок. Стоило только гиду попросить их не трогать, как всё внимание туристов переключилось на неподвижные мышиные фигуры. Две любопытные подружки тихонько подкрались к куклам, стоящим в самом тёмном углу возле двери, и стали вглядываться в неподвижные лица. И размеренный ярославский говорок экскурсовода внезапно прервался пронзительным девичьим визгом – мышки неожиданно ожили и шустро закрутили ручные жернова.

К дому мастеров вела круто идущая вверх улица, выложенная булыжником, по легенде, ещё при Екатерине Великой. Молодой, не по годам серьёзный кузнец, за считанные минуты ловко выковал мышку из куска проволоки; в соседней комнате девушка-гончар быстро управилась с податливой глиной, явив на свет новорожденный горшок.

Небольшие музеи были той самой «изюминкой», делавшей Мышкин столь привлекательным для туристов местом. Экспозиции размещались в старых, порой, ветхих помещениях, хранивших неповторимую атмосферу незатейливого провинциального быта – со скрипучими полами, стойким запахом деревенской избы и неизменной геранью на окошках. Хотелось бесконечно долго рассматривать каждую вещицу, подобранную с любовью и со знанием дела. На полках и в шкафах уютно обитали прялки, гребешки, льняные полотенца, всевозможных размеров и окрасок валенки, медные самовары и безглазые куклы-обереги, и, казалось, каждый предмет ещё помнил тепло человеческих рук и скучал по своему хозяину, словно детдомовский ребёнок, мечтающий о собственном доме и семье.

Маленький городок покорял бережно хранимым духом русской старины, его властям хватило мудрости разумно распорядиться историческим наследием: администрация занимала скромное здание, видневшееся за деревьями сквера. Зато почти без изменений сохранилась уникальная застройка, а центральную площадь украшали добротные купеческие и дворянские особняки.

С высокого берега открывались необозримые речные просторы, виднелась  облепленная пароходами пристань – пейзаж невольно вызывал в памяти картинки, иллюстрирующие жизнь некогда богатых приволжских городов.

В роскошном и огромном, по местным меркам, Успенском соборе звучали песнопения Бортнянского. Божественные звуки сливались и множились, отражаясь в расписанных густой синей лазурью высоких сводах и превращаясь в гармонически выдержанное, богато окрашенное многоголосье. Полифонию неземной красоты создавали всего лишь трое певцов. Рассчитывая на эффект, полученный от выступления, предприимчивые студенты Санкт-Петербургской консерватории тут же предлагали диски с записями по пятьсот рублей за штуку – волшебная музыка легко открывала не только сердца, но и кошельки.  

Возле причала Людмила встретила Ольгу и Веронику. Подруги решили пройтись по рыбному рынку. На прилавках красовалась в копчёном или вяленом виде всякая-разная волжская рыба: и поджарые зубастые щуки, и костлявая простолюдинка чухонь, и благородный судак, и речная элита – угри. Пьянящие запахи и аппетитный вид медно-золотистых тушек парализовали волю, и москвички не удержались, чтобы не полакомиться нежной рыбной мякотью, которой потчевали приветливые продавцы, наперебой рассказывая красочные истории про каждый выставленный экземпляр. Прислушавшись к голосу здравого смысла, от покупки пришлось отказаться: державшаяся несколько дней жара явно не шла на пользу скоропортящемуся товару. Сошлись на том, что хорошее пиво в рыбе не нуждается.

– А вот и то, что нам нужно! – Вероника показала на ларёк «Живое пиво».

– Пиво, конечно же, не живое, но вполне приличное, не фильтрованное, – прокомментировал парень с «Чернышевского», с наслаждением тянувший прохладную влагу из бумажного стакана.

Послеполуденное пекло не оставляло выбора: три дамы расположились за пластиковым столиком.

– Какое замечательное местечко! – поделилась Вероника, обмахиваясь веером. – Почему бы руководителям небольших городков не перенять опыт Мышкина? Так и хочется сказать скороспелым нуворишам: оставьте хоть русскую глубинку в покое, не разрушайте, не застраивайте своими безвкусными коттеджами!

– Мышкину повезло, он находится в стороне от больших дорог и нефтяных вышек, – согласилась Людмила. – Слава богу, «эффективные менеджеры» ещё не добрались до этих мест.

Край озёр и святых обителей

На следующий день теплоход миновал Рыбинское водохранилище, печально известное с  советских времён, как огромный погост: в его водах затоплено более семисот поселений и тысячи гектаров полей. И всё это – ради электростанции, мощности которой теперь едва хватает для маленького города Рыбинска…

После завтрака завсегдатаи прогулок по палубе обратили внимание на зелёный холм, видневшийся справа – по легенде, именно с вершины горы Мауры преподобный Кирилл обозревал окрестности, выбирая место для строительства монастыря.

