(Повторная публикация к 7-11-2017)

Есть правда факта и есть правда вымысла. Факты, сдобренные вымыслом, порождают мифы.

 ГОМЕР в беседах с Гесиодом

 Р а с с к а з - м и ф  

...Ильич лихорадочно писал, примостившись к краешку купейного стола (cтарая привычка конспиратора:  непременно  примоститься к краешку, будь то пень рядом с шалашом в Разливе, столик в мюнхенском кафе «Цур Франкербург», бюро в читальном зале библиотеки в Берне, за которым он простаивал долгими часами, штудируя работы Гегеля и Шопенгауэра, или в Шушенской избе  на лавке за обеденным столом,  и даже в супружеской постели рядом с Надеждой Константиновной -   непременно на самом  краешке кровати!).

Ильич  составлял тезисы. Он сам еще не знал, как их назовет. Поспеет оказаться в Петрограде еще в марте - тезисы будут мартовскими, если в апреле - назовет апрельскими.

Я  постучался,  осторожно заглянул в купе:

- Товарищ Ленин,  извините, может быть вам чаю принести?

Ильич сначала дописал очередной абзац, внимательно перечитал его, внес необходимые поправки, затем поставил окончательную точку. Потер ладони,  сладко потянулся. Размял натруженные пальцы. На средних  пальцах обеих рук от постоянного писания желтели застарелые мозоли. Позже я узнал, что Ленин виртуозно владел обеими руками. Когда уставала правая рука, он переходил на  левую.

- Чаю, говорите?.. - рассеянно переспросил Ильич. - А что, не откажусь, пожалуй! - и мечтательно добавил,  - и если можно, с ломтиком  лимона.

- Постараюсь раздобыть, - заверил я вождя. -  В крайнем случае, попрошу лимон  у Троцкого.

- Думаете, даст? - Ленин усмехнулся. В его глазах вспыхнули злые огоньки. -  Очень сомневаюсь.  А, впрочем,  попытайтесь раскулачить этого троцкиста ...

Не успел прикрыть я дверь, как  Ильич меня остановил:

- А, знаете, товарищ Афанасий, бог с ним - вместе с дьяволом и чертом  - этот чай, да еще с лимоном Троцкого! Мой дед по отцовской линии (мудрый был калмык!), говаривал: «Чай не водка, много не выпьешь». Вы-то сами водку пьете?

- Было дело, выпивал когда-то...  Но сейчас в Швейцарии - ни-ни. После учебы в Лонжюмо - зашился.

- Вот и правильно, голубчик. И я не пью. Хотя, как вы изволили сказать, не зашивался. А вот пиво, грешник,  очень даже уважаю. А вы?

Я замялся:

-  Ну, вообще-то, если честно...

-  Непременно честно! И никак иначе! - потребовал Ильич.  

- Балуюсь, но редко. Разве что после партийной сходки. Бывало, из подполья вылезу минут на десять, горло промочить. А то ведь, сами знаете, на сходке накричишься так, что гланды пухнут...

Ильич с прищуром оглядел меня, как щука пескаря, и одобрительно хихикнул

- Социалистов, батенька,  хлебом не корми, дай им только погорланить.

Ленин замолчал. На его лице заметались всполохи каких-то внутренних борений. Наконец, он произнес: 

- А ну-ка, батенька, закройте дверь на ключ...

Я повернул ключ на два оборота. Подумал и повернул на третий оборот. Для дополнительной надежности использовал цепочку.

Ильич пришел в восторг:

- Да я гляжу, вы настоящий конспиратор! А знаете, товарищ Афанасий, я все больше проникаюсь к вам! Давайте по-простому, без партийных кличек. В миру вас как зовут?

- Вообще-то я Эфраим. «Афанасий» - кличка. Я ведь раньше был отпетым уголовником. В Бутырке проходил за Костыля, в Крестах  откликался на Мокруху, в Чите окрестили  Мотылем, в Алапаевске на пересылке косил под Зяму. Ну, а как прибился к социалистам, окрестили «Афанасием».

- В Тифлисе случаем сидеть не приходилось? - спросил Ильич.

- Бог миловал, а что?

- А то с Камо бы познакомились. Отчаянный революционер! Многому  бы научил вас.  Представляете, пять  банков взял, а на шестом засыпался. 

- Значит, тоже уголовник?

- Ну, почему же уголовник? - возразил Ильич. - Экспроприатор.

-  Фамилия какая-то чудная: Камо...

- Фамилия его Тер-Петросян, Симон Аршакович. А Камо - партийный псевдоним.

- Владимир Ильич, если не секрет,  а сколько   у вас партийных псевдонимов?

- Эх, голубчик...  Признаться, я и сам со счета сбился. Вторую сотню разменял. Фрей, Петров, Ильин, Старик, Тулин, Карпов...

- Ну, а самый главный псевдоним какой?

- Главный?.. Ну, конечно, «Ленин»! С ним в историю войду, с ним меня и  в Мавзолей положат.

- А давно вы взяли этот псевдоним?

- Дайте вспомнить...   В январе аккурат шестнадцать лет минуло. Помню, я тогда Плеханову письмо  отправил.  Взял  и подписался - «Ленин». Надежда Константиновна до сих пор ревнует: почему не «Надин».

- А  дети ваши тоже будут Ленины?

У Ильича дрогнула губа.

