ЛеГеза

ТИГРИЦА МОТЯ

- Я повешусь! - сказал Мотин муж, и намазал бутерброд маслом, - или застрелюсь, - и положил сверху большой кусок ветчины, накрыл сыром и увенчал веточкой укропа. Откусил с аппетитом и выпил пива. Вытер губы и продолжал, - тогда ты получишь страховку и сможешь выбраться из этой ямы. Больше я, кажется, уже ни на что не способен.

- Не говори глупости, Котя. И вообще, из чего застрелишься, из веника?

- Ты забываешь, что в Америке свободная продажа оружия для личного употребления. Что может быть более личным, чем самоубийство? - он опять отхлебнул пива и подвинул к себе тарелку с жареной капустой.

- Нужна мне твоя страховка поганая! Не трави душу, и так тошно. Мне все равно ничего не заплатят. Ты же сам объяснял, что по закону родственникам самоубийц не выплачивают страховые премии.

- Заплатят, не беспокойся. Если факт самоубийства произошел спустя два года и более после подписание страхового договора, это служит доказательством, что не было предварительного намерения и жульничества. Получишь все до копейки, все сто тысяч...

Котя уже несколько лет безуспешно пытался изучать американское законодательство и стать каким-то «паралигалом», чиновником в юридическом офисе. Моте это слово напоминало почему-то «паралитика» и результат был примерно такой же.

- Хватит, надоело... - ей самой хотелось застрелиться, но сил не было. Мотя устало махнула рукой, но и маха не получилось. Так, жалкое дрожание пальцев.

То, что муж деликатно называл «эта яма», было на самом деле глубочайшей финансовой пропастью, в которую они падали уже три года, и дна не предвиделось. С тех пор, как Мотя заболела, в пропасть свалились их малые сбережения, кредиты, все, что выручили их родители от продажи квартир в Москве и Харькове, обручальные кольца и сам их брак.

Мотю, на самом деле звали не Мотей, а Машей. Но муж придумал ей кличку «Мотя». Так трогательней звучало: Котя и Мотя. И муж, на самом деле, уже два года как не был Мотиным мужем, именовался так только по привычке. Они развелись, когда выяснилось, что Моте, то есть Маше, как замужней женщине, государственная медицинская помощь не положена, так же как и пособие по инвалидности. Есть муж - пусть он и обеспечивает! - так рассуждали чиновники социального обеспечения. В чем-то они были правы. Но мечтательный тощий Котя со своей скрипкой обеспечить Машу медицинской помощью не мог, а без скрипки - и подавно.

Они наскребли по знакомым $400 долларов, продали обручальные кольца, серебряные ложки, подаренные на свадьбу, золотую десятку, оставшуюся в память от прабабушки. Один малосимпатичный бородатый и почти безработный адвокат, консультировавший Котю в области законодательства, за неделю состряпал им развод. Еще и убивался, что так мало запросил, только по дружбе и старался. Маша в суд не ходила, уже не могла. Просто подписала бумажки, не глядя. Котя один перед судьей отбрехивался.

- Ну вот, мы теперь опять свободные люди! - бодро пошутил муж, вернувшись из суда. - Меня адвокат подучил сказать судье, что жена пилит постоянно и раздражает до язвы в желудке. Как тебя увижу - так колики начинаются. Подействовало! - Он обнял Машу осторожно через одеяло. - Ты же понимаешь, Мотя, что все это пустые формальности. Все по-прежнему между нами. Да?

Маша с трудом кивнула.

- Очень больно?

- Терпимо, - вяло ответила она, не поворачиваясь, и потерла на пальце то место, где было кольцо.

Маша любила мужа до боли, до соплей, но как-то неправильно. Она готова была перегрызть горло любому, кто скажет о нем дурное слово. Когда Котя играл на скрипке или строил свои фантастические планы, Маше казалось, что отворяются двери в райские кущи. А Котя стремился вперед, не глядя под ноги, занятый только скрипкой и мечтами, Маше хотелось нестись впереди него грозной тигрицей, разметая когтистыми лапами всех недругов на пути, сбивая препятствия, очищая Коте дорогу в светлое будущее, оглашать окрестности диким рыком, пугая аборигенов, а потом, уже в кущах, расстелиться ему под ноги пушистой шкурой, мурлыкать и преданно снизу заглядывать в глаза. Но Котя об этом не знал, и ругал Машу за плохо выстиранные рубашки и мятые брюки. Когда она подавала обед, Котя снисходительно отковыривал кусочек курицы под майонезом и ласково говорил: «Как тебе удалось такую гадость приготовить? Абсолютно несъедобная отрава». Маша, забыв, что она тигрица, уходила плакать в тесную ванную. Через пять минут Котя втискивался за ней, нежно обнимал.

