Ах, вернисаж! 

— Значит, договорились. Проявляем все плёнки и печатаем пробники со всего, что заведомо не брак —  в смысле техническом и художественном. Вы не возражаете? 

Этих двоих я уже прочитал. Возражений не было. 

— Потом соберемся в расширенном составе и отберём достойное выставки. Разумеется, с вашим участием. Там же решим вопросы размеров, обработки и прочего. Отберём с запасом, что-то комиссия обязательно отсеет.  И начнём оформлять экспозицию. 

— Георгий Вахтангович, можно особую просьбу? Это может быть слишком с моей стороны... 

— Говори, дорогой. В серьёзных делах ты из себя застенчивую барышню не корчишь. 

— Можно все те кадры, где девушки, отпечатать дважды? Ну хоть маленькие. И по одному для каждой — из тех, что пойдут на выставку?  Сорок на шестьдесят. Поймите, я им обещал. Они всё делали на одном энтузиазме. Мне старались помочь. Кем я буду, если их обману? Они же рисковали, а с меня — никаких обязательств, кроме честного слова. Нет, я потом дома и сам смогу, но — это время. И такого качества, как у вас, у меня всё равно не будет. 

Они посмотрели на меня с уважением. Особенно женщина. 

— Сделаем. И не маленькие, а нормальные. И заламинируем. Ты как, Лёш? 

— Сделаем, Марк Борисович. Очень постараемся. 

Когда они ушли, профессор некоторое время молчал. 

— Не надо, Георгий Вахтангович, я уже принял. Лучше о деле. 

Он кивнул. 

— Ты прав. Дел несколько. Наши искусствоведы — не хихикай — из твоего, скажем так, сообщения и фоток сделали вывод что для успеха "там" желательно иметь несколько заведомо студийных снимков с классически красивыми моделями. Натурщицы не годятся. Наши мазилы изображают всё кроме настоящей красоты, и натурщицы у них такие — соцреалистические. Твои гетеры — эти бы в самый раз, но их не надо светить. У них другие задачи. А нам нужно, чтобы было изумительно красиво. И чтоб сквозь красивое тело — красивая душа. У Юры это получается идеально. Я твои снимки видел. Да, мне Ольга показывала. Справишься. 

— У меня есть две подруги. Они тоже справятся. Если их пропустят в вашу студию. 

— Если надо, на руках внесут. С освещением и прочим вам помогут. О технике вообще не думай. Ваше дело — искусство. Марик, я без иронии. 

—Вижу.  

— И я вижу, что ты видишь. Теперь ещё одно дело. Шэни дэда!  Как ты это делаешь? 

— Это единственная книга индийского автора в вашем кабинете. Раньше она стояла вон там, наверху.  А сейчас на столе. Отвлёк ваше внимание и посмотрел дарственную надпись. А вы недавно были на конгрессе. Сложить два и два. 

— Да, проще некуда. Я с ним знаком лет пятнадцать. Встретились недавно в Праге, и оказалось, что его нынешние научные интересы в некоторой части совпадают с нашими.  Ваши с Ольгой идеи ему отнюдь не чужды. 

— Книгу дадите почитать?  

— Возьмёшь с собой. И вот эту папку тоже. Доктор Радж Чатурведи будет рад принять вас у себя и оказать всяческое содействие. Подробнее обсудим позже. Это не срочно. Срочно — доснять, оформить и провести через комиссию. Я ваши с Юрой взгляды понимаю и разделяю. Особенно после общения с Олей. Поразительный интеллект! Но тебе придётся отстаивать свою позицию против таких... — он аж зубами скрипнул. — народных и заслуженных... жрецов. От слова жрать. Вах, бичо, скольких они уже сожрали. Хорошо, что это не самое главное в жизни для тебя. Для них я не авторитет. Психофизиолог, весь от научной сохи, а они, эти — он выдал длинное замысловатое грузинское ругательство — они одухотворённые творцы высокого искусства! Стражи идеологии! Вот, где они у меня! Идеологи! Они же и мою науку жрут. 

Грузинских проклятий профессору не хватило и ему пришлось предельно определённо выразиться по-русски. Он рухнул в своё кресло. Я приблизился и провёл приём "Рефлектор": сложил из ладоней что-то вроде параболического зеркала, принял и отразил поток. Повёл сверху вниз. 

— Пффф... Спасибо, дорогой. Что это было? 

— Одна из причин нашего с вами знакомства. А мы всё никак не займёмся этим всерьёз. Но можно же ехать в автомобиле, понятия не имея об устройстве двигателя. Особенно с надёжным буксиром. А весь этот вернисаж нужен в первую голову ему. Его службе. 

— Сделай так ещё раз. Слушай, совсем хорошо! Да, ты прав. Но надо понимать распределение рангов в этом террариуме. Будь готов ко всему. И не очень полагайся на свои чары. Это тебе не институтский худсовет. Иди к своим подругам. Начинайте работать. Все вопросы — через Галю. Она тебе даст один хитрый телефон. Нет, всё-таки, как ты это делаешь?! 

Через день мы в полном составе собрались в изостудии. В полном — это Лена с Наташей, Юра с Верой и наше "техническое обеспечение" — Лёша и Нина. Ну, и я, ясное дело. Студия уже была приведена в порядок. Указания директора тут исполнялись с быстротой и точностью военного приказа. "Добряк редкий" — Георгий Вахтангович — правил железной рукой вверенным ему институтом. Поскольку во всём проекте "Джоконда" реальные результаты давала только Юркина графика и ещё профессор углядел что-то там в моих фотках (Уверен, они ему просто понравились. Лёша по секрету шепнул, что они скопировали два каких-то альбома, не моих, часом?), то в довольно просторном помещении из всего прежнего изобилия остались только предметы, относящиеся к графике и фотографии.  

Поскольку с графическими работами все вопросы были уже решены (отобран и утверждён двадцать один рисунок), то накануне мы в том же составе обсуждали только предстоящую фотосессию. А именно — стиль будущих шедевров. 

