Кабинет короля в Версале.
Король, секретарь, Гранд мэтр де л'отель (герольдмейстер) Филипп де Монт, граф Даран, его помощник. 

Граф с почтительным поклоном кладёт на стол перед королём большую папку, раскрывает её. 

— Согласно вашему повелению, сир, нами подготовлены эскизы двух новых гербов. Извольте оценить их и высказать свои замечания, дабы мы могли внести поправки для утверждения на геральдической коллегии. 

Король внимательно рассматривает рисунки. Обращает внимание на вторую папку в руках помощника. 

— А там у вас, что? 

Граф: 

— Блазоны к обоим гербам, сир, они так же ожидают вашего рассмотрения и внесения поправок. Лоран, откройте их для Его величества. 

Помощник открывает перед королём вторую папку. 

Король: 

— Выглядят оба весьма недурно. Давайте уточним детали, граф. Начнём... вот с этого. 

— Извольте, сир. Итак: 

“На золотом поле, символизирующем богатство, щедрость и заслуги перед короной, изображён фрегат, как символ мастерства в морских боях. Ветры надувают паруса фрегата, что олицетворяет неустанный порыв к новым победам и открытиям. 

У основания герба, в окружении морских волн, изображён щит с тремя лилиями, оплетенный золотой цепью, символизирующий её преданность королю и дары королевской казне. 

Над фрегатом, словно защищая его и всю символику, располагается фигура ангела, держащего меч в одной руке и щит с изображением ликов святых, в память о  победе над силами зла и верности Богу и королю. 

Девиз под гербом на ленте: "Победы в море, верность в сердце, слава в веках", 

Король: 

— Превосходно, граф, просто превосходно. Не вижу смысла что-либо исправлять. Смотрим второй. 

Граф: 

— Позвольте. сир. Вы накрыли его этим листом. 

“На синем фоне, символизирующем морскую бездну, изображена нагая женская фигура. Она увита водорослями, символизирующими причастность к морскому миру и особую связь с ним. 

В руках эта фигура держит трезубец, символизирующий власть над морем и владение морскими тайнами, и кинжал — символ храбрости. 

Над фигурой изображена корона, указывающая на её высокий статус и дарованный титул. 

Девиз под гербом на ленте: "Сквозь мрак глубин к свету побед". 

Король: 

— И здесь нет надобности в поправках. Вы идеально исполняете свою должность, граф. Мы утверждаем ваши эскизы и уверены, что всё будет готово к назначенному сроку. 

Король окунает перо в чернильницу и выводит свою подпись на каждом из четырёх листов. 

Камера, стоп! Снято. 

 ---

Небольшой зал в доме барона Эркюля де Сегюра, превращённый в мастерскую живописца. 

Барон, Мирэй, Окайя, Доменик, придворный живописец Шарль де Лафосс — пожилой, солидный, изысканно одетый. 

Лафосс: 

— Этот эскиз, господа, написан мною по велению короля в точном соответствии с предложенной им композицией, изменить которую я не вправе. 

Открывает эскиз, который все присутствующие пристально разглядывают. 

— Это, по сути, схематический набросок аллегорической картины, на которой Франция — в лице госпожи капитана де Моро — побеждает Испанию на палубе испанского корабля в бушующем море. Она поражает противника длинным мечом. На палубе валяются трупы убитых испанцев. В море виден тонущий испанский галеон. Молния озаряет покрытое тучами небо. 

Мирэй: 

— Даже набросок весьма впечатляет, месье. Но у меня есть пара замечаний. 

Лафосс: 

— Извольте, мадемуазель капитан. Ваши замечания будут обязательно учтены. Кто лучше вас знаком с предметом? 

Мирэй: 

— Начну с погоды. Понимаете, месье, морские сражения в шторм попросту невозможны. Пушечная пальба бессмысленна из-за бешеной качки. Ядра и картечь полетят куда угодно, только не в цель. А освобождённые от креплений пушки будут кататься по палубе и попросту разнесут в щепки свой же корабль. Абордаж тоже невозможен. При сближении погибнут оба корабля от мощного столкновения. Это будет не бой, а самоубийство.  

Далее: от длинного меча на море мало толку. Там, на палубе, а тем более — во внутренних помещениях — им попросту негде размахнуться. Обязательно зацепишься за что ни будь или поразишь в толпе кого-то из своих. Моряки сражаются короткими саблями, топорами и кинжалами. 

Лафосс вздыхает: 

— Я уже слышал в точности то же самое от других моряков, но увы, Его Величество отказался принять это во внимание. Такова его воля. Тем более, что он заказал картину аллегорическую, а аллегория предполагает отступление от реальности. В том числе, простите, мадемуазель, король повелел изобразить вас совершенно нагой. Я не смею противиться монаршей воле. 

Мирэй, барон и Окайя хохочут. 

Лафосс в недоумении. 

Мирэй: 

— Ох, месье, простите. Вот это уже ничуть не аллегория. Знаете, как прозвали меня испанцы? Голой морской ведьмой! 

Окайя: 

— Право же, не знаю, что более пугало этих суеверных ханжей, когда она оказывалась у них на палубе: её сабля или её тело. Сами за борт сигали, не дожидаясь удара. Ой, не могу, как вспомню! 

Мирэй: 

— Ладно, аллегория, так аллегория. Не буду спорить насчёт композиции по идее самого короля. Тем более, что не так уж много людей смыслят в морском деле. А с вашим мастерством, месье, это будет смотреться великолепно. 

Задумывается. 

— Тогда позвольте и мне добавить идею, дабы усилить впечатление от вашего будущего шедевра. 

