ВЕЧЕРНИЙ 
ВЫГУЛ  СОБАКИ

Что узнаю.

Свобода мысли и непечатного слова на доисторической родине поднялась невероятно и предстала во весь свой незащищённый рост в литературном конкурсе «Секс-Букер» с переполняющим девизом «Догнать и перегнать!». Вряд ли, думаю, щекотливое соперничество любителей клубнички достигнет творческих высот, духовной изощрённости, физиологических открытий чудных (эти мне «нижние этажи» и «пароксизмы наслаждения»!), а главное, уровня призовых, освоенных его однокоренными собратьями по ту и другую сторону давно затоптанных границ.

Впрочем, деньги, - есть деньги (подванивают маленько, но даже Пушкин, если помните, не чурался). И я решил пристроиться в плотные ряды соискателей, - проблемы социального обеспечения  припёрли в границах новообретённой Родины.

Порылся в собственном шаловливом опыте, выбрал место действия, наскрёб соответствующие прообразы, придумал нешаблонные псевдонимы, сплёл интригу.

Позвонил в Париж брату, - Что, брат Жюль?

Брат Жюль оценил перспективу, посоветовал смело вводить в сферу художественного жизнь и духовный мир общественных «низов», стремясь раскрыть социальное через психологическое. Впрочем, дал добро, но, зная автора, как-то нехотя. И вот... 

...Лёня Коган тупо вглядывался в открытый лист пояснительной записки, куда требовалось втиснуть конструктивные достоинства проектируемого объекта и линию партии в период подъёма производительности труда за счёт эстетизации производственных процессов. И не соображал ни-хре-на. Вчерашнее приключение томило. Головной мозг сплющивал глаза тяжёлой, разогретой массой. Хотелось пива, но не было денег. Хотелось писать, но трудно было встать, пробраться душным коридором к туалету на одно очко и стать в совмещённую очередь. Солнце грело затылок.

У уха жужжала муха, клонило в сон...

Начнём с того, что Лёня Коган ходок был неуёмный. Институт
семьи разрушил в нём веру в идеалы брака, третьего по счёту.

А главное, - был выбор, - женщины вокруг источали мёд, брызгали электричеством, затягивали в водоворот, - лень было пройти мимо. И, как на грех, добра этого в Бюро Технической Эстетики умещалось сверх всякой меры, особенно в отделе информации. 

Выразительные жопки, отчётливо обтянутые тесной одеждой
Дикого Запада, плавно покачивались рядом, плыли мимо,
свободолюбиво взбирались на столы, реорганизуя эстетическое в плотское. Невольно хотелось протянуть руку, тронуть, ощутить тепло, объёмы и по слабому характеру своему Лёня уступал желаниям, о чём по утрам неловко вспоминалось, но в глубине приветствовалось и заносилось в плюс.

Надо сказать, Бюро Т.Э. в описываемый период представляло собой организацию, на фоне призывов ЦК КПСС к отступающим
праздникам, странную. Часть твёрдой суши посреди иссыхающей лужи социализма. С торцёвых стен кабинетов ещё следили
бровастые вожди, но истерические вопли «Не гони волну!» были уже здесь не актуальны. А высокая концентрация творческой
интеллигенции с неблагополучной пятой графой превратило Бюро в «разнузданную компанию пособников и отхожее гнездо
диссидентов», как протокольно выяснится в последствии.

К теме конкурса, впрочем, это не относится и упоминается для проникновения в суть окружения, пейзаж и интерьеры. Пейзаж из окон, кстати, был скуп и железнодорожен. Интерьеры тоже не
внушали, - вагонообразные казённые застенки, мелко нарубленные кульманами на скворечники, - типичное место обитания творческой единицы в условиях, пока ещё, повсеместной занятости.

Итак, солнце грело затылок. Жужжала муха. Клонило в сон. Муть бурной ночи с девушками информационного отдела и предстоящий разбор полётов с супругой не вдохновляли. Лёня судорожно искал выход либо в денежном выражении, либо в продукте возрождения из пепла.