Уважаемым членам отборочной комиссии заблаговременно и весьма конкретно и авторитетно было указано, что выставка будет такой и только такой, как им сказано, а молодых авторов обижать категорически противопоказано; поэтому они довольно спокойно и даже как-то вполне доброжелательно приняли бесспорно талантливые рисунки. Настоящие аналитические портреты им не показали. Эту тему слегка засекретили, а обнажённая натура в традиционном искусстве была обычной с доисторических времён. Всё-таки эти люди были настоящими профессионалами. Юра только слегка поехидничал над количеством допущенных на вернисаж работ: три раза по счастливому числу. Идеологи-материалисты!                                                    Зато, когда дело дошло до фотографии, и им показали — для прикидочной оценки — несколько моих фоток, они встали на дыбы почище Клодтовых коней. И грудями разных степеней впалости и отвислости все члены восстали против порнографии. Дискуссия между ними и организаторами оказалась длительной, бурной и бесплодной. По причине отсутствия объективных критериев и однозначных определений, о чём я уже как-то упоминал. В конце концов до членов удалось довести, что возмутившие их изображения не предназначены для предполагаемой экспозиции, но лишь для ознакомления уважаемых столпов советского изобразительного искусства с творческой манерой автора. Предлагаемые же для вернисажа будут представлены на рассмотрение позднее. И автору будет предоставлена возможность самолично защищать свои работы пред коллективным лицом блюстителей советского благочиния. 

Мы с интересом прослушали фонограмму этого балагана, любезно предоставленную нам Галей — секретаршей профессора.  Главным аргументом членов было: "незавуалированное натуралистическое изображение неприличных органов" (они их так не разу прямо не назвали, даже по-латыни) есть безнравственность, потакание низменным инстинктам и оскорбление эстетического чувства. На резонное замечание, что всё это присутствует в изобилии на полотнах и изваяниях самых, что ни на есть классиков, следовало: "Это совсем другое". А на предложение высказаться конкретнее следовало сакраментальное: "Это совершенно очевидно любому нормальному человеку". 

Генерал решил напрямую стравить меня с этой сворой. Зачем ему это? Просто развлекается? Слишком просто и слишком мелко для него. Изучает меня?  Обижаться не приходится. Я сам предоставил себя для исследований. И что-то есть в этом ещё. А, собственно, почему бы и не подраться? Но я вам не японец-каратист —  с голой пяткой на саблю. Как там кузнец в "Александре Невском" говорил: "Без прибора и вошь не убьёшь!". 

— Девочки, найдите в своей библиотеке каталог музея д'Орсе. Или альбом репродукций. Мне нужна картина Курбе "Происхождение мира". И автопортрет Альбрехта Дюрера. Тот самый. Лёша, Нина, можете сделать увеличенную репродукцию точно в таком же формате и стиле, как все фото для нашей выставки? 

Наша "техническая поддержка" уверила в отсутствии проблем. 

Искусствоведши переглянулись. 

— Марк, а ты опасный противник. Вот теперь совершенно ясно, что и как мы делаем на сессии.  Ребята, нужен очень тёмный и очень светлый фон. И...  

— Всё будет. Фоны — вон они, свёрнуты. Свет — сами видите: всё что может понадобиться. Марк Борисович, если чего не хватает... 

— Лёша, давай без величаний. Я просто студент, которого угораздило. Ниночка, вы не против? Мы тут все свои. Так вот, две внешних вспышки, флэшметр и синхронизатор. Будем снимать в динамике. Наташ, я понял твою идею правильно? 

— Как всегда. Мы им представим такую обнажённую натуру, что они на корню засохнут. Сплошную эстетику. Нина, когда добудешь красное полотнище? И белое. Хорошо бы шёлк. 

— Ребята, если вы не знаете: Лена с Наташей — изумительные танцовщицы-акробатки. 

— Завтра всё доставим. 

— Тогда разбегаемся до послезавтра. Лёша, давай мы с тобой задержимся: прикинем схемы освещения и расставим всё, как надо. 

Мы посидели, порисовали. Повесили тёмный фон. Попробовали свет. Должно получиться всё, как надо. Оставался один деликатный момент. 

— Лёша, у нас будет целый рабочий день в обществе очень красивых голых девушек. Совсем не хочется, чтобы у тебя поехала крыша. Если будут дрожать руки, и ты будешь путаться в проводах и тумблерах, или будешь стыдливо отворачиваться, мы угробим всё дело. Юра мне не помощник. Он в технике ноль. Вот все его советы по художественной части я буду исполнять, не переспрашивая. Но ни к чему, кроме его мольберта, прикоснуться не дам. А то во всём институте пробки вышибет. Может быть завтра мне поассистирует только Нина? 

— А ты сам? 

— А я давно и очень близко их знаю. Юра, кстати, тоже. Он художник, я — медик. И мы оба умеем контролировать свои эмоции, когда работаем. Вне работы — сам понимаешь. Так что, Лёш? Кстати, имей в виду, они совсем не будут смущаться или возмущаться, если ты их будешь разглядывать. Как ассистент фотографа. Работа модели — такая работа. Они очень умные и понимающие. Но за пределами студии... 

— Схлопочу по морде. Не беспокойся. Хорошо, что предупредил. Мог просто приказать. 

— Знаю. Но за что лишать тебя такого редкого удовольствия? Мой успех в твоих руках. В самом прямом смысле. Кстати, пустишь к вам в лабораторию? Нет, чудак, уже потом, когда всё сделаете. У вас же будет ещё другая работа. Поучишь?   

Хотя я был очень занят съёмкой, не упускал из внимания Лёшу и Нину. Вот за кем интересно было наблюдать. Калейдоскоп эмоций и мыслей. Нет, не так. Калейдоскоп — это на плоскости. А тут — разноцветные вихри в трёхмерном пространстве. Когда девчонки преспокойно разделись и во всём своём ослепительном великолепии занялись просмотром наших с Юрой набросков и планов композиций, разминкой, репетицией поз и прочей подготовкой к съёмке, Лёша попросту обалдел. А потом мне время от времени приходилось вынимать его из того возвышенного транса, в который вводили его эти очаровательные нагие прелестницы. Жалко было возвращать его из рая на грешную землю, но и работать же надо!  Он своё доберёт потом с женой. Несколько ночей им точно будет не до сна. Ничего, это очень приятная бессонница.                                                                   Особенно занятно было читать Нину. Я вспомнил женских персонажей знаменитой картины Семирадского "Фрина на празднике Посейдона". Как он психологически точно изобразил их лица и жесты. А тут Фрин было сразу три, и работать приходилось, а не рефлексировать. Рефлексировать надо было осветительными приборами. Забавно было, как мгновенно изменился у наших помощников знак эмоций на противоположный, когда я сам позировал с девушками для нескольких дуэтов. Один бог знает, каких усилий стоило нашим весёлым подругам сохранять серьёзность.                                                                                                                                                                   Юра рисовал почти непрерывно, отвлекаясь только для того, чтобы заточить карандаши. И рисовал он больше всего именно эту пару. Я шепнул Нине на ушко, чтобы не забыла попросить несколько набросков. Юрка не жадный.  

