«Погляди на себя - натуральное чучело!  Наверное, полгода не стригся.  Сходи к парикмахеру!  Целая копна на голове, смотреть противно». «Противно - не смотри», - привычно отпарировал Феликс, но в зеркало все же глянул.  То, что он увидел, его не обрадовало.  Глаза красные и нос распух от бесконечной аллергии, не отпускавшей его ни на день в чикагском влажном климате.  Одичалый, лохматый, небритый...  Мать была права, нужно хотя бы волосы подровнять и побриться, что ли.  А то жуть берет.

            В раме мутного зеркала рядом с косматой головой Феликса появилась слащавая физиономия отчима.  Тот поправил потертый галстук-бабочку на шее, самодовольно улыбнулся, картинно тряхнул седыми волнистыми волосами и радостно сообщил: «Я улетаю на заседание литературного объединения.  Буду к ужину.  Приготовь что-нибудь вкусненькое, мой ангел. Целую!»  Он почмокал своему отражению и упорхнул - легкокрылый, слегка потрепанный, склеротичный мотылек шестидесяти девяти лет.

            Анна Моисеевна и Феликс посмотрели ему вслед.  Потом мать глубоко вздохнула и принялась убирать грязную посуду со стола, а Феликс привычно крутнулся на кресле и включил телевизор.  На экране засуетилась дюжина плечистых мужиков, переодетых зайчиками. Кажется, они рекламировали предпасхальную распродажу ковров, а может быть, чистящее средство для унитазов или новейшее лекарство от запора (звук Феликс перекрыл). Без звука их оживленная мимика и жесты производили странное впечатление.  Феликс прошелся по столовой, посмотрел в окно и опять плюхнулся в кресло перед телевизором.

            В столовой вдоль непомерно длинного стола (подарок синагоги) стояли разнокалиберные стулья, подобранные на тучных чикагских помойках.  Кожаное потрескавшееся кресло, деревянная качалка, два продавленных плетеных садовых стула, вычурный  дубовый трон с резной спинкой и обломанными ручками, кухонный металлический табурет, плюшевый зеленый пуфик...  Порою Феликсу казалось, что за столом собралась компания призраков, каждый из которых пришел со своим стулом.  Они пили чай из пустых чашек и смотрели на него пустыми слепыми глазами.  Губы их шевелились, но до него не доносилось ни звука.  Иногда  призраки начинали беззвучно смеяться (явно над Феликсом).

            Чтобы отогнать эти праздные мысли и развлечься, Феликс врубил звук на полную мощность.  Зайчики исчезли, и на экране девица в красном платье скручивалась штопором, попутно жалуясь, как дорого она платит за свой автомобиль.  (Поучительное и жуткое зрелище.)  Мать из кухни, стараясь перекричать телевизор, привычно принялась пилить Феликса за небрежный внешний вид и лень.  Все знакомые худо-бедно устроились, и только ее дорогой сыночек крутится целые дни по квартире и валяет дурака.  А в Союзе закончил Политехнический институт с отличием, был неплохим инженером, даже диссертацию писать собирался...

            Феликсу, наконец, надоела эта «лесопилка», и он заорал в ответ: «Хорошо, я пойду подстригусь!  Где адрес?»  Анна Моисеевна вышла из кухни, вытирая руки о цветной передник.  «Тут на соседней улице живет очень милая женщина, Ася.  Она стрижет дома и берет всего три доллара.  Только позвони ей сначала.  Я сейчас посмотрю телефон в записной книжке».

            Ася жила на улице Роквелл в почерневшем кирпичном доме на третьем этаже.  Перед домом росла кривая магнолия.  Крупные белые цветы сладко пахли в вечерней полутьме.  Скрипучая лестница провонялась кухонным чадом и крепкими экзотическими специями.  Наверное, в доме жили индусы или пакистанцы.  Дверь открыл Асин муж, высокий плечистый парень с невыразительным длинным, как у мула, лицом.  Напротив входа громоздился зеркальный буфет, занимая почти полкомнаты.  На стеклянных полках мерцали хрустальные вазочки, какие-то шкатулки и статуэтки - обломки потерянного уюта.  В закутке возле окна был устроен маленький парикмахерский салон - вращающееся поцарапанное кресло, тройное высокое зеркало на стене (один угол треснул), фотографии барышень шлюховатого вида с модными прическами, этажерка с шампунями и муссами для волос. 