Через полчаса теплоход пришвартовался возле небольшой пристани. 

Село Горицы и городок Кириллов затерялись в этих, исконно русских местах, среди густых лесов и щедрых на рыбалку озёр. Отсюда до ближайшей железной дороги – более ста километров. Именно здесь, на землях, позднее вошедших в Московское княжество, трудолюбивые монахи обосновали десятки обителей, служивших местным жителям образовательными, культурными и медицинскими центрами.

Колыбель Руси. Русский Север.

Недалеко от причала виднелся небольшой, скромного вида Горицкий Воскресенский женский монастырь, знаменитый своими затворницами – в его стенах отбывали ссылку жёны Ивана Грозного, дочь Бориса Годунова. Во времена расцвета в нём проживало до семисот монахинь, сейчас – лишь двенадцать…

Немолодая послушница, закутанная в серый платок и с лицом того же серого оттенка, нудно, без эмоций поведала о дореволюционной истории обители. И заметно оживилась, перейдя к рассказу о событиях советского периода: новая власть жестоко расправилась с монахинями, в стенах монастыря открыла клуб с танцами.

– А пришествие антихриста, то бишь советской власти, и кощунство в храме было предзнаменовано, – уверенно выдала тоном, не требующим возражения. – До революции в монастыре жила дочь одной из монахинь-меценатов. Молодая девушка являла собой пример самоотречения и смирения: молилась больше других, плоть свою истязала трудом, по ночам колола дрова и складывала их в поленницы. Но однажды напали на несчастную бесы – вошедши в храм, монахиня вдруг разделась догола и стала плясать, призывая подруг сделать то же самое: «Давайте танцевать, давайте веселиться...».

Вместо священного трепета история о «чуде предзнаменования» вызвала у слушателей иные ассоциации.

– Да, уж… против природы-то не попрёшь, рано или поздно молодой организм всё равно своё возьмёт, – вполголоса прокомментировала Вероника. – В юности нужно нагуляться, чтобы потом успокоиться, да святость свою в пример ставить. Иначе может казус получиться, такой вот, как с этой монашкой…

В стороне от толпы туристов Людмила приметила тёмнолицую девушку в мешковатой одежде, с любопытством, в упор, разглядывающую приезжих. Было в её глазах что-то от затравленного, но дерзкого зверька. Позднее, когда все разошлись по территории, послушница опять попалась на глаза на монастырском погосте: стояла, покорно опустив голову, выслушивая наставления пожилой толстой монахини, убирающей могилу.

– Это грех... так могут вести себя только мирские. Монахини так себя вести не должны…– выговаривала наставница своей подопечной.

Слова неприятно задели: в них слышалось и пренебрежительное отношение к «мирским», и попытка подчеркнуть «самость» воцерковлённых, и желание противопоставить одних другим.

«Для чего это девушке вбивается в голову? Неужели монахиням так важно отделить себя от остальных, разве в этом желании нет элемента той самой гордыни, что считается грехом? – рассуждала Людмила, задумчиво разглядывая могильные плиты. –  Может быть, осознание своей избранности здесь, на земле, служит затворницам одним из немногих утешений за то, что многого себя лишают? А с другой стороны, порицая другую жизнь, ту, что за монастырскими стенами, с её радостями, соблазнами и неограниченной свободой, не разожгут ли наставники в юной душе нездоровый интерес? Запретный плод – сладок. И вот, как результат взрыва бурлящего естества – пляска в храме той, далёкой юной монахини, протестующей против жёстких рамок. А сегодня – этот полу-осуждающий, полу-восхищённый взгляд темноликой девушки, полный дерзости и дикого любопытства, для которой мы – люди другой планеты, непонятные и грешные. Но как явственно читалось в её глазах желание постичь эту незнакомую, проходящую стороной, жизнь...».

– Выбор судьбы отшельника должен быть сделан человеком осознанно, без давления  извне, – делилась впечатлениями Вероника по дороге к автобусу. – Мне становится не по себе, когда вижу, как приводят в храм совсем маленьких детей, полностью зависимых от воли взрослых. В одном из Суздальских монастырей я наблюдала картину: на вечернюю молитву робкой стайкой вошли девочки, одетые, как старушки. Молились, стараясь не смотреть в сторону прихожан. На мой вопрос, не почувствуют ли дети себя чем-то обделёнными, когда подрастут, одна из местных жительниц уверенно ответила: «Так они ж детдомовские, здесь им лучше… а в миру они пропадут… обдерут их, как липку, ведь ничего не знают и делать не умеют». Вот и получается – сначала человека лишают возможности адаптироваться в нормальном светском обществе, а потом объясняют заточение в монастыре яко бы благими намерениями.