Сессия прошла на "отлично". Вера тоже попробовала себя в роли фотомодели. И у неё здорово получилось.  Если это остатки её "храбрости отчаяния", то это совсем неплохо, но, если то, чего я опасался... Надо будет заняться ею, и чем раньше, тем лучше. Но какая же она прелесть!         К четырём часам мы закончили. Могли бы и раньше, но, когда уже сделали всё, что придумали заранее, Лёша предложил: "Добьём плёнку, раз уж начальство так расщедрилось. К тому же эта выставка у Марка, наверно, не последняя, а когда ему ещё удастся поснимать в таких условиях и такой техникой?". Особенно насчёт техники аргумент был весьма серьёзный.  Наши красавицы Лешину наивную хитрость очень даже правильно поняли и согласились. А "Салют" с приставной пентапризмой — "советский Хассельблад", и в самом деле, прямо-таки жалко было выпускать из рук.  Мы дали волю фантазии и сделали такие красивые и эффектные кадры, которые комиссионные морализаторы не пропустили бы даже под угрозой расстрела. Зато ... ладно, festina lentae. 

Свободное от высокого искусства время проходило на "полигоне" в общении с будущими боевыми гетерами. Из шести остались три. Одну я отсеял сразу. Красивая и толковая девушка была напрочь лишена способности к эмпатии — осознанному сопереживанию эмоций. Она была отнюдь не бездушной и бесчувственной. Как-раз наоборот. Она слишком погружалась в чужие переживания и теряла ощущение границы между ними и своими собственными. Из неё можно было бы сделать великолепную гетеру, но только не боевую. Манипулировать мужчинами она неспособна. Но вот кого она по-настоящему полюбит, я ему уже сейчас завидую. Лучше всего найти ей совсем другое занятие.  

— Выходит, мы ошиблись в оценке? — сказала Карева, когда я закончил наговаривать рапорт на диктофон. 

— Я её не видел. Очень может быть, что она правильная в целом. Только вы не поняли, что у неё эмпатия моментально трансформируется в идентификацию. Ваших технологий тестирования я не знаю. 

Ещё две стали мне понятны только после пары уроков. Объяснил им, что они показали совершенно замечательные результаты и в дальнейшем обучении не нуждаются. Пожелал всяческих успехов и распрощался, очень надеясь никогда больше не встретиться. Когда за последней ученицей закрылась дверь, в квартирной части "полигона" нарисовалась Анна Витальевна. 

— А эти чем тебе не угодили, привереда? Чем они плохи? 

— Проститутки. 

— Ну и что? Ясно же, что мы не с весталками работаем. 

— Вы не поняли, Анна Витальевна. Это не обозначение профессии или рода занятий. Это интегральная характеристика их личности. Они проститутки по самой своей сущности, органически, по своей природе. Они не тело своё продают, не секс. Они продаются целиком, и с удовольствием — не только от прибыли, но от самого акта продажи себя — как такового. Абсолютно не способны ни на какую форму верности. Как проститутки они просто идеальны. Но делать их них боевых гетер — Господи, спаси и пронеси! 

— Если ты не ошибся, это очень серьёзно. Подожди тут пару минут.  

— Можете ещё сказать, что этот адрес они уже забыли навсегда. А с остальными продолжим. Талантливые девушки. 

Мы вышли на улицу, в чудесный московский вечер. Уличные фонари уже горели тёплым жёлтым светом. Анна Витальевна взяла меня под руку. 

— Вы правы. Но раньше это было невозможно, пока не изобрели стекло, устойчивое к раскалённым парам натрия. Зато теперь прохожие уже не похожи на покойников. 

— Никак не привыкну к твоей манере отвечать на незаданный вопрос. Есть хоть что-то, чего ты не знаешь? Проводишь меня? 

— Уже провожаю. Только позвоню из автомата тёте Рае, скажу, что ночью буду занят и сегодня не приду. Замечательная идея! Клара уже у вас? Соблазним девушку с целью восстановления статуса кво? А то она всё-таки к вероятным мужьям ревнует. 

Она отдёрнула руку, остановилась. 

— Марк, ты страшный человек! Но такой милый.  

Инквизиторов было пять особей обоего пола. Весьма вальяжные представители наивысшего слоя художественной богемы а-ла совьетик. Столпы соцреализма, непогрешимый и несокрушимый оплот самой правильной идеологии в искусстве. Их благообразные лица прямо-таки излучали сознание собственного величия и наслаждения ролью крушителей судеб. Пока они изволили меня разглядывать, я успел с толком и с расстановкой прочитать их всех вместе и каждого по отдельности. Да, я и вправду вот такой аппетитный мальчик, идейная ты развратница. Это твои статейки о коммунистической нравственности мне давал почитать Георгий Вахтангович. Разлакомилась на новенького. Ничего, я тебе аппетит отрегулирую. Эта выставка состоится хоть вы все треснете по всем черепным швам. Это для меня она так, сахарная косточка, положительный стимул. Приятно, что и говорить. Но она для серьёзного дела нужна. Вот не удивлюсь, если Оля окажется среди гостей. 

— Давайте не тратить драгоценное время всех присутствующих на никому не нужное сообщение о том, что всем известно. Несть истины во многом глаголании. Вам, уважаемым членам консультативной (я выделил это слово) комиссии предоставлено для высококвалифицированной профессиональной оценки мои художественные фотографии. Цель этой оценки — отбраковать изображения, эстетически или технически несовершенные с тем, чтобы оставшиеся были выставлены в готовящейся экспозиции. Принимая во внимание уникальность в нашей стране, а следовательно, прецедентность планируемой акции, организаторы мне предоставили возможность защищать свои работы в очной дискуссии. Давайте приступим к делу. Или вы уже приняли все мои шедевры? 

Хорошо борзеть, имея за спиной такую тяжёлую артиллерию. Но глупую наглость мне не простят. 

— Что?! — взвился носатый седовласый, явно косящий под Листа. — Эту порнографию ты смеешь называть художественной фотографией! Не слишком ли нагло, мальчишка?! Эту мерзость! 

