Бальный зал в доме барона Эркюля де Сегюра. 

Барон, Мирэй, Окайя, учитель танцев и этикета Гастон Лериш, музыкант за клавесином.                                                                                                                

Мирэй и Окайя одеты в роскошные платья для Версаля и аудиенции у короля. Соответствующие причёски у обоих. 

Барон: 

— Что скажете, маэстро, об успехах этих дам в овладении придворным этикетом и соответствии их нарядов строгим требованиям Версаля? Я служу королю, но увы, служба моя такова, что мне не часто приходится бывать на торжествах. 

Лериш, в некотором замешательстве, подбирает слова. 

Мирэй, с улыбкой: 

— Смелее, месье, без лишних церемоний. Если мы устояли против испанских пушек, то любой ваш отзыв нас уж заведомо не убьёт. Говорите прямо: что не так. Мне нужна правда, а не комплименты. 

Вопрошающий взгляд Лериша на барона. 

— Она права, маэстро. Эти дамы побеждали в таких сражениях, при одной мысли о которых многие из наших придворных “героев” падали бы в обморок. Итак? 

 Лериш, откашлявшись: 

—Кгхм... Ну, если так... Ваши подопечные, месье де Сегюр, весьма милые дамы. Внешность их необычна, я бы даже сказал, что она экзотична. Особенно мадемуазель Окайя, цвет кожи и черты лица которой, гм... несколько отличаются от европейских представлений о женской красоте. Мадемуазель де Моро. Вас можно было бы счесть красавицей, если бы вы были не столь смуглой, а черты лица не столь резко очерчены. Надеюсь, я не обидел мадемуазель? 

Мирэй: 

— Ничуть. Вы просто открыли страшную тайну о том, что я квартеронка, а Окайя — дочь индейца и мулатки. Мы обе — уроженки Нового Света. Продолжайте, месье. Нас невозможно обидеть, констатируя очевидное. 

Лериш. 

— Вы обе весьма статны и грациозны. Но чересчур сильны. Простите мне это сравнение, мадемуазель, но в вас видна некая дикая сила. Более всего вы напоминаете тигриц, коих я видел как-то в зоологическом саду. Да, тигриц: сильных, грациозных, прекрасных и одновременно ужасных хищниц. Вам очень недостаёт милой нежной женственности и лёгкого изящества, столь свойственных дамам высшего света. 

Мирэй, обращаясь к барону: 

— Ваш друг де Вержи как-то сказал, что в Версале мы будем, как две рыси среди стаи болонок и левреток. Как видите, уже два мнения совпали. 

Барон: 

— Три, моя дорогая. Вполне разделяю их мнение. Однако, месье Лериш, нам сейчас важно знать, достаточно ли мои гостьи овладели вашим искусством, чтобы предстать перед королём? Они приглашены Его Величеством на личную аудиенцию. 

Лериш: 

— Вполне. Могу даже заметить, что до них у меня не было столь прилежных учениц. Однако, если уж вы мне позволили говорить совершенно откровенно... 

Мирэй: 

— Мы настаиваем на этом, месье Лериш. 

Лериш: 

— Вы смотритесь не просто экзотично, но я бы сказал, неестественно, в этих, вне всякого сомнения, весьма достойных нарядах. Они явно чужды вам, хотя пошиты мастером с безукоризненным вкусом. 

Окайя: 

— Как коровы в богатой кавалерийской сбруе. Я так и думала. И ничего с этим не поделаешь. Я именно так себя и чувствую, когда облачаюсь во все эти доспехи.  

Мирэй фыркает:  

— В доспехах было бы удобнее. По крайней мере, выронив меч, можно было его поднять с земли, а в этом — в этом невозможно даже наклониться. 

Лериш переглядывается с бароном, который с трудом сдерживает смех. 

— Я наслышан, маэстро, что вы весьма недурно владеете шпагой. 

— О, в этом искусстве мне далеко до вас, барон де Сегюр. 

— Не скромничайте, друг мой. Но, даже если так... Поверьте, мне очень не хотелось бы сойтись с любой их этих дам в реальном поединке. Минуты жизни моей были бы сочтены. 

На лице учителя этикета величайшее изумление. 

Лериш: 

— В свете ходят слухи о некой французской воительнице в Новом Свете, о новой святой Жанне, наводящей ужас на испанцев и англичан. Но мало ли что рассказывают путешественники. Не всему можно верить. Так это правда? 