- А вот детей, голубчик, у нас не будет.

Я понимал, что проявляю грубую бестактность, но не удержался и спросил:

- Тогда  кому достанется ваше бесценное наследие?

- Всё свое наследие я завещаю мировому пролетариату.  А что касается детей (Ильич опять вздохнул), Надежда Константиновна рожать не может. Запретили медики  в связи с базедовой болезнью.

- Простите, я в медицине валенок. Базед - это по женской части?

Ленин не сдержался, засмеялся:

- Базедова болезнь, любезный, связана со щитовидной железой. Влияет на глаза.

Я удивился:

- Неужели в этом деле нужны здоровые глаза?

- Но вы ведь не хотите, чтобы Надежда Константиновна окончательно ослепла?

- Да не доведи Господь! Как говорят мои родители-евреи, пусть она живет до ста двадцати и больше.  И сохраняет зрение.

- Спасибо, дорогой. Моя мать Мария Александровна, по деду Бланк, точно так же говорила.... - Он вздохнул. - В июле год исполнился, как умерла.

Я хотел перекреститься, но вовремя остановился.

- Пусть земля ей будет пухом.

- Пусть, - поддержал меня Ильич.

Мы помолчали.

Я смотрел на Ильича и втайне любовался им. Мог ли я, вчерашний уголовник, а теперь марксист, когда-нибудь мечтать, что так вот, запросто, буду  беседовать с вождем о революции, о пиве, о его бездетности,  о  базедовой болезни Крупской?..

- А знаете, - пришел в себя Ильич, -  уж если мы заговорили о моей покойной маме, мы имеем повод...

 Он  порывисто поднялся,  ударился  о край стола, поморщился от боли:

- Вы по-французски понимаете?

- Откуда?!

- Вот и хорошо.Merde!  - Он по-французски чертыхнулся.

Присел на корточки, из-под кресла выдвинул баул и  стал лихорадочно в нем шарить. Из сумки полетели томик Гегеля, «Манифест» Энгельса и Маркса, Кант и Фейербах, Каутский, Плеханов, Вандервельде.  Вдруг рядом с ними шлепнулась на пол маленькая книжка в красном переплете. На обложке я успел прочесть:  «Камасутра, 105 практических советов».

Ленин густо покраснел:

- Простите, ради бога...  Баул Инесса паковала. Не женщина, а дьявол...

Но я тогда, по темноте своей, так и не понял, почему  сконфузился Ильич. Я решил, что этот Камасутра - японский революционер.

Наконец, Ильич извлек какой-то сверток, завернутый  в газету «Самарский пролетарий».

- А ну-ка, отгадайте, батенька, что в этом свертке?

Я пожал плечами:

- Прокламации?

- Нет!

- Марксистские конспекты?

- А зачем они мне? Я их до последней строчки в голове держу.

Я с опаской поглядел на дверь:

- Неужели, динамит?

-А вот и нет, не угадали!

Задвинув шторки на окне, и проверив дверь, он извлек из свертка две бутылки пива.

- А?! Каково?! - Ильич светился.

- Пиво?!

- Не просто пиво. Вы на этикетки поглядите!

Я так и ахнул. На этикетках значилось: «Пиво Жигулевское».

Ленин перешел на шепот:

- Это мне самарские рабочие прислали, с ходоками-нелегалами. Через восемь стран бутылки пронесли.   Небось, давно не пили русского пивка? А ну-ка, признайтесь!

- Да уже лет пять. Как скрываюсь в этой чертовой Швейцарии.

-Ну-ну,  не гневите бога. В сибирской ссылке  вам было бы не слаще. Я сам пятнадцать лет пробавляюсь импортным «Баварским». «Жигулевского» и вкус забыл.    

Соблюдая конспирацию,  Ленин рассовал  бутылки по внутренним  карманам пиджачка,  висевшего на вешалке.

Носовым платком протер стаканы 

- А знаете, товарищ Афанасий, - предложил Ильич, - отбросим европейский этикет. Давайте прямо из горла?

Я не стал перечить и подумал: какой же он великий и простой, этот Человечище...

... В купе проникали дробный перестук колес, протяжные  паровозные гудки. Мы уютно устроились за столиком, друг против друга.

- Не чокаясь, за покойную Марию Александровну! - предложил я Ленину.

- И за неизбежную победу пролетарской революции, - добавил он.  

Мы сделали по первому глотку. Ильич принялся подробно излагать собственную точку зрения на тактику Советов, на решающую роль большевиков в организации восстания, на мелкобуржуазную гнильцу  эсеров, гневно осудил меньшевиков.

Отхлебывая пиво, я слушал Ильича и все глубже проникал в глубины его мыслей.

Я заметно  захмелел -  то ли от ленинских идей, то ли от пива (поди, уже отвык от Жигулевского!) и, набравшись храбрости,  спросил:

- А можно, я  выскажу свое собственное мнение? 

- Непременно! -  с ходу поддержал меня Ильич. - Вы не представляете, товарищ Афанасий, как ваше мнение архиважно  для меня

- Это вы серьезно? - я растерялся.  

- Серьезней не бывает. Потому что вы - плоть от плоти из народа. А устами представителя народа глаголет истина.

Поколебавшись, я все-таки решился и сказал:

- Я, как и вся пролетарская Россия, твердо верю в мировую революцию!

Опрокинув бутылку с «Жигулевским», Ильич перегнулся через столик и порывисто обнял меня.