Кирилло-Белозерский монастырь, когда-то считавшийся на Руси одним из богатейших и влиятельных, раскинулся на берегу глубокого и рыбного Сиверского озера.  Сейчас обитель выглядела заброшенной и печальной: местность оживляли лишь небольшие группки туристов да несколько местных прихожан, идущих со службы. За стенами Малого Ивановского монастыря, вдали от любопытных глаз, несли послушание не более десятка монахов. Сюда не дотянулись ни щедрая рука углеводородных меценатов, ни благословенная длань Патриархии. Всемогущие законы рынка оказались сильнее стремления к духовному очищению вдали от мирской суеты – церковным иерархам важнее не те места, что ближе к Богу, а те, где проживает больше обеспеченных прихожан, приносящих доход…

После обеда палубы теплохода обычно пустели: пассажиры дружно укладывались на «тихий час», надышавшись чистейшим речным воздухом, действовавшим на отравленных смогом жителей мегаполис, как снотворное.

Вечером миновали сиротливо возвышавшуюся из воды полуразрушенную церковь. Свинцового цвета волны плескались возле руин и безжалостно, неотвратимо, по кусочкам, слизывали остатки святыни. Печальные развалины обозначали место, бывшее когда-то селом Крохино неподалёку от истока Шексны – единственной реки, вытекающей из Белого озера. Ночью миновали и само озеро, и Волго-Балтийский канал.

Кижи

В Кижах наблюдалось настоящее столпотворение. Громадные лайнеры с иностранными туристами тесно облепили небольшой причал. «Чернышевский», сиротливо притулившийся у борта огромного теплохода, выглядел на их фоне жалкой беспородной собачкой.

– Эй, вы чего такие маленькие? – озорно поддел матрос трёхпалубника, лихо поймав швартовы.

– Мы не маленькие, мы – коренастые, – беззлобно парировал боцман с «Чернышевского».

Суда обычно ходили группами, по двое-трое, собираясь вместе на шлюзах и стоянках, и здесь неподалёку причалил старый знакомый, теплоход «Ленин», впервые повстречавшийся возле Гориц. Палубы лайнера гудели от разноязычной речи, в которой доминировали эмоциональные возгласы на итальянском языке.

Возле киоска с сувенирами пожилая пара из Апеннин заинтересовалась поделками из шунгита – местный минерал, похожий на антрацит, по версии навязчивой рекламы обладал целым рядом чудодейственных свойств. Итальянка примеряла колье, безуспешно пытаясь добиться от мужа хоть какой-то реакции.

– Вам очень идёт эта вещь, и совсем недорого, – как бы невзначай, на безупречном итальянском произнесла Ольга, проходя мимо.

– Вы уверены? – машинально ответила итальянка, повернувшись к ней. –  Это я не себе, дочке хочу подарок сделать.

– Представьте, она приняла меня за итальянку со своего теплохода, – поделилась  переводчица с Людмилой. – Группа-то большая, ещё не все перезнакомились.

– У вас отличное произношение, как здорово – знать иностранные языки!

– Не то слово! За границей общение разрушает множество барьеров, знание языка  помогает обжиться в незнакомой среде.

Остров Кижи выглядел чистеньким и ухоженным туристским раем. Явно в расчёте на ценящих удобства иностранцев, болотистые низины у берега были выстланы деревянными тротуарами, а дорожки в поле засыпаны шлаком. Доверчивые туристы, приняв за чистую монету слова продавцов в лавочках: «Шунгит лежит здесь у нас прямо под ногами», тщетно высматривали в чёрной шлаковой пыли кусочки разрекламированного минерала.

Вдали, на фоне ослепительно-голубого неба и изумрудной зелени полей, легко взмывали ввысь деревянные чудо-храмы, словно сказочные каравеллы с раздутыми и посеревшими от солнца и дождей парусами. Их силуэты, слишком изящные и хрупкие для этих суровых мест, смотрелись странно и отрешённо, словно театральные декорации, созданные в угоду чьей-то неуёмной фантазии. Когда-то это был обычный остров, где шумели леса, плотники стучали топорами, крестьяне пахали плодородную землю, а по воскресеньям молились в церквях неземной красоты...   

Вблизи всё оказалось прозаичным и безрадостным. Визитная карточка Кижей –   измученная безжалостными северными ветрами Преображенская Церковь, походила на  безнадёжного больного, умолявшего о милосердии и спасении – впечатление усиливали  металлические подпорки, словно чужеродные протезы, уродовавшие нежную деревянную плоть. Гроздья главок, словно мшистые шапочки опят, облепили ветхий сруб, и он, казалось, вот-вот развалится, как старый обречённый пень, разъеденный грибницей. Храм выглядел хрупким и беззащитным макетом из спичек, который можно разрушить одним неосторожным движением руки.