Мирэй: 

— Вообразите меня на квартердеке фрегата, месье, с подзорной трубой в руках, с пистолетом за поясом и саблей на поясе. В этом платьице. 

Несколько секунд, и оба — барон и учитель хохочут. 

Лериш: 

— Простите меня, бога рада, мадемуазель, но ваш юмор сражает как пушечное ядро. Ох, простите. 

Утирает слёзы кружевным платком. 

— Теперь многое мне стало понятным. Вы были бы великолепны в офицерском мундире, но... Видит бог, я сделал всё, что в моих силах, чтобы помочь вам преодолеть эти, ставшие мне понятными, затруднения, но увы... 

Мирэй: 

— Мы от всей души благодарны вам, месье. Прочее будет зависеть от нас. 

Камера, стоп! Снято! 

Робер Жаннэ снял очки, тщательно протёр их, почесал свой внушительный нос и вернул оптику на место. 

— До сих пор твои идеи были весьма удачными. Но, прости, такая карикатурная вставка с придворными платьями в морском бою — она, конечно, забавная, но именно карикатурная. Полностью выбивается из стиля фильма. Это ни от Евы, ни от Адама. 

— У нас бы сказали, что ни в какие ворота не лезет. Не смею спорить с мэтром. Но чем-то надо приправить этот пресный эпизод. Выкинуть его нельзя, но улучшить необходимо. Юхан, а ты что скажешь? 

— Скажу, что приправа нужна, но твой вариант — тут Робер совершенно прав — это гвоздь совсем не от той стены. Нужно что-то другое. Не вставка, а органическая часть самого эпизода. Давайте прокрутим ещё раз. 

На середине просмотра Саар скомандовал: “Стоп!”. 

— Вот здесь. Учитель выражает вежливое недоверие, а барон делает ему комплимент, как фехтовальщику. Так? А если после описания дамы с саблей или даже вместо него барон скажет нечто такое: “ Если даже в этом платье она возьмёт в руку шпагу, вам не устоять против неё или мадемуазель Окайи. Готов держать пари.” 

Элла продолжила его мысль. 

— Ну, да, пари! Всех охватывает азарт. Слуга приносит учебное оружие, и барон дважды выигрывает. Гастон Лериш уходит побеждённым, изумлённым и восхищённым. Но бормочет что-то вроде: “Дикарки при дворе — это будет забавно.” 

После довольно долгого размышления  Жаннэ, наконец, решил. 

— В таком виде будет неплохо. Сохранится динамика. Но тогда придётся немного переписать сцену доклада. 

Оба режиссёра дружно-выжидающе уставились на Эллу. Саар протянул руку. 

— Давай! 

— Что? 

Элла не сразу поняла, чего от неё хотят, а когда до неё дошло, расхохоталась. 

— Ой, не могу! Совсем я вас избаловала, дорогие мэтры. Нет у меня ничего. Мы же только-что вместе придумали. Но я постараюсь. За мной не заржавеет. 

Жаннэ осведомился: 

— Что именно не заржавеет позади вас, мадемуазель? 

Саар быстро объяснил. 

— Остроумно. Дай бог мне завершить этот фильм с вами и остаться в здравом уме. А потом я брошу кино и напишу книгу о русских идиомах. Это будет бестселлер. 

Версаль. Секретный королевский кабинет. Король, начальник полиции маркиз д'Эртре, барон де Сегюр. 

Маркиз: 

— Вынужден признать, барон, что вы оказались совершенно правы в своих подозрениях, а проведенная вами блестящая операция до предела загрузила работой как “Совет огня”, так и “Суд по делам распутных женщин”. Кто мог предполагать такое почти рядом с Версалем. 

Король: 

— Барон де Сегюр, мы выражаем вам нашу признательность. 

Барон встаёт, почтительно кланяется. 

— Признайтесь, маркиз, барон здорово утёр нос нашей тайной полиции. 

Маркиз: 

— Признаюсь, сир. Как признаю и то, что заслуги барона де Сегюра в деле охраны монархии заслуживают особой награды. 

Король: 

— Мы уже позаботились о достойном вознаграждении барона и отдали соответствующие распоряжения. 

Маркиз: 

— В беседе со мной, барон, вы скромно обмолвились, что ваши заслуги в этом деле не столь велики. Тогда я как-то упустил этот момент. Однако, что же вы хотели этим сказать. 