А вот еще подробности той исторической поездки.

Всплывает в памяти такая сцена: за окном - Германия. Тоскливые немецкие пейзажи, не по-русски тесные земельные наделы, серое чужое небо, мелкий моросящий дождь.

У окна, тесно прижавшись к Ильичу, сидит Инесса.  Напротив, через столик, - Надежда Константиновна штопает ленинский носок. Ильич что-то тихо напевает на калмыцком языке (проснулись дедовские гены), Инесса по-французски вторит. О чем они поют? О степях Калмыкии, об улочках  Парижа?..  Не знаю до сих пор. Ни французским, ни калмыцким не владею.

У Ильича был пусть и слабенький, но вполне приятный тенорок, у  Инессы - низкое контральто. Крупская многозначительно молчит.  Не хочет портить песню.

 У нее не было ни голоса, ни слуха. И сколько не просил ее Ильич хотя бы один раз в жизни что-нибудь напеть, она стоически противилась. Стеснялась. Даже в Шушенском, при первой брачной ночи, она, слушательница Петербургских Высших женских курсов, не постеснялась обнажиться в супружеской постели, а вот запеть при муже  - никогда. И не только при супруге, но и на пленумах и съездах, когда партийцы исполняли Интернационал, она всегда молчала. Но, соблюдая дисциплину, шевелила в такт губами. 

Рука Инессы лежит на ленинской руке. На Инессе - скромная сиреневая блузочка с тремя верхними расстегнутыми пуговками.

Красивая, моложавая француженка, мать пятерых детей,  отчаянная революционерка, открытая, страстная натура. У нее все было нараспашку: и душа и блузка. (Хотя строгий Троцкий осуждал ее. Он даже как-то высказал Зиновьеву:  «Я приветствую, когда у  революционерки открытая душа, но - блузка?!  Извините»...).

Инессу Крупская  не только что не осуждала в ее любви  к супругу, но, как могла,  оберегала это чувство, проявляя  понимание и деликатность. Мудрая жена сознавала, что Ленину, с его титанической интеллектуальной и нервной перегрузкой, как никому другому необходим был допинг. Не случайно исследователи научного наследия вождя единодушно отмечали, что после 11-го года, когда в Париже Ленин познакомился с Инессой, его статьи приобрели особую напористость  и  молодой задор.

Еще я помню рассказы Ленина о детстве, проведенном им в родном  Симбирске.

Как-то, оставшись с Ильичом наедине в купе, я поинтересовался, откуда он, интеллигент и дворянин,  так много знает о народной жизни, о чаяниях и бедах простых людей. Ильич ответил, что любовь к народу ему привила няня Арина Родионовна (по некоторым источникам - Варвара Григорьевна Сарбатова).   Когда в 61-м отменили крепостное право, она  ни за что не согласилась покидать семью Ульяновых и осталась при господском доме.

У Ильи Николаевича и Марии Александровны было шестеро детишек: Анна, Дмитрий, Олечка, Володя, Саша и Маняша. Правда, Олечка рано умерла. Арина Родионовна сильно убивалась, когда Олюша умерла. Но никакой вины за няней не было. Хотя родители Володи были атеистами, но о причине смерти Оленьки говорили так: «Господь прибрал».

С марта 1897-го по январь 1900-го Арина Родионовна фактически разделила ссылку Ильича в  Енисейской губернии: первые два месяца в Красноярске, остальной срок - в селе Шушенском Минусинского уезда. В ту пору Ильич особенно сблизился с Ариной Родионовной, слушал ее сказки, записывал за ней свидетельства и факты из народной жизни.

Именно под влиянием Арины Родионовны из-под его пера выходят  лучшие творения того периода: «Экономические этюды и статьи», «Проект прог­раммы нашей партии», «Задачи русских социал-демократов», «Новый фабричный закон», фундаментальный труд  «Развитие капитализма в России».

 Когда Петербурге  начались рабочие волнения, Ленин нелегально,  в тайне от жены и няни,  покидает Шушенское, придавив кринкой с молоком прощальную записку. И подписался не Володей, как обычно, а стыдливым псевдонимом «Зайцев».

Надежда Константиновна не могла простить предательства супруга. Рыдала, придушив себя Володиной подушкой, холодной, как сосулька. Возможно, именно в ту ночь у нее и началась базедова болезнь.

 Арина Родионовна, светлая душа, не зная, как помочь ей, металась по избе, отпаивала Наденьку мятным чаем с   солью, в горчице парила ей ноги, а когда той вовсе стало плохо, поставила ей клизму. Надежда Константиновна поначалу не давалась, бунтовала, а потом затихла. 

- Вот и ладно. Умаялась, болезная. Поспи маленько. - Арина Родионовна ее укрыла одеялом, оставив только пятки (так полагается по народному поверью, чтобы хворь скорее вышла) и присела на приступочек рядышком с  кроватью.

Надежда Константиновна  с трудом размежила глаза и чуть слышно попросила:

- Аринушка, голубушка, придумай сказку...

Няня призадумалась, вздохнула, прикусила уголок косынки.

- Ну, слушай, милая, коли хочется.

У лукоморья дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том,

И днем и ночью кот ученый

Всё ходит по цепи кругом,

Идет на право - песнь заводит,

Налево сказку говорит,

Там чудеса, там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит...