Впечатления от Кижей оказались полными грусти и боли, какими бывают воспоминания о чём-то, безвозвратно утерянном…

Пассажирки

Соседки по столу встречались не только в ресторане. С Вероникой и Ольгой Людмила беседовала на палубе и с удовольствием присоединялась к их компании во время экскурсий. С Раисой и учительницей биологии почти не общалась – нескончаемые рассказы о жизни детей и внуков быстро утомляли бессмысленностью и однообразием.

Но, так или иначе, пассажирки, каждая со своими взглядами на жизнь, три раза в день собирались за одним столом.

Вероника относилась к категории женщин, ни при каких условиях не желающих  мириться с возрастом. Жгучая брюнетка по-прежнему ощущала себя молодой и озорной красавицей, не изменяла привычке одеваться в вызывающе-пёстрые платья и пользоваться яркой косметикой. Ей было приятно внимание и мужчин, и женщин. Хотя после перелома шейки бедра она передвигалась с палочкой, её весёлый нрав и оптимистичный взгляд на окружающую жизнь помогали безропотно переносить свалившийся недуг. Порой, при общении, у неё проявлялись типичные для педагога привычки: покомандовать теми, кто младше, в разговоре допустить менторско-назидательные нотки. Но просьбы Вероники звучали так деликатно и завуалировано, что непременно находились желающие услужить столь милой даме.

Вероника обожала компании: не переставая дымить сигаретой, за чашечкой крепкого кофе она могла часами травить байки обо всём на свете – карьера переводчицы дала возможность объездить много стран, среди её знакомых встречались интересные персонажи: иностранные дипломаты, знаменитые учёные, политики. Однажды, гуляя по теплоходу, подруги надолго потеряли Веронику, и нашли её на малолюдной верхней палубе в компании мужчины лет сорока, с неподдельным интересом, внимающим увлечённой рассказчице. Самым удивительным в этой сцене было то, что пассажир, которого можно было увидеть только в компании бдительной супруги, на этот раз был один – по всей видимости, жена не выдержала многочасового общения двух интеллектуалов. Вероника заливалась соловьём и явно была в ударе – внимание симпатичного визави придавало ей сил и красноречия.

Ольга обладала вполне ординарной внешностью – невзрачное лицо, расплывшаяся фигура – и, не в пример коллеге, вела себя скромнее. Любимой темой немногословной женщины были воспоминания о стажировке в Болонье. Она боготворила Аппенины, и одна только фраза Людмилы: «Объехав всю Европу, ничего прекраснее Италии я не видела», моментально растопила сердце старой девы, расположив к откровенному разговору о романе с любвеобильным итальянцем. По протекции Вероники Ольга несколько лет преподавала в Дипломатической академии, но вскоре вернулась в родной иняз.

– Не смогла там работать, – поделилась наболевшим, – в последнее время слушателями академии всё чаще становились блатные дети богатеньких родителей, не владеющие даже русским языком, не говоря уже обо всём остальном. Окончательно добила меня одна девушка, учившаяся на итальянском отделении и не ведавшая, кто такой Муссолини. В инязе, по крайней мере, сохранилась серьёзная программа, и неучи безжалостно отсеиваются.

Семьи у Ольги не было, если не считать живущего отдельно родного брата, и разговорами на личные темы она не надоедала.

С третьей соседкой по столу, учительницей, общалась, в основном, Раиса. Женщины нашли друг друга, и почти всё свободное время проводили вместе, чему остальные были только рады. Учительница, сильно вымотанная школьной нервотрёпкой, и «отравившись кислородом», весь рейс отсыпалась. Добросовестной официантке не раз приходилось бегать за ней в каюту, приглашая то к обеду, то к ужину.

 Раиса представляла собой, несомненно, самый сложный для восприятия тип собеседника. Общаясь с этой обладательницей подвижного, простовато-хитроватого лица, не покидало чувство, что перед вами неискренняя и не очень талантливая актриса. Изображая требовательную и искушённую путешественницу, старушка с упоением описывала свои прошлые круизы на шикарных лайнерах, не забывая упомянуть о баснословных ценах на путёвки. Объездившие пол Европы деликатные соседки,  знакомые с настоящей роскошью и повидавшие в жизни немало комичных персонажей любого сословия и достатка, воспринимали Раису с терпеливой иронией: слушая незамысловатые байки, лишь многозначительно переглядывались.

«Зачем ей весь этот выпендрёж?» – не раз ловила себя на мысли Людмила, наблюдая за недалёкой женщиной, занятой исключительно материальной стороной жизни.

За столом Раиса, следуя неистребимой крестьянской привычке, выдававшей  комплекс некогда пережитых голодных лет, слишком торопливо и жадно поглощала содержимое тарелок. Даже жирные котлеты, которые почему-то упорно предлагались пассажирам на завтрак, съедались ею без остатка.