            Ася оказалась темноглазой, начинающей полнеть женщиной лет тридцати с приятной улыбкой.  Она была в домашнем советском ситцевом халате с голубыми цветочками.  У мамы Феликса тоже был такой халатик, только больше размеров на шесть и сильно потрепанный. Ася обрызгала его волосы из розового пульверизатора.  По комнате распространился запах одеколона.  Легкими руками она долго его расчесывала, от чего Феликсу немедленно захотелось спать.  Потом принялась за стрижку.  Из окна доносились вечерние звуки улицы - звонки, крики детей, шелест магнолии.

            Ася работала молча и сосредоточенно.  В полудремоте Феликс размышлял о том, сколько нужно заплатить: три доллара или по американской традиции дать еще и «типы».  От ее осторожных прикосновений голова стала легкой.  Перестали мучительно ныть виски, болевшие с момента приезда в Чикаго.  Впервые за четыре последних месяца Феликс подумал, что, может быть, не все плохо в этой новой жизни.

            Он вышел из старого дома на Роквелле, чувствуя себя бодрым и энергичным.  Вечерний ветерок приятно щекотал подстриженный затылок.  Феликс продолжал и на улице чувствовать легкий сладкий запах одеколона.  Он напоминал почему-то детство и разноцветные леденцы в жестяной круглой коробке.  Над кронами старых высоких деревьев зажигались звезды.  Одна из них, прямо над крышей Асиного дома, горела особенно ярко.  «Моя счастливая звезда!» - подумал он.  И вдруг звезда поехала куда-то вбок.  Феликс догадался, что это был вертолет с зажженными огнями.  Он засмеялся над своей простотой, поднял воротник куртки и побежал домой.  Вечерами было прохладно.

            Хотя счастливая звезда оказалась обычным вертолетом, но с этого вечера что-то изменилось в жизни Феликса.  Окружающая обстановка уже не казалась такой мрачной.  Даже отчим не раздражал, как прежде.  И аллергия прошла.  Видимо, организм приспособился к чикагскому сумасшедшему климату.  В воскресной газете он нашел несколько подходящих объявлений о приеме на работу и уже через две недели бодро шагал ранним утром по направлению к станции метро, смешавшись с толпой невыспавшихся мужчин в дешевых деловых костюмах и цветных шелковых галстуках.  Его контора находилась в самом центре города, на двадцатом этаже.  В ясные дни из окон был виден берег Мичигана.

            Наступило лето.  Началась знаменитая чикагская жара при почти стопроцентной влажности.  Густая листва шелестела и шепелявила под порывами горячего ветра.  Вечерами после работы Феликс уходил в парк на берегу Мичигана.  Играл сам с собой в шахматы или слушал радио.  Прибой шипел и пенился.  Цветные детишки, громко вскрикивая, играли в волейбол.  Млеющие от жары парочки сидели на траве под каждым кустом.  Иногда вечерний воздух разрывал возбужденный женский смех.  Феликс возвращался домой, растягивался на кровати и долго смотрел в потолок.  Читать не хотелось.  Телевизор надоел. 

            В Одессе по вечерам он любил с друзьями бродить по городу, встречался с девушками.  Теперь друзья его рассеяны по всему миру.  Леня и Мишка-Гусь уехали в Израиль, Владик с женой Светой (он дружил с ними со школы) - в Германии.  Арик Перельмутер почему-то в Австралии (дядя у него там двоюродный).  Толик остался в Одессе, но в последнем письме сообщил, что завербовался в какую-то австрийскую компанию и теперь разъезжает по всей Европе.  А самый близкий товарищ, Юрка, стал большим бизнесменом, ведет торговлю с Турцией и вот уже полгода от него ни слуху ни духу.  Пропал в краю диких янычар.