- Ах, если бы ты знала, что за прелесть твои сказки... - сквозь сон проговорила Надежда Константиновна  и окончательно уснула.

- Храни тебя Господь, Надюша, - перекрестила Крупскую Арина Родионовна. - Чует мое сердце, что Володя возвернется.  Вот увидишь, народоволица ты моя, страдалица ...

А Ленин в это время уже в пяти верстах от Шушенского, мчит в санях, закутанный в тулуп. Ни одна охранная ищейка не узнает. Загодя, за штоф  казенной водки, он сговорился с местным старостой (с ним риску меньше), чтобы тот довез его до Минусинска, а там товарищи помогут - переправят дальше.

Скрипят полозья, чернеют тени от деревьев на накатанной дороге, на небе россыпь стылых звезд. И таежная глухая тишина...

- Но, Ермак! Шевели ногами, -  возница огрел кнутом лошадиный круп. -  Не кого-нибудь, а ссыльного подпольщика везешь.

 Лошадь повела ушами, покосила глаз на  подозрительного барина. 

И тут  дорогу вдруг перебегает  заяц, а вслед за ним навстречу Ленину несутся сани местного священника.

- Загулял шалавый в рясе, - засмеялся староста. - Ишь, как торопится домой с поминок.

Священник скрылся в снежной пыли, а возница встал, как вкопанный. Обернулся к Ленину:

- Прощевайте, барин, дальше не поеду. Заяц со священником - пути не будет. Знак дурной. Возвертаться надобно, от греха подальше.

- Да я уж столько нагрешил, - признался Ленин. - Ни один священник не отмолит.

- Оно и видно,  праведника в ссылку не сошлют.  И на кой  тебе переться в Минусинск? При тебе  и баба молодая, и нянька рядом.  Не майся дурью, барин. Дело говорю.

И Ленин согласился.

Так впервые в жизни он повернул с выбранной дороги...

Ночь. Тишина. В купе мерцает слабенький ночник.

Я калачиком свернулся на полу, на газетке "Zuricher Post» («Цюрихская почта»).

Надежда Константиновна переживала, что все лежат как люди, на крахмальных простынях, в раздвинутых на ночь креслах, а я валяюсь  на полу, как кобель приблудный. Я успокаивал ее: «Уж лучше так, чем париться  в тюрьме на нарах».

- Воздуха вам там хватает? - не унималась Надежда Константиновна.

- Да ничего, помаленечку дышу. Мне ведь много воздуха не надо. Чай, не барин.

- Надышится еще, когда на родину вернется, - вступала в разговор Инесса.

- Да уж, - откликался Ленин. - Чего-чего, а Россия воздухом богата.  По моим аналитическим расчетам Россия в 13-м году по экологически чистому составу и объему воздуха на душу населения занимала  второе место в мире.

- А кто же первое? - спрашивала Крупская.

- Гренландия. 

Я лежу под креслом Ильича. По его партийному заданию охраняю чемоданчик с немецкими деньгами, которые Ильич везет из Берна в Петроград, на нужды революции.

Сколько марок в чемоданчике, никто не знает. Тайна.

Крупская лежит за спиной у Ильича, прижавшись к стенке, и сопит во сне. Веки у нее  прикрыты, и это хорошо:  не пугает пучеглазием.

Рядом с ней на краешке лежит Ильич. Кажется, что он тоже спит. Но я-то вижу, как его рука блудливо тянется к креслу, занятому Инессой.

Арманд легонько шлепает его ладонь, но не отпускает. Товарищеское легкое рукопожатие. Я затаил дыхание и наблюдаю, что будет дальше. А что бывает дальше, тут и ежу понятно.

Ильич бесшумно, (конспираторская выучка!), в заштопанных Надеждой Константиновной носках, ловко перелез к Инессе. Ну, думаю, сейчас начнется. Ведь ничто человеческое Ленину не чуждо. Я понимаю, что подглядывать нехорошо, а все же интересно. Любопытство переселило мораль.

Я весь внимание.  Инесса шепчет:

- Я понимаю, как тебе не терпится. И все-таки, Володя...

Я затаил дыхание.

Инесса продолжает:

 -  Не торопи события. Дай революции созреть. Массы к перевороту не готовы. Советы только-только набирают силы. Не загоняй клячу истории.  Такого натиска она не выдержит.

 - Инесса, милая, пойми, - напористо и убежденно отвечает Ленин:- Именно сейчас мы должны во чтобы-то ни стало приехать в Петроград. И не важно, в каком вагоне и на какие деньги. Пусть даже немецкие. Деньги, если речь идет о революции, не пахнут. Момент настал. Вчера было рано, завтра будет поздно...

Наступила пауза. И опять Инесса:

- Только не здесь и не сейчас.  Отпусти мне грудь, мне больно. Володя, ты перевозбудился. Иди к себе, остынь. Может проснуться Надежда Константиновна, да и Афанасий, мне кажется, не спит.

- Товарищ Афанасий не имеет права спать, -  строго отвечает Ленин. - Он чемоданчик сторожит. Персональное  партийное задание.

Владимир Ильич нехотя сполз с армандовского кресла и, перебравшись на свое, улёгся рядом с Крупской.

- А как тебе понгавилась вчегашняя гитогика Зиновьева на последнем заседании ЦК?    Тоже мне, согатничек.... - В моменты возбуждения Ильич  особенно картавил.