— Luppiter iratus ergo nefas. Право же не стоит начинать обсуждение на столь высоком уровне эмоций. Позволю себе ответить на ваш вопрос: нет, не слишком и вообще не нагло. Поскольку ни одна из фотографий в этом планшете порнографией не является. 

— А чем же они, по-твоему, являются? — язвительным тоном поинтересовался лысый в пиджаке с орденскими планками. 

— Принимая во внимание разницу в возрасте и положении, я готов принять обращение на "ты", но всё же следовало бы придерживаться нормальных правил общения. Так вот, они являются претендующими на художественность работами непрофессионального фотографа в жанре ню, то есть — обнажённой натуры, выполненными как в студии, так и на пленэре. 

Некоторое время они молча переваривали содержание полученной информации и тон её подачи. 

— Во всём мире фотографическое художественное изображение обнажённой натуры принято столь же неотъемлемой частью изобразительного искусства, как таковое изображение в живописи, графике и скульптуре. Поэтому не вижу смысла обсуждать предмет изображения. Наша с вами задача оценить качество фотографий, их художественные достоинства — если таковые имеются — и недостатки, которые несомненно присутствуют. 

— Во всём мире! Художественные достоинства! О чём вы говорите? Это в загнивающем западном мире, да и то: ваши картинки годятся только для какого-нибудь порнографического журнала, для "Плейбоя" какого-нибудь.  это приняла эстафету дама с внешностью завуча очень средней школы. — Над чем смеётесь? Над собой смеётесь! 

Тут я уже расхохотался в голос. 

— Простите, но эта ваша цитата из Гоголя... Простите. Вы даже не поняли, какой великолепный комплимент вы мне сейчас сделали.  Если мои снимки достойны "Плейбоя" — это значит, что они высочайшего сорта. Для любого профессионального автора быть опубликованном в этом журнале — очень высокая честь. Там берут только самый наилучший материал, будь то изображение или текст. Такая публикация — знак качества на творческой репутации автора. Неужели вы этого не знали? 

— Но вы же советский человек! Это у их там порнография считается искусством.... 

Она говорила много. Потом меня обличали остальные: крашеный брюнет в сером свитере и с бородой под Хемингуэя, и довольно стройная миловидная шатенка, одетая дорого и со вкусом. Светская львица. Впрочем, она как-раз говорила немного, но отчётливо читался какой-то особый, отличный от прочих, интерес к моей персоне. Когда в поток их красноречия мне удалось закинуть вопрос о том, что такое порнография и какие у данной социальной патологии патогномоничные симптомы, я получил полный комплект стандартных определений. Они устали, и мне тоже надоело перед ними стоять. Поэтому сел на свободный стул. 

— Знаете, товарищи, вы не сказали ничего нового. По крайней мере такого, что я ранее не слышал и не читал. Очень хотелось обойтись без многословия и излишней траты времени, на раз уж простой отбор работ для экспозиции вы решили превратить в основополагающую дискуссию, разрешите изложить вам мою позицию по данному актуальному вопросу. (Интересно, они понимают, что я пародирую их "канцелярит"?) Как говорится, auditur et altera para. Так вот, начнём с того, что вышеупомянутый американский журнал "Плейбой" ни в малейшей мере не порнографический. 

В общем, неторопливо прохаживаясь перед слушателями,я повторил ту импровизированную лекцию, что прочитал тогда ребятам на биостанции в лесу под Рудногорском, разумеется, с учётом состава аудитории. 

— Таким образом, товарищи, на основании доведенной до вашего сведения информации, за достоверность которой я ручаюсь мы с неизбежностью приходим к выводу о справедливости моего исходного тезиса: представленные на ваше рассмотрение художественно-фотографические работы порнографией не являются, ибо не содержат ни одного из вышеперечисленных признаков этого несомненно порочного порождения упаднической западной культуры. 

Как они слушают! Прямо-так внимают, вершители судеб, родную речь. Теперь я для них свой. Однако, в транс бы их не вогнать. 

— У вас есть вопросы, товарищи? (Свиной солитер вам товарищ.) 

— В целом ваша позиция понятна... эээ... 

— Марк Борисович. 

— Да, Марк Борисович, и даже некоторым образом приемлема. Изображение обнажённой натура, как вы совершенно справедливо отметили, есть неотъемлемая часть изобразительного искусства. Более того, позвольте дополнить ваше сообщение, изучение пластической анатомии и изображение обнажённой натуры — обязательные учебные дисциплины в художественных ВУЗах. Тут с вами приходится согласиться. Но творение художника не простое копирование действительности, оно представляет собой обобщённый образ, плод творческого осмысления действительности, отличие от механической фиксации момента реальности фотокамерой. Не так ли? 

 — Не совсем так, товарищ Мельхиорова. Дайте самую лучшую кисть и краски в руки неумехе, бездари. Что получите? Изображение. Более или менее правильно отражающее объект. Но не более.  А из рук талантливого человека, вооружённых только каким-нибудь угольком или куском глины, выйдет произведение искусства, образ, товарищи! То же самое справедливо для фотографии. В руках мастера фотокамера становится средством именно художественного отражения, создания образа. Здесь мы с вами воленс-ноленс вынуждены обратиться к классикам марксистско-ленинской философии (Ну, гады, держитесь. Забью цитатами.), в плане учения о творческом отражении материальной реальности. Так, в частности, Владимир Ильич Ленин в своём основополагающем труде "Материализм и эмпириокритицизм" в главе третьей прямо говорит: "Тра-та-та-та-тах."   Не станете же вы отрицать талантливых фотографов, равно как бесталанных марателей холста, как объективную реальность, данную нам в ощущениях? Какатум нон эст пиктум, как справедливо отмечают истинные ценители искусства от высокой античности до наших с вами, товарищи, дней.  

Цитату я сочинил на ходу. Хрен с два проверят. Им это и в голову не придёт. А из Брежнева не хотите? А то, как только, так сразу. Сам чёрт не отличит. Но тут взяла голос светская львица. 

— Позвольте высказаться некоторым образом в поддержку товарища Штерна. Напомню, что, начиная с семидесятых годов на Западе появилось новое течение в изобразительном искусстве, именуемое — она сделала выразительную паузу — фотореализм. Да, оно в корне противно принципам социалистического реализма, являясь крайним проявлением упаднического формализма, но факт остаётся фактом: техника фотореалистического изображения размывает в восприятии зрителя грань между художеством, как таковым, и художественной фотографией. 