            От подобных мыслей становилось грустно.  Поэтому Феликс обрадовался, когда отчим попросил помогать ему по вечерам со съемкой.  Отчим теперь ошивался при русской телевизионной программе и гордо именовал себя «режиссером и продюсером».  Он писал сценарии для коротких сюжетов из местной жизни, брал интервью и даже, кажется, что-то этим зарабатывал.  Не только для славы и лавров трудился.  Один из их горе-операторов, наконец, нашел более приличную работу, и отчим попросил Феликса временно его заменить. Феликс работал когда-то, в юные годы, кинооператором на любительской студии, и одна из его короткометражек даже получила приз на республиканском конкурсе.

            В этот вечер снимали сюжет о самом старом эмигранте из Союза в чикагской еврейской общине.  Он  жил в облезлом двужэтажном домике в пригороде.  По сведениям отчима, старику исполнилось сто восемь лет, и он, как «режиссер и продюсер», невероятно гордился своей находкой.  Еще бы!  Эдакое ископаемое!

            Когда подъехали к дому, отчим напыжился, приосанился, расправил неизменную бабочку на шее.  «Подождем моих ассистентов и поднимемся наверх все вместе. Моя маленькая команда - литературный редактор, очень милая дама, работала в Одессе на киностудии, и осветитель». Феликса отчим, очевидно, автоматически включил в число своих подчиненных.  Ассистенты прикатили через пять минут на ржавом синем «Бьюике», огромном, как военный крейсер. Осветитель вытащил из багажника какие-то лампы, штативы и провода.  Отчим церемонно представил Феликса женщине-редактору, и тот, к своему удивлению, узнал Асю.  Она выглядела моложе, чем дома.  В светлых брюках и легком жакете она казалась выше и стройнее.  В ушах у нее блестели замысловатые сережки, кудрявые волосы были элегантно подколоты, открывая нежную длинную шею и высокий лоб.

            «Я не знал, что Вы работали на киностудии», - удивился Феликс.  «Где я только не работала после университета.  И какое это здесь имеет значение».  «Я просто думал, что Вы...» - Феликс запнулся и смутился, не зная как закончить фразу.  Но Ася не обиделась.  Она беспечно махнула рукой (на запястье зазвенели браслеты) и засмеялась.  «Я здесь стала на все руки мастер - и швец, и жнец, и на дуде игрец.  Зарабатывать как-то нужно, а с моим филологическим образованием...  Кроме стрижек и телепередач я еще пишу понемножку в эмигрантские газеты и даю уроки русского языка.  Давай на «ты», я уже отвыкла от «выканья».   Она кокетливо улыбнулась и поправила прическу.

            Долгожитель Григорий Самсонович держался бодро.  Феликс подумал, что, может быть, ему и нет ста восьми лет, а просто произошла путаница в датах, как это часто бывало в начале века.  Но он был, конечно, очень стар.  Голова долгожителя, плешивая, с редким рыжим пухом на макушке, энергично тряслась в такт повествованию.  Шишковатый череп.  Руки как коряги, висящие и скрюченные.  Весь он был покрыт не то веснушками, не то темными пятнами от древности.  Ася брала интервью.  Феликс направил на нее видеокамеру и подумал, что она должна хорошо смотреться на экране - темные волосы, бледное лицо и очень яркие карие глаза.

            Старик говорил с сильным местечковым акцентом, но слушать его было интересно.  Он воевал в первую мировую, участвовал в революции, партизанил, сражался с бандитами-струковцами на Украине.  «Я бил храбрый, очень храбрый.  У меня била максима, такой пулемет.  Та-та-та!»  И старик очень ловко показал, как он стрелял из пулемета, прищурив один глаз.  «Конь, конечно, у меня бил.  Какой конь!  Птица!  Яблочный конь, серый».  Григорий Самсонович завозился на диване, показывая руками на своих ребрах, где у коня были «яблоки».  «Те бандиты на нас полезли, а я их всех успокоил!» «Как Вы их успокоили?» - не поняла Ася.  «Из максимы успокоил», - захихикал старик и еще раз показал, как он стрелял из пулемета.  Мимо них в кухню прошла, улыбаясь, пожилая толстая женщина, дочка или внучка.  Ей давно наскучили все эти стариковские россказни, но, видимо, было приятно, что телевидение заинтересовалось их семьей. 