Барон: 

— Именно то, что сказал, маркиз. Я всего лишь организовал разгром гнезда сатанистов и поимку негодяев. Главное же — обнаружение их капища и план операции по его разгрому и захвату сектантов, в результате исполнения которого почти все были схвачены, а ни один из моих людей даже не пострадал — всё это заслуга капитана Мирэй де Моро, которая сейчас гостит у меня, ожидая вашей аудиенции, сир. 

Король, крайне удивлённый: 

— Как, опять эта дама?! Это же прямо какое-то фантастическое существо! Топит, как котят, испанцев и англичан, похищает их секреты, предостерегает о грозной опасности наших моряков... Женщина!  

Маркиз: 

— Осмелюсь добавить, сир, что она же преизрядно пополнила государственную казну. Я сам свидетель того, как работники казначейства едва не лишились чувств, когда распаковали присланный ею груз. 

Король: 

— Вы просто опередили меня, д'Эртре. Разумеется, я помню об этой её заслуге перед нами. Вы что-то ещё хотите сказать, барон? 

Барон: 

— С вашего соизволения, сир. Ваш покорный слуга прямо и непосредственно обязан этой даме своей жизнью. Если бы не она и её, право, не знаю, как её назвать: подруга, наперсница, соратница... не менее героическая мадемуазель Окайя, меня уже не было бы среди живых. 

Король:

— Окайя. Странное имя. 

— Она туземка, сир. Необычайно умная и вполне просвещённая туземка. Так вот, сир, из моего доклада вам уже известно, что два пиратских корабля, уже одолевавших нас в бою, прекратили стрельбу и пустились наутёк при одном виде её фрегата. 

Король: 

— Да, мы помним это. А второй раз? 

— Совсем недавно, сир. Вскоре после разгрома сатанинского капища. Их главарь, редкостный негодяй, испанец Хесус Родригес де ла Санта-Роса, ухитрился сбежать.  И с шайкой убийц он через неделю ночью ворвался в мой дом.  Без малейшего шума убив нескольких слуг, они попытались проникнуть на второй этаж, где мы спали. То-есть, сир... 

Король, с понимающей улыбкой: 

— Мы поняли вас, продолжайте. 

Барон: 

— Продолжаю, сир. Но, на их пути оказались Окайя и мой доверенный слуга Доминик Лоран. Им показалось скучно наверху, и они спустились вниз, где... гм... развлекались в рыцарском зале, при свете камина. Негодяи получили достойный отпор. Но их было много. Шум разбудил нас. Я вооружился шпагой, а Мирэй сорвала со стены кавалерийский палаш. Мы бросились вниз по лестнице. Я неплохо фехтую, сир, но такого владения оружием и таких приёмов боя никогда ранее не видал. 

Видеоряд: сражение в рыцарском зале. Схватка перемещается из зала в другие помещения. Мирэй протыкает Хесуса. Двое разбойников подхватывают и утаскивают его. 

— Да, сир, я видел, как лезвие вышло у него из спины. Я получил пару незначительных царапин, Доменик — тоже, а Мирэй, простите, сир, мадемузель де Моро и Окайя остались невредимы. Вот так они второй раз спасли мне жизнь. 

Король, явно очень впечатлённый: 

— Вы прекрасный рассказчик, де Сегюр. Я, как будто воочию, узрел всё происшествие. Тем более я желаю видеть эту даму при дворе. 

Маркиз очень выразительно покашливает. 

— Вы хотите что-то сказать, д'Эртре? 

— Да, сир. Опасаюсь, что, желая выказать этим дамам высочайшую милость, вы доставите им значительные неудобства и неприятности. 

Король: 

— Извольте выразиться яснее, маркиз. 

— Вилите ли, сир, я уже лично знаком с ними. После всех этих событий в поместье барона де Сегюра я побывал там с целью расследования. 

— Понятно. И что же? 

—  Их внешность и, осмелюсь сказать, повадки, настолько необычны, что имею основания для опасений, что их воспримут при дворе как неких — о, простите меня, Эркюль, но мы уже говорили с вами об этом —как неких экзотических заморских зверушек. При том, что обе они весьма изрядно воспитаны, их природная гордость и благородство не потерпят такого отношения. Я опасаюсь самого худшего. Как бы ваша совершенно заслуженная милость ни обернулась для них столь же совершенно незаслуженным наказанием. 

Король: 

— Что скажете, барон? 

— Что совершенно согласен с маркизом. Кроме того, вынужденная праздность при дворе окажется убийственной для их весьма деятельных натур. 