Уже на подходе к столу старушка изображала на лице притворно-равнодушное выражение и, как бы вскользь, осматривала блюда на столе. Её острый взгляд моментально успевал подметить и сравнить количество и качество еды на тарелках у себя и остальных. Пока все рассаживались, неспешно обмениваясь впечатлениями от путешествия, она, как правило, уже заканчивала трапезу и скучала над пустой тарелкой, провожая взглядом каждую ложку, поднесённую ко рту соседками.

– Вот на «Тарасе Шевченко» нас по-настоящему кормили! Ресторан был – этому не чета, деликатесы давали каждый день! – начинала домохозяйка свой традиционный разговор о еде и кухне.

Любое блюдо старушка могла раскритиковать и подробно объяснить, как следовало бы его готовить. С нескрываемым удовольствием описывала гастрономические пристрастия домочадцев, не особенно заботясь, интересно ли это остальным.

– А я не люблю готовить, – как-то раз, в пику надоевшей теме, вставила Ольга. – Считаю это пустой тратой времени.

– И я тоже, – поддержала Вероника.

– Но вы же дома что-то едите? – Раису заметно обескуражили реплики соседок, в которых прозвучал подвох, на корню рушившей собственные понятия о достойном времяпрепровождении женщины.

– Быстренько готовлю спагетти с сыром – вкусно и питательно! А потом завариваю кофе… крепкий, ароматный… и балдею… – спокойно объяснила Ольга, давая понять, что нисколько не переживает по поводу необременения домашним хозяйством.

Раиса поджала губы, изображая недоумение: то, что женщина может быть счастлива, посвятив себя не семье, а любимой профессии, было выше её понимания.

С первого же дня старушка объявила повару о своём диабете, и весь рейс получала индивидуальное, скорректированное под неё, меню. Однако проблема была вовсе не в высоких показателях сахара в крови, а в непомерном, самом настоящем обжорстве: без тени сомнения, Раиса хвасталась припасёнными из дома колбаской и копчёной грудинкой, которыми баловалась на сон грядущий. «Иногда очень уж кушать хочется», – доверительно сообщала простоватая женщина, чем приводила в ужас соседок по столу, хорошо информированных о её болячках.

– Извините, Раиса, но мне кажется, вы едите слишком много и торопливо, – однажды осторожно начала Вероника, заметив моментально опустевшую тарелку соседки. – Вы без меры нагружаете желудок, а он в вашем случае нуждается в более щадящем к себе отношении.

Старушка надулась, но быстро взяла себя в руки и изобразила нарочитое внимание к сказанному собеседницей.

Можно было только догадываться, с каким успехом Раиса манипулировала домочадцами, используя свои артистические способности. Однако сыграть роль искушённой путешественницы перед новыми знакомыми не удавалось: бесхитростное манерничанье выдавало её деревенское происхождение, а безвкусные синтетические кофточки с блёстками, купленные на китайско-вьетнамских развалах и казавшиеся ей красивыми и «богатыми», не оставляли сомнений – старушка не имела понятия о настоящем европейском качестве. Каждая неловкая попытка показаться пресыщенной достатком дамой только подтверждала догадку – безбедная жизнь для неё наступила совсем недавно и пока ещё не стала привычной и естественной. Отпечаток былых несытых времён, как маска, прирос к лицу, а быстрый острый взгляд выдавал опытную добытчицу, по привычке выискивающую, где бы чего-нибудь ухватить.

Молоденькой девушкой Раиса приехала в Москву из татарской деревни и  вытащила свой выигрышный билет, удачно выйдя замуж. Супруг принадлежал к элитной когорте «оборонщиков», и ему перепадали то бесплатные путёвки на южные курорты, то деликатесные продуктовые заказы, то льготная очередь на машину. И перманентный дефицит всего на свете обошёл её семью стороной. В те несытые годы и появилось у Раисы ощущение собственной значимости и даже избранности. Она любила ездить в родную деревню, одаривать бедных деревенских родственников столичными гостинцами и, замечая завистливые взгляды менее удачливых подруг, чувствовала себя вполне счастливой.

Спокойную жизнь домохозяйки нарушил девяносто первый роковой год – супруг не вписался в новую систему, сильно переживал и скоропостижно скончался от инфаркта. По счастью, к тому времени дети уже выучились: старший сын весьма преуспел, устроившись в нефтяную компанию, младший работал в платной клинике и тоже не бедствовал.

В круизе старушка развлекала публику описанием трёхэтажных вилл своих сыновей, не забывая упомянуть об их безмерной любви к матери, выражающейся в финансировании дорогих путешествий. И внимательно наблюдала за реакцией, надеясь вызвать у слушателей чувство зависти.