            «А в Отечественной войне вы принимали участие?» - задала последний вопрос Ася.  «Я старый бил, меня не взяли на фронт.  Сапоги чинил, сапожник я.  Вся семья була сапожники - и отец, и дед».  Феликс еще раз поразился, как стар этот человек, и чего он только не видел в своей жизни!  Теперь вот сидит в Америке и, кажется, доволен.

            Дома отчим долго прихорашивался перед зеркалом, а потом спросил Феликса, как ему нравится редактор.  Феликс ответил, что Ася - ничего, и он стригся у нее когда-то. «Ничего! - возмутился отчим. -  Что за нелепое определение!  У вас, современной молодежи, чрезвычайно скудный словарный запас.  Ася Александровна - необыкновенно интересная и элегантная женщина.  Очень образованная, с хорошим литературным вкусом, ценит мои стихи.  В ней есть нечто французское, парижский шик.  Она мне напоминает мадам Бовари тонкостью чувств и чем-то неуловимым, что...»  Феликса раздражала болтовня отчима, и он ушел спать, не дослушав.  С тех пор он часто видел Асю на съемках, но вокруг крутилось много всяких киношных личностей, и Ася не подходила к нему, только улыбалась издали.  А стригся он теперь в салоне, у худосочного нервного мастера по имени Леон.

            Однажды в невероятно жаркий июльский день, когда сил не было дышать и воздух казался густым и липким, как куриный бульон, Феликс встретил Асю в овощном магазине.  Она задумчиво рассматривала кроваво-красный помидор, похожий по форме на сердце, но видно было, что мысли ее где-то далеко.  Он подошел совсем близко, но она не замечала его.  Феликс некоторое время рассматривал ее нежную шею и длинные сережки в розовых ушах.  Потом ему стало неловко, как будто подсматривал в замочную скважину.  Он тронул ее за локоть.  Ася совсем не удивилась и показала ему помидор.  «Правда, удивительная форма у этой ягоды?»  Феликс засмеялся.  «Нет, серьезно, помидоры - это ягоды-переростки, по определению, такие же, как арбузы и дыни».  Она положила помидор на полку, поправила прическу и по-детски улыбнулась.  Феликс почувствовал себя легко, как будто знал ее еще со школы.  «Хотите мороженого?  Тут рядом есть кафе...»  «Хочу, еще бы!  Такая жара, - она опять улыбнулась. - Мы, кажется, перешли на «ты», помните?»

            В кафе было прохладно.  Ася сбросила туфли-лодочки и села, поджав под себя ногу.  (Сквозь тонкие шелковые шаровары просвечивала белая кожа.)  После стакана ледяной кока-колы они разговорились.  Феликс болтал о своей работе.  Вспоминали Одессу.  Ася рассказала, что муж снова уехал «на заработки» на Украину.  Он плохо приживается в Америке, языка совсем не знает и не хочет учиться.  На Украине у мужа организован кооператив по торговле обувью, но без него дела шли вяло, вот он и поехал навести порядок и сына повидать.  (В Одессе осталась его первая жена с мальчиком.)  Когда вышли из кафе, Феликсу не хотелось расставаться с Асей, и они поехали на пляж.  У Аси не было купальника и она уселась в тени на песке, а Феликс выкупался в озере.  Вода была холодной, несмотря на жару.

            С этого дня они встречались очень часто, почти каждый вечер, когда Феликс не был занят на съемках.  В Асиной квартире было жарко, как в духовке, даже после захода солнца.  Паркет раскалялся за день, и было приятно шлепать по нему босыми ногами.  В полутьме Ася представлялась ему сказочно красивой и таинственной.  И ему казалось, что он никогда никого не любил так, как ее.  Прошли лето и часть осени.  В конце октября неожиданно зарядили дожди, похолодало, потекли батареи в доме, у Феликса опять началась аллергия и вернулся с Украины Асин муж.