Лафосс: 

— Я весь — внимание, капитан. 

Мирэй: 

— Пусть испанцы будут в кирасах и шлемах. Такой получится контраст между ними и сразившей их голой, беззащитной девчонкой. Сила духа Франции против их доспехов. 

: Лафосс 

— Великолепно! Принимаю. 

Барон: 

— Позвольте и мне. Раз уж мы не можем обойтись без длинного меча, то пусть это будет безжалостный фламберг.  (усмехается) Его волнистое лезвие будет гармонировать с морскими волнами. 

Лафосс: 

— Кажется, я представляю себе это оружие. Да, это должно выглядеть впечатляюще. Но, где его сейчас найти? 

Барон: 

— У меня есть такие в коллекции. Доменик, принеси двуручный и бастард. 

Доменик уходит и возвращается с двумя мечами с волнистыми лезвиями. Художник осматривает их. 

— Страшны, ничего не скажешь. Но слишком тяжёлые для женской руки. Тем более, позировать с таким... Но получилось бы весьма впечатляюще. Заказать бы столяру такой же, но деревянный. 

Мирэй: 

— Вы правы, месье. Не для всякой женской руки. 

Берёт одной рукой более тяжёлый и длинный двуручный меч и, выйдя на середину комнаты, без заметного напряжения выполняет несколько фехтовальных движений. 

Перехватывает рукоять двуручным хватом. 

— Так легче, но я не умею. Да и места мало. Но мне придётся позировать, а не драться. Попробую. 

Переходит на одноручный хват, замахивается, как для рубящего удара и застывает неподвижно. Постепенно на её лице отражается напряжение, рука с мечом начинает опускаться. 

— Уффф! Со шпагой или саблей было бы полегче. Но я приняла очень неудобную позу. С бастардом или двумя руками с четверть часа продержалась бы. 

Лафосс: с восхищением: 

— Вы истинная амазонка, мадемуазель! Не всякий мужчина способен на такое. Но с деревянным мечом вам будет несравненно легче. 

Мирэй: 

— Не будет. Простите, было бы, если бы я была одетой. Тогда бы всё равно, хоть с картонным. Но вы изобразите меня голой, и фальшь сразу станет заметной. Наша героическая аллегория превратится в глупую детскую сказочку. Сражений с изящными позами и милыми улыбочками не бывает. Бой — это всегда — всегда, месье, это крайне тяжелое дело, это кровь, пот, до предела напряжённые мускулы и перекошенные рожи, простите за грубость. Победа в бою тем и ценна, что сила честно одолевает силу. Доспехи, одежда это отчасти скрывают, но тело — открывает. Я поняла замысел короля и восхищена его мудростью. Да, я буду позировать вам голой вот с этим двуручным фламбергом. Я знаю, не в обиду вам, мастер, что живописцы часто льстят и лгут в своих творениях. Но вы изобразите правду. 

Барон: 

— Довольны ли вы, месье Лафосс, приёмом в моём доме? Я велел слугам исполнять все ваши пожелания. Подходит ли этот зал, что отведён вам под студию? Если вас что-то не устраивает, покажу вам другой. 

Лафосс:  

— О, благодарю вас, барон. Всё превосходно. Как видите, мои подмастерья уже все приготовили для работы. 

Мирэй: 

— В таком случае не будем зря тратить время. Доменик, принеси лёгкую рапиру. А я пока разденусь, и мы с вами, мастер, займемся выбором позы морской девы. Начнём с того, что вы увидите, как по-разному отзывается тело на лёгкое и тяжёлое оружие в руках. 

Лафосс, задумчиво: 

— Да-да, разумеется. Но, знаете, мадемуазель де Моро, мне после этого разговора придётся отступить от первоначального замысла. Следуя вашей идее, у морской девы должен быть достойный противник. Жалкая пародия на испанца, которую я предполагал изобразить, обесценит победу. Придётся искать могучего натурщика. 

Возвращается Доменик с рапирой в руке. 

Окайя: 

— Никого искать не надо. Вот этот парень будет в самый раз. Гордись, красавец, тебя повесят в самом Версале перед королём. 

Камера, стоп! Снято. 

Видеоряд: Лафосс, Мирэй, Доменик работают в студии. Застывшие фигуры атакующей Девы, сражённого испанца, вдохновенное лицо живописца, фигуры на холсте. 

Камера, стоп! Снято. 

   ---

Зеркальный зал Версаля.
На специально устроенном возвышении — королевский трон, стол, несколько кресел. Зал заполнен разодетыми в пышные наряды придворными. На троне восседает король. В креслах у стола расположились герольдмейстер, морской министр, другие важные вельможи. Камера выделяет в толпе Мирэй и Окайю. Удивлённые взгляды придворных, усмешки, перешёптывания. 

Дама, обращаясь к кавалеру: 

— Что за дикарки, граф? Одна из них вообще туземка. Какой-то дурацкий маскарад. 

Кавалер: 

— Где? Ах, эти! Погодите, дорогая, погодите... Где-то я их уже видел. Кажется на балу у барона де Сегюра. Да, точно, именно там. 

Дама: 

— Так кто же они? 

Кавалер: 

— Если мне не изменяет память, барон представил их как дочь погибшего в бою с испанцами капитана Жана де Моро — Мирэй, и её подругу. Странное имя, туземное. Окайя, кажется. Да, она туземка. 

Дама пожимает плечами. 

— Странная причуда короля. Однако же, посмотрим. 

Звучит торжественная музыка. Придворные выстраиваются для торжественной церемонии. Мирэй и Окайя оказываются в первом ряду, близко к трону, среди знатнейших вельмож. Снова удивлённые и возмущённые взгляды и шёпоты. Мирэй и Окайя совершенно невозмутимы. 

Крупный план: король и вельможи. Вопрошающий взгляд герольдмейстера, король утвердительно кивает. 

— Начинайте, граф. 

Граф Даран: 

— Мадам и месье! Внимание. Сегодня среди нас присутствует дама, удостоенная особой милости Его величества короля Франции Людовика Четырнадцатого. Исполняя волю его величества, объявляю о её заслугах пред страной и короной, равных которым не было со времён святой Жанны д’Арк.    
   Дочь коменданта города и форта Кайена в нашей колонии в Новом Свете капитана Жана де Моро, она, после гибели её отца и капитана находившегося там французского фрегата в бою с вероломно напавшими испанцами, проявив необычайную отвагу и воинское умение, организовала отпор врагу и руководила сражением до тех пор, пока испанцы — все до единого — были перебиты, а их корабль, тридцатипушечный фрегат, был захвачен. Собрав из оставшихся в живых моряков, жителей города и освобождённых ею заключённых кайенской тюрьмы новый экипаж, она на означенном фрегате достигла острова Тортуга, где получила каперское свидетельство и стала беспощадно преследовать на море и на суше врагов Франции: испанцев и англичан. Утопив множество испанских и английских кораблей, она доставила во Францию воистину бесценные сокровища, обогатившие государственную казну. Но мало того. Вступив в сражение сразу с двумя вражескими кораблями, она одержала решительную победу и тем самым спасла жизнь французских моряков и жизнь королевского инспектора заморских владений, барона Эркюля де Сегюра.   
  Добытые ею в морских боях секретные карты и документы сами по себе представляют огромную ценность для флота Франции. За перечисленные и множество других, ныне не подлежащих оглашению, заслуг, Его Величество король Франции Людовик Четырнадцатый жалует капитана Мирэй де Моро титулом маркизы и чином адмирала Королевского флота, и повелевает отныне именовать её Мирэй де Моро маркиза де Ожернон, адмирал флота Франции. 

Торжественная музыка.
Мирэй принимает из рук короля грамоты и регалии. Резкие перемены на физиономиях придворных.
Теперь на них восхищённое почтение и наиполнейший восторг. 

Камера, стоп! Снято. 
    ---

 
           "Художник и модель" А. Головин.

   Гостиная в доме барона де Сегюра. 

Барон Эркюль де Сегюр, Мирэй, Окайя, Доменик, барон Шарль де Вержи, его любовница Жаннет, молодой художник Жорж Дюбуа. 

Эркюль: 

— Как вы чувствуете себя, друзья мои, в обществе столь титулованных особ? 

Мирэй: 

— Спросите лучше, как чувствуют себя сами особы, ставшие столь титулованными? Вот ты, как себя чувствуешь, баронесса Окайя де Мар? 

Окайя: 

— Да уж не хуже, чем ты, маркиза де Ожернон, амираль де Франс. 

Покатывается со смеху. 

— Ой не могу! Как вспомню рожи этих надутых персон, когда граф Даран объявил о королевской милости. Твоё возвышение они ещё кое-как стерпели, тем более что слухи уже ходили по Версалю, а о наших проделках в Карибском море было известно и раньше. Но возведение меня в дворянство, да ещё и титулом баронессы — это в их напудренных головах никак не помещалось. Как они только не лопнули с натуги, когда поздравляли нас после церемонии? Ха-ха-ха! 

Мирэй: 

— Тогда ароматы Версаля удвоились бы. 

Де Вержи: 

— Я имел удовольствие наблюдать впечатление, которое произвёл на публику ваш портрет, ваше сиятельство, на котором вы в образе Морской Девы сражаетесь с испанцами. Особенно на иностранных послов. 

Мирэй: 

— Оставьте все эти церемонии для светских раутов, Шарль. Мы стали с вами и Жаннет добрыми друзьями. Ими и останемся. Париж — законодатель мод. Теперь во всей Европе станут изображать их адмиралов голыми. Представляю, насколько испанцы отстанут от моды! 

 Все хохочут. 

Эркюль: 

— Жорж, а вы видели эту картину? 

Дюбуа: 

— О да, весь Париж только и говорит об этом творении мэтра Лафосса. Великолепное полотно! Вряд ли мне удастся превзойти его. 

Эркюль: 

— А вам и не следует даже пытаться. Мне не нужна помпезная картина для дворца. Другое, совсем другое. Противоположное творению Лафосса. 

Дюбуа. 

— Чего же вы хотите, барон? 

Эркюль: 

— Попробую объяснить. Мне кое-что известно о далеко идущих планах Его величества относительно этих отважных дам. Слово “далеко” я употребил не случайно. (вздыхает) Да и моя служба не позволит мне долго оставаться на месте. А я хочу, чтобы моя Мирэй всегда была со мной. Хотя бы на живописном полотне. Я не хочу видеть злобную, холодную Морскую Деву. Пусть ею любуется король. Я хочу мою живую, горячую, нежную, страстную Мирэй. Я знаком с вашими работами, Жорж, и потому пригласил именно вас. Лафосс велик, но уже стар. А ваш талант молод. Вы способны сотворить то, чего я хочу. 

Мирэй: 

— Чего мы хотим, дорогой мастер. Вы изобразите меня так, как сказал барон. И нас обоих вместе: так мы желаем оба. Никаких античных богов и богинь, никакой патетики. Просто пару любовников: смелых, красивых и страстных. Не сомневайтесь, ваш труд будет достойно вознаграждён. 

Дюбуа некоторое время пребывает в задумчивости, пристально вглядываясь в своих заказчиков. 

— Необычная задача, но тем она интереснее. Я, пожалуй, сумею её решить. Но, если пара любовников... Барон, вы согласитесь позировать нагим? 

Эркюль: 

— Ну, разумеется!  Это ещё будет неплохой забавой. 

Жаннет: 

— Занятно было бы на это посмотреть. Пожалуй, самое трудное в решении этой, как вы сказали, задачи, мэтр, выпадет на долю ваших заказчиков. 

Дюбуа: 

— Это ещё почему, мадемуазель? 

Жаннет: 

— А вы представьте, каково им будет оставаться неподвижными? Я уже хочу это видеть! 

Все хохочут. 

Камера, стоп! Снято! 

 ---

— Ну, как, глубокоуважаемые мэтры, моя идея сработала? Получилась забавная сценка с выбором позы любовников для картины. Это после всех этих занудных версальских церемоний. Уверена, что зрителям понравится, как вы позволили им рассмотреть нас с Анатолем во всех подробностях: не упустив ни одной моей детали.  

Элла хихикнула 

— Да уж, странности наших нравов. Мне приходится показывать всё, а вот Анатолю — нельзя. При том, что у него тоже всё такое красивое. Вот прямо как у меня. Как нам ещё далеко до настоящего равноправия! Жаннэ усмехнулся. 

— Да уж, феминисткам есть ещё за что бороться. Вот погоди, они ещё добьются, чтобы женщины на экране были только одетыми. Они уже выступают против того, что называют коммерциализацией женского тела. 

— Жуть! Диктатура коров и скелетов. Но вот именно меня вы этим не напугаете. Я уже думала об этом.  Наши всегда отстают. Когда вы тут, на Западе, всех женщин в кино оденете, у нас, в Союзе, их только начнут раздевать. А Юхан уже точно знает, кого именно. Все главные роли достанутся мне. В крайнем случае вернусь в медицину. Но вероятность такого исхода, как вы, французы, говорите, есть контитэ неглижабль — величина пренебрежимо малая. 

Саар перебрал несколько лежавших на столе больших цветных фотографий. Хмыкнул. 

— Как это у тебя получается, что ты всегда права? Я был уверен, что, включив Ирэн в этот эпизод, мы его только испортим. А получилось эффектно, ничего не скажешь. Как ты додумалась? 

— А тут и додумываться нечего. Вспомни эпизод с судом Париса. Контраст нас с Катрин и Ирэн. Две очень смуглые, подтянутые, суровые дикарки и белоснежно-розовая, нежная, мягкая, пухленькая дама рафинэ. Такая вся скромная, притворно стыдливая и сладко бесстыжая. Хоть бери её под стеклянный колпак — в Палату мер и весов — как эталон светской дамы Галантного века.   И вот в этой сцене с выбором поз для картины: какой фон она тут для меня создала! Рядом с её нежным розовым телом в объятиях такого же белого барона я смотрюсь как фантастическая любовница из другого мира. А это же так и есть, понимаете? Мирэй же персонаж изначально фантастический. А Жаннет с бароном... с обоими баронами смотрится совершенно органично. Это их мир. Короля играет свита, а она сыграла меня в их мире. Не подыграла мне, а очень артистично сыграла: и в Суде Париса, и в этом эпизоде с картиной. Теперь и вы, киношники, непременно обратите на неё внимание. Исторических фильмов снимают много, а она, она как будто выскочила прямо из восемнадцатого века. Готовенькая — на любую роль из этой эпохи! 

Жаннэ откатился в своём кресле от рабочего стола и уставился на Эллу, прищурившись за круглыми стёклами очков. 

— И ты уговорила нас на эту сцену из чистого эгоизма, чтоб Ирэн тебе сделала фон, а ты на нём сверкала? Контраст тебе создала, так? 

— Ну да, именно так. Вы же оба только что сказали, что сцена вышла прямо ударная. Что не опять не слава богу, мэтр? Чем вам Ирэн не угодила? Талантливая же баба! 

Режиссёры переглянулись. 

— Это опять твой фирменный эгоизм, эгоизм а-ла Файна. Ты только для себя старалась, исключительно. Нет, я понимаю, это чтоб тебе ещё и с её помощью стать кинозвездой. Ага... Юхан, ты собирался составить список, кого она уже успела облагодетельствовать из своих чисто эгоистических побуждений? Не составил? Я и так перечислю. Мари, Поль, Катрин, тот водолаз, кто-то ещё... А, тот доктор-неумеха... И вот теперь эта Ирэн. Я брал её на один маленький эпизод — тот самый суд, только из-за фактуры. Что правда, то правда, редкая она у неё. Посверкать своей нежной пухленькой белизной рядом с вами, дикарками. И всё. Но ты же ей роль создала! Обыкновенной стриптизёрше. У портного... ладно, это было по сценарию. Там всего-то десяток слов. Но она же там такую ревнивицу показала. Это ты её натаскала. Эпизод на почтовой станции. Ты его переделала. Жаннет там вообще не было. Ты нас уговорила на это её сексуальное просвещение. Кстати, стоит самому попробовать. Но она же так этот разговор сыграла, так на тебя смотрела, что... даже на репетиции. Просто стриптизёрша из Канады. Надо же, так сыграть! 

Жаннэ выдохся, замолчал. 

Саар взял со стола фотографию, добавил ещё две и веером, как игральные карты, показал коллеге. 

— Изумительный контраст. Хоть и в самом деле заказать такую картину. Только кто сейчас напишет в таком стиле? Вымерли мастера, одни мазилы с “измами” остались. 

— Так оно и есть. - грустно согласился Жаннэ. — Ладно, Юхан, теперь нам с тобой переделывать план монтажа. Добавила нам проблем, эгоистка, чтоб ты была здорова. Ладно, пора отдохнуть. До завтра, коллеги. 

Эмма, ассистентка режиссёра Саара, резко изменила траекторию и плюхнулась на стул рядом с Эллой, неторопливо потягивавшей через пластиковую соломинку любимый напиток. В Париже с ананасовым соком проблем не было. 

— Уффф, ну и денёк! Представляешь, с утра первый раз присела. Думала у нас только всё через это самое, а на Западе сплошной порядок. А ни фига! У французов точно такой же бардак. Теперь часа три будем дурака валять пока всё наладят. Хоть отдохну. 

Эмма открыла баночку Кока-колы, выпила всю и принялась за эклер. 

— Смотри, растолстеешь. 

— Ну, уж не так, как эта стриптизёрша. Бррр... Как она только там выступает? Не пойму, чего ты так нянчишься с ней. Таких на плас Пигаль по две на квадратный метр. Стоило из Канады тащить. 

— Не таких. В своём амплуа она талантливая артистка, актриса. А такое тело, как у неё, в наше время — редкость. 

Эмма поперхнулась пирожным. 

— Эллка, ну ты даёшь. Актриса, амплуа! Голыми сиськами перед мужиками трясти и задницей вилять. Амплуа. Скажешь то же. Проститутки, только на подиуме. 

Она заметила, как изменился взгляд собеседницы и замолкла. 

— А я что тут делаю? То же самое, нет? 

— Элл, ну ты сравнила. Ты... вот ты актриса! Твоя Мирэй — это образ, это героиня! Вот увидишь, выйдет фильм на экраны, тебя на руках будут носить. 

Элла усмехнулась. 

— Может и будут. Но я же тоже голыми сиськами трясу и задом виляю. 

— Сравнила! Ну, во-первых, ты только примерно четверть твоего экранного времени голая, даже меньше, и то не всегда — совсем. А во-вторых, это у тебя не главное. Даже, где ты голая, это так, деталь. Характер, действие, образ — вот что у тебя!  

Элла рассмеялась. 

— Не подлизывайся к приме. Так вот, эта Ирэн, которую зачем-то притащили из Канады. Знаешь, что она делает там, в своей “Метрессе” в Канаде? 

— Исполняет стриптиз. Такое амплуа, сама сказала. 

Эмма презрительно фыркнула. 

— У неё там целое своё представление на сцене. Она играет, угадай — кого? Не угадаешь. Даму Галантного века! Эту даму, в таком вот пышном платье, при корсете, кружевах и юбках, соблазняет кавалер — в костюме того же времени. Он её раздевает, она — его. Она вся такая благородная, скромная, стыдливая, жеманная. Всё время оглядывается на зрителей. 

— Ах, Антуан, как можно, мы же здесь не одни. 

Оба от страсти неуклюжие, путаются во всех этих немыслимых лентах, шнурках, застёжках. Но она с его костюмом управляется быстрее. Он суетится, задирает ей юбки. В общем, разыгрывается такой забавный скетч с раздеванием. В конце концов ему удаётся полностью её раздеть. Она стыдится-жеманнится, руками прикрывается. Беленькая, пухленькая, лакомая. Прелесть.  

И тут — резкий переход. Понимаешь, при её полноте она поразительно гибкая и сильная. Скетч резко сменяется акробатическим номером, большим акробатическим этюдом. Такой может исполнить только хорошая гимнастка или балерина, и произведёт на публику большое впечатление, но, когда это проделывает такая дама — ух, вот это зрители в экстазе! 

— Можно подумать, ты сама видела. 

— Видела. Она мне показала. Эмма, это было просто замечательно. Она там примадонна, в их кабаре. Или в ночном клубе, не знаю, как там это точно называется. Она сама свои номера придумывает. Есть у неё еще такой же, но с монашкой и попом, только там наоборот — монашка соблазняет попа. И ещё что-то. Она редкий талант. А талантам надо помогать. 

— Ну, стриптизёрша с выкрутасами. Всё равно она эта самая... б. 

— Однако, у тебя и взгляды. Откуда только? Пойми, давно прошли времена, когда балерин, артисток, натурщиц считали проститутками. И стриптизёрша в наше время — нормальная, вполне приличная профессия. Иногда студентки просто подрабатывают, или какие-нибудь секретарши, если подходящая внешность и смелости хватает. Она, кстати, замужем. И двое детей у них. 

Эмма оживилась, вспомнила прочитанное. 

— Вот-вот, именно. Читала недавно в “Огоньке”, кто-то из наших международников, как он разговаривал со стриптизёршей. Муж безработный, детей кормить надо. Вот, как он там писал, примерно: “Несчастный, жалкий, униженный муж сидит дома с детьми, пока их мать оголяется и извивается в бесстыдном танце на потеху похотливым толстосумам”. 

Элла расхохоталась во весь голос. 

— Зорин, точно. Его стиль. Ой, не могу, насмешила. Ладно, чёрт с ним. Как ты думаешь, чем занимается её муж? Ирэн я имею в виду. 

— С детьми дома сидит, сказано же. 

— Эмма, ты прелесть. Ну, подумай. 

— Да откуда мне знать? По мелочи ворует, может быть. Или наркотики продаёт. А что? 

— Он преподаёт аэродинамику в университете в Монреале. 

Эмме понадобилось некоторое время на восстановление мыслительных способностей. Она даже не заметила, что допила сок из Эллиного стакана. 