- Чего ты плачешь? Ну, это же правда, совершенно несъедобная гадость получилась. Поехали в греческий ресторан, я тебя накормлю потрясающими шашлыками.

- Денег нет.

- Кого волнуют деньги? Заплатим кредитной карточкой.

- А как расплачиваться потом?

Все глубже затягивала их трясина нищеты, чавкая и ухмыляясь. Не той привычной советской нищеты, в которой они жили почти до тридцати. Ту нищету они не замечали, отмечая радостные дни добычей курицы на Воскресенском базаре, или сыра, или «выброшенным» Киевским тортом и гроздью бананов. И плевать было, что курицу нужно вымачивать в уксусе два дня, чтоб не воняла, а сыром питались целую неделю, за неимением лучшего, пока он не усыхал до трещин. Неважно, что бананы приходилось закидывать на шкаф, чтоб дозрели, а торт уже «с душком» съедался за один вечер. Все так жили - и ничего. Теперешняя нищета была унизительная, сытная, американская. За квартиру нечем платить, но нужно покупать машину, чтоб добраться до работы. В офисе косились на Машины застиранные блузки из «Армии спасения» и стоптанные туфли.

Однажды сотрудница-румынка дружелюбно улыбнулась и спросила Машу, не хочет ли она поехать вместе «на шоппинг», за покупками в новый мол: «Там отличные магазины и не дорогие. Подберешь себе гардероб на осень». Маша радостно согласилась. Никаких магазинов она не знала, и ездить далеко боялась одна. Только по привычному маршруту: на работу и с работы, а когда выходила из машины - ноги дрожали от напряжения и страха.

В гигантском моле Маша выбрала на распродаже две блузки (за цену одной), и еще плащ, бежевый, немаркий. Разорение, но нужно прилично одеться на работу.

- И это все? - удивилась сотрудница. - Стоило так далеко ехать. А обувь?

Маша почувствовала ее разочарование, сникала, и покорно отправилась выбирать обувь. Нашла бежевые (под плащ) туфли, удобные, в меру открытые и на толстой высокой платформе, на теплую погоду и на дождь.

- Нравится?

- Ничего, приятный цвет, незатейливый, - согласилась сотрудница. - Можно купить. Все зависит от того, какого цвета у тебя остальные туфли и сапоги. Как они сочетаются с твоим гардеробом, костюмами, пальто, шубой...

Маша изумленно на нее вскинулась - другие туфли? Потом начала суетливо оправдываться: эти туфли хорошие, практичные, ко всему подходят... Но было уже поздно, сотрудница все поняла по Машиным глазам, что не было у нее никаких других туфель, ни гардероба, ни шубы. И больше на совместные прогулки по молу не приглашала.

Потом Машу уволили, сократили. Нищета стала еще плотнее и гуще. Нищета, приправленная бесплатными пайками благотворительных организаций, потертой мебелью и одеждой, подаренной сердобольными знакомыми. Нищета с долгами, забитыми кредитными карточками, ресторанами, когда уже все равно и все катится к банкротству. Нищета, когда звонишь работающей институтской подруге, а та уверяет, что перезвонит через пятнадцать минут:

- Не трать деньги на разговоры, Машенька. В пригороды звонить дорого. Я сейчас сама тебе позвоню! Как тебе с работой не повезло... везде сокращения. И у Коти ничего? Конечно, кому в Америке нужны скрипачи. Он пиццу не пробовал развозить, или на такси? Так многие делают. Ничего такого. Извини, я сейчас на второй линии с Филадельфией. Там Алла, помнишь, из второй группы. У них свой магазин...

И неделю, две никто не звонит, а потом стороной выясняется, что приезжала из Филадельфии Алла, и подруга с ней ездила на выходные в Висконсин, развеяться на природе, а Маше позвонить ну просто забыли.