- Спи, давай, - прикрикнула Инесса.

Но уснуть Ильич уже не мог. Ворочался, вздыхал, наконец, свесив голову, заглянул под кресло:

- Вы не спите, товарищ Афанасий?

- Да как же можно? Я чемоданчик стерегу.

- Ну-ну, глядите в оба.

-.Всё путем, как вы велели. Чемодан под голову засунул, правда, ухо малость отдавил, а ручку чемодана железной цепью привязал к руке. Будут отымать, пусть вместе с рукою отрывают. Иначе я не дамся.

- Инесса, слышишь?! Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей! Вот погодите, товарищ Афанасий, захватим власть, поручу вам руководство банком. Справитесь?

- А чего ж не справиться? Я банковское дело знаю. Не хуже вашего Камо.  Два банка взял в Саратове, один, центральный  -  в Екатеринбурге.

Ильич спустился на пол, присел на корточки и, вслепую принялся нашаривать меня под креслом.

- Да тута  я, куда я денусь? - Я засмеялся.

- Вам смешно, товарищ Афанасий, а я тут ползаю, как последний сыщик.

- Да вы не обижайтесь, товарищ Ленин. Я потому смеюсь, что припомнил, как в детстве мы из речки раков доставали. Они зарылись в норы, а мы их тащим за клешни. Кусучие, заразы.

- А ну-ка вылезайте, товарищ Афанасий. Живо! - приказал Ильич.

Я выполз, волоча по полу привязанный к руке фанерный чемодан.

- Отцепите чемодан.

Я отомкнул специальным ключиком замок, висевший на цепочке, чемодан вручил  Владимиру Ильичу.

Он принял чемодан, сдул пыль, ловко ухватил его под мышку и, крадучись, на цыпочках, вышел в коридор.

Вагон спал. Из купе Зиновьевых раздавался дружный храп: самого Зиновьева, его первой жены  Сарры Равич, второй жены Златы Лилиной и четырехлетнего Стефана,   сына от второго брака.

Ильич короткой перебежкой направился в конец вагона, скрылся в туалете. Мне поручил дежурить перед дверью.

В туалете щелкнули чемоданные замки, зашелестели немецкие кредитки. Было слышно, как Ильич сплевывал на руки и  пересчитывал купюры.  Торопливо приговаривал:

- Двадцать...Сто двенадцать... Двести пятьдесят четыре... Ровно тысяча... Две тысячи...  Три с половиной тысячи...

Чем солидней становились цифры, тем звончее становился голос Ленина.

Затем послышался плеск спускаемой воды.  Снова щелкнули чемоданные замки, и Ленин вышел. 

- Вы не обижайтесь, товарищ Афанасий, - смущенно произнес Ильич, - но социализм - это учет. Как говорится, доверяй, но проверяй. Вам как будущему управляющему банком это нужно знать.

Тут нужно подробней рассказать об этом злополучном чемоданчике,

Ни для кого не было секретом, об этом раструбили все продажные европейские газеты, что Германия регулярно выделяет деньги на поддержку революции в России. Деньги шли разными путями: через подставные фирмы, липовые банки. Значительные суммы наличными переправлялись через нелегалов и других подозрительных субъектов.

Помню, как на исходе марта в Цюрих, наконец, пришла весна. На деревьях в одночасье взбухли почки, защебетали птицы.

В тот период я снимал (на деньги партии) небольшую комнатку в уютном домике шляпницы Ядвиги, жизнерадостной молоденькой вдовы. Озорное личико, ямочки на щечках, россыпь родинок на бедрах...

 Впрочем, я несколько отвлекся...

В то солнечное утро я приводил в порядок полисадник,  обрезал деревья.

Вдруг слышу,  с крыльца меня зовет Ядвига:

- Господин товарищ Афанасий, вас просят к телефону.

Я взбежал по ступенькам на крыльцо, по ходу погладив   Ядвигу по бедру.

Вдова жеманно дернулась, но не увернулась:

- Проказник вы, товарищ Афанасий! А еще подпольщик.

Я взял трубку. Телефонировал Карл Радек:

- Срочно приезжайте в рабочий клуб. Вас требует к себе Ильич.

Я начал быстро собираться. Куда-то, как на зло, запропастился галстук.

- Ядвига, где мой галстук? Вечно ты его  куда-то прячешь. Он же не листовка. 

- У тебя три галстука. Какой именно ты ищешь?

-Тот, что ты подарила мне к 8-му марта.

- Ты его оставил в спальне, у меня на столике. Сейчас я принесу.

Через полчаса я был уже в рабочем клубе. В ресторане за большим столом сидели Радек, Ленин, Крупская,  Мюнценберг, Бронский, Зиновьев, Лилина.и Платтен.

Ленин за стол меня не посадил, отвел в сторонку:

-Товарищ Афанасий, срочное задание. Подежурьте, пожалуйста, у входа. Проследите, чтобы рядом не было чужих. Мы обсуждаем архиважные вопросы. - И тут же, без всяких переходов. - Вы голодны?

Ильич бросился к столу и протянул мне бутерброд.

Я не отказался и подумал: а  кто еще бы из присутствующих здесь социалистов мог вот так же проявить заботу о товарище? Нет, что ни говори, а Ильич,  действительно, к товарищу милел людскою лаской...