            На этот раз Феликсу предстояло отснять рекламный ролик для русского туристического бюро.  Лика, работавшая в бюро, красилась под шведскую блондинку. Ее волосы были не золотистыми, а серебряно-белыми.  Длинная, с узким продолговатым лицом и огромной грудью, туго обтянутой черным свитером, она действительно напоминала Феликсу скандинавских девушек из какого-то порнофильма.  Она протянула сухую узкую руку с острыми перламутровыми ногтями и начала лепетать о своей работе, путешествиях и круизах.  Отчим, рассыпаясь в комплиментах, подсунул ей бумажку с готовым рекламным текстом, который следовало прочитать перед камерой.  Немного порепетировали.  Лика все время прихорашивалась, ломалась как сдобный бублик, сюсюкала, хихикала, но актриса из нее была никудышная.  Отчим с ней порядком намучился.  Впрочем, и требования к ней были невысокие.  Наконец, она кое-как прочитала свой текст, делая «страшные глаза» и томно улыбаясь.  Отчим заверил, что она - рождена для экрана и, возможно, затмит в недалеком будущем Шерон Стоун.  При этом он не мог отвести глаз от Ликиного роскошного бюста.  Та улыбалась снисходительно и понимающе.  Феликсу все это смертельно надоело, особенно отчим, вставлявший в разговор не к месту французские слова.  Он быстренько собрал оборудование.

            Провожая их к выходу, Лика как бы невзначай прижалась к Феликсу и спросила, не собирается ли он в отпуск.  У нее на примете несколько потрясающих и недорогих туристических маршрутов.  Феликс легкомысленно брякнул, что у него есть свободная неделя в ноябре.  Лика пообещала позвонить и заговорщицки улыбнулась неестественно малиновыми губами.

            Через неделю Лика позвонила и сказала очень фамильярным тоном, как будто между ними все уже было обговорено и решено, что билеты на самолет и отель обойдутся фантастически дешево, потому что она использует специальную скидку для работников турбюро.  Они летят в Лас-Вегас.  Лика уже зарезервировала номер в отеле и они могут вылететь через три дня. Феликс немного смутился от такого резкого поворота событий, но одновременно почувствовал себя польщенным вниманием Лики.  Стоимость поездки была соблазнительно низкой...  Ему безумно захотелось вырваться хотя бы на несколько дней.  Отдохнуть от работы, холода, слякоти, аллергии, отчима, маминых неизбежных жирных котлет, неизвестности в отношениях с Асей (с тех пор как приехал ее муж, они больше не встречались).

            Неделя в Лас-Вегасе пролетела быстро, суматошно и шумно.  Феликс почти не спал в эти семь дней.  Лика с невероятной энергией таскала его по шоу, барам, ресторанам, дансингам.  Дни проходили возле рулетки и игральных автоматов.  Феликсу везло, он почти постоянно выигрывал.  Ночью, когда, честно говоря, глаза уже не открывались и клонило ко сну, Лика отпаивала его черным, как деготь, кофе.  Она занималась сексом весь остаток ночи с неистощимой энергией, как будто провела полжизни в монастыре и пыталась наверстать упущенное.  Спали до полудня, и все начиналось сначала.

            Когда Феликс улетал с Ликой, в Чикаго стояла сырая промозглая погода.  Дороги покрывала черная густая липкая грязь, перемешанная колесами автомобилей.  Теперь весь город был покрыт рождественским чистым снегом.  Колючий иней и сверкающие сосульки превратили неказистые пригороды в таинственные и прекрасные ледяные чертоги.  Город неимоверно похорошел.  Феликс очнулся от поездки, как от пьяного сна.  Дома он принял душ, поговорил немного с мамой, пробовал почитать свежие журналы.  Но его отвлекала праздничная белизна за окном и непривычное безделье.  Он вышел прогуляться на берег Мичигана.  С озера, из сизой щели между небом и серой водой, похожей на жидкую ртуть, дул пронизывающий ветер.  От этого обледеневшие ветки деревьев в парке тихонько звенели.

            Феликс остановился перед телефоном-автоматом, одиноко торчавшим среди пустых аллей.  Привычно набрал Асин номер.  Она подошла сразу, как будто ждала его звонка.  Феликс вслушивался в ее радостный голос, а на душе у него было как-то неловко и мутно.  Они договорились встретиться в парке через час.  Чтобы не замерзнуть до этого времени, Феликс забежал в маленькое кафе.  Помешивая обжигающий черный кофе, он размышлял, рассказать ли Асе всю правду о поездке с Ликой или лучше умолчать о некоторых деталях.  Решил действовать по обстоятельствам.