Через полгода они сталкиваются в русском магазине. Подруга покупает копченую рыбу, икру и коньяк - день рожденья у мужа. Радостно перебирает бывших однокурсников, кто - где. Поминает недобрым словом преподавательницу марксизма. Но на праздник Машу не приглашает, а когда уже садиться в машину вспоминает, что у нее есть почти не ношеное пальто, которое Маше, наверное, будет как раз в пору.

- Так ты мне звони! Не пропадай! - доносится из улетающего «Кадиллака» подруги, забывшей как дорого звонить в пригороды.

Когда Маша заболела, она решила, что переборет все невзгоды, и будет сражаться за их с Котей счастье, как дикий зверь. Главное, никому ничего не говорить и делать вид, что все в порядке. Не даром же она себя всегда называла тигрицей. Бодро искала работу, хромая в бежевых туфлях на высокой платформе, а вечерами вымачивала распухшие ноги в тазу с холодной водой. Котя таскал ее по знакомым нелицензированым врачам и каким-то целителям-экстросенсам, (на настоящих врачей денег не было). И все - бестолку! Он мрачнел и худел, даже скрипку забросил. Тигриными наскоками перескочить болезнь не удалось. Вскоре Маша и ходить перестала, сидела в старом кресле у окна, кутаясь в пальто, а сверху - в одеяло. А потом легла.

После развода, получив «медикейд», под Котиным напором, она отправилась в госпиталь, приобщиться к знаменитой американской медицине. Там ее начинили гормонами, нашпиговали уколами, сделали кучу анализов, которые ничего интересного не показали, и пообещали, что наука движется вперед со страшной скоростью, и в недалеком будущем гении что-нибудь придумают, а пока нужно потерпеть. Маша взбодрилась, начала ползать по квартире с костылями, и даже водить машину, несмотря на Котины протесты.

- А если ты разобьешься? Посмотри, какая ты дохлая, еле руль ворочаешь.

- Но ты же меня не можешь возить все время, тебе работать нужно. А у меня апоинтменты с врачами каждую неделю, а то и по два раза. Ну и разобьюсь, черт с ним. У меня тоже страховка есть. Купишь новую машину и фрак. Будешь концерты давать.

- Заткнись, идиотка!

- Почему тебе можно, а мне нельзя?

- Да, тигрицу не переспоришь, закогтит. И доводы разума до нее не доходят.

Котя махнул рукой и опять ударился в поиски заработков. То ли он давал великовозрастным оболтусам уроки игры на скрипке, то ли подрабатывал в ресторане и на бармицвах, но его не было дома до поздней ночи. А Маша с утра заправлялась таблетками, доползала до окна, садилась в кресло и задумывалась:

- А вдруг и вправду застрелится? Или найдет другую женщину, здоровую? Нет, это не в его натуре. Будет терпеть, мучиться вместе со мной и просто сломается. Скрипачи все такие ранимые. Сопьется, как герои Достоевского. Потянет его на наркотики, как Мадильяни. Или разобьется на машине, возвращаясь с ночной работы. Как один знакомый, который заснул за рулем, заехал под трак и ему снесло голову.

Она пристально рассматривала свои отощавшие скрюченные руки - далеко не тигриные лапы. Потонем мы, ох, потонем! Котя и Мотя, обнявшись крепче двух друзей, как Мцыри с барсом, пойдут на илистое дно американской жизни, пуская пузыри. Может, устраниться самой? Вскрыть вены. Не так уж трудно.

Как другие мечтают о летнем отпуске на Гавайях, Маша, растянувшись в кресле, мечтала, как она набирает ванную полную горячей воды. Добавляет ароматическую соль. Плюхается в восхитительно пахнущую воду. (С начала болезни она могла только под душем мыться. В ванную с распухшими коленями не сесть. Но в последний раз можно просто повалиться, а вставать уже не нужно!) Достает заранее приготовленную бритву... и конец всем тревогам и болям, сомнениям, мукам! Освободить его и себя. Говорят, это даже приятно, словно медленно засыпаешь, мурлыкая: Нир-р-рванна...