– Сколько хлопот с этим домом и садом! – притворно охала рассказчица. – Сын уезжает на работу, а меня просит то за горничной присмотреть, то садовнику показать, где какие цветы посадить. А тот, хитрый хохол, только и стрекочет: «Раиса Тимуровна, вы только объясните, всё сделаю, как надо». А чуть отвернёшься – уже лежит кверху пузом! Ну что за народ!

Нарочито-ворчливый тон Раисы плохо скрывал, как на самом деле она довольна своим положением «барыни», упиваясь сознанием собственного превосходства перед остальными, бедными. Малообразованной провинциалке было невдомёк, что в приличном обществе не принято хвастать скороспелым богатством.

Соседки по столу терпеливо выслушивали Раису, не подавая признаков ни зависти, ни восхищения: по большому счёту, достаток сыновей, составляющий сегодняшнее счастье старушки, ничего не поменял в её собственной жизни – не прибавил ни воспитания, ни интеллекта.

Они прекрасно помнили советское время, когда у каждого были все возможности для самореализации: гарантия трудоустройства, постоянный заработок и приличная пенсия. И можно было самим выбирать жизненный путь: заниматься наукой или работать на заводе, писать стихи или картины, торговать на рынке или зарабатывать на комсомольских стройках. В то время ни различия в социальном статусе, ни набор продуктов в холодильниках, ни наличие или отсутствие мебельной «стенки» в квартирах не мешали каждому ощущать себя полноценной единицей общества и быть уверенным в завтрашнем дне. У людей было чувство единения и порядка, равенства всех перед законом; никому не приходило в голову кичиться достатком – в чести были совсем другие достоинства. Немногочисленная номенклатурная прослойка старалась держаться в тени, настоятельно советуя детям не афишировать наличие в доме «дефицита» – это считалось неприличным и даже опасным. Все знали, как найти управу на жулика и взяточника, и потому сидящие наверху мздоимцы воровали тихо и, по сегодняшним меркам, очень скромно.

Родители были спокойны за судьбу детей: были доступны детские сады и ясли, а школа обеспечивала хорошие знания вне зависимости от места расположения; бесплатные вузы давали высшее образование только самым достойным, и карьерный рост проходил по общепринятым справедливым законам.

Двадцать лет, прошедшие с той поры, стали целой эпохой, поделившей граждан одной страны на «простых» и «особенных». Возникло и узаконилось неравенство – и материальное, и социальное, и даже перед законом. И, самое ужасное – воспринимаемое молодым поколением, необременённым иными представлениями о справедливом обществе, как нечто обыденное и неотвратимое.

Попутчицы Раисы получили воспитание в пионерских лагерях и студенческих стройотрядах, за плечами у них была интересная, насыщенная событиями жизнь, и они по старинке ценили людей не за толстые кошельки, а за личные качества и пользу, приносимую обществу.

            Раису можно было встретить в самых различных уголках теплохода, где старушка, страдающая возрастным недугом – безудержной болтливостью, – с наслаждением терзала очередную жертву байками о своей счастливой благополучной семье.

Как-то раз, после её очередного показательного выступления Ольга не выдержала.

– Смотрю на Раисины потуги казаться исключительной и вспоминаю выражение: «внезапно разбогатевший человек ещё сорок лет будет ощущать себя бедным».

– Вот и я не могу понять, что она здесь делает? Ни достопримечательности, ни природа, ни история, ни политика Раису не интересуют… – поддержала Людмила.

– Мне иногда кажется, что богатые, но пустые и праздные люди тусуются исключительно с целью демонстрации своей обеспеченной жизни, – продолжала Ольга. – Для повышения самооценки им нужно постоянно чувствовать восхищение окружающих, чтобы, не дай бог, не возникали сомнения – всё ли правильно сделано в этой жизни…

«Какие разные эти женщины, подошедшие к своей закатной поре, – размышляла Людмила. – И я когда-нибудь буду в их ипостаси... На кого бы хотела походить? Кто не раздражает старческим занудством? Пожалуй, подружки – весёлая и жадная до впечатлений Вероника и интеллектуалка Ольга. У них можно поучиться, как, не навязывая своё общество, находить собеседника. Как ни крути, а интеллект – большое подспорье в старости, с ним легче договариваться с одиночеством».

– С годами особенно остро чувствуешь, какие все люди разные… – словно продолжая мысли Людмилы, задумчиво произнесла Ольга, любуясь заходящим солнцем, освещавшим низкие берега со скудной северной растительностью. – Как по-разному мы ощущаем себя в жизни. Одни подтрунивают над своим возрастом и живут полной жизнью, интересуясь всем, что делается вокруг, вот как наша Вероника – умница и красавица. Другие вечно жалуются на всех и вся, наверное, это – неудачники. А баба Рая нашла утешение и смысл жизни в детях, их успехе и достатке…

– И наша учительница живёт исключительно заботами о детях и внуках, – согласилась Людмила.