Я дежурил у двери, краем уха слушая, о чем спорят за столом социалисты. Слышал обрывки фраз: в Петрограде сформировано Временное правительство...  Мерзавцы, без нашего участия захватили власть...  Нужно срочно пробираться в Петроград... Керенский - марионетка и предатель...

Накричавшись, Ленин, Радек, Мюнценберг и Платтен перешли в комнату правления клуба, для завершения  переговоров. 

Через сорок пять минут снова появились в зале. Ленин, не привлекая общего внимания,  бочком приблизился ко мне:

- Видите в углу за столиком вон того гиганта-господина в сюртуке и в бабочке? Это Парвус.

Я посмотрел на столик, на который указал Ильич. Увидел грузную фигуру господина с широким, как у быка, лицом с высоким лбом и ухоженной бородкой-эспаньолкой. 

- Как только мы  покинем ресторан, - продолжил Ленин, - вы подходите к нему, он незаметно передает вам чемоданчик.  Чемоданчик предназначен лично для меня. Господин о вас предупрежден. Переждите несколько минут и уходите. Чемоданчик берегите, как зеницу ока! И ни слова госпоже Ядвиге. А на будущее вам дружеский совет: никогда не доверяйте шляпницам. Итак, - давал инструкции Ильич: - ближайшим поездом наша группа уезжает в Берн. Вы на ночь остаетесь в Цюрихе, а завтра я вас встречу на вокзале в Берне, возле крайней урны на перроне, и вы мне передадите чемоданчик.

С этими словами Ленин подошел к своим соратникам.

- Надя, срочно собирайся, мы с товарищами переезжаем в Берн.

- Так срочно? Почему? - заволновалась Надежда Константиновна.

- Объяснимся дома, - оборвал ее Ильич. 

В тот же день, в 3:15 пополудни, Ленин, Крупская, Радек, Зиновьев, в сопровождении двух жен и четырехлетнего Стефана, выехали в Берн.

Я исполнил все, как велел Ильич, и с чемоданчиком, когда стемнело, явился в дом к Ядвиге.

Не буду вспоминать последнюю цюрихскую ночь. К революционной теме это не относится. Скажу лишь, что Ядвига плакала, ломилась в дверь моей каморки, умоляла, чтобы я ее впустил. Признаюсь, что и я этого хотел. До озноба, до кома в горле. Я понимал, что больше с ней не встречусь. Но слово, данное вождю, переломило все мои телесные  желания.

Так заветный чемоданчик оказался в нашем опломбированном вагоне.

Ах, какие это были сумасшедшие, насыщенные дни! В Берн приехали Зиновьевы, Усиевичи, Арманд, Сафановы, Карл Радек, Ольга Равич, Троцкий, Абрамович из Шон-де-Фон, Гребельская, Линде, Харитонов, Розенблюм, Бойцов, Миха Пцахая, Мариенгофы, Сокольников. Всех и не упомню.

Все рвались в Петроград.

Ежечасно собирались, спорили, обсуждали варианты - каким путем добраться до России. Вспыхивали ссоры, а  иногда доходило даже до рукоприкладства.  Но тут же, поостыв, все дружно приступали к чаепитию (ох, уж эти мне революционеры!)...

Мотором, вожаком, естественно, был Ленин. А я при нем был кем-то вроде порученца. Выполнял оперативные задания, разносил шифрованные письма и записки, делал телефонные звонки.

 Бегал в ближайший магазин, снабжая Ленина и Крупскую необходимыми продуктами.

- Больше, больше молока! - требовал Ильич.

- И диетических яиц - добавляла Крупская.

Квартировавшая у них Инесса выпекала по своим собственным рецептам круасоны, начиненные вишневым джемом. Когда накоротке я забегал в их тесную квартирку, чтобы получить от Ильича очередное поручение, меня волокли к столу и угощали круасонами. Признаюсь, я их уминал за обе щеки. Арманд смотрела на меня и от души смеялась:

- Это вам не шанежки, товарищ Афанасий,! - И добавляла по-французски: -  Bon appétit!

Круасоны-круасонами, но все с нетерпеньем ждали какой-то шифровки-телеграммы из Берлина.

И, наконец,  25 марта в 12:47 она была получена!

Я сам ее не видел, не вышел чином. Но Инесса по секрету мне шепнула:

- Пляшите, Афанасий, путь в Россию нам открыт!

Инесса вся светилась. Такой я раньше никогда ее не видел. Грудь ее вздымалась, как волна в девятибалльный  шторм, карие глаза горели. Прижав к себе, она обожгла меня  горячими упругими сосками. Я не смел пошевелиться. Вот когда я понял, за что  Ильич так безоглядно полюбил эту француженку. Действительно, очень пламенная революционерка...

Позже я узнал, что в телеграмме сообщалось следующее:.

«Берлин. Совсекретно. Помощник госсекретаря Штумм - Ромбергу. Верховное главнокомандование не имеет возражений против проезда русских революционеров по территории Германии, если они проследуют в отдельном опломбированном транспорте».

27 марта, во вторник,  под покровом ночи мы собрались на перроне Бернского вокзала. Нас было тридцать восемь человек. С чемоданами, дорожными баулами, со снедью, женами, детьми. 