Но воображение не останавливалось, а катилось дальше. Вот приходит Котя домой, усталый. Тихо. Он думает, что Маша спит, и осторожно, стараясь не шуметь, заходит в ванную помыть руки, а там... нет, так нельзя, у него больное сердце. Его может инфаркт хватить, и, вообще, будет грызть себя всю оставшуюся жизнь, что вот из-за него... он не смог. Еще свихнется. Не годится. Нужно как-то иначе. Лучше так - Мотя снимет номер в мотеле, на окраине, под чужим именем. Опять же наберет полную ванну прекрасной теплой воду, достанет из сумки бритву... Нет, все равно докопаются. Явится полиция, отверзут тело в морг, сделают вскрытие. Вызовут Котю на опознание, выдвинут железный ящик... Плохой план, ни к черту. Уж если она собралась умирать, не проще ли начать новую, другую жизнь. Отпустить Котю на свободу, а самой тогда делать, что угодно, кончать с собой, или... что? Какой может быть ее жизнь отдельно от Коти? Она другой жизни не представляла, а тут - задумалась.

И ожил тигриный дух! И Мотя сделала два решительных шага: взяла в дом приблудного мордатого серого кота, и подала заявление на дешевую «инвалидную» квартиру. Котя пригрозил, что выкинет животное, если оно не будет себя вести соответственно. Мотя ощерилась:

- Ты целые дни пропадаешь, а мне слово не с кем сказать. Хоть с кошаком перемяукнуться, и то легче. Смотри, какие у него глаза умные и усы! Назову его Мордальоном.

- Хоть шампиньоном! Конечно, тебе кошачьи ближе по натуре, но за ним тоже ухаживать нужно. А ты и за собой - еле-еле. Рехнулась ты, мать. Не скули, вот приедут мои родители, будут за тобой присматривать.

- Я и не скулю, с чего ты взял. Это я так грозно вою. Держи карман шире, насчет родителей. Они получат квартиру в стариковском доме, будут учить английский в синагоге, ходить на русские концерты, лечиться от депрессии, и требовать, чтоб ты их возил по магазинам. И раз в год ездить в дешевый круиз, а потом жаловаться, что переели и у них печень болит. Как все пенсионеры кругом.

- Злоязычная, ты, все-таки, Мотя. Нужно быть добрее.

- Что бы добрее, нужно было жениться тебе не на тигре, а на скромной овечке.

- Еще не поздно...

У нее теперь болел живот, после каждого разговора с Котей, и, возможно, открылась язва. Она похудела и как-то обуглилась, только на щеках краснели два пятна - следствие приема большого количества гормонов. Во время частых перепалок, шея у Моти дергалась, и веко тоже. Если бы их не развели в первый раз, то теперь уж развели бы наверняка.

Так, между прочим, все и получилось, как Мотя предполагала. Котины родители приехали, получили студию на тридцатом этаже в небоскребе, в самом центре. Они тут же записались на курсы английского и к психиатру. А Моте в это время предложили однокомнатную квартиру в далеком пригороде, в так называемом «прожекте», где селились алкоголики, психи, наркоманы, калеки и многодетная эмигрантская безъязыкая беднота.

- Никаких мужчин чтоб к себе не водила, - строго предупредила менеджер (управдомша), рыхлая мексиканка без определенного возраста, но в бряцающих монистах и с алыми губами. - И животных никаких! нечего свинарник разводить в доме.

«Тут и так свинарник изрядный», - подумала Мотя, рассматривая ободранный линолеум рвотного цвета и грязные стены. - Окна большие, на трассу. Квартира просторнее той, которую с Котей снимали, и уже третий месяц не платили. Ничего, кота в кладовке поселю, секретно. Будет у нас Мордальон подпольщиком».

Она сунула мексиканке в руку десять долларов и коробку с французскими духами. Та благосклонно приняла подношение и вздохнула:

- Конечно, ты молодая. Понимаю. Если кто переночует иногда в твоей постели - нет беды. Но что бы без скандалов и мордобоя.

Мотя возмущенно вскинула плечи.

Коте новая квартира совсем не понравилась.

- Далеко с работы ездить. И жутко тут как-то. Подозрительные личности кругом шляются. Крики, магнитофону орут, дети. Автомобили под окнами гудят круглосуточно. Я в такой обстановке не смогу играть, и вообще... по закону мне тут быть не положено. А я законы уважаю. Как здесь можно заснуть, в адском грохоте?