– Да, так часто бывает у педагогов, и это особый талант...

Белые ночи

Приближение к северу давало о себе знать не только прохладной погодой, но и нескончаемыми белыми ночами. Вечерами по небу разливалось мощное, пробивающееся сквозь шторы, зеленовато-серое свечение. Оно заполняло каюту, проникая в каждый уголок и вызывая необъяснимое беспокойство, мешавшее уснуть. Две ночи Людмила безуспешно ворочалась в постели, стараясь отвлечься от навязчивого света, и оба раза, не выдержав пытки, выходила на палубу, где натыкалась на таких же замученных бессонницей полуночников. Пассажиры шатались по теплоходу в надежде досмотреть до конца длинное представление под названием «закат на севере». На потребу любопытным зрителям солнце не спешило опуститься в воду, щедро расписывало небо причудливыми красными и фиолетовыми зигзагами, и только далеко за полночь, оставляя на волнах долго не исчезающую золотистую дорожку, скрывалось за линией горизонта, чтобы через два часа вновь высветлить небо первыми лучами.

Беломорско-Балтийский канал вызывал у пассажиров особый интерес – лишь немногие из завсегдатаев теплоходных прогулок заходили так далеко на север.

Капитанша Екатерина предупредила: делать снимки на шлюзах ББК строго запрещено.

– Я, честное слово, сама не понимаю, что там может быть такого секретного, но таково положение. Нам по рации нередко приходят сообщения, что кто-то из пассажиров нарушает запрет, и грозят штрафами.

Нужно ли говорить, что после этих слов, только завидев очередной шлюз, пассажиры дружно высыпали на палубы, пытаясь рассмотреть что-нибудь интересное и сделать снимок тайком от охранника, важно вышагивающего по бетонной дорожке вдоль канала. Каждый заход «Чернышевского» в узкие шлюзовые камеры требовал от матросов особого мастерства: механик заранее глушил моторы, и судно двигалось осторожно, по инерции, стараясь не задеть пахнущие тиной, скользкие от сырости стены.

Было невозможно оторвать глаз от диких, нетронутых человеком карельских пейзажей необыкновенной красоты – на мягкой подстилке из мха и лишайников островки низкорослых берёз и сосен, причудливо изуродованных жестокими ветрами и тяжёлыми снегами, сменялись красно-коричневыми, серыми и бурыми гранитными валунами, разбросанными в живописном беспорядке, будто специально созданном для съёмок оригинальных открыточных видов. Порой встречались выпирающие из земли и покрытые мхом целые скалы. По берегам канала возвышались ряжи – срубы-колодцы, заполненные камнями, служившие на строительстве канала основаниями столбов, а сейчас оберегавшие почву от размывания.

Небольшие посёлки возле лесопильных заводов выглядели безлюдными и заброшенными, и лишь кое-где по берегу неслись со всех ног вездесущие мальчишки, отчаянно размахивая руками и громко приветствуя белоснежный теплоход – суда такого класса в здешних местах были редкими гостями.

В двадцатые годы прошлого века шустрый одессит Нафталий Аронович Френкель, проявивший себя в период НЭПа, как незаурядный коммерсант, предложил свои услуги молодому советскому правительству в качестве руководителя стройки. К тому времени на Соловецких островах и в Карелии уже были созданы десятки лагерей, набитых «врагами народа», слонявшимися без дела и даром проедавшими свой хлеб. Именно эту силищу Френкель предложил задействовать на строительстве Беломорско-Балтийского канала, доказав, что и каторга может приносить доход государству. На канале работало до ста шестидесяти тысяч заключённых, использовался, в основном, ручной труд. Помимо разнорабочих, стройка нуждалась в квалифицированных кадрах, которых Лубянка оперативно поставляла, получая разнарядку сверху. Необходимых специалистов  арестовывали по надуманным причинам, и лишь немногие счастливчики освобождались по окончании работ, получая новые «чистые» документы. К 1931 году чекисты полностью контролировали строительство Беломорско-Балтийского канала, а спустя два года по нему пошли первые пароходы. Успешный опыт был повторён и на других «стройках социализма»…

К полудню пятого дня «Чернышевский» прошёл десять шлюзов и поднялся к Воицкому озеру – водоразделу Балтийского и Белого морей. После одиннадцатого шлюза спустились на шестьдесят метров.

Вечером капитанша провела инструктаж по поводу посещения Соловков. Экскурсия в монастырь была единственным мероприятием, входящим в стоимость тура. После обеда предлагались на выбор – прогулка на катере на Заяцкий остров или поездка  по скитам на УАЗиках-буханках со знаменитым в тех краях краеведом Олегом Збуро.