На германской пограничной станции Готтмадинген нас пересадили в спецвагон, три двери которого были запломбированы, а задняя, четвертая, была открытой. Ближайшее к ней купе заняли два офицера - уполно­моченные германского военного командования. На полу кори­дора мелом была отмечена граница между российскими револю­ционерами и германскими офицерами, которая означала «опечатанность». Никто из офицеров не имел пра­ва переходить меловую черту без согласия русских пассажиров.

Немецким газетам строго запрещалось сообщать любые сведения о проезде русских эмигрантов, пока мы не покинем терри­торию Германии. Немецкие власти опасались, что такие сообще­ния приведут к манифестациям, выражающим симпатии   населения   Германии   к   русским   революционерам.

В Туттлингене состав остановили для замены паровоза. В результате, мы простояли не менее полутора часов.

Ильич прижался лбом к окну, наблюдая, как меняют паровоз, нервно теребил бородку, комкал носовой платок и тарабанил пальцами  по стеклу.

- Теряем время! Теряем время! - повторял он беспрестанно.  - Промедление смерти подобно.

Я, как мог, пытался успокоить Ильича. Но он вдруг грубо оборвал меня:

- Оставьте, товарищ Афанасий! Что б вы понимали в революционной ситуации?! Это вам не банки потрошить! Петроград бурлит, рабочие ждут не дождутся нашего приезда. Без нас, большевиков, они как брошенные пастухами овцы. А мы торчим в каком-то, простите, вшивом  Туттлингене.

- Володя, успокойся, - Инесса нежно обтерла его лоб от бисеринок пота. -    Вот увидишь, мы сейчас поедем.

- Да если бы не эти чертовые  пломбы, - воскликнул Ленин, - выскочил сейчас бы из вагона, да и впрягся бы в состав. И потащил бы!

А что, подумал я, этот сдюжит.  Силища духа в нем необыкновенная...

Вспоминается еще одна деталь, связанная с опломбированным поездом  Вернее, не деталь, а молодая женщина двадцати семи лет. Она ехала  в одном купе вместе с Розенблюмами. Незаметная и тихая, не встревающая в диспуты, в косыночке, скрывающей короткую мальчишескую стрижку. Забьется в уголок купе, развяжет узелок и приступает к трапезе, что бог послал - ванильные сухарики, обсыпанные пудрой, грецкие орешки, кусочек рафинированного сахара вприкуску к чаю.

Звали ее Фанни. 

Говорили, что когда-то, десять лет назад, некий Виктор Гарский (он же Шмидман, он же Тома, он же "Реалист"), вовлек ее шестнадцатилетней девочкой в авантюрную и беспорядочную жизнь коммунистов-анархистов, внезапно прерванную взрывом бомбы в декабре шестого года. Боевик тогда предательски сбежал из гостиничного номера, бросив молодую анархистку на произвол полиции. Да еще свой браунинг подложил ей в радикюль. 

С тех пор у Фани не было мужчин...

А тут, в опломбированном вагоне,  она встречает Ленина и рядом с ним  французскую вертлявую красотку.

Когда Фанни изредка выходила из купе, направляясь в туалет, она, сталкиваясь с Лениным, стыдливо отводила взгляд. Ильич ее попросту не замечал. Да и как он мог ее заметить, когда и днем и ночью с ним была Арманд?

Ревность, затаенная безответная любовь так и остались камнем на сердце коммунистки-анархистки.

И час расплаты пробил.

Тридцатого августа восемнадцатого года  Председатель народных комиссаров Ленин приезжает к рабочим завода Михельсона выступить на митинге. И тут раздается выстрел. Ленин падает.

На следующий день в «Известиях» появилось сообщение: стреляла заговорщица правая эсерка Ф. Каплан.

Но я-то знал о подлинных мотивах выстрела эсерки. Знал, но, естественно, молчал, от греха подальше... 

На вторые сутки наш поезд неожиданно отклонился к Штутгарту, взяв курс на Карлсруэ.

Ленин был взбешен таким маневром.

- Время, время! - повторял Ильич. - Мы теряем время.

Чуть позже выяснилось: наш поезд перевели на окольные пути, чтобы избежать пересечения с основной железнодорожной веткой, ведущей к фронту и зарезервированной для перевозки войск и боеприпасов.

Далее наш поезд проследовал через Мангейм до Франкфурта, значительно отстав от графика.

- Сволочи! - ругался Ленин. - Ах, какие сволочи!

Всю следующую ночь мы провели на запасных путях, где-то возле Франкфурта. Там же выяснилось, что из-за нас на целых два часа был задержан поезд самого германского крон-принца.

Помню какой-то полустанок. Единственный фонарь. На платформе - свита, окружившая  крон-принца.

Тот метался по платформе.

- Die russische Schweine! Ich, Kronprinz,soll auf der Zwischenstation wegen diese russischen Sozialisten abstehen!

- Herr Kronprinz, - diese Sozialisten  fahren zu Russland  die Revolution und versprechen uns die separate Welt...

- О чем они там шпрехают? - спросил я у Инессы.

Арманд перевела:

- Русские свиньи! Я, крон-принц, должен  торчать на полустанке из-за  этих русских социалистов!

- А что они ему в ответ?

- Эти заговорщики, господин крон-принц,  везут в Россию революцию и обещают нам сепаратный мир.... 

Крон-принц, плотнее запахнув шинель, быстрым шагом направился к  своему вагону. Откуда ни возьмись, под ноги принцу бросилась бродячая собака. Крон-принц с силой пнул ее своим начищенным до блеска сапогом. Собака завизжала и рванулась прочь.