- Я тебя буду, как кота, прятать в кладовке, если начальство нагрянет, - пообещала Мотя. - Мне даже нравиться, когда шум, не так одиноко.

- Еще чего не хватало, прятаться! Значит, ты Шампиньона своего хвостатого оставляешь, а меня выбрасываешь? После всего...

- Нет, совсем, не выбрасываю... ты здесь можешь жить сколько хочешь.

- А если я не хочу? Помойка какая-то. Ты своих соседей видела? После одного взгляда на них хочется долго мыть руки.

- Чем я их лучше? Тоже нищая эмигрантка. Какой же выход? Снимать мы уже не можем.

- Если хочешь, оставайся в этой клоаке. Я к родителям уеду.

- Как знаешь...

Первое время Маше было, действительно, очень страшно и одиноко на новой квартире. Ночью за стеной ругались, падала мебель, билась посуда. С гудящими сиренами подъезжала полиция. Кто-то истошно кричал по-испански. Плакали охрипшие дети. Маша проверяла замок, запиралась на засов и еще задвигала дверь стулом. Извлекала Мардальона из кладовки. Она до утра дрожала, прижавшись к нему под одеялом, пока не занималась над скоростной трассой простуженная зоря.

«Ничего, справлюсь, - утешала себя Маша, - я и раньше все время была одна, сама по врачам ездила, и всюду. Даже стирала и за покупками...»

Бывший муж иногда заезжал, привозил продукты, сочувствовал, но на ночь не оставался.

Когда включили телефон, Маша позвонила институтской подруге.

- Ты одна живешь, в «субсидайке»? С ума сошла! Твой, что, тебя бросил, да? Не захотел возиться с больной женой, мерзавец...

- Ничего не мерзавец. Я сама.

- Ну, тогда ты - ненормальная. Совершенно ненормальная. Тебе срочно нужно найти кого-нибудь. Мужа, любовника, друга... Ты одна не вытянешь.

- Мне пенсии хватает, с дешевой квартирой.

- При чем тут пенсия? На что тебе ее хватает, на мороженые куриные ножки? А машина, а одеться, постричься и вообще...

- Кому я нужна с моими болячками?

- Да, конечно. Дай подумать. У тебя гражданство есть? Может, на гражданство кто-то клюнет? Мой брат двоюродный ищет, но ему нужна с квартирой. Нет, среди русских ты вряд ли найдешь. Приглядись к американцам. У вас там, в комплексе есть какой-нибудь одинокий пенсионер мужеского полу? Чтоб не очень дохлый.

- За пенсионером за самим ухаживать нужно. Я лучше подам объявление в газету, где знакомства. Молодая, интересная, чуть подпорченная жизнью ищет спутника. Заодно и английский свой поправлю, - веселилась Маша.

- Ты что, только проститутки объявления в газеты дают! Не думай даже. Еще на маньяка напорешься.

- Ну, тогда по телефону позвоню, где публика из высшего общества. Любители классической музыки. Я по радио слышала, есть такая служба. Подцеплю миллионера.

- Прямо таки. Нужна ты миллионеру, как мустангу бантик. Мало тебе было классической музыки с твоим юродивым?

Но мысль подучить английский, и найти спутника, чтоб вместе ходить на концерты, плотно засела Маше в голову. Пусть пенсионер, пусть бесперспективный, было бы с кем поговорить, отвлечься от боли, от страха перед будущим.

Первый кандидат на «классическую дружбу» оказался огненно рыжим, с торчащими клыками и Маше по плечо. Прямо как Азазелло. Но при этом очень симпатичный разговорчивый, кажется, инженер. Встретились в большом книжном магазине, у стойки с кофе. Поговорили, посмеялись. Жаль, что Азазелло жил у черта на куличках и был привязан к работе. Маше в такую даль ездить было уже не под силу, хотя он приглашал на ужин, даже со взрослым сыном обещал познакомить.