            Ася уже ждала под обледеневшим деревом.  Она улыбалась и осторожно дула на замерзшие руки, стараясь не размазать помаду.  Видно, так торопилась, что забыла дома перчатки.  Ее нос чуть покраснел от холода и от этого все лицо казалось детским и беспомощным.  На рыжей меховой шапке блестел легкий иней, как на иголках сосны, под которой она стояла. Феликс обнял ее и почувствовал знакомый запах духов.  Они немного прошлись по стеклянному лесу.  Ася обламывала звенящие сосульки.  Ее сапожки остявляли на синем снегу затейливые узорные следы, очень маленькие рядом со следами Феликса. На берегу было ужасно холодно.  Они сели в машину.  Феликс с увлечением рассказывал о чудесах Лас-Вегаса, казино, ресторанах, электрических сверкающих рекламах, теплой погоде.  Он старался говорить не переставая, чтобы она не задавала вопросов.  Ася всему удивлялась. Потом она взглянула на часы и заторопилась.  У нее был вечером урок, а потом съемка, в которой Феликс уже не участвовал (отчим нашел другого оператора).  Договорились встретиться в следующее воскресенье.

            В пятницу отчим сообщил, что на выходные намечена творческая поездка на Чудо-озеро. Целебные грязи, чудесные виды!  Организует местное турбюро и в рекламных целях приглашаются представители русской телепрограммы.  Он и Феликсу предлагал поехать, поснимать, но тот отказался.  Ему не хотелось встречаться с Ликой.  Тогда отчим галантно предложил жене сопровождать его, так как освободилось место в автобусе.  Анна Моисеевна обрадовалась возможности вырваться из дома и повидать новые места.   Решено было, что они уедут в субботу утром, а вернутся через неделю.

            В воскресенье, под вечер, пришла Ася.  Она была накрашена и от нее пахло духами, но Феликс сразу почувствовал, что настроение у нее скверное.  По тому, как нервно она поправляла волосы перед зеркалом, он понял, что предстоит тяжелый разговор.  Больше всего он боялся, как бы до Аси не дошли слухи об их отношениях с Ликой.  Теперь эта неделя в Лас-Вегасе казалась нереальной и ненужной, как глупый сон.  Он беспокойно вглядывался в Асины темные тревожные глаза и почувствовал огромное облегчение, когда она заговорила не о Лике, а о своем муже.

            Стараясь не смотреть Феликсу в глаза, Ася рассказала, что после возвращения из бывшего Союза муж сильно изменился.  Опять начал пить, с ней почти не разговаривал, а вчера...  Феликс похолодел, ему представился Асин муж с винтовкой, или автоматом, врывающийся в его квартиру и...  «А вчера, - продолжала Ася, - он сказал мне, что возвращается в Одессу к первой жене и сыну, что ему осточертела эта дурацкая Америка, где слова нельзя сказать по-человечески и не с кем выпить, и что я не способна создать семью, что я - бестолковая и эгоистичная, что я...»  Тут Ася не удержалась и заплакала.  Феликс обнял ее и принялся утешать.  «Черт с ним, пусть едет.  Ты - самая лучшая, ты - замечательная!  Он просто дурак!»  «Он сказал, что заберет со счета все деньги, мы на дом собирали... Что я буду делать?  Ни специальности, ни постоянной работы.  Чем я буду платить за квартиру?» 

            Феликс гладил ее по вьющимся мягким волосам и в груди щемило от ощущения жалости и вины.  «Не плачь, все будет хорошо.  Мне обещали повышение на работе.  Мы снимем квартиру...  Мне уже давно надоело жить с родителями.  Все как-то устроится, не плачь!»  Ася еще всхлипывала, но попыталась улыбнуться.  «И чего я так разревелась?  Знаешь, я очень редко плачу.  У меня, наверно, глаза потекли».  Она вынула из сумочки зеркальце.  «Мне нужно умыться.  Я выгляжу, как воронье пугало.  Где у вас в ванной свет?»  Она ушла в ванную приводить себя в порядок, а Феликс сел в продавленное кожаное кресло и подумал, что все к лучшему.  Они будут жить вместе с Асей, и, может быть, поженятся со временем.  Мама все время твердит, что ему пора заводить семью.  Не важно, что Ася старше на три года, во многом она - как ребенок...  Она совсем не бестолковая, просто - творческая, неорганизованная натура.