- Этот крон-принц, однако, большая сволочь. - Выругался Ленин, наблюдая из окна вагона эту омерзительную сцену. - Gross den scheißkerl !

Наконец,  Берлин. Ни одному из нас не дали выйти из вагона. Строгая проверка документов. Ленина заперли в купе, удалив Надежду Константиновну, Инессу и меня. Унизительно раздели и обыскали.

Неожиданно властями принимается решение: без всяких объяснений нас загоняют в запасной тупик и держат сутки.

Ленин не находит себе места. Как разъяренный зверь в вольере, мечется по коридору нашего вагона. Гонит прочь и Инессу, и Надежду Константиновну. Признаюсь, что и мне досталось. Чемоданчиком по голове.

Я, как та собака от пинка крон-принца, завизжал и залез под кресло.

Только на следующий день мы, наконец,  достигли Засница. Состав подали прямо к порту, на побережье Балтики.

Мы вышли из вагона и гуськом по трапу - на паром.

Несколько часов по морю, и вот мы в шведском Трелленборге.

Из Трелленборга - поездом в Стокгольм.

День пребывания в Стокгольме заполнен доотказа. Встречи с большевиками-эмигрантами, со шведскими социалистами, интервью газетчикам, вечером - банкет.

Ленин шепчет мне на ухо:

- Только умоляю, не напейтесь. И следите за Инессой, чтобы не очень налегала на шампанское. И, главное, про чемоданчик не забудьте...

Прямо с банкета - на вокзал.

Через двое суток - пограничная станция Торнео. Мы - в Финляндии!

Нас приветствуют рабочие, крестьяне, батраки.  Все хотят услышать пролетарского вождя. Ленин нарасхват. Ильич делегирует на митинги Инессу и Надежду Константиновну. По дальним  хуторам  разъезжаются Троцкий и Зиновьев.

А заявки на ораторов всё поступают. Что делать?. И тогда Ильич бросается ко мне:

- Товарищ Афанасий, выручайте! Поезжайте на ближайший сыроваренный завод.

Я растерялся.

- Да как же я, товарищ Ленин?!

- Ничего, голубчик, привыкайте. Вливайтесь в агитационную работу. - Он протянул мне мелко исписанный листок. -  Можете использовать.

Я мчусь на сыроваренный завод. Мне подают огромную головку сыра и бутылку финской водки. Я откусываю сыр, но от водки начисто отказываюсь:

- Вот победим, тогда и выпьем.

- Что значит русский большевик, от водки отказался! - восторгаются моим поступком сыровары.

Я взгромоздился на флягу из-под молока и, достав листочек, громко зачитал мысли Ильича, выдав за свои. Раздались аплодисменты. Все дружно высказались за солидарность с русскими большевиками. Сыровары принялись меня качать.   Я мертвой хваткой зажал в руке ручку чемоданчика.  Солидарность солидарностью, а чемоданчик могут упереть...

Назавтра, 3-го апреля, мы  на площади Финляндского вокзала в Петрограде. Казалось, здесь собрался весь рабочий класс, солдаты и революционные матросы. Толпа приветствовала Ленина. Каждый норовил поближе протиснуться к вождю.

Наш приезд как раз совпал с пасхальным праздником.

Какая-то старушка осеняет Ленина крестом:

- Христос воскресе!

Оркестр  грянул «Марсельезу».

Подкатили броневик. На руках подняли Ленина и водрузили на броню.

- Не стрельнул бы ненароком... -  бабка снова осеняет Ленина крестом.

Ленин рассмеялся:

-  Не стрельнет, бабуся. Погоди, мы в октябре стрельнем. По Зимнему с «Авроры». Так бабахнем, что мир перевернется.

 Вдруг сквозь почетный караул прорывается юродивый. Босой, со сбитыми ступнями, перетянутый веригами.

Он  бросается к броневику и  вопит истошным голосом:

- Антихрист! Ирод! Подай Николке пфенинг!

Оркестр смолк, «Марсельеза» оборвалась.

Двое  дюжих моряков в тельняшках навалились на юродивого.  На выручку матросам кинулись солдаты. Оттащили от вождя, волочат по земле.

Юродивый, размазывая слезы по чумазому лицу,  кричит:

- Люди добрые, Антихрист пришел на нашу землю! Ужо тебе! Когда умрешь - гореть тебе в гиене огненной! Сыра-земля тебя не примет. Так и останешься лежать  на площади, рядом с Лобным местом, на виду у всех!.. 

 (впервые рассказ был опубликован на сайте 10 лет назад, в мае 2007 г.)   

                                           *  *  *

                    Карикатуры на  Ленина-  глазами современников -100 лет назад.

      

Даже у белогвардейцев объектом сатиры чаще становился Троцкий нежели Ленин. Чаще - Ленин и Троцкий ,
похоже, идеологи Белого движения воспринимали Ленина только как марионетку "сионистского" заговора и германского генштаба. 

                                                                       *  *  *

         
     Плакат Ростовского-на-Дону отдела пропаганды Добровольческой армии. Россия- в жертву Интернационала  

                                                            *  *  *

                   

                                       


Рисунок из журнала "Сатирикон"

Даже союзники-эсеры воспринимали "ленинцев" как временное явление, как безответственных демагогов  и болтунов.   

 

                        *  *  *
    

 

                     За что боролись...