 За ужином Вероника высказала опасение:

– Екатерина напугала, что дороги на Соловках плохие, туристы жаловались на тряску. И что это за машины такие, «буханки»?

– У нас есть такая, в гараже стоит, – вставила Раиса, радуясь возможности похвастаться. – На маршрутку похожа, с закрытым кузовом, сын с приятелями на рыбалку ездит.

– Лучше к скитам податься, чем на остров – по воде и так наплавались. Что-то не  очень верится, будто лабиринты на Заяцком острове тысячи лет дожидались нас в неизменном виде. И это после того, как там побывали варвары всех мастей, начиная с неграмотных поморов и заканчивая современными тюремщиками «без царя в голове», – резюмировала Ольга.

Ночью Людмила по привычке долго ворочалась – к назойливо льющемуся из окна  белому свету добавилось волнение перед долгожданной встречей с Соловками. В памяти  всплыл недавний разговор с капитаншей о путеводителе, написанном Олегом Збуро.

– Мне понравилось, как излагает Збуро, – поделилась Людмила, возвращая книгу. – Историю островов подал интересно и достоверно, без религиозного крена.

– На Соловках сейчас настоящая война, – доверительно поделилась Екатерина. – Монахи с Олегом за туристов воюют. Он ведёт экскурсии по-своему, порой в пику Церкви. У нас как-то батюшки на теплоходе были, – капитанша понизила голос, – кстати,  из бара не вылезали… так вот, после экскурсии сильно жаловались на Збуро. Я потом Олегу высказала: «Ты бы осторожнее себя вёл, разве не видел – попы перед тобой». А он: «Откуда я знал, они же в гражданской одежде, ну, только что с бородами…».

Людмила вспомнила о разговоре, случившемся после просмотра очередной серии фильма о Соловках, который ежевечерне крутили в салоне.

– Фильм хороший, но только всё о религии и святых, будто у островов другой истории не было, – высказала Вероника, сильно, по-мужски, затянувшись сигаретой.

– И то правда... – согласилась Людмила. – Соловки – не только монастырь, но и  кузница ремёсел, и культурный центр, и страшная тюрьма... Несправедливо, если отдадут острова Церкви.  

– Однажды, в середине девяностых, в рамках визита иностранной делегации, у нас была встреча с покойным патриархом Алексием, – нещадно дымя, продолжала Вероника. – Сидели с ним за столом, пили чай. Помню, угощал он просто, по-домашнему, пододвигал поближе к гостям вазочку с конфетами «Цитрон», ну, знаете такими дешёвыми, кисленькими, я их тоже люблю. А журналисты задавали ему вопросы… м-м-м, не всегда удобные. Мол, батюшки в приходах, порой ведут себя, не так, как положено священникам, слишком уж по-светски… веры таким нет, да и за требы мзду берут непомерно большую. В общем, вера у людей нынче какая-то уж очень скороспелая. И Алексий терпеливо объяснял: время сейчас такое – церковь возрождается, люди хотят иметь приходы, об этом много просьб от мирян. С кадрами пока положение непростое, не хватает истинно верующих, из семей священников, иной раз приходится идти на послабления.

– Паршивая овца всё стадо может испортить. Если система сама себя не сможет очищать, не будет дееспособной, в неё не поверят, – откликнулась Людмила. – Зачем церковь так спешит? Куда торопится? Уж очень похоже на бизнес-план или пятилетку в три года. Народ это только отталкивает…

В половине третьего ночи, где-то под столом, раздались резкие хлопки, похожие на  выстрелы. Людмила, едва задремав, вскочила, дрожа от страха. Первая мысль спросонья:  с теплоходом произошла катастрофа. На трубах вибрировала и дребезжала декоративная решётка, внутри них что-то гремело, взрывалось и хлопало, грозя разорвать на части.

Кое-как натянув халат, пассажирка выбежала в коридор. По счастливой случайности, снизу поднимался то ли матрос, то ли механик.

– Там гремит что-то… – отчаянно кинулась к нему, как к спасителю.

– Это мы отопление продуваем, а хлопки от паровых ударов, – спокойно объяснил мужчина, но на всякий случай заглянул в каюту.

– Зачем отопление? И так не холодно! Окно даже приоткрыто…

– Возле Соловков всегда включаем, кто-нибудь из пассажиров обязательно жалуется, что мёрзнет…

– Но спать же невозможно!

– Ничего страшного, сейчас выключим…

Механик удалился.

– Догадливые! Нашли, когда включать! Среди ночи! – Людмила долго ворочалась, безуспешно пытаясь заснуть. Ни о каком раннем подъёме на рассвете для созерцания Соловков уже не было и речи…


(продолжение следует)