Я только отвесил благодарственный полупоклон, как лысый орденоносец взял управление на себя. 

— Гхм, да! Поскольку в плане предварительной дискуссии достигнут, так сказать, консенсус, позвольте внести предложение: перейти к непосредственному рассмотрению работ товарища Марка Борисовича Штерна, с единственной целью — окончательно убедиться в отсутствии признаков, противоречащих нашему социалистическому законодательству, каковые ввиду творческой молодости уважаемого автора, и только по этой причине, товарищ Штерн, могли остаться им незамеченными. И отобрать достойные быть представленными на — это пока секрет, дорогие коллеги, на международном уровне! Прошу всех присутствующих осознать степень возложенной на нас нашей коллективной, так сказать, ответственности 

Вот он, выстрел на бале! Отчаянный вопль "завуча" взорвал благостную атмосферу. Она вопила, не отводя взгляда от открытого планшета с моими шедеврами. Если бы оттуда выскочила гремучая, в двадцать жал, змея двухметроворостая, это произвело бы на неё меньшее впечатление. А заглянувшая в планшет светская львица, тут же рухнула на стул, трясясь от сдерживаемого хохота и изо всех сил зажимая рот руками. Реакция всех троих мужчин была точно такой же, но с переходом в строгость и праведный гнев. 

— Хулиган! К тебе отнеслись, как к серьёзному человеку, как к художнику, чёрт побери! Как к коллеге! Паршивый мальчишка, негодяй! Как ты подсунул сюда эту мерзость?! 

Из открытого планшета явилось на свет божий цветное изображение широко раздвинутой буйно-волосатой женской промежности и пышных грудей на заднем плане. 

 Я дал им время на отреагирование противоречивых эмоций. Спокойно сидел и наблюдал, набирал информацию. Очень интересно, очень. Так, выдыхаются. Продолжим наши игры. 

—Товарищи, приношу свои самые искренние извинения. Честное слово, никак не ожидал такого тяжёлого эффекта. Очень вас прошу сказать хоть несколько слов в своё оправдание. 

— Говорить ты мастак. Ну давай, так и быть, послушаем. 

— В таком случае позвольте по всем, так сказать пунктам. Вы уже не раз назвали меня мальчишкой. Совершенно согласен с этим обвинением. Вы правы. Я ни в коем случае не девчонка. Готов по первому требованию предъявить неопровержимые доказательства. 

Первой фыркнула светская львица. Через секунду дошло до остальных. 

— Как я это сделал. В середине прошлого десятилетия учёными - психологами был открыт феномен, который назвали "эффектом невидимой гориллы" или просто "эффектом гориллы". Суть его в том, что человеческое внимание управляемо извне. Оно может быть до чрезвычайности ограничено при помощи совсем несложных приёмов. Я осмелился применить этот эффект для своей — признаю и, умоляю мне поверить, очень раскаиваюсь — крайне неудачной шутки. Незаметно положил репродукцию этой знаменитой картины в планшет с фотографиями. 

— Какой ещё картины?! — взвилась Мельхиорова. — Эта мерзостная... — она задохнулась от возмущения. А я сделал паузу. 

— "Происхождение мира". Густав Курбе. — заполнила паузу львица. 

— Спасибо, Инна Павловна. Это живописное полотно было создано французским художником-реалистом Густавом Курбэ в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Входит в сокровищницу реалистических живописных произведений мирового значения. Разумеется, это репродукция, то есть фотография картины. Кто бы позволил мне взять и принести сюда национальное достояние Франции стоимостью в миллионы франков? 

Снова паузу заполнила львица. 

— Мне кажется наш молодой коллега имел вполне благое намерение на конкретном примере обосновать свой тезис об отсутствии принципиальной разницы между произведениями искусства, выполненными в различных техниках, в том числе и в технике фотографии. Правда, осуществил он это своё намерение крайне возмутительным путём. Прибегнул к совершенно недопустимым средствам. Я крайне возмущена! 

Ага, вот только не лопни от восторга. Через некоторое время я снова внёс нечто свежее и новое в их болото протухлых банальностей. 

— Глубокоуважаемая товарищ Мельхиорова, ещё раз прошу меня простить. Но, если бы не перед вами лежала репродукция, а вы стояли бы перед этой картиной во всемирно известном парижском музее Орсэ — ваша реакция была бы точно такой же? 

Ну-ну, поиграй вазомоторами, старая ханжа. Скольких нормальных девчонок ты развратила в своей постели? Ну, попыхти. Кондрашка тебя не хватит, к великому сожалению. Это тебе не своими дряблыми сиськами стоять на страже коммунистической морали. бездарная писака. 

Эти люди были кем угодно, но не дураками. И дилетантами они тоже не были. Поэтому, когда бородатый предложил заняться, наконец, делом, и приступить к оценке моих творений, все с удовольствием согласились и приступили. Я только предложил оставить на виду репродукцию, чтобы нагляднее была разница между моими фотографиями и этой живописью. Тошнотворной, честно говоря. Почти точно повторилась сцена оценки Юркиных рисунков Леной и Наташей. Только экспертов было больше, и они были не самодеятельные. То же раскладывание по длинному столу, перемещения из группы в группу, переговоры в полголоса. Нормальная работа профессионалов. Я скромненько помалкивал в сторонке. Ещё одна моя заготовка не понадобилась. Результат их работы меня вполне устроил. Они отвергли именно то, что и было предназначено для отсева. Кое в чём я ошибся. Они оказались немного смелее, чем я предполагал. Так это же хорошо! Укрепило мою веру в человечество. Или это им спустили новые установки? 

Окончательное решение было принято четырьмя голосами против одного. Старая поганка затаила лютую злобу. Ну и чёрт с ней. Я не собираюсь делать карьеру в искусстве. А вот она поостережётся нарваться ещё раз.  Когда уже собрались расходиться, похожий на Ференца Листа спросил: 

— Кстати, Марк Борисович, какое у вас образование? Если не секрет, что вы окончили? 

— Не секрет, Фёдор Иванович. Пока — никакого. Студент мединститута. Пятикурсник. 

— Надо же! Мы были уверены в другом. Тем более, желаю вам всяческих успехов. Только не зарывайтесь так. Не надо. 

Прощаясь, светская львица чуть задержала мою руку в своей. 

— Спасибо за доставленное удовольствие. 

— Вам спасибо. Я ожидал полнейшего разгрома. 

— Не верю. До свидания.   