            В дверь постучали.  «Кого это еще черти несут?  Может, соседка рвется, одолжить десятку? Нужно будет ее быстренько выпроводить, пока Ася в ванной возится», - подумал Феликс, и нехотя пошел открывать.  За дверью стояла Лика, в умопомрачительном черном блестящем плаще.  Белые волосы художественно разбросаны по плечам.  На ярких губах шведская таинственная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего.  Она отодвинула остолбеневшего Феликса и прошла в комнату.  Скинула плащ и плюхнулась в кресло, вытянув длинные ноги.  Порылась в сумочке, достала сигарету.  Феликс по-прежнему обалдело молчал.  «Почему ты не поехал на озеро с телегруппой?  Я специально для тебя выдумала эту дурацкую поездку.  Думаешь, мне нужен был твой отчим старый пень?  Мог хотя бы позвонить!»  Она отбросила недокуренную сигарету и начала расстегивать юбку.  «Помоги мне с застежкой!» - скомандовала Лика и, не дожидаясь ответа, сбросила свитер на ковер.  Она переступила через свитер и обняла Феликса длинными худыми руками.  Он пробормотал что-то, в ужасе косясь на дверь ванной.  Оттуда не доносилось ни звука.

            Лика поцеловала его.  Он попытался отодвинуться, и поцелуй пришелся в щеку.  «Что случилось?  У тебя что, отсохло все, с тех пор как мы вернулись из Лас-Вегаса?»  Феликс, наконец, вышел из оцепенения и сказал, что именно сейчас он не может - очень занят, нет времени, к нему должны прийти...  Лика посмотрела на него внимательно, ее узкое подвижное лицо скорчилось в смешную гримасу.  «У-у, какой ты противный!  Чем ты занят?  Твои старики не вернутся до следующих выходных.  Мы успеем закончить до их приезда, даже если ты будешь такой же бешеный, как в Лас-Вегасе.  Помоги мне с юбкой, зиппер заело».  Она опять начала дергать застежку, а Феликс беспомощно оглянулся.  Лика проследила за его взглядом и заметила свет в ванной.  Ее лицо застыло в белую презрительную маску.  «Вот оно что!  Наш Феликс пошел по девочкам.  Надеюсь, это не та старая корова-редакторша, с которой я тебя видела летом.  Ну и вкус у тебя!»  Феликсу захотелось ударить ее прямо в накрашенные губы, чтоб она замолчала.  Но он только сжал кулаки и процедил с ненавистью: «Уходи!»  Лика одевалась нарочно медленно, с кривой усмешкой.  «Может быть, ты поможешь мне хотя бы ЗАСТЕГНУТЬ юбку.  Ты же эксперт в этом деле...» - протянула она с насмешкой.  Феликс вдруг, совсем ни к месту вспомнил, что в Лас-Вегасе у нее тоже все время ломались молнии на джинсах и юбках, и как он чинил их с помощью маникюрных ножниц в самых фантастических позах, и они оба помирали от смеха.

            Когда наружная дверь закрылась за Ликой, Феликс глубоко вздохнул.  Он подождал несколько минут, но Ася не выходила из ванной.  Тогда он осторожно заглянул внутрь.  Ася сидела на краю ванны, глядя в стену, и лицо ее было белее, чем у напудренной Лики.  Даже губы у нее побелели, и возле носа легли синие тени.  Она не обернулась.  Феликс испугался.  Ася ничего не говорила и даже, кажется, не дышала.  Он на цыпочках подошел и потрогал ее за плечо.  «Тебе плохо?  Может быть, воды дать?»  Она кивнула, не поворачивая головы.  Феликс налил воды в пластиковый розовый стаканчик и поднес к Асиным губам.  У него дрожали руки, и часть воды пролилась на блузку.  «Это - сердце...» - прошептала Ася, почти не разжимая губ.  Сначала он подумал, что, мол, ее сердце разбито, но потом сообразил, что у нее начался сердечный приступ.  Он вспомнил, как она говорила ему летом, что недавно болела миокардитом.