Король:  

— Похоже, де Сегюр, дворянка Мирэй де Моро в ваших глазах равна какой-то туземке. Как там её, Окайе? 

Барон только разводит руками. 

Король: 

— То, что вы нам сегодня поведали, господа, следует хорошо обдумать. Извольте подробнейше изложить всё в письменном виде. Вам заблаговременно сообщат о нашем решении.  

Камера, стоп! Снято. 

Парк Версаля. Король прогуливается с маркизой де Монтенон. Небольшая свита держится в некотором отдалении. 

Задерживаются у одного из фонтанов. Их разговор слышится на фоне шума водяных струй. 

Маркиза: 

— Из того, что мне известно, следует, эта дама достойна награды, но необычной, как она сама. Не столь уж красива, но обольстительна как сама Цирцея, повелевает мужами, но не обращая их в свиней, а возвышая, подобно Афродите. При том умна и отважна, как Жанна д’Арк.  Да, такая будет неуместна при дворе. Она верно служила Франции в Новом свете. Так пусть продолжит служить и в Старом. 

— Что вы имеете в виду дорогая? 

— Награждать её деньгами не имеет смысла. Она и так уже весьма богата, а к роскоши равнодушна, если её описание правдиво. Одновременно она чрезвычайно предприимчива, самолюбива и горда. Наградите её гордость, а необычность из недостатка обратите в достоинство. 

Король останавливается в раздумье. 

— Если она Афродита, то вы сама мудрейшая Афина, моя дорогая. Мы так и поступим. 

Камера, стоп! Снято. 

— Дресс-кода там нет, пропустят и в джинсах с ковбойкой, но это Париж! Чем элегантнее будем выглядеть, тем лучшие места нам достанутся. Идём на вечернее представление — значит и платья должны быть вечерние. 

Ярко светящаяся, но простая эмблема, узкий, освещённый красным, коридор, уютное фойе с небольшим баром. Красные бархатные диваны в форме губ (Катрин тут же сообщила, что их придумал сам великий Сальвадор Дали.) и бархатные же кресла. Всё, включая освещение, выдержано в красных тонах. Благородная, элегантная атмосфера утончённой ретро-эротики. 

Катрин не ошиблась. Трёх элегантных подруг разместили в креслах перед маленьким столиком, на котором уже охлаждалась в серебряном ведёрке со льдом бутылка шампанского. 

Небольшой, всего на пятьдесят-шестьдесят мест зал выдержан в том же стиле. Приглушенный красный свет, красного бархата кресла и четырёхместные диваны, драпировки, золотые статуи нагих женщин, невысокая сцена. Больше похоже на аристократический ночной клуб, чем на кабаре. 

Элла вальяжно расположилась в кресле, пригубила шампанское, обозрела зал, постепенно заполнявшийся публикой. 

— Шикарное местечко. Я себя чувствую Зоей Монроз. 

— Это кто? - тут же полюбопытствовала Катрин. 

— Персонаж знаменитого романа нашего красного графа Толстого.  Роскошная красавица, авантюристка, любовница американского миллиардера. 

Ева вздохнула. 

— Одно слово — шляхтянка, аристократка. А я — вот прямо как Элиза Дулиттл в верхнем свете. И никто бедняжку не жалеет. 

Катрин хотела сказать что-то про красавчика, который приклеился взглядом к Еве ещё в фойе и глаз с неё не сводит, но представление началось. 

“Светопредставление” — сразу определила для себя Элла, погружаясь в эстетический транс. Ошибка в русском языке и самое точное определение того, что сотворялось на сцене из света и женских тел. 

Танец множества совершенно одинаковых безукоризненно сложенных девушек, на которых из одежды были только конские хвосты и что-то вроде сбруи из тоненьких ремешков. Ну да, они же “Бешеные лошадки” — визитная карточка знаменитого кабаре. Ничего особенного, если бы не свет. 

Свет творил чудеса! Элла попыталась вообразить, какой фантастической аппаратурой создавались эти эффекты, но тут же отбросила все мысли о технике, чтобы не отвлекаться от самих чудес. Сменялись танцевальные и акробатические номера, прерываемые иногда смешными скетчами замечаниями конферансье, которые у неё вызывали только досаду. Главное тут — женские тела и свет! Свет одевал совершенно нагих танцовщиц в невероятные костюмы. Свет скрывал их и мгновенно возвращал уже совсем в другом облике среди фантастических декораций, которые сами по себе были только свет. Это сводило с ума. 

Иногда свет становился обычным. В кавычках. На сольных номерах. Уступая телу.
Эллу очаровал такой: на зеркале. Именно на зеркале. На большом зеркальном столе девушка исполняла... Это можно было бы назвать эротической акробатикой. Ничего особенного, если бы не изысканная музыка движений. И зеркало, в котором...на котором... которое превращало... Только по пути в отель Элла подобрала определение: асексуальный эротический сюрреализм. Но зеркало - — это же тоже свет. 

Номер, который можно было бы назвать стриптизом. Когда отчаянно аплодировавшая Ева поинтересовалась: 

— Эллка, ну как она тебе? Ты бы исполнила не хуже? - отбивающая ладони Элла, ответила: 

— Мне до неё, как корове с выменем до газели. Всё, что я видела до сих пор, это так, раздевалка в женской бане. Браво! Бравооо! 

В такси Ева всё не могла успокоиться. 

— Вы обе ничего не понимаете. Эта, стриптиз, она чудо, конечно. Но жонглёры — это был высший класс. Уж я-то в этом смыслю. 

Катрин подумала и согласилась. 

— Наверно ты права. Номер виртуозный. Выпадает, конечно, из общего стиля, но это же мужчины. Создают контраст и усиливают впечатление от женщин. Но виртуозы, согласна. 

Согласилась и Элла. Выглядело это так. На сцене возникла из ниоткуда — опять этот волшебный свет — пара молодых людей в классических костюмах-тройках: тёмном и светлом, и при штиблетах. В руках у них были обычные цирковые жонглёрские булавы, которыми они начали очень простенько жонглировать. Сперва каждый сам по себе, а потом — вместе. По залу прошелестел вздох недоумения. Ева очень демонстративно зевнула. А потом публика застыла. Артисты стали раздеваться. Сначала поочередно сбросили пиджаки, потом жилетки, потом брюки, галстуки, рубашки... Остались только в крошечных плавках, да и те, похоже, были световым эффектом. Мужчины как мужчины: ни Джонни Вайсмюллеры, ни Арнольды Шварцнегеры. Вот только раздевались они, ни на секунду не прекращая орудовать булавами, которые так и порхали между ними в воздухе. В неизменном темпе и ритме. 

Зал уже готов был взорваться аплодисментами, но замер. Парни стали одеваться. Не прекращая жонглировать. Пара минут — и они снова стали парой элегантных скучающих денди, которым вдруг вздумалось поиграть с этими блестящими цирковыми штуковинами. Последний штрих: “тёмный” вытянул из нагрудного кармана уголок белоснежного платочка. Только после этого в руках артистов оказались букеты из жонглёрских булав, ни разу не коснувшихся пола. 

И зал взорвался! Это было слышно, наверно, на улице. 

Когда такси остановилось у отеля, Катрин, прощаясь, спросила: 

— Ну, как, девочки, понравилось? 

— Как мальчику Мотлу . - ответила Ева. 

— Опять литературный персонаж? 

— Ага. Он говорил: “Если бы я был царём, то я бы каждый день ел арбузы с хлебом”. 

 Катрин расхохоталась. 

Версаль. Тайный королевский кабинет.   

  Король, секретарь, барон де Сегюр, Мирэй. 

Король, продолжая беседу: 

— Однако же, как мне доложили, судя по записям в корабельном журнале вашего фрегата, ваш переход из Карибского моря к берегам Франции был необычайно быстрым. Даже, если погода благоприятствовала вам, и вы шли с небольшим грузом на весьма быстроходном корабле — это слишком быстро. Дело явно не обошлось без колдовства. 

Мирэй: 

— Ваше Величество, осмелюсь предположить, что ваших советников ввело в заблуждение имя моего корабля. Я охотилась, в основном, на испанцев. А они весьма суеверны. Поверьте, страх — это весьма действенное оружие. Иногда оно поражает сильнее пушек. 

Барон: 

— Я был сему свидетелем, сир. 

Король: 

— Пусть так. Но чем же вы объясните столь необычную прыть? 

Мирэй: 

— Желанием наискорейше исполнить волю Вашего Величества. 

Король, с усмешкой: 

—Вы сейчас окончательно убедили меня в вашей необычайной храбрости, мадемуазель. Но мне нужен ответ. 

Мирэй: 

— Мы воспользовались весьма быстрым морским течением между Америкой и Европой. Вместе с попутным ветром оно значительно сократило время пути. Предвижу ваш следующий вопрос, сир. Это течение совсем недавно было открыто испанцами и англичанами, но они держат это открытие в страшном секрете. 

Король: 

— Как же вам удалось раскрыть этот секрет? 

— Нет такой тайны, сир, о которой не ходило бы сплетен. Капитану английского корабля посчастливилось спасти француженку, чудом пережившую кораблекрушение. Бедняжка не устояла пред обольстительным капитаном. А вблизи одного из островов ей стало дурно, и она упала за борт. Особенность галеона, сир, состоит в том, что его борта наклонены внутрь. Поэтому с палубы не видно, что делается внизу. Карта всё же слегка подмокла, но у меня хорошая память и превосходный штурман, шевалье Жан де Вилье. (Это имя она произносит особенно отчётливо, глядя на секретаря. Тот понимающе кивает и погружает перо в чернильницу. Король замечает это, улыбается.) Вот и всё, сир. 

— Воистину, вы необычное существо, мадемуазель капитан. Мы имели удовольствие беседовать со многими путешественниками, но столь занятные истории слышу впервые — от вас. Воистину, вы навидались чудес. 

Мирэй: 

— Чудес девственной природы, сир. Рукотворное чудо — Версаль — я вижу первый раз. Нет в природе ничего подобного, и мне просто не с чем его сравнить. Хотя... Знаете, сир, вчера я имела счастье прогуливаться по этому изумительному парку. Изумрудная зелень газонов напомнила мне нечто. Барон, прошу вас. 

Пока де Сегюр достаёт какой-то предмет из большого портфеля и освобождает его от упаковки, Мирэй продолжает: 

— Я подумала о том, что скоро осень, и всё это великолепие поблекнет. Всё в этом мире тленно, кроме... (Принимает из рук барона и ставит на стол перед королём какой-то зелёный предмет.) Я оставила было это себе на память о моих приключениях, но подумала о том, сколь приятно будет вам, Ваше Величество, среди унылой зимы созерцать эту вечную зелень из Нового Света, напоминающую об изумрудной зелени ваших садов весной и летом. 

Крупный план: друза тонких зелёных кристаллов на плоской каменной плитке, очень напоминающая кусочек газона. Руки и лицо короля. Он поворачивает подарок, разглядывает его под разными углами, любуется игрой света. 

Король: 

— Необычайно тонкая работа великого мастера. Как к вам попало это сокровище? 

— Имя этого мастера Природа, сир. Я только подклеила снизу бархат, чтобы эту вещь приятно было держать в руках и передвигать по столу, не рискуя повредить поверхность прекрасного творения человеческих рук. 

Король смотрит недоверчиво. 

— Только подклеили бархат. И всё? 

Мирэй старательно изображает смущение. 

— Нууу, не всё. От вас ничего не скроешь, сир. Пришлось нырнуть... право же, совсем не глубоко. Футов на двадцать — двадцать пять. Понимаете, сир, мы загнали испанца на мель, а он почему-то так неудачно развалился. Часть груза провалилась в щель между кораллами. Эта штука была изначально больше, но она сломалась у меня в руках. Примерно половина упала глубже. Те кораллы были ядовитыми, и я побоялась её доставать. Простите меня, сир. 

Изумление на лице короля. 

— Простить?! Вас?! О, Боже, дай мне сил сохранить рассудок! 

Камера, стоп! Снято. 

Богатая карета, запряжённая четвёркой лошадей, движется по живописной дороге.
В карете Мирэй и барон де Сегюр. 

— Вы огорчены, друг мой. Я что-то сделала не так? 

— Не то слово, дорогая, не то слово. Мне даже трудно выразить совами это чувство. Я ошеломлён! Так вести себя на личной аудиенции короля — это невообразимо! 

— Но, видит бог, я старалась изо всех сил и не нарушила ни одного правила этикета и была до предела почтительна. Что не так, Эркюль? Мне уже страшно. Я, дикарка из заморской колонии, и король Франции! Пресвятая Дева, что теперь будет?! Но всё же, что я такого ужасного натворила? 

Шмыгает носом, собираясь расплакаться. 

Барон несколько секунд пристально разглядывает её, как будто видит первый раз в жизни. 

— Мирэй, ну хоть сейчас ответьте мне честно: вы исчадие ада или посланец небес? 

Мирэй, совершенно спокойно: 

— Это зависит только от ситуации, от обстоятельств. Могу быть и просто женщиной. Так что там с королём? 

— С королём? Когда вы вышли из кабинета, Его Величество изволил выразить свой восторг в таких выражениях, каковых я от него ещё ни разу не слышал. Сомневаюсь, что слышал хоть кто ни будь. Вы изумили и восхитили его настолько, что он признал вас самым невообразимым из реально существующих творений божьих! 

Мирэй фыркает: 

— Он не первый. Однако, продолжайте. Это приятно слушать. 

— Вам запрещено покидать пределы моего поместья, пока придворный живописец, коего он пошлёт туда завтра же, не исполнит ваш портрет. Его Величество желает видеть вас в образе нагой морской девы, мечом сражающей врагов среди бушующего моря. 

— Вот это воистину королевское воображение! Я не могу себе представить морскую битву в шторм. Он не влюбился в меня, не дай бог? 

Этот вопрос приводит барона в замешательство. 

— Нннет .В самом деле, странно. 

Задумывается. 

— Мне кажется почему-то, что он восхищён вами и одновременно... поразительно, но одновременно он как будто испуган. Вот уж что не свойственно его натуре. Но почему вы сказали: “Не дай бог”? Это была бы высочайшая честь. 

Мирэй, равнодушно: 

— Значит, я вела себя правильно. Пусть этой чести добиваются другие. Для меня он слишком стар.  

Барон, восхищённо: 

— Вы истинная ведьма! 

— Фея, мой милый, фея. Звучит приятнее, а для вас это именно так, мой Геркулес. 

Камера, стоп! Снято. 

— Робер, ну право же, у меня уже нет сил с вами спорить. Чуть ли не с самого начала съёмок мы возвращаемся к этому эпизоду и не можем найт решение, которое на обоих устроит. 

Обычно невозмутимый, эстонец был в крайней степени раздражения. 

— Может быть выкинуть её к черту? Ну, проходной же эпизод. Сделаем вставку, где барон с Мирэй любуются обеими картинам перед тем, как одну из них отправить королю. И какие-нибудь такие слова, вроде: “Вы меня покинете, но ваш образ останется со мною навсегда”. Или другую возвышенную чушь. 

— Юхан, я был готов согласиться с вами, пока не понял, что везде, где Мирэй голая, она в движении, в динамике. Сцены с художниками — единственная сюжетно мотивированная возможность зрителю любоваться ею неподвижной, хорошо рассмотреть её. А если в кадре будет появляться мольберт и кисть живописца, то зритель почувствует себя соавтором шедевра. 

— Он себя почувствует студентом в учебной студии, на уроке обнажённой натуры. Два студента рисуют натурщицу, а он — третий. И ещё с полдюжины за кадром. Возвышенно, ничего не скажешь. И вообще, какого чёрта барону понадобилось объявлять о приглашении художника в той сцене купания с мальчиками?  Оставить только придворного живописца. Выкинуть это объявление, и останется всё, кроме проблем. 

— И кроме лиц мальчишек, когда она их обнимает. Эту прелесть тоже придётся вырезать. 

— Нет, жааалко. Я прямо сама растаяла от умиления при просмотре. 

Оба режиссёра синхронно подскочили от неожиданности и уставились на Эллу. Увлечённые спором, они не заметили, как она вошла и скромненько устроилась в углу на раскладном стульчике. 

— Простите, что зашла без приглашения. Но у вас такая бурная дискуссия. Обожаю наблюдать умных мужчин в ситуации, которая им кажется безвыходной. 

Элла мило улыбнулась. 

— А у тебя, как обычно, есть решение? 

— Разумеется. Но не пристало начинающей актрисе указывать мастистым мэтрам. 

— Ну, если кто тут есть мастистый, то это ты. 

— Восхищена вашей эрудицией, Юхан Юрьевич. Вам полезно общение со мной. 

(Игра слов: маститый - мастистый. Мастос (греч.) — женская грудь.) 

Они с удовольствием продолжили бы пикировку, но вмешался Жаннэ. 

— Опять какие-то штучки с русскими идиомами? Мне всё равно не понять. Вы можете сказать что-то, по существу, мадемуазель? 

— Попробую намекнуть. Как, по-вашему, мэтры, у пожилой придворной знаменитости с устоявшейся репутацией, и у молодого, пока только мечтающего прославиться, живописца может быть одинаковый стиль? Напомню: наши приключения происходят на фоне рождения рококо. Ну же, думайте! Потрет для королевских покоев, для Версаля! А барон уже догадывается, что умный и расчётливый король не позволит такой необычайной даме попусту болтаться при дворе. Он же непременно использует её таланты. 

