Гигейя - богиня здоровья. Дочь бога медицины Асклепия и богини мудрости Афины.
Питер Пауль Рубенс. Около 1615 года.

Пейджер, подаренный, режиссёром, сработал уже через два дня.
Элла с величайшим сожалением вернулась в свою историческую реальность. Оставила закладки в книгах, из которых делала выписки. Потянулась. Всё было, в общем так, как ей представлялось. Гетеры и куртизанки — это было везде и всегда, только называли их по-разному в разных мирах. Красивые, свободные, великолепно образованные, сильные женщины, предназначением которых было очеловечивать мужчин, этих почти людей. 

Однако же, столько материала, что вполне можно написать диссертацию. А пока пригодится для её книги. Но, вызывают на студию. Хорошо, что этот эпизод в декорациях, и не придётся далеко ехать. Сцена в её спальне: с Мирэй, графом и Эмилем. Жаннэ с Сааром правы: смотрится наигранно и неестественно. Для неё самой тут никаких проблем. В постели с двумя мужчинами приятно и интересно. Для Фабьена, который граф, тоже тут ничего сложного, а вот Тео... Талантливый парень с врождённым артистизмом, но ему же всего шестнадцать. Вулкан гормонов! Как он только выдерживает столько дублей, где всё по-киношному, условно, а смотреться должно натурально. Изверги, а не режиссёры.     Советовала же им подыскать симпатичную проституточку для разрядки сексуальной напряжённости у мальчишки. Так нет же! Профессиональная этика, профсоюз, закон, общественное, мать его об забор, мнение. Свобода у них. Ага, счас! А у парня крыша едет. Мальчик такой милый, сама бы полакомилась.                                                                                                             Уже садясь в машину, Элла поняла, что всё чересчур усложняет. Заработалась, блин. 

Семь дублей — и все дела. Режиссёры остались довольны и актёров милостиво отпустили до новых распоряжений. А выходя из студии, Элла о чём-то глубоко задумалась и совершенно случайно налетела на Тео, да так, что сшибла его с ног и сама рухнула сверху. Сразу вскочила и подала парню руку, помогая подняться. 

— Ты живой? А то я ведь не Дюймовочка. Ничего у тебя не сломано? 

— Живой, чего мне сделается. Простите, мадемуазель ЭллА. 

— Ну и слава богу. Это ты меня прости, замечталась. Как смешно вы, французы, произносите моё имя. ЭллА. 

— Ещё раз простите. 

— Да ну тебя. За что? Мне очень нравится. Звучит почти как Эллада. Но ты и вправду цел, ничего не болит? Не скрывай от врача. 

Тео улыбнулся. 

— Правда, ничего. Всё в порядке. А, вот, локоть поцарапал. Это не смертельно? 

— До свадьбы заживёт, как говорят у нас. Тебя подвезти? Мы же живём в одном отеле. Или у тебя есть какие-то свои планы на день и вечер? 

— Пока никаких, мадемуазель... 

— ЭллА! Что говорит Мирэй? Подумай. 

— "К дьяволу церемонии"? - Тео расплылся в улыбке. 

— Вот именно. Поехали! Кстати, есть хочешь? 

— Пока не очень. А почему вы спрашиваете? 

— Не vous, a tu! Запомни. А я голодная как волк. Накувыркалась с вами в студии. Знаешь, я тут обнаружила русский ресторанчик. “Ватрушка” называется. Составишь компанию? 

По пути к отелю Элла осведомилась: 

—Как тебе национальная русская кухня? Не разочарован? 

— Вкусно, хотя и пресновато. Но я понимаю: Московия — не Бретань. Корабли с пряностями из обеих Индий туда не заходили. 

— Умница. Хочешь чего ни будь поострее? Устал ты сегодня. Ничего, скоро вся эта каторга закончится. 

— Да, скоро. Знаешь, мне даже не хочется этого, ну, чтобы закончилась. 

— Почему? 

Тео слегка замялся, но ответил прямо. 

— С тобой хорошо. Ты какая-то не такая, как все. Ты другая. 

— У тебя уже было с девочками? Так, чтоб всерьёз? 

Он слегка покраснел. 

— Было. Пару раз, но как-то так... ничего особенного. 

Помолчал немного и решился. 

— Вот бы с тобой так: по-настоящему, не как в студии. Ух! Только не обижайся, пожалуйста, ты же сама спросила. Пойми. 

— Понимаю и не обижаюсь ни капельки. Сама спросила. И ты меня понял. 

— Кажется. Неужели...? 