============================================================ 
Выйдя, наконец, на свежий воздух, двинул очень неспешно направо по Калининскому, разглядывая витрины и анонсы театральных касс. Возле "Юпитера" задержался надолго, чтобы основательно ознакомиться с годами неизменными новинками советской фототехники. Ну, наконец-то. 

— Марк Борисович! Товарищ Штерн! 

Изобразив приятное удивление, подбежал к вишнёвым "Жигулям". 

— Инна Павловна! Рад вас снова видеть! Как это вы меня заметили? 

— Если хотите, я вас подвезу. Или у вас ещё какие-то дела? 

— Здесь — никаких. Спасибо большое. Терпеть не могу прогуливаться в толпе. 

Она вела машину свободно, уверенно и аккуратно, уделяя управлению не слишком много внимания. Не первый год за рулём. 

— Вам куда? 

— Не очень далеко. Рядом с "Профсоюзной". Если вам по пути, конечно. Остановился у родственников. Оставлю эту бандуру (кивнул на планшет с фотками), возьму камеру и ещё погуляю по столице. До вечера время ещё есть. А вечером в Москве очень красиво. Прихвачу портативный штатив.  

— А вы не москвич? Издалека? 

— Тайноград. Почти три часа лёту. 

— Ничего себе! Но вы совсем не похожи на провинциала. 

— Хотите анекдот? Разговаривают двое. "Что-то я давно не видел Сёму". - "Так он давно перебрался в Ниццу."  - "А это далеко от Бердичева?"  -  "Почти три тысячи километров".  -  "Боже! Какая глушь!". 

Она рассмеялась. 

— Знаете, я даже не подозревала, что Лена такая красивая. Нет, знала, конечно, но, чтобы настолько! 

— Вы давно их знаете? 

— С Наташей виделась один раз, когда они приходили к нам в редакцию. А с Ленкой мы просидели лет семь за одной партой. Потом долго не виделись, вот до той встречи. Москва.... 

— Так это через вас они продвинули Юркины рисунки в журнал. Теперь понятно. 

— Его и продвигать не надо. Парень с задатками гения. А после этой выставки он высоко взлетит. Мы хотим заказать ему иллюстрации к роману. И обложку. Но Ленка! Или это ваши заслуги, мастеров? Вообще оригинальная у вас идея: одни и те же модели в таких разных техниках. Обнажёнка у нас очень не приветствуется, но что-то там, — она показала пальцем вверх — что-то сработало. Нет, но Ленка какова! 

— Не завидуйте, вы тоже очень красивая. 

— Куда мне. 

— Некрасивых женщин не бывает. Но каждую красоту надо сперва суметь увидеть и понять. 

— Утешаете. А мне вы и в самом деле доставили большое удовольствие. Как вы эту жабу! Ядовитая тварь и очень опасная.  Здорово вы её! Там в ваших работах есть ещё один момент, но вы её так огорошили. 

Она от души расхохоталась. Мне пришлось левой рукой слегка подправить руль. 

— Осторожнее.  На этот случай у меня было припасено ещё оружие. 

— Можно я угадаю? Модильяни.  Или.... Дюрер! Обнажённый автопортрет. Угадала? 

— В яблочко! Инна Павловна, я понимаю и примерно представляю, как вы оказались там. — я повторил её жест.  Вы же сами далеко не бездарны. Что вас удерживает в этом гадюшнике? 

— Хм... Вы какой-то не такой, как все наши. Какой-то другой. Хотя сыграли под нашего здорово. Я даже поверила. Да, другой. Совсем. Что удерживает.... Знаете, я довольно легко всплыла в этот слой. Выпасть? Соскочить? К хорошему привыкаешь, жалко.   не чувствую силы начать карабкаться с самого низу. Против этих. Это называется хорошо осознанный конформизм. Что могу, стараюсь. Вот этого Левитана. Вас. Но там не вас, а от вас впору было защищать. Как вы их, Марк Борисович! 

— Просто Марк. 

— Тогда — просто Инна.  Удивительно с вами. Ужасно не хочется притворяться. Вы же ещё не обедали.  Посидим где-нибудь, поболтаем? 

— Мы уже почти приехали. Если подождёте немного, оставлю это, возьму свой "Никон" и мигом вернусь. 

До вечера мы гуляли в "Сокольниках". Я узнал много интересного о том самом истинном распределении рангов в террариуме. И вообще кучу нового и очень неожиданного. Иногда я останавливался, а когда она оборачивалась, делал кадр. Ну, хоть пару-тройку удачных должно получиться. Потом передам как ни будь.  К семи вечера ей надо было в Черёмушки, забрать свою малышню у свекрови.  Обменялись телефонами и по-дружески распрощались. 

 Выставку назвали "Мадригал". Смысл названия разъяснялся в очень солидном каталоге на двух языках: прямо на обложке, где сразу за названием следовало это знаменитое стихотворение Лермонтова. Никакой рекламы не было. Экспозиция предназначалась для ограниченного круга особо приглашённых высоких персон. И для некоторого числа допущенных, на чём мы с Юрой особо настаивали. По правде говоря, серьёзных возражений на этот счёт не было. Было совещание в кабинете профессора Татиашвили в составе его самого, генерала, нас с Юрой и ещё пары незнакомых нам серьёзных личностей. Поскольку ни малейшего опыта в подобных мероприятиях у нас не было, нам наиподробнейше объяснили порядок всей церемонии вернисажа, правила этикета и самое главное — настоящий смысл данного мероприятия. Как я и предполагал, нам предстояла интересная работа. Интуиция меня не подвела: Ольга Николаевна Черникова непременно будет среди приглашённых персон. Никаких тайн и всяких там  "инкогнит" и неузнаваний. Всё свободно, открыто и абсолютно естественно. Кроме одного незначительного момента: пока дорогие гости будут наслаждаться искусством графики и фотографии (а также изысканностями фуршета), гостеприимные хозяева будут непринужденно с ними общаться, изучать их со всем возможным прилежанием, доступным аж сразу четырём Другим. 

— Виктор Евгеньевич, а стоит тратить время на всех этих атташе по культурным связям? В книгах про чекистов и шпионов написано, кто они на самом деле. А вот на кого вы мне покажете, тех буду рисовать. Мы с Марком неплохо общаемся без слов. 

— Хорошая мысль. А если попросят рисунок на память? 

— Попрошу несколько минут на отделку и быстренько набросаю — без аналитики. Подменю листы. Кто-нибудь займёт их на это время. 