«Металлические конструкции каркаса, - вставил он в открытые
кавычки, - стягиваются деревянными болтами под руководством Коммунистической партии Советского Союза, так как
пояснительные записки никто не читает». Приколол расхожую мысль к кульману рядом с оригинальным - «Каждый Охотник Желает: Зину, Галю, Свету, Фросю» и обратился через два скворечника к тов. Миленину, председателю месткома, потому что без пива, чувствовал, - кранты.

Тов. Миленин был мужиком двуличным, как карандаш с резинкой на пятке, за что и выбрали. Ещё и потому, что был он не злым и тайно выпивающим.
-  Не мелочитесь, Пал Палыч, - трепал его Лёня, - отбросьте эту
     нелепую приставку. Пусть будет просто и скромно - Ленин. Или тут закодировано Маркс и Ленин? Вот это, - перебор.

Тов. Миленин смущался, но на пиво, до получки, из профсоюзной кассы отстёгивал. Под запись, правда, и с отливом в собственную тару. Помог и сегодня.

  -  Вы просто гигант процесса опохмелки, Пал Палыч, - сдержанно похвалил Лёня, - беру вас в соавторы. Соорудим пиры Бахуса на железнодорожном косогоре. Заглянул в следующий, меж двумя кульманами скворечник, - Дементий, - озадачил он молодого сотрудника, - сколько полезной жидкости войдёт в этот шарик? - и указал на белый матовый плафон типового освещения, сиротливо болтающийся средь голых  лампочек, ломая композицию.

-   Семь, - самонадеянно поспешил молодой коллега.

-   Девять, - обрубил Лёня, - шар - идеальная форма объёма.
Проверенно опытом Пифагора в Сиракузах. Эврика! Бери сумму, снимай плафон, одна нога здесь, другая на косогоре, - возрадовался простым развитием событий и пошёл в информационный отдел, делая ставки на вчерашних лошадок, не подозревая отклонения сюжета.

В табуне, кстати, прибыло. (Вот-вот, началось). Грациозная
сероглазая кобылка, укрытая пышной русой гривой, била копытом у стола тов. Бегемотова, начальника отдела сексуальных связей.

В отличие от объезженных, она была стеснительна, тонконога и в макси-юбке, что решительно свидетельствовало в пользу. Возраст бродил в сбросивших нежный цвет, ранних садах молодого лета. Мой герой запал на неё сходу. Короткое знакомство выявило
трогательное имя Олеся, глубокий грудной голос, уступчивый взгляд и поверхностные знания эргономики. Для начала, достаточно, - решил Лёня, - остальному обучим.

День здоровья у железнодорожных путей нарастал новыми
персонажами, освежался разливным «Жигулёвским» и
неожиданными перспективами.

Теперь исключительно для жюри эксклюзивного конкурса, дабы
избежать схематизма в описании действующих лиц эротической драмы и мотива их поступков. Именно драмы, потому что, как учила лёнина мама (Царство ей Небесное! Внушительная была женщина.), в жизни без нравственных усилий ничего не даётся. А что как ни драма нравственные усилия?

Лёня Коган, едва шагнув за сорок, был опутан третьим браком с
обольстительной, щедрой на тело и голосовые связки блондинкой Светозарой (светом озарённой), вынырнувшей в депрессивные дни безбабья из глубин всё того же бесовского отдела. Оза, - нашёл он ей точное, уменьшительно - усреднённое (не коза, не роза) имя. Мама была решительно против,
- Есть же содержательные женщины, вдумчивые аспирантки, серьёзные студентки. Еврейки, наконец! -постепенно уступала она позиции выбора, но вскоре умерла и её место в доме заняла заботливая и тёплая толстушка, разделившая его беду и жилплощадь.

С полгода она металась в сомнениях, разрывалась между чувством и долгом (кому-то уже пообещала, какому-то морскому офицеру), заламывала руки и закатывала сцены. Наконец, получив печать и прописку, стремительно успокоилась, осела в диван и уснула в телевизоре в ожидании счастья и приплода. Вот так, вкратце, чтоб не утяжелять свежего дыхания повествования. 

Между тем, события на косогоре проистекали в требуемых границах изворотливого жанра. Лёня, сдунув пену и смыв пивом порчу, расцвёл, почуял жертву, взял след и сделал стойