Леворукая быль




Стоило мне стать пенсионером, как я с периодичностью примерно в 4,5 года стал попадать в медицинские стационары: июнь 2010 года – отделение неврозов (депрессия), октябрь 2014 – кардиологический центр (обширный инфаркт), весна 2019 – терапевтическое отделение Эжвинской больницы (анемия) и, наконец, июнь 2023 года – снова Эжвинская больница, но на этот раз хирургическое отделение, где мне сделали срочную операцию на кишечнике.

Казалось бы, следующая неприятность ждёт меня лишь зимой 2027 года, однако проклятый 2023 год сбил так хорошо налаженную закономерность, и 2 ноября я вновь оказался на больничной койке – на этот раз в отделении травматологии.

Начало было почти таким, как рассказывал Семён Семёнович Горбунков: проскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся... Нет, не гипс, а ночная темень, слякоть и гололёд, правая рука висит, как плеть, любое шевеление вызывает боль, ни души рядом, а в луже валяются две мои чёрные сумки.

Дело в том, что я ночным рейсом должен был лететь в Москву, чтобы оттуда ехать в Воронеж на семинар гидов. Но безумный гололёд сбил меня с пути, когда до аэропорта, который в Сыктывкаре почти в центре города, оставалось пройти один квартал .

Каким-то чудом я всё-таки дотопал до главного терминала, где имелся здравпункт, а уж оттуда меня увезла скорая. Вместо семинара экскурсоводов, я попал в мир травмированных людей.

Это действительно особый мир. К примеру, в кардиоцентре меня с соседями по палате объединяло лишь общее место временного проживания. Дела сердечные мы не обсуждали, поскольку ни у кого ничего не болело – всем ифарктникам поставили стенты, и нам оставалось лишь ждать выписки.

 Иное дело травматология. Здесь всех больных объединяет общее чувство частичной или почти полной беспомощности. И это порождает солидарность. Травмированные люди помогают друг другу, понимая, что иначе нельзя. Например, если человек с покалеченной ногой попросит соседа по палате с поврежденной рукой принести здоровой рукой кипяток, чтобы попить чай или кофе, то отказа не будет, даже если через полчаса ожидается обед или ужин.

В больнице у меня исчезло чувство обиды на судьбу и собственное легкомыслие - жена уговаривала взять такси, но, узнав, что цены из-за частых вызовов повысились в три раза, я решил дойти пешком. Теперь понимаю: скупой платит не дважды, а в тысячекратном размере.  Однако в стационаре убедился, что легко отделался несмотря на то, что был очень серьезно травмирован плечевой сустав. Но тем, кто повредил ногу, было во стократ тяжелее. Я мог спокойно разгуливать по палате и коридорам, сидеть за столом с ноутбуком и – простите за прозу жизни – сам ходить в туалет. А люди, прикованные к постели, вынуждены были проделывать гигиенические процедуры на глазах у всех, после чего я здоровой левой рукой открывал окна для проветривания.

Доходило до чудных казусов. Как-то в нашу палату поступил бородатый молодой человек с трудной судьбой – воспитывался детдоме, а сейчас подрабатывал, где только возможно. Его травмированная нога был приподнята, и к ней через спинку кровати подвешен груз. И однажды этот парень исчез, а груз при этом лежал на полу. Медсёстры подняли тревогу, искали молодого человека по всей больнице, но через какое-то время он сам прискакал в палату на одной ноге. Оказалось, ходил, а точнее, скакал в туалет. Проделывать самые интимные процедуры в палате он не захотел.

Главными людьми в отделении были не врачи, которые посещали нас один раз в день по утрам, а медсёстры. Отношения с ними складывались разные. Иногда приходили в палату делать уколы весёлые девушки, и после них, казалось, становилось больше света. Но бывали угрюмые, а то и вовсе скандальные.

Вот с одной из них у меня произошёл странный конфликт. Она резко зашла в палату и принялась отчитывать меня за то, что я не уважаю труд уборщиц и не пользуюсь влажными салфетками. Вообще-то, меня с детства учили, что любой труд почётен. Влажные салфетки были мне совсем ни к чему, поскольку я ходячий больной и помыть лицо и руки могу в раковине. А, главное, как одно связано с другим?

После нескольких наводящих вопросов я понял, в чём дело. Накануне вечером нам как обычно санитарка принесла томатный сок и разлила его по кружкам. Моя кружка стояла на столе, и одна капля пролилась возле ноутбука. Я вышел в коридор и попросил у уборщицы тряпочку, но она мне выдала целую матерчатую узорчатую салфетку. Я сказал, что это слишком жирно будет, но она меня успокоила: мол, всё нормально. Этой салфеткой я удалил томатное пятно, хотел её вернуть, но уборщицы в коридоре не оказалось. И я оставил салфеточку на столе. А утром пришла медсестра и решила, что я ею вытер кровь, проступившую через бинты после операции.

Когда я объяснил медсестре все реальные обстоятельства, она вышла из палаты также резко, как зашла, забрав злосчастную салфетку, а через некоторое время вернулась с чистой тряпочкой. Я ей успел только сказать, что труд уборщиц уважаю, а вот она совсем не уважает больных. Извинений я не услышал

Операцию мне сделали на десятый день после травмы. Одни врачи объясняли задержку тем, что должна рассосаться гематома, другие – очередью к операционному столу. Последнее похоже на правду. После злополучного 2 ноября вся больница была переполнена жертвами гололёда. Многие, в основном женщины, лежали в коридорах.

Проводили операцию под местным наркозом, но, чтобы я не видел ужаса распоротых руки и плеча, мое лицо отгородили занавесочкой. Но я всё слышал, особенно голос хирурга: «Тампон, вату, дрель … жжжж (звук работающей дрели). Теперь винт,.. отвертку,.. томпон,.. вату…» В общем, мои бедные кости крепили друг к другу, как при сборке мебели.

Крови было немного, обошлось без тяжелых последствий, и через три дня меня выпустили на волю. А вот моя правая рука по-прежнему была лишена свободы и, согнутая локте, прижималась к телу. Правда, бинты заменили бандажом, именуемым «дезо». Освободить руку пообещали через пять недель, если всё будет в порядке.

И я ждал этого дня с нетерпением. Треклятое «дезо» быстро осточертело – рука в нём уставала, да и жизнь однорукого даже воле приносит мало радости и много неудобств.

Увы, через пять недель рентген показал, что кости ещё не срослись, а потому срок продлили на девять дней. Была надежда, что Новый год я встречу двуруким, но и она не сбылась. Пришлось ждать ещё две недели.

И только 12 января наступил, казалось бы, счастливый день. Травматолог, посмотрев на снимок, сказал, что «дезо» можно снять. Я облегченно вздохнул, но врач тут же спустил меня с небес на землю: «Сейчас у вас наступает самый трудный период». Я парировал: «Зато я выхожу на финишную прямую». «А вот она-то самая тяжёлая», ­– «успокоил» ангел в белом халате.

По пути домой мне вспомнили строчки из двух песен: «Последний бой он трудный самый» (Михаил Ножкин, к/ф «Освобождение») и «Суровые годы проходят Борьбы за свободу страны! За ними другие приходят – Они будут тоже трудны» (хор Швондера из «Собачьего сердца»). Прошли суровые две недели в больнице, но пришли два месяца однорукой жизни. А вот теперь…

Травматолог оказался прав. Рука, два с половиной месяца пребывавшая узником чёртого «дезо», отказывалась разгибаться в локте, болела и не желала подниматься вверх выше уровня колена. Какие я должен делать упражнения, дабы восстановить утраченную гибкость, мне толком не сказали, но помог интернет.

Теперь я тренируюсь по несколько раз в день, и результат уже есть. Я могу правой рукой дотянуться до лба, чистить зубы и даже открывать верхний дверной замок. А, значит, где-то там вдали поблёскивает финишная ленточка, после которой я смогу снова ходить в бассейн и водить машину.

…Став пенсионером, я объявил войну старости. И порой мне казалось, что побеждаю: плаваю в бассейне, как и 15 лет назад, виски не слишком посеребрились сединой, да и как мужчина я ещё ничего себе. Но старость время от времени обстреливает меня из тяжёлых орудий. Пять раз я был серьёзно ранен, но благодаря врачам и современной медицине, выстоял.
Знаю, старость когда-нибудь победит. Но я буду отстреливаться до последнего патрона.

                                                               * * *