Жаннэ поймал идею. Он сейчас подхватил бы на руки эту лукавую красавицу и закружил по комнате, но она же строго предупредила: позвоночник беречь. Дошло и до Саара. Он был выше ростом. 

— Не одна сцена с художниками, а две! 

— Одна, где грозная морская дева с мечом и щитом в руках... 

— А другая, где обольстительная женщина в руках любовника. 

— А любовник на картине— сам барон, и он же — противник морской девы.

— Элла, вы чудо! Но, черт побери, метраж!

— Подумаешь, сэкономите на всяких там проходах и пейзажах с потасовками, зато угодите лучшим половинам залов. Алекс же красив, как Аполлон. 

Элла отскочила, приняла боевую стойку. 

— Эй вы, стоп! Я согласна целоваться с обоими, но по очереди. По очереди я ска... 

Кабинет начальника тайной полиции маркиза д’Эртре.     

Маркиз, Окайя и неброско одетый человек в маске. 

Маркиз: 

— Вынужден признаться, уважаемая мадемуазель Окайя, что, тщательно изучив многочисленные материалы, касающиеся вас и вашей госпожи, капитана Мирэй де Моро, я счёл большую часть описаний ваших подвигов не более, чем вымыслом. Скажем так, досужими фантазиями, на кои столь горазды моряки и путешественники, особенно в те таинственные и доселе мало изученные края по ту сторону океана, откуда вы прибыли. Да, это так. 

—  Но, Ваше сиятельство... 

Маркиз, с усмешкой: 

— Но правила этикета, вы, хотя и выучили назубок, но ещё не научились им следовать. Успокойтесь. Понимаю, что это требует времени и практики. Продолжу, с вашего соизволения. Вот именно: но! Но, после того, что вы нам тут показали, я изменил своё мнение на противоположное. Более того, я восхищён.  

— Благодарю вас, Ваше сиятельство. 

— Не спешите с благодарностью, у вас ещё будет гораздо более веский повод для её выражения. 

— Я вся — внимание, Ваша светлость. 

— Превосходно. У меня к вам предложение: поступить ко мне на службу. 

На лице Окайи отражается секундное замешательство, но она сохраняет бесстрастное выражение лица. Маркиз удовлетворённо кивает. 

— С тем, чтобы обучить некоторых моих людей вашим секретным приёмам, с таким блеском вами продемонстрированным. А потом исполнять некоторые мои чрезвычайные поручения, которые исполнить можете только вы. Я имею в виду исключительно безопасность монарха и противодействие козням врагов королевства. Вы принимаете моё предложение? 

Окайя сохраняет молчание. 

Маркиз: 

— Я жду ответа. 

— Ваше предложение чрезвычайно лестно, Ваше сиятельство, но я уже служу моей госпоже. 

— Мне хорошо известно о вашей взаимной привязанности, и я не намерен разлучать вас, по крайней мере надолго. Мне известно также, что на следующей личной аудиенции Его Величество сделает совершенно аналогичное предложение вашей госпоже. Как вы понимаете, монаршую милость не отвергают. А вместе вы будете... хм... эффективнее. Как и было у вас до сих пор. 

— Вы можете мне приказать, Ваша светлость. 

— Я не настолько глуп. Итак, мадемуазель? 

— Если Мирэй... моя госпожа примет предложение Его Величества, я соглашусь на ваше. Но только при этом условии. Только так. 

Маркиз, с нотой удивления и уважения в голосе: 

— А вы даже более сильная натура, чем я предполагал. Прекрасно. Будем пока считать, что мы заключили устное соглашение. Я буду просить Его Величество об особой милости для вас. А пока... Тень! 

Человек в маске кладёт на стол перед Окайей лист бумаги и какой-то предмет. 

Окайя: 

— Что это? 

Маркиз: 

— Это патент на чин комиссара тайной полиции Его Величества. Он будет скреплён печатью и вступит в силу в тот момент, когда я получу ваше окончательное согласие. А это — золотой жетон, свидетельство ваших особых полномочий. Вы заберёте его прямо сейчас и сможете воспользоваться им в случае крайней необходимости. 

— Ещё раз благодарю вас, ваше сиятельство. 

— Я же сказал вам: это далеко не всё. Но остальное... (Выразительный взгляд на лежащий на столе документ.) Тень, проводи госпожу комиссара. 

Камера, стоп! Снято. 

 (Продолжение следует.)

                                            * * *