Генерал выразительно посмотрел на своих помощников. Оба кивнули. 

— Обеспечим. 

— И последнее. Организатор выставки — министерство культуры. Если я буду среди них, то, как Юра правильно заметил, культурные атташе мигом поймут нашу затею. Вряд ли правильно поймут, но зачем нам лишние сложности? А так, там и кроме меня будет достаточно гостей в высоких чинах. 

Ай да Виктор Евгеньевич! Что за душевные терзания, при вашем-то уме и опыте работы с людьми? Прямо мальчик с дорогой игрушкой: и наиграться охота всласть, и сломать страшно. Мы с Юркой переглянулись. 

— Виктор Евгеньевич, я хорошо помню тот наш первый разговор. Вы тогда сказали: "Я понимаю, что вы берётесь только за то, что вам самим интересно". Вы очень правильно понимаете. Нам всё это очень интересно. Нам всем. У нас нет сомнений в том, что вы нас используете. Но это то же самое, как зритель использует артиста, больной — врача, пассажир — водителя. Ну кто из них против такой "эксплуатации"? Нужны ещё слова? Мы нужны вам, наши способности. А вы и Георгий Вахтангович нужны нам. Юрка сейчас не на вернисаже готовился бы блистать, а тупо долбил бы медицинские учебники, от которых его тошнит, или в психушке с депрессией...  Здорового Колю вы от нас получили. И не только его. И ещё таких получите. Но мы с Олей от всего этого взяли больше, чем отдали. Таким вещам научились, что раньше нам и не снилось бы.  А какой кайф эти боевые гетеры!  Ну, а если так, "отставить разговоры, вперёд и вверх"! 

— Хорошо сказал, бичо. Племянница замуж выходит.  Тамадой будешь и, клянусь, гранатовым соком ты у меня там не отделаешься. 

 Выставку оформили настоящие мастера. В пяти больших комнатах на втором этаже старинного арбатского особнячка наши с Юрой творения разместились достаточно просторно и в то же время как-то уютно: не слишком шикарно, без лишней выставочной торжественности, интимно - я бы сказал. Посетители могли рассматривать экспозицию по частям, не мешая друг другу, обмениваться впечатлениями и общаться, не создавая того гулкого шума, который меня обычно раздражает в больших музейных залах. Мягкая скрытая подсветка работала так, что фигуры зрителей не создавали лишних теней, мешающих восприятию. Графику и фотографии разместили так, что рядом оказывались изображения одних и тех же моделей, выполненные в разных техниках. А в ряд обнажённой натуры в психологически точно выверенных местах вклинивались Юркины жанровые зарисовки c моими "макро" и пейзажами. Это было отличной профилактикой того "замыливания глаз" и усталости восприятия, которое неизбежно наступает при просмотре множества однотипных изображений. Чёрт побери, умеют же у нас, когда надо! Так всегда же надо. 

Юрка пришёл с Верой, одетой в то, что называют "маленьким чёрным платьем", не слишком коротком — чуть выше колен — идеально соответствовавшим её изящной фигурке. Очень простые серебряные сережки, цепочка и браслет дополняли её наряд. Ну и моднючие очки — куда ж без них? Когда я последний раз видел эту парочку не вместе? Не помню. 

Сначала гостей собрали в зале на первом этаже, где провели торжественную часть. От имени организаторов выступила красивая пожилая дама, которая оказалась академиком художеств и большой шишкой в министерстве культуры. Не слишком длинная и очень разумная речь завершилась представлением нас с Юркой публике. На вопрос кого-то из гостей последовал ответ: 

— Товарищи, господа, не беспокойтесь. Наши молодые авторы владеют иностранными языками, поэтому переводчики вам не понадобятся. Приглашаю вас на второй этаж и желаю приятных впечатлений и приятного общения. С любыми вопросами можете обращаться ко мне или к любому из авторов и устроителей выставки. Прошу вас, вот по этой лестнице. 

На этот раз молодой художник Левитан в обморок падать не собирался. Похоже, Верочка не только одаряла его самой искренней любовью, но и делилась с ним своей стальной волей. Ну, дай им бог!   

А дальше шло, как обычно на таких мероприятиях. Публика разбрелась по комнатам, знакомясь с экспозицией в целом, а потом уже внимательно разглядывая отдельные рисунки и фотографии. И, вот он, долгожданный и самый милый сигнал — Оля! Во всём своём величественном великолепии, в компании с Георгием Вахтанговичем и каким-то солидным господином очень западной наружности. Она с милой, хорошо продуманной непосредственностью обрушилась на меня. 

— Марик, милый, привет! Не бойся, эта помада не мажется. Последнее достижение парфюмерии — кисспруф. Сто лет тебя не видела. Приехала по делам в столицу и тут узнала об этой выставке. Ну, как я могла не прийти?! Поздравляю! Такое событие! И полный успех, уверяю тебя — полнейший! Изумительно! А где твой гениальный кузен Юра? Я обязательно должна с ним познакомить Карла! Где он? 

Ольга тарахтела, как MG-42. Вахтангыч тихонько посмеивался, а солидный господин был наповал сражён этой очередью из оружия его предков. Я дождался паузы и осторожно поинтересовался: 

— Олечка, может быть ты сначала представишь меня глубокоуважаемому герру Фишенбаху? 

— О, майн готт! Еншульдиге зи, битте, майне херрен!  — разговор продолжился на немецком — Господин Фишенбах, это Марк Штерн, автор представленных здесь фоторабот. Марк, это господин Карл Фишенбах — гость нашей страны, весьма влиятельная персона в германской промышленности. А с профессором Татиашвили вы уже знакомы. 

Мы обменялись рукопожатиями и оченьприятностями. 

— Фройляйн Ольга, когда вы приглашали меня на эту замечательную выставку, вы не сказали, что знакомы с автором. Или даже с обоими? В любом случае, благодарю вас. То, что мы успели посмотреть — совершенно замечательно. Вы, несомненно, очень талантливы, молодой человек. 

Один из помощников генерала перехватил мой взгляд и неторопливо направился в комнату, где Юра что-то вещал по-английски. 

— Мы с Олей знакомы с детства. С моего детства. Она близкая подруга моей матери и, вообще, давний друг нашей семьи. Наверно, она просто забыла вам об этом сказать. А вас я сразу узнал по фото. 