Тео заметно напрягся, задышал глубже и чаще, слегка заёрзал на сиденье. 

— Да. Ты мне тоже очень нравишься. У тебя тёплые и сухие руки. Это так приятно. 

— Поэтому ты спросила про “поострее”? 

— Да. Так ты и вправду хочешь остренького? Так почему молчал? 

— А ты? 

— А я не хочу в тюрьму за совращение несовершеннолетнего. Сейчас не восемнадцатый век. А нашим мэтрам такое и в кошмаре не снилось. 

Тео несколько секунд пристально смотрел на неё, полностью сосредоточенную на управлении автомобилем. Езда по парижским улицам в любое время — это тот ещё адреналин. Расхохотался. 

— Ты это всерьёз? Не знаешь законов что ли? У нас это можно с четырнадцати! 

— Ага, тебе. А мне — совсем не уверена. А, чтоб тебя перекосило! Права на улице нашёл, кретин?! Ладно. Объяснились. Я тебя не зову и ничего не предлагаю. Зря затеяла этот разговор. Чёртова съёмка сегодня. И у меня же нервы не железные, пойми. Забудем. 

Тео помрачнел. 

— А если я всё же к тебе приду? Не пустишь? 

—  Так и быть, если правильно будешь себя вести, не выгоню. Затеяла писать книгу, всё время на неё трачу. Но надо же иногда отвлекаться. Вот и отвлекусь на тебя, вместе полакомимся. Приехали. 

Комната во дворце маркграфа, отведенная под кабинет епископа.  Епископ и Мирэй. 

Мирэй: 

— Я ни в коем случае не покушаюсь на тайну исповеди, ваше преосвященство, но похоже, что общение с моими девочками вас очень впечатлило. 

Епископ: 

— Не то слово, маркиза, не то слово. Я потрясён. Не буду лукавить, Мне хорошо известно, что далеко не везде монахи и монахини строго следуют уставу и не слишком усердны в исполнении обетов. Что тут поделаешь? Человек слаб, и этим всё сказано. 

Мирэй, с лукавой улыбкой 

— И вы тоже, ваше преосвященство? 

Епископ, пожимая плечами: 

— Homo sum et nihil humani non me alienum puto. Я склонен прощать свойственные человеческой природе слабости. Но не изуверство! Мною уже проинструктирован визитатор, который завтра же отбудет в это гнездо порока. Расскажите мне только, как включается механизм, открывающий доступ в тот тайный проход. 

Мирэй: 

— Уже никак. Насколько мне известно, там тяжёлые гири в узких колодцах. Когда механизм включают, они опускаются, приводя его в действие. Как вон в тех часах. Каким образом их поднимают, я, увы, не знаю. 

Епископ: 

— Последний вопрос, отважная маркиза. Что вы сделали с матерью Гертрудой и сестрой экономисой? 

Мирэй: 

— Оставили в лесу. Не ломиться же нам было в ворота с воплями: “Заберите ваше начальство!”?  

Епископ, с саркастической усмешкой: 

— Понимаю. Это было бы крайне неразумно. Вопросов у меня к вам больше нет. 

Мирэй: 

— А у меня к вам есть. Вы забыли о моей просьбе. 

Епископ, с улыбкой: 

— Вы первая, кто осмелился обвинить меня в забывчивости. Вот, забирайте. 

Кладёт на стол перед Мирэй три тонких папки из красного сафьяна. 

— Здесь диспенсации на всех троих. Прелестные создания. А вы их истинная спасительница и благодетельница. С момента подписания этих документов, они свободны от всех обетов и обязательств перед Церковью, принятых ими вопреки их собственной воли. Кроме долга благодарности вам, разумеется. 

Мирэй отмахивается: 

— Оставьте, Иоган. Девчонки совершенно свободны. Я просто не мешала им сделать единственно разумный выбор. Они выбрали сами. Похоже, это их подлинное призвание. А Габи воистину талантлива. Я выращу из неё великолепную куртизанку. Помяните моё слово, она будет блистать при королевских дворах. 

Епископ: 

— Да поможет вам в этом Всевышний. Можете так же полагаться и на меня. Однако, и вы кое-что забыли, прекрасная квартеронка. 

Мирэй: 

— Позировать вам обнажённой? Не забыла. Но неужели вам так нравится моё смуглое тело? 

Епископ: 

— Я им восхищён. Когда приступим? Хочу изобразить вас в виде гетеры, спящей в роскошной постели после любовных утех. Если вы не против, разумеется. 

Мирэй: 

— А кто будет меня утешать? Если вы, то я уже в полном восторге. Когда начнём? 

Епископ: 

— Да хоть завтра. Я велю всё приготовить в том светлом зале, где кузина устроила для меня студию. А пока разденьтесь, пожалуйста. Мне хочется заранее подобрать к вам нужный тон. 

Они переглядываются и хохочут. Мирэй начинает раздеваться. 

Элла поднялась в свой номер. Идеальный порядок, чистота. На письменном столе все книги и бумаги точно на тех же местах, только исчезла чашка с остатками кофе и — ни пылинки. Умеют люди работать. 

Стирая с себя, а вернее — втирая в себя воду после душа, обдумала свой наряд. Как загорелись глаза мальчишки, когда до него дошёл смысл её предложения! Скоро придёт, не утерпит. Видел он уже её голой на съёмках, и не единожды, а сегодня даже наобнимался  и нацеловался с ней до одурения. Но это же совсем не то. Там исполнение роли, работа под строжайшим контролем и управлением режиссёра. Работа робота. О, вспомнила, даже рассказ был такой, “Онирофильм”. Зачем переводчик название исказил? Это же от онейроида — состояния, когда человек не отличает реальность от сновидений. В том рассказе в кино снимались вместе с живыми артистами сверхчувствительные роботы — любовники и любовницы. А запись их, роботов, ощущений потом в кинозалах транслировалась прямо в мозги зрителям. Люди престали заниматься сексом друг с другом, только ходили за этим в кино. Бррр...  

Ещё немного подумав, она надела простые белые трусики и блузку наподобие мужской рубашки, не застёгивая. Сойдёт. А то вдруг зайдёт не Тео. Или он не придёт. С чего это она вдруг так разволновалась. скажите на милость, "мадамы и мусьи"?                                                                                        
“Так ждёт любовник молодой минуты верного свиданья”.                               
А что Пушкин называл “верным свиданием”? Она как-то в школе спросила об этом училку литературы. Та нудно и многословно объясняла, потом обнаружила страшно скептическое выражение на лице девятиклассницы. 

— Тебе что-то ещё непонятно? Ты со мной не согласна? 

— Не совсем, Наталья Алексеевна. По-моему, всё намного проще. 

— Ну, и как же по-твоему? Просвети нас, будь так любезна. 

— Пожалуйста. Пушкин называл верным такое свидание, когда любовник молодой от слов переходит к телу. 

Класс провалился под парты. 

Элла рассмеялась воспоминанию. Это надо будет добавить в сценарий. Ладно, пока вернёмся к нашим гетерам. Она устроилась за письменным столом, раскрыла книгу на закладке. Итак: самые знаменитые: Фрина, Аспасия и Таис. Такие разные, достигшие вершин. Выше всех вознеслась Таис, но о ней меньше всех осталось в истории. А почему? 

Она по-настоящему увлеклась и вынырнула из античных глубин только на голос Тео. 

— Можно войти, ЭллА? 

Он стоял уже на середине комнаты, оглядывал шикарную обстановку. 

— Зачем спрашивать, если ты уже здесь? 

— Я стучал. Потом увидел, что у тебя не заперто и вот, вошёл. 

— И правильно сделал. Для друзей у меня всегда открыто. Как тебе у меня? 

— Роскошно. Но для такой как ты... Какая ты! 

— Вот именно! Такая я. Станешь графом Монтекристо или этим, как его? Комиссаром Жювом, и тоже будешь обитать в таких апартаментах. Посмотри пока мои хоромы. Гостиную ты уже прошёл, кабинет здесь, а вон та дверь — в спальню. Располагайся. Сейчас допишу, пока не забыла, и я вся твоя. 

Элла прислушалась к шуршанию в спальне, облизнулась и старательно сосредоточилась на умственном труде. 

Голый Тео вышел из спальни, подошёл к ней сзади и сразу обнял за грудь. 

— Нравятся? Смелее, малыш. Сожми их крепче, вот так. Не отпускай. 

Она встала со стула. 

— Стащи с маня эту тряпку. И эту тоже. Смелее, здесь только мы с тобой. Только ты и я. 

Она повернулась к нему лицом, отстранилась немного, полюбовалась. Попыталась опустить. 

— Ух ты, какой крепкий! Вот это да! А всё остальное? Донесешь меня до кровати? 

Эмма отчаянно хандрила. Ингвар с большей части их киногруппы улетел в Союз. Увидятся они ещё в Таллинне, ясное дело, но будет ли смысл продолжать отношения? Да и когда ещё это будет? 

У номера 44 она остановилась. Зайти, что ли к Эллке?                                       
  Эх, вот у кого надо учиться жить, так это у неё. Умеет любую драму превратить в бурлеск и радоваться жизни. Ага, не заперто. 

 Смех и возня в спальне. Интересно, с кем это она там? С Никодимовым? Это вряд ли. И не с Сааром. Обоих видела меньше часа назад. Чей же это голос?  

Борьба Эммы с любопытством завершилась полным её поражением. Эту бесстыжую ничем не прошибёшь. Только кайф словит от пикантной ситуации. Она повернула дверную ручку. И поняла, как удачно зашла. Сцена была изумительной. Парочка веселилась вовсю.                               
 Элла сидела верхом на хохочущем мальчишке и старалась перехватить его руки, которыми он хватал её за грудь и прочие лакомые места. Тот удивительно ловко освобождался, и игра продолжалась. 

Эмму они не заметили, но от слабого сквознячка дверь закрылась, громко щёлкнув замком. Любовники оглянулись на звук. Элла воспользовалась моментом и плотно прижала руки противника по любовной борьбе к простыне. 

— Сдавайся, корсиканский бандитто! 

— Так и быть, сдаюсь. Только ты слезай, а то мне как-то неловко лежать, когда дама стоит. - ответил парень без малейшего смущения. 

— Садись, подруга, чего стоишь? Вон же пуфик. - предложила Элла, исполняя его просьбу, и сама села на краю кровати.                                       
Тео моментально оказался на коленях позади неё и обнял. 

— Надо же тебя хоть как-то прикрыть, а то совсем неприлично. 

—  Опять перехитрил меня, интриган. - тяжко вздохнула Элла. — Ладно, делай, что хочешь. 

Хандра ассистентки режиссёра улетучилась, не успев сказать: “Прощай”. Эмма покатилась со смеху. 

— Ребята, да вы прямо иллюстрация к Евтушенко! 

— Не помню у него ничего про секс. Что-то новенькое? Э-э, поаккуратнее! Умница, вот так можно. 

— Не про секс, а про вас. Ой, не могу! 

— Быть такого не может. Давай. 

— Дам, погоди, вот только точно вспомнить. Это, когда он мгимошников обидел. Там длинный стих, весь не помню, а про вас — вот... 

Она прикрыла глаза, вспоминая. 

— Есть у него в ... где-то там... хаза,  

А в ней кино;  

И там, в постели милой шлюшки,  

Дитя-злодей,  

Смеясь, играет в погремушки  

Ее грудей. 

Не про вас, скажешь? 

Элла тоже рассмеялась. 

— Про нас. Про нас, точно! Особенно — про шлюшку. Ха-ха-х-ха! 

Тео уселся рядом с ней и, обнимая уже просто за талию, потребовал: 

— О чем вы так смеётесь? Мне тоже интересно. Переведите! 

Эмма перевела, стараясь сохранить рифму. 

Тео тоже рассмеялся. 

— Я думал, только у нас есть такие поэты. Можно ещё? 

— Есть, и даже круче ваших. Но я их наизусть не помню. Наверняка переведены у вас. 

Элла встала с кровати, прошлась по просторной спальне, потягиваясь и разминаясь. Не забыла оглядеть себя в зеркале. 

— Хм, ну если у меня погремушки, то у тебя точно — колокола. 

Эмма скромнненько потупилась. 

— Ну, ты скажешь тоже. Только немножко больше, чем твои. Зато красивее. 

— А вот это ты врёшь. 

— Не вру, сама знаешь. 

Тео вмешался в спор. 

— А давайте сравним. Мне уже интересно. ЭммА, покажи. Я буду честным судьёй. Давай, помогу. 

Он немедленно приступил к делу. 

— Ой, ох, ну что же это он делает?! - запричитала Эмма, даже не пытаясь сопротивляться. 

Элла хихикнула: 

— Что сказал, то и делает. Помогает. Ты ему, главное, не мешай. 

— Ой, а дальше зачем?  Ну, ты совсем бесстыдник. 

Тео умело и с удовольствием завершил процесс. Залюбовался плодами праведных трудов своих. 

— О, какие колокола! Давай исполним на них кантиленну. 

— Брысь, убери лапы, наглый мальчишка! Посмотрел, и хватит с тебя. Ах, ах! Да как же ты это? Аххх... Так прямо сразу? Нет, лучше вот так... Эллка, выйди, ну пожалуйста. Ну отвернись хоть. 

— Ага, прямо счас. Размечталась. 

А поутру они проснулись. 

— Тысяча извинений, маркиза, что вынужден был отвлечь вас от ваших гостей, но ввиду особой важности обстоятельств и чрезвычайной срочности... 

Мирэй нетерпеливо прервала его, сбрасывая на руки слуге мантию из плотного синего шёлка и оставшись в своём любимом спартанском наряде. На этот раз — из почти прозрачной нежно-голубой турецкой ткани. 

— Оставьте, Фридрих. Из вашей записки я поняла, что дело о жизни и смерти: вашей или его преосвященства. Поэтому не стала даже переодеваться. Простите, монсеньор, но вы уже видели меня и вовсе нагой. Так в чем заключается проблема, которую только я могу решить? 

— Идёмте в мой кабинет. Там вы всё увидите и услышите. Дело совершенно секретное. 

На стол перед Мирэй легла книга, Ветхий Завет. 

— Здесь содержится важнейшее донесение, которое мы с его преосвященство ожидали получить ещё третьего дня. Его доставил странствующий монах. Их было двое. Один из них и был, собственно, курьером. Второй просто охранял его. Они ничем не выделялись среди подобных им людей, ибо были не переодетыми персонами, а истинными монахами ордена святого Августина. Тем не менее, на них напали. Курьер погиб, но второй, брат Антоний, каким-то чудом, страдая от полученных ран, сумел доставить сюда эту книгу, вот эту самую, что перед вами. 

— Он истинный герой. Но в чем заключаются ваши затруднения, господа? Донесение вами получено. 

На лице маркграфа отразилась величайшая досада. 

— Дело в том, что мы не можем его прочитать. Мы даже не знаем, в каком месте книги оно записано. Секрет был доверен только курьеру. А он погиб, мир праху его, и да примет Господь в лоно своё душу его праведную. - произнёс епископ, осеняя себя крестом. Аминь. 

Мирэй и маркграф повторили его жест и слова. 

— А при чём здесь я? Чем могу вам помочь, если секрет шифра... Я правильно поняла? Если секрет шифра утерян, а вы даже не представляете себе, где в этой толстой книге записано тайное послание? Впрочем... 

Мирэй взяла в руки Библию и стала тщательно её осматривать. Перелистала, прощупала переплет, раскрыла по середине и перегнула так, что в просвет между корешком и блоком страниц смогла просунуть карандаш. Ничего не обнаружив, закрыла книгу и с разочарованным видом положила на стол. 

— А почему вы обратились именно ко мне? 

— А потому, Мирэй, что — вы уж простите — нам известно о вашей тайной переписке. Вы лучше нас знаете, с кем. Известно нам так же, что ваши послания перехватывались, но ни разу и никому не удалось ещё даже обнаружить хотя бы след симпатических чернил, не говоря уже о той абракадабре, которой они написаны. Значит, вы дока в подобных делах. Больше нам обратиться не к кому. Выручайте. 

В голосе маркграфа звучало отчаяние. Епископ сохранял бесстрастность, но замер так, что выглядел скорее статуей, нежели живым существом. А Мирэй глубоко задумалась. Похоже, что на карту поставлена судьба не только этих двоих, от которых она в данных обстоятельствах сама полностью зависима. Вот же чёрт дернул ввязаться в это дело. Верноподданная разбойница, как же. Укрылась бы в архипелаге таино и прожила бы своё век, наслаждаясь жизнью. Дьявольщина. Да гори оно всё огнём! Огнём... Стоп! Что-то в этом такое... 

— Фридрих, простите, задумалась и прослушала. Что успел поведать курьер своему товарищу перед смертью? Повторите, пожалуйста. 

— Что? Да ничего, собственно. Бессвязный бред умирающего. 

— Повторите! - настойчиво потребовала Мирэй. 

— Если вам это так важно, пожалуйста. Что-то вроде “Неопалимая купина”, “Читать огнём”. Чушь какая-то, право. 

— Где раненый? 

— Вы не сможете расспросить его. Он без памяти, не смотря на все старания моего лейб-медика. 

— Жаль, очень жаль. Так как вы сказали: “Неопалимая купина. Читать огнём”? 

— Да. Вы находите в этом какой-то смысл? 

— Кажется, нахожу. Иоган... простите, монсеньор, Вы лучше нас всех разбираетесь в святом писании. Найдите в этой книге главу о неопалимой купине, а в ней — место, где впервые появляется слово ignis или flamma. 

Епископ вышел из ступора и, не задавая вопросов раскрыл книгу. Быстро пролистал и нашёл требуемое место в тексте. 

— Вот, пожалуйста. В этой и вот в этой строках. 

Мирэй с книгой в руках подошла к окну, пристально всмотрелась. Да, похоже, её догадка верна. Проверим. 

— Фридрих, пусть принесут увеличительное стекло, горящую свечу, стальную булавку со стальной же головкой и деревянную палочку, вроде карандаша. 

Пока слуга, отправленный на поиск означенных предметов, исполнял приказание, Мирэй устроилась в удобном кресле и с лёгкой улыбкой разглядывала своих могущественных друзей, вдруг оказавшихся в полной её власти. Теперь, когда она разгадала секрет Библии, ситуация стала её забавлять. 

Сил на демонстрации невозмутимости обоим хватило ненадолго. Маркграф, старательно отводя взгляд от её голой груди, которую она и не собиралась прикрывать, спросил: 

— Судя по вашему довольному виду, вы нашли решение загадки, очаровательная Мирэй? 

— Нашла. Осталось только прочитать послание. 

— И для этого вам понадобился этот странный набор вещей? Или вы, по вашему обыкновению, просто мистифицируете нас? Восхищён вашим самообладанием, но право же, сейчас не время и не место для розыгрышей. Попробуйте стать серьёзной. 

— Я серьёзна как Святое Писание, ваше преосвященство. 

— Да оставьте вы, бога ради, титулы для другого случая! Что вы собираетесь со всем этим делать? 

— Читать. Иоган, я вовсе не намерена шутить. Не вижу смысла объяснять то, что вы сейчас сами увидите. Пока это только моя догадка, но я почти совершенно уверена. О, чуть не забыла. Вы, оба, возьмите очиненные перья и бумагу и приготовьтесь записывать то, что я буду читать. Возможности повторить не будет. Я не шучу. Приготовьте. 

Когда слуга принёс всё истребованное и удалился, Мирэй с раскрытой Библией и лупой в руках снова подошла к окну. Да, не ошиблась. В ярком солнечном свете отчётливо блеснули крохотные кристаллики на бумаге. 

Она вернулась к столу, положила раскрытую книгу. Воткнула булавку в торец деревяшки, так, что получилось нечто, вроде тонкого шила и стала нагревать её в пламени свечи. Довела до красного каления и отложила в сторону. 

— Иоган, заранее прошу вас отпустить грех святотатства, но я вынуждена буду вырвать несколько страниц, чтобы не испортить всё. 

Епископ, пристально наблюдавший за её приготовлениями, ответил коротко: 

— Приступайте. 

Мирэй вырвала страницу, расправила её на столе, прикасаясь только к краям. Снова нагрела булавку и раскалённой её головкой коснулась какой-то точки на бумаге. Розовая искорка со струйкой прозрачного дыма поползла по листу, оставляя черный след. След превратился в букву, ещё одну, ещё. Буквы сложились в слово. 

— Начинаю читать. Да записывайте же, чёрт побери! Это невозможно повторить. Настоящим сообщаю... 

Маркграф заскрипел пером, а епископ только крестился, не в силах оторвать взгляд от происходящего на его глазах чуда. 

Мирэй вырвала ещё один лист и повторила манипуляцию с булавкой. Ещё лист, ещё. Взяла лупу и внимательно исследовала несколько следующих страниц. 

— На этом всё. Больше ничего для нас полезного в этой книге нет. Ой, простите, святой отец! 

Она собрала то, что осталось от вырванных страниц, зажгла этот комок бумаги от пламени свечи и бросила догорать на серебряный поднос.  Обратилась к постепенно восстанавливающим душевное равновесие маркграфу и епископу, потрясённым не столько содержанием сообщения, сколько способом прочтения оного: 

— Feci quod potui faciant meliora potentes. Вы довольны, месье? Я могу сделать для вас что ни будь ещё? 

На время лишившийся дара речи, маркграф нашёл в себе силы только глубоко поклониться, прижав руку к сердцу. Епископ охрипшим голосом спросил: 

— Что это было, Мирэй, чудо или колдовство? 

Очень довольная собой, Мирэй расхохоталась. 

— Ни то, ни другое, друзья мои. Ни то, ни другое. 

— Но что же? Что это было? 

— Изобретательность ваших корреспондентов. Очень умные люди. 

— Мирэй! 

— Селитра, мессир, обыкновенная селитра! Составная часть пороха. Её растворяют в воде и этим раствором пишут или рисуют на бумаге, а потом высушивают. Такая надпись невидима, но, если поднести огонь, выгорает только пропитанная селитрой бумага. Что вы и видели. В этом деле есть кое какие тонкости, разумеется, но, в общем, это всё. 

— Но откуда вам известен этот способ...гм... тайнописи? 

— Это же всего-навсего старый трюк. Его показывают на ярмарках. А я не чураюсь народных увеселений. К тому же просто неприлично любопытна. 

— Но как вы догадались, где искать этот текст? 

— Очень просто. Слова покойного курьера не были бредом. Я сопоставила: Библия, неопалимая купина и читать огнём. А огонь есть первое из четырёх начал Вселенной. Значит начинать надо с него. Там я обнаружила красную точку. Совсем немного логики, мессир. 

Епископ в очередной раз перекрестился и пробормотал: 

— Да будет трижды благословен наделивший эту женщину такой мудростью.  

Мирэй поворошила своим инструментом пепел на подносе. 

— Если ко мне больше нет вопросов, пусть меня проводят к раненому. Я сама лечила моих людей и кое-что смыслю в этом деле. А ваши эскулапы здорового загонят в гроб. 

— Окажите мне честь самому проводить вас к нему. - с поклоном попросил маркграф. 

— Как интересно! А что будет дальше с Мирэй и Окайей? Ты уже придумала? 

— Есть кое какие идеи, но пока как-то ещё не уложилось. Знаешь, бывает, задумала что-то, сажусь писать и понимаю, что получается совсем другое. Поэтому не расскажу, а то назовёшь врушей. Кстати, ей же надо ещё мальчиков в свой салон. Тут у меня проблема. Если сексуальных аристократочек она спасает тот насильного монашества, и они ей за это благодарны и воленс-ноленс преданы, а на этом можно строить интригу, то с мальчиками всё и проще, и сложнее. Может подкинешь идею? Кстати, ты никуда не торопишься. На тебя не похоже. Всегда куда-то летишь, прямо как не эстонка какая-то. 

Эмма аккуратно сложила листы рукописи, придавила сверху здоровенным позолоченным фаллосом, чтобы не разлетелись от гуляющего по комнате ветерка. Элла не терпела наглухо закрытых окон. 

— С Юханом поработаешь, ещё не так забегаешь. Но сейчас работа в основном техническая. Мне там особо делать нечего. Никодимова вполне достаточно. Сегодня я вообще свободна, ещё несколько дней может быть, если ничего не стрясётся.  

Она загадочно улыбнулась, на что Элла моментально отреагировала. 

— Так, новые тайны киношного двора. Давай, колись, фрейлина. С чего это тебя, всю из себя такую, Юхан поменял на Никодимова? Чем это ты вдруг стала мешать нашему чекисту. 

— Ну ты и телепатка, курат синд! Или от кого-то уже слышала? 

— Ты же знаешь, я не собираю сплетни. Просто он как-то ко мне поостыл, плюс разные мелочи. Ты вот добавила. 

— Ну, если так. Ладно. Ты права: это он убедил Саара дать мне отдохнуть, а он сам со всем справится. Ему, видите ли, очень интересно на студии. 

— Кончай интриговать. На кого он там запал? 

Эмма прыснула со смеху. 

— Не поверишь, сразу на двух! 

— Поверю. На кого же? 

— Есть там у них две таитяночки, сёстры. Очень разные, вот как ты с сестрой, помнишь, рассказывала? Вот и они — очень разные, но страшно сексуальные. Так он никак не может выбрать. Обхаживает сразу двоих. А может сразу с двумя и трахается... 

Элла рассмеялась. Ну и слава те, господи. Серёжка стал ей уже надоедать. Таитяночки — это прекрасно. Можно отпустить поводок. Фаина, эти.... Бог троицу любит. 

Эмма удивлённо уставилась на неё. Как понять этот счастливый смех?  

— На экзотику его, говоришь, потянуло? Ну и член его им в руки. Научат чему ни будь такому интересному, а он мне потом передаст.  Он умелый мальчик, но мне уже с ним скучновато. 

Эмма тоже рассмеялась. 

— А ты гурманка, любишь полакомиться свежим мальчиком. 

— Ага. И свежей девочкой на десерт после мальчика. 

Элла очень выразительно облизнулась и подхватила на руки упитанную подругу. 

— Сумасшедшая! Куда ты меня тащишь? 

— В кроватку. Ух ты мой сладкий десертик! 

Элла полюбовалась на привольно раскинувшую все четыре конечности, сладко посапывающую пышную блондинку и слегка позавидовала. Она сама после такой весёлой ночи и утра только часок слегка вздремнула. И всё, сна ни в одном глазу. Такое с ней иногда бывало после особенно яркого секса. Не блаженство и релаксация со сном без сновидений, а прилив энергии и полнейшая ясность в голове. А вдруг Марек с Олей правы, и она тоже — Другая, только иначе, не как они? Интересно. Как-то она об этом раньше не задумывалась. Как бы удостовериться? Как это “как”? Тоже мне проблема. Тео улетел, но обещал вернуться. Но силён же хитрюга! Настоящий артист. Разыграл такой психологический этюд, чтобы забраться к ней в постель, что прямо пальчики оближешь. Даже она поверила. Ловила его на свою удочку, а рыбаком-то оказался он! 

Элла рассмеялась: тихонько, чтобы не разбудить свой “десерт”. Нефиг просто так валяться. Вставай, маркиза, тебя ждут великие дела!                   
И устремилась в душ.

Мирэй осматривала раненого монаха молча, если не считать речью немецкие, французские и испанские ругательства, которые время от времени нарушали тишину опочивальне для гостей, где его разместили. 

— Что вы сейчас скажете, ваше сиятельство? Каково будет ваше высокоучёное заключение? - язвительным тоном осведомился доктор Рейнгольд Бромелиус, лейб-медик маркграфа, всё время торчавший у неё за спиной, когда она, закончив осмотр, жестом подозвала ожидавшего приказаний слугу. 

— Вы уверены, что хотите его услышать, доктор? 

— Представьте себе, уверен. Так что вы скажете? 

— Что вы идиот. Макс... или как тебя? Да, Михель. Слушай внимательно и исполни всё в точности. Все эти шторы снять и убрать к чёртовой матери. Окна открыть. Балдахин — к той же матери. Всю эту ароматическую дрянь — туда же. Банки с корпией — ей же под хвост. Доставить сюда тёплую воду, много, мыло, губку, чистые полотенца. Чистую рубашку для него. Чистое белое полотно, острый нож и ножницы. Сама порежу как надо. Это всё. Нет, вот ещё: широкую скамью, простыни и пару крепких мужчин мне в помощь. Нет, лучше женщин. Жалко платья. Горшок жидкого молодого мёда. Бегом, или вздёрну на рее! 

Сказано это было так, что слуга, казалось, вылетел сквозь закрытую дверь. 

Она обнаружила сопящего от сдерживаемой ярости, и красного, как плод томатля, доктора. 

— Что вы намерены делать, маркиза? 

— Навести здесь порядок, впустить солнце и воздух, искупать раненого и вымыть всю дрянь, что ты набил ему в раны. Дальше видно будет. 

Потрясённый доктор возопил, позабыв об этикете: 

— Но это же против всей медицинской науки! Как смеете вы тревожить покой умирающего в последние его часы?! Я послал за священником... 

— Плевать мне на твою науку. Если понадобится священник, то здесь будет сам епископ. А вот ты проваливай к дьяволу или умрёшь раньше, чем этот человек, если я ещё хоть раз тебя увижу. Пшёл к дьяволу, шарлатан! Или... 

У неё в руке оказался увесистый медный подсвечник, и солидный медик превзошёл в скорости слугу. 

Маркграф, до того с молчаливым восхищением наблюдавший всю эту сцену, наконец подал голос. 

— Не хотел бы я служить на корабле под вашим началом, госпожа адмирал. 

— Это ещё почему? 

— Страшно. 

Оба рассмеялись. 

— Выходит, мои корсары врали, когда говорили, что любят меня. Жаль, очень жаль. 

Маркграф снова стал серьёзным. 

— По-вашему, есть какая-то надежда на его спасение? Доктор уверил меня... 

— Есть, Фридрих, есть. Судьбы наши в руке божьей, но для этого человека я сделаю всё, что смогу. Если бы не он... 

— Если бы не вы, Мирэй. 

— Оставим это. О, кажется, идут. Займусь делом. Идите, Фридрих. Это надолго. 

— Можно посмотреть, что вы будете делать? 

— То, что сказала. Идите, тут будет не самое приятное. И, знаете, пожалуй, есть у меня к вам просьба. Пошлите кого ни будь ко мне домой. Пусть Окайя или кто-то там, подберут мне платье. Ну, хоть пару белых туник, подлиннее. Это я сейчас сниму, чтоб не испортить, а потом мне надо будет одеться. В любой момент он может очнуться, а ни одно из платьев ваших дам мне не подойдёт. 

— А если он очнётся раньше, чем вам доставят вашу одежду? 

— Завернусь в простыню. Но так мне будет неудобно работать. 

— Понятно. Пойду распоряжусь. 

                    * * *