Следующий оказался совершенным очаровашкой. Ковбой под два метра ростом, с открытым взглядом голубых глаз и плотным загаром. Остальные детали - в любом дамском романе из дикой жизни Среднего запада. Загорел он, впрочем, не в Индиане, в Новой Зеландии. У него там оказалась ферма с овцами, плюс работа-зарплата, и все как положено. Проникновенным голосом Ковбой рассказывал о своей покойной жене. Померла, бедняжка, десять месяцев назад, пролежав перед этим два года в параличе. Он ее и на колясочке возил, которую своими руками соорудил, и в саду с ней гулял. Двое мальчишек осталось. И решил он с детьми переехать в Новую Зеландию, начать новую жизнь, но не один... Ковбой доверчиво заглядывал Маше в глаза. Она давилась кофе и слезами (в том же книжном). Прятала под столик ноги с распухшими коленями и щиколотками. За ней никто не будет так ухаживать, возить в колясочке. И в Новую Зеландию не позовет, начинать жизнь сначала. Этому красавцу нужна здоровая молодайка, чтоб за детьми смотрела и за овцами, и скакала с ним по зеленым холмам на веселой лошади, а не полуразваленная Маша с забытым техническим и незаконченным музыкальным образованием.

На встречу с третьим она плелась уже без всякого энтузиазма. Ночь перед встречей не спала, не от волнения, а от болей в ногах. Ворочалась, пила таблетки, все, какие под руку попадались. Неплохой способ, кстати, избавиться от утомительной жизни. Проглотить пригоршней пять, запить бутылкой виски и уснуть беспробудно. Тело мексиканка-менеджериха опознает, когда запах поползет на лестницу. Можно и дверь не запирать любезно, чтоб государственный замок не ломали. И Котю беспокоить не будут. Только таблеток нужно поднакопить.

Но раз договорилась, нужно появиться. У Маши было ярко выраженное чувство ответственности. Новый потенциальный кавалер - врач-психиатр, как раз то, что ей сейчас нужно. Можно ее сразу забирать в отделение. Интересно, если попросить у него таблеток, он даст?

Маша ждала на стоянке возле книжного магазина. Погода была отличная. С прежними она договаривалась о встрече в кафетерии, сидя за столиком, чтоб не заметно было хромоты. А тут решила - наплевать, пусть видит! Майкла она узнала сразу, хотя никогда раньше не встречались. Бывает так - знакомое лицо, свое, и все тут. Он, конечно, сразу усмотрел, как Маша переваливается, утка уткой, и спросил, что с ногой. Она почему-то обозлилась, тут же все ему и выложила, диагноз, и свое материальное положение. Чего время тратить на кофепития, если он, все равно, сбежит? Но Майкл выдержал ее монолог, не пошатнувшись. Видно и не такое ему на работе приходилось выслушивать. А потом заметил, что вот он тоже несколько языков знает, в том числе и китайский, но ни на одном не может так здорово говорить, как Маша по-английски. Она развеселилась, и кофе попили на высшем уровне, с шоколадным печеньем и литературными реминисценциями.

Честно говоря, по началу Майкл ей показался слишком уж белобрысым, простоватым и слегка отмороженным. Попили они, значит, кофе, сходили через неделю на концерт Брамса, потом на выставку импрессионистов. Майкл приехал за ней на своей далеко не шикарной машине. Когда он ее высадил вечером перед подъездом, наркоманка из соседнего дома проводила его длинным взглядом, сплюнула и пробурчала в сторону Маши (она ни с кем на прямую не разговаривала):

- Красивый парень. Настоящий викинг. Везет же некоторым сукам.

Маша встрепенулась. Викинг? Это про Майкла? (К «суке» она уже привыкла, наркоманка всех женщин так называла, а мужчин «сукиными сынами»). В следующий раз она присмотрелась к психиатру внимательнее. Действительно, похож на викинга, и вежливый. Добрый, наверное. Хорек у него дома живет, ручной. И о жене, хотя и разводятся они уже три года, ни одного плохого слова не сказал. Возвращаясь с джазового концерта, Маша потерла колени, вздохнула и сказала: «Знаешь, поехали к тебе. Нужно же познакомиться когда-то с твоим хорьком!» В этой жизни ей уже было нечего терять.

- Врач? Не может быть. Где ты его подцепила? - волновалась институтская подруга на другом конце провода. - Работа у него есть? И не страшный? Выходи замуж, немедленно. Ты понимаешь, ненормальная, как тебе повезло. Алке нужно рассказать. Она не поверит!

- Зачем так сразу замуж? - отбивалась Маша. - И потом, он женатый, вернее полуразведенный.

- Я так и думала, что-то с ним не в порядке. Он не пьет? Не колется?

- Кажется, нет.

- Не маньяк? Ты к нему присмотрись повнимательней. Чего-то он от тебя хочет. У тебя вещи не пропадают? Ты его документы видела? Он действительно, врач?

- Он хочет того же, чего Коля Остенбакен хотел от польской красавицы Инги Зайонц. Любви.

Подруга хмыкнула с сомнением.

В пятницу Маша вернулась из магазина, потащила кульки к подъезду и тут увидела машину Майкла. Они договаривались сегодня встретиться после восьми, а сейчас пять. На ее вопросительный взгляд, Майкл выбрался из машины, подошел, повесив голову:

- Извини, что я так рано, но у меня дом сгорел.

- ??????

- Я приехал после работы переодеться, а там только передняя стена и видно небо сквозь оконные проемы. Выгорело дотла. Только пепел густой на асфальте. Вот теперь буду жить в автомобиле, все что осталось...

- А хорек?

- Людей пожарные успели вывести, а животных...

Они помолчали.

- Да, я тебе обещал показать репродукции Дега, они у меня в машине. Я с утра положил...

- Подожди с Дега, у тебя есть, где переночевать? Друзья какие-то.

- Я в мотеле номер сниму, - бодро ответил Майкл. - Можно, конечно, к бывшей жене, в наш бывший дом...

- Ну, ничего, страховку получишь. У тебя была квартира застрахована? Первое время как-то... Помоги мне с кульками, - решительно приказала Маша. - У меня останешься ночевать. (И по-русски добавила - к черту, никакой бывшей жены.) А завтра, в субботу, мы по магазинам поедем, одежду покупать. Тебе же не в чем на работу будет пойти в понедельник. Правда?

- Правда, - легко согласился Майкл. - Только у меня никакой страховки не было. Я же снимал квартиру, когда от жены ушел. Дом был застрахован, а все, что внутри - нет.

Котя занес в квартиру мешок с картошкой и луком, и покосился на мужские туфли в прихожей. В комнате на письменном столе стоял новый компьютер Майкла, повсюду были разбросаны медицинские журналы.

- Кто это у тебя, в итальянских туфлях? Еще одного кота подобрала?

- Это Майкл, погорелец. Он на диване спит. - Маша покраснела. (Он и вправду спал именно на диване, что б не будить ее по утрам, и еще маялся бессонницей.)

- «...я к вам пришел на веки поселиться, и книгу спас, любимую при том...», - Котя плюхнулся на диван, пролистал медицинский журнал. - Что ты намерена делать с этим обгоревшим Васисуалием?

- Не знаю.

- Понятно.

- Интересно, мне самой не понятно, а тебе уже все понятно!

- Что ж тут непонятного? Американец? Сколько лет? По профессии кто? Врач. Зарабатывает неплохо, наверное. Женатый? Дети есть?

- Он разводи...

Хлопнула входная дверь. Маша перетащила мешок с картошкой на кухню и ушла в спальню, рыдать в кота. Мордальон мужественно терпел, и только покряхтывал, когда она особенно горько вскрикивала и прижимала его к себе.

Через месяц Майкл влетел в Машину квартиру именинником, размахивая белой бумажкой:

- Развод, мне жена развод дала! Испугалась, что я дом у нее отсужу теперь, ввиду финансовых потерь, после пожара, и сразу подписала все старые бумаги. - Он порылся в кармане и положил на стол красную коробочку. - Через месяц - я свободный человек. Ты за меня выйдешь?

- Ой, как неожиданно. Поздравляю! Это кольцо? Красивое. Можно померить? Нет, ты лучше надень! Чтоб как по-настоящему. Нет! Не выйду. У тебя и так расходы... Знаешь, какие медикаменты для меня дорогие, уколы, таблетки, и врачи, и госпиталь, и пенсия, и вообще...

Маша опять захлюпала носом. Слаба она стала на слезы, со времени болезни. Кот обреченно вспрыгнул на стол, подошел к хозяйке, повернулся задом. Давай, мол, рыдай в меня. А чего рыдать? Вроде, все складывается хорошо.

                                                                   21.10.04