— Не помню, чтобы она хоть что-нибудь когда-нибудь забывала. Простите за невольный каламбур. 

— Ну, право, Карл! Можно же мне хоть разок побыть просто девушкой, а не "фройляйн инженире"? Мы же на вернисаже, а не на техническом совещании. Если честно, то я просто хотела сделать вам приятный сюрприз. Неужели вы разочарованы? 

— Напротив, дорогая Ольга, я совершенно очарован. Ваш сюрприз удался. Признаться, у меня давно сложилось вполне определённое мнение о социалистическом искусстве, но, то, что мы здесь видим, ваши произведения... 

— Просто Марк. 

— Ваши фотографии, Марк, и рисунки вашего кузена, если я правильно понял, это очень отличается от всего, ранее мне известного. По крайней мере те, что мы успели посмотреть. Я стараюсь следить за новыми течениями в искусстве и неплохо в этом разбираюсь. Хотя, конечно, я не профессионал.  

—И я всего лишь любитель. Эта выставка у нас первая. 

— И вообще, такого рода выставка — первая, —добавил профессор. — Времена меняются. Как видите, мы ищем и поддерживаем новые таланты. 

На лице Фишенбаха нарисовалось лукаво-понимающее выражение. 

— Поэтому среди приглашённых я слышу так мало ваших соотечественников. Во избежание массового культурного шока. 

— Марк, ты согласишься побыть нашим гидом? Кто ответит на любые вопросы лучше автора? 

— С удовольствием! Заодно познакомлю господина Фишенбаха с Юрой. Давайте начнём с того зала, где он сейчас так скромно выпендривается, что отсюда каждое слово слышно, застенчивый наш. Смею заверить, он очень интересный человек. 

Оля что-то прошептала на ухо германскому гостю. 

— В самом деле? Это замечательно! Идёмте скорее! 

К сидящему в кресле немцу почтительно склонился тщательно отутюженный лысый мужчина с солидной кожаной папкой в руках и, судя по всему, напомнил о делах. 

— Юра, сколько тебе ещё нужно времени? 

— Минут пятнадцать. Но ещё понадобится повозиться с кое-какой отделкой.  

— Такая досада! А я ещё далеко не всё посмотрел. 

— Это не проблема, Карл. Я сейчас позвоню и устрою так, чтобы эта маленькая задержка ни на что не повлияла. А завтра мы увидимся в министерстве. Я принесу вам ваш портрет и новый пригласительный билет. Выставка продлится ещё пять дней, а вы улетаете только через неделю. Ребята, вы ещё будете здесь? 

— Непременно, Ольга Николаевна. Каждый день, до самого закрытия. 

— Тогда не будем тебе мешать. Марик, где тут телефон? Я скоро вернусь и помогу тебе. Другим гостям тоже требуется твоё внимание. А Юрка, если уж начал рисовать, его не остановишь. Вот только... Вера! 

— Ольга Николаевна, не беспокойтесь, я его в обиду не дам. 

Все пять дней выставки прошли почти точно по плану. В трудах наших праведных и тяжких. Если Юрка почти непрерывно рисовал по почтительным просьбам (нами же организованным) особо впечатлённых его талантом посетителей, а потом наслаждался заслуженным отдыхом, то всё остальное доставалось нам. Спасибо Вере: она взяла на себя функции экскурсовода, особо приближенного к маэстрам. Публика быстро узнала в этой скромнице одну из самых эффектных моделей и внимала её речам с особым удовольствием. Поскольку все иностранные гости говорили по-английски, особых лингвистических ухищрений ей не требовалось, а восхищённо-раздевающие или ревниво-оценивающие взгляды её ни в малейшей степени не смущали. Она в них купалась! И здорово облегчала нашу с Олей задачу.                                           В этой атмосфере утончённой высокохудожественной эротики, когда внимание восхищённых зрителей блуждало между изображениями и оригиналом, читать их было легко, как букварь с картинками. А потом мы с моей Учительницей допоздна корпели над отчётами. Благо, выставка открывалась во второй половине дня. Можно было выспаться и привести мозги и всё остальное в порядок. 
Надо сказать, что только герр Фишенбах узнал свою деловую партнёршу на "Портрете в белой майке". Он снова явился на выставку через два дня, пробыл с нами до самого вечера и внимательнейшим образом изучил всю экспозицию, а совершив вышеуказанное открытие, преисполнился полнейшим восторгом. Интересный и очень непростой человек. Оказывается, этот преуспевающий бизнесмен и блестящий инженер имеет ещё степень бакалавра изящных искусств. И он заядлый коллекционер, как сообщила мне Ольга. Единственное, чего не хватает ему для полного счастья, так это вот этих двух её портретов, которые могли бы стать истинным украшением его собрания!                                                                                                                      Пришлось срочно озадачить Лёшу и Юрку. Нефиг лодыря валять. Готовые шедевры с нашими автографами были доставлены в гостиничный номер германского друга нашей страны. Телефонным звонком герр Карл Фишенбах известил нас о том, что, когда мы соберёмся посетить его прекрасный фатерланд, будем самыми дорогими и желанными гостями его дома. 

Уже потом Оля рассказала мне, что его посредничество в важных деловых переговорах — для чего он, собственно, и прибыл в Москву — сэкономило нашим много миллионов зелёных рублей. Интересно, а нам с этого чего-нибудь перепадёт? 

Когда вся эта катавасия наконец закончилась, мы, все четверо Других, собрались в уютном кабинете профессора  Татиашвили для подведения итогов, которыми, как оказалось, очень высокое начальство осталось весьма довольно. 

— Ну, дорогой мой, как ты себя чувствуешь? Что-то я не наблюдаю восторга на твоём лице, генацвале. 

— Я в полном восторге, Георгий Вахтангович. Как та лягушка. Знаете эту историю? 

— При чём тут лягушка? Но ты нам поведай. Из тебя, как из Африки:  semper aliquid novi.  

— Попала лягушка на военный полигон. И угодила под танк. Тот её, естественно, расплющил в лепёшку. Но прошёл час-другой, лепёшка дернула коготком, лапкой, задышала, ожила, села и проквакала восхищённо: "Вот это был мужчина!".  

 Я высадился в нашем аэропорту со своим рюкзаком и здоровенным планшетом. Доложил родителям о благополучном прибытии, о ближайших планах и побежал на стоянку "кукурузников". До рейса на Рудногорск оставалось всего полчаса.  Надо же когда-нибудь по-человечески отдохнуть.