— Ох, ни фига себе. Правда? 

— Тебе побожиться, как члену... пардон, другому органу партии? 

— Не надо. А он знает хоть, чем она там занимается? 

— И даже приходит на её выступления, когда она показывает что-то новое. Кое-что они вместе изобретают для её номеров.  Ладно, я пошла. У нас с Евой урок у Жозефа. Драка дубинками и оглоблями. Нам же в лесу с разбойниками сражаться. Хочешь посмотреть? 

Эмма не ответила. Оставив её в глубочайшей задумчивости, Элла направилась в тренировочный зал. 

    ---

Кабинет шефа тайной полиции маркиза д’Эртре. 

Маркиз, Тень, Мирэй и Окайя. 

Маркиз: 

— Теперь вы понимаете, почему я пытался уговорить короля обставить это всё приватно. Увы, Его величество отверг все мои аргументы.  Ладно, ваши морские дела. Сэр Френсис Дрейк тоже в своё время изрядно обогатил британскую казну, за что был возведён в рыцарское достоинство. Это не помешал ему дожить до довольно солидного возраста и умереть не от испанского кинжала или яда, а от вполне естественных причин. Но то, что вы натворили в поместье барона де Сегюра, затронуло несколько весьма влиятельных аристократических семей. Вы нажили себе очень опасных врагов и таким образом оказались под двойной угрозой. Поэтому, самое лучшее для вас обеих — исчезнуть из Франции. На время, пока утихнут страсти. 

Мирэй:  

— Вернуться в Новый Свет? Но я распустила экипаж, собрать новый и обучить его так, как надо, потребует много времени, а судя по вашим словам, маркиз, у нас его нет. 

Маркиз, с выражением крайней досады: 

— А после этой церемонии, говорил же я королю, чёрт побери, суеверия моряков больше не послужат вам защитой. На вас попросту устроят охоту. 

Мирэй: 

— А куда нам деваться на суше? На западе — Испания. Вот уж, где нас ждут! А на востоке и севере тоже разгорается война. Но там о нас ничего не знают, а если даже знают, то... (задумывается) то им-то мы никак не навредили. Они даже, особенно голландцы, рады будут принять тех, кто крепко насолил их врагам, испанцам. Женщины вне войны. Двум знатным, богатым француженкам, ради развлечения путешествующим по воюющей Европе, будут открыты все двери и все объятия. 

Окайя: 

— И все тайны, что скрываются за этими дверями и открываются в объятиях. Мы правильно вас поняли, маркиз? 

Маркиз: 

— Восхищён вашей прозорливостью, баронесса де Мар. 

Мирэй: 

— Вы даже не спрашиваете нашего согласия? 

Маркиз, изображая крайнее удивление: 

— А зачем? Это же ваш план. Неужели не с этим вы ко мне пришли? 

Все смеются. 

Маркиз: 

 Тень, разверни карту. 

Тень раскладывает на столе географическую карту Европы и чертёжные принадлежности. 

Маркиз: 

— Вот примерный план вашего путешествия. 

Камера, стоп! Снято. 

           ---

— Вот теперь можно отметить: посетила знаменитую Гранд Опера. Сбылась ещё одна мечта нанайца. Ура, ура, ура. Есть повод хвастаться всю жизнь. 

— Не слышу восторга. Неужели французский балет настолько хуже русского? 

— Да ничуть не хуже. Та же классическая тягомотина. Особенно этот “Дон Кихот”. 

Катрин удивилась совершенно искренне. 

— Ты не любишь классическое искусство? У тебя же музыкальное образование. 

— Вот именно. Ещё в музыкальной школе объелась классикой, причём, самой занудной. От всех этих этюдов Черни, гавотов и сарабанд только что в депрессию не впала. Благо, были ещё очень другие занятия, выжила. Потом уже, в седьмом - восьмом классе, когда программа изменилась, стала понимать. Нет, классическую музыку я очень даже люблю, но в умеренных дозах и в очень хорошем исполнении. Вот здесь было именно такое. 

— Так чего ты куксишься? 

— Сама не знаю. Этот балет. 

— Кажется, я её понимаю. - вступилась за подругу Ева. — Балет, это же зрелище. Это, конечно, и для ушей, но прежде всего — для глаз. Опера, она тоже, но там самое главное — звук. Декорации, костюмы — это так, гарнир к главным блюдам: оркестру и голосам. Оперу можно и в записи слушать. И с закрытыми глазами. Не много потеряешь. А балет — смотреть. А на что тут смотреть? На пёстрые тряпки? Под ними ни балерин, ни танцовщиков не видно. Да и сюжет: ни страстей, ни интриги. Вечер испанских танцев. Скууучно. 

— Элла, и ты так думаешь? 

— Точно так, Катрин. Спасибо, Ева, теперь смогу объяснить. Вот как я понимаю балет: это музыка тела. Если опера — это музыка оркестра и человеческого голоса, то балет — это музыка оркестра и человеческого тела. Отчасти — пантомима. Оперную арию можно слушать без аккомпанемента, а-капелла. Останется музыка человеческого голоса. Так вот, балет, по-моему, можно смотреть без музыки. Останется музыка тела, передающая движения души. Я имею в виду современный балет, а не... то, что мы видели. Такое вполне могло быть и при нашем короле - солнце. Дорого-богато.  

— Поэтому ты и сидела с закрытыми глазами? 

— Что, правда? Надо же. Музыка очаровательная. 

Эмма, до сих пор молча слушавшая, решилась, наконец, задать убийственный вопрос. 

— Так, по-твоему, для твоей “музыки человеческого тела” балерины должны быть голыми? 

Элла уже успела просчитать ситуацию, ответила моментально. 

— Не только балерины, но и танцовщики. В балете танцуют и мужчины. Ты вспомни фотографии великих танцовщиков: Нуреева, скажем, или Барышникова. Чаще всего они там в “Спартаке” или в чём-то подобном. Не дон Кихоты и Щелкунчики. В сражении, в прыжке! В момент максимального напряжения, а не грациозлиной расслабухи. 

— Погоди, ты же говорила то же самое в том эпизоде с художником. Объясняла, для чего тебе тяжёлый меч. 

— Умница! Допёрла, наконец. 

— Спасибо за комплимент. Получается, что классический балет устарел? Сбросить его с корабля революции? 

— Зачем сбрасывать. Есть истинные любители этого формального искусства. Мне, вот, современная, миль пардон, живопись не нравится, а от старых мастеров я в восторге. Пусть цветут сто цветов, как говорит товарищ Мао. 

— А современные выкрутасы нравятся, значит? 

— Я мало видела, понравилось не всё. Но это не выкрутасы. Новые движения, новые взаимодействия партнёров, новые костюмы — минимальные, без всех этих воздушно-накрахмаленных. И без пышных декораций, только внимание отвлекающих. Другая форма красоты. Как бы это тебе сказать? 

— Энергетическая. - подсказала Ева. 

— Вот, оно самое! Хотя не люблю, когда поминают энергию всуе. Но именно так.  

— А одежда балерин, стало быть изолятор для этой самой энергии? По-твоему, они голыми должны выступать, согласно самому современному прогрессу в балете?  Ну, да, ты же идейная нудистка. 

Элла вздохнула так тяжко и безнадёжно, что подруги расхохотались. 

 Дорогая Эммочка, если бы ты только знала, насколько ты права. Только это не самый современный прогресс. Ему уже лет сто. 

— Прима изволит шутить? 

— Да ни капельки. Можно начать отсчёт с Мата Хари. Но её танцы были скорее стриптизом с индонезийским колоритом. Так или иначе, она танцевала голой, в то время, когда канкан с задиранием пышных юбок был верхом неприличия. Потом уже настоящий прорыв: гениальная Айседора Дункан. Её изобретение — свободный танец под музыку классиков: Бетховенв, Чайковского, Шуберта, Глюка. При том она танцевала босиком, в почти прозрачных туниках и хитонах. А когда в двадцать первом году Луначарский пригласил её в Москву, она полностью отбросила буржуазные предрассудки и танцевала под музыку революции. В совсем прозрачных коротеньких туниках. А иногда только в красном шарфе на шее. Тогда революционеры были смелее нынешних идеолухов. 

Несколько секунд молчания. Эмма искала контраргументы.  

— Что-то я про неё такого не читала. Мало ли какие слухи крутились вокруг знаменитостей. 

— А ты, вообще, много о ней читала? Есть воспоминания современников. Сохранились, правда, всего несколько, фотографий. Часть признали подделкой, но есть и заведомо подлинные, где она танцует обнаженной с одной из своих учениц, одетой в прозрачный хитон. 

Эмма и не думала сдаваться. 

— Вот я и говорю, модерновые выкрутасы и секс. Но ты же несла такое про классический балет. Что там балерины и даже танцоры должны быть голыми. Чтобы передавать эту твою энергию. 

— Не мою, а свою. О, как ты, кстати, напомнила! Ещё почти век назад. Князь Юсупов! 

— Это который Распутина убил? 

— Нет, не Феликс. Другой. Николай Борисович Юсупов. Конец восемнадцатого — начало девятнадцатого века. Талантливый дипломат и большой знаток искусств. Это он приобретал картины и скульптуры для “Эрмитажа” Екатерины Второй. И много чего ещё сделал доброго для российской культуры. У него был балет из крепостных девушек, самых красивых в Москве. Исполняли они классические балеты по всем классическим канонам. И вот, на середине действия они сбрасывали с себя сценические наряды и продолжали танцевать — уже совершенно нагими — тот же классический балет. Зрители были в восторге. 

— Ещё бы! В имениях крепостников царил разврат. Это же общеизвестно. 

— Царил. - легко согласилась Элла. — И не только разврат, а вещи куда страшнее.  

— Так что же ты... 

— А то, что в учебниках, которые ты читала, всё правда. 

— Вот, а я про что? 

— Про то, что эти книжки идеологически выверенные. В них всё правда, но не вся правда. Да погоди ты, не лезь в бутылку! Я, когда готовилась к этому нашему фильму, познакомилась с одним доцентом, историком. Эту тему тоже мы с ним обсуждали. От него я про Юсуповский балет и узнала. Так вот тебе впечатления современников. Не цитирую, а так, в общем.  “Действо сие столь великолепно, а танцовщицы столь прелестны и чисты, что самая похоть, устыдившись, отступает пред любованием красотой”. Вот вам первый революционер балета. Но он опередил своё время. Не на полтора тысячелетия, как Герон, но на полтора века уж точно. 

Эмма заняла последний оборонительный рубеж. 

— Ты с таким апломбом свои истины вещаешь, как будто сама всё это видела. Мало ли чего о чём пишут. Вон, всяких абстракционистов - сюрреалистов как возносят. Сплошные восторги. А по мне, так это просто мазня. Вот и твой голый балет то же. Эротика под мистическим соусом. И можешь не втирать мне про всякие там “энергии”. 

— Эротика? Согласна. А в нашем фильме её нет? Её в нём много. Но ты же не отказалась от этой работы из-за твоих высоких моральных принципов. Или желание поехать в загранку их пересилило? Что ты мне напевала про то, что я не просто так голыми сиськами трясу и задницей верчу, а создаю героический образ? Это у тебя расщепление сознания такое? Ты поосторожней с этим, а то и до шизофрении недалеко. Ты с усилием словечко “похабщина” на “эротика” поменяла. Ладно, это твои проблемы. Ничего я тебе на словах не докажу. Какой-то китайский мудрец сказал: “Ты не видел, не размышлял, не испытывал. Как ты можешь судить?“. Оставайся при своём мнении, а я останусь при своём. 

— Ага, крыть-то нечем. Вот, что и требовалось доказать!  

Эмма сияла от восхищения собственной персоной. Переспорить эту гордую шляхтянку, эту “супервумен”, как за глаза называли Эллу киношники, не удавалось до сих пор никому. Жаль, так мало свидетелей её триумфа. Но всё равно... 

И тут заговорила, молчавшая до сих пор, Катрин. 

— Вы так горячо спорите, что всё время перескакиваете на русский. Наверно вам не хватает слов. Но смысл вашего спора я поняла. Давайте ответим на вопрос этого мудрого китайца. Посмотрим, подумаем, а потом будем судить. Думаю, за неделю-другую мне удастся это организовать. Или за две. 

— Опять к бешеным лошадкам? - обрадовалась Ева. — Я всеми лапами “за”. 

Катрин улыбнулась. 

— Нет, кабаре — это совсем другое искусство. Мы же спорили о балете? Есть такая труппа, даже, кажется, не одна. Но я сама на таком представлении ещё ни разу не была. Наведу справки. Эмма, ты не откажешься хоть один раз увидеть, подумать, а потом уже судить? Вдруг твоё мнение изменится? А может быть — наше. Пойдёшь с нами? 

— Или слабО?! - одновременно и одинаково ехидно вопросили Ева с Эллой. 

— А вот и не слабО! - заявила, ещё пребывавшая в полемическом задоре, Эмма. 

Катрин помахала рукой из окна большого бежевого “Ситроена”. 

— Девочки, сюда! 

За рулём машины сидел солидного вида мужчина с заметно азиатскими чертами лица. 

— Мой муж, Бернар. - представила его Катрин. — Поехали, познакомитесь по дороге. 

Она перехватила в зеркале удивлённо-изучающий взгляд Эллы, слегка прикусила губу, сдерживая улыбку. Элла подняла большой палец. 

Театр располагался в небольшом старинном здании недалеко от площади Пигаль. Небольшая очередь у входа, проверка билетов. Театр, как ему и положено, начинался с вешалки. Здесь на Эмму, хотя и заранее настроившуюся на сюрпризы, обрушился первый шок. Очень легко одетая — по летней жаре — публика раздевалась. Мужчины и женщины спокойно снимали с себя всю одежду и обнажённые, оставшись только в туфлях (дамы — в украшениях), через фойе следовали в зал. Одежду принимали две улыбающиеся голые гардеробщицы вполне неюного возраста. Они же раздавали театральные программки. 

Почтенная чета Читанг и Ева с Эллой быстренько разделись, спрятали в сумочки гардеробные номерки. Эмма мялась в нерешительности. 

— Значит, слабО. - заключила Ева, полюбовавшись на помидорно-красную физиономию ассистентки режиссёра. — Дорогу в наш отель сама найдёшь. Расходы на такси мы тебе потом возместим. 

— Vade te ipsum. - добавила Элла напутствие на своей любимой латыни. 

Эмма, наконец, собралась с духом. 

— Ничего не слабО, чёрт бы вас драл. Le garde meurt mais ne se rend pas.  

В небольшом, мест на двести двадцать - двести пятьдесят, как прикинула Элла, зале, им достались места в середине шестого ряда. Всё ещё до предела смущённую Эмму усадили между Евой и Катрин, поскольку по обеим сторонам от их группы оказались мужчины.  

Эмма раскрыла программку. “Вечер классического балета”. Надо тже! Первым был фрагмент из первого действия “Щеркунчика”.  Медленно погас свет. Поднялся занавес. Декораций не было. Только несложная конструкция намекала на что-то вроде старинного замка. Знакомая с детства музыка. На освещённую театральными прожекторами сцену вышли обнажённые, если не считать пуантов, балерины и танцовщики. Действо началось. 


               Фото из интернета.

И Эмма утонула в гипнотической стихии балета. 

Никаких костюмов и масок, никаких игрушек и ёлочных огней, ничего опознавательного на персонажах, но они узнавемы все и все их чувства понятны. Музыка и прекрасные тела передавали всё.   

                                 Это сама Эмма была  восторженным  ребёнком и это она испугалась, когда ожили игрушки. Она — нет, не сопереживала — это она сражалась с мышиным королём. Это она, изумлённая переменой, влюблялась в Прекрасного Принца. Потом были “Ромео и Джульетта”, “Жизель”, злополучный “Дон Кихот”, и “Сон в летнюю ночь”. 

Обратно они ехали молча. Попрощавшись у входа в отель с супругами Читанг, вошли в холл.
Только здесь Элла спросила: 

— Ну, и как тебе вся эта похабщина и буржуазный разврат? 

— Ох, не знаю, Элл, не знаю. Ещё не пришла в себя. Я вся ещё там. 

Элла сочувственно и понимающе улыбнулась. 

— Знаешь, я тоже. Это и для меня потрясение, хотя оказалось точно, как я думала. А теперь уже убедилась. Будешь и дальше спорить, что я не права? 

Эмма замотала головой. 

— Не буду. 

                 Кадр из фильма "Окно в  Париж".