            Он помог ей добраться до дивана и уложил на подушку.  «Я сейчас... у мамы есть валерьянка...  Дать еще воды?» - бормотал он, не зная, что предпринять.  Он побежал опять в ванную комнату и начал судорожно перебирать склянки и баночки с мамиными лекарствами. Нашел желтый пузырек, щедро накапал лекарство в воду, разлив при этом половину на ковер.  «Выпей, тебе станет легче!»  Ася покорно проглотила мутную жидкость и со стоном откинулась на подушку.  «Вызвать скорую?»  «Не надо... отвези меня домой... там есть лекарство... скоро пройдет... так уже было...»  Ей было трудно говорить, губы не двигались, как замороженные.  Феликс осторожно помог ей надеть пальто и шарф, вывел во двор и посадил в машину.  «Только бы доехать до ее дома.  Там есть лекарство...  Муж, наверное, знает, что нужно делать в таких случаях, а я - нет», - думал он, поглядывая на Асю.  Та сидела с закрытыми глазами.  Она уже была не бледная, а какая-то голубоватая.

            Проскакивая на желтый свет и не снижая скорость на поворотах, он довез Асю до дома за пять минут.  На третий этаж Феликс почти внес ее и, задыхаясь от напряжения, с ужасом думал, что он скажет ее мужу.  Но в квартире никого не оказалось.  Он открыл дверь Асиным ключом.  Она, как была в пальто, рухнула на диван.  «Уходи, я не хочу, чтобы ты с ним встречался... он должен прийти вот-вот...»  Она слабо махнула рукой.  «А как же лекарство?»  «Здесь, в тумбочке... все пройдет». Ей трудно было говорить, дыхание прерывалось, и она опять махнула рукой - «Уходи!»  Закрыв за собой дверь подъезда, Феликс почувствовал облегчение.  «Муж придет, даст ей таблетку, отвезет к врачу, если надо, - думал он, заводя машину. - Все будет нормально.  Может, это и к лучшему, что так случилось.  Теперь я не должен буду ей ничего.  Ася сама ушла к нему, когда ей стало плохо.  Куда мне жениться теперь?  У меня самого полно проблем.  А Лика все-таки - стерва.  Какое странное название у этой улицы «Роквелл», звучит как «рок вел». Что-то роковое в этом есть... Хорошо, что я не встретился с ее мужем.  Если он пьяный, дело дошло бы до драки».  Драться Феликс не любил, чувствовал отвращение к мордобою, хотя сложения был крепкого и мог за себя постоять.

            В понедельник Феликса послали в командировку в Айову на всю неделю.  Он пробовал позвонить Асе, но к телефону подошел муж, и он бросил трубку.  В пятницу вечером прямо из аэропорта он позвонил опять, но трубку никто не поднял.  Дома было пусто и скучно.  Родители еще не вернулись с Чудо-озера.  Он подумал, не позвонить ли Лике, но решил, что не стоит.  В воскресенье приехали отчим с матерью, оживленные, веселые, помолодевшие.  Поездка пошла им на пользу.  Мать приготовила на ужин курицу с яблоками, любимое блюдо Феликса, а отчим принес бутылку красного вина.  Они наперебой рассказывали о красотах озера, и какая замечательная подобралась компания.  За десертом отчим на секунду погрустнел.  «Ты помнишь Асю Александровну, моего редактора?  Такая интересная женщина... Передай мне, Анечка, повидло.  На этой неделе она скончалась от сердечного приступа.  Совсем молодая...  Впрочем, говорят, что она выпила огромную дозу клофелина.  Знаешь, лекарство, которое ты, Анечка, принимаешь от давления.  У нас в ванной комнате стоит желтая бутылочка.  Наверное, личная драма.  Они с мужем не ладили последнее время.  Я всегда говорил, что в ней было нечто французское, трагическое... Парижский шик.  Настоящая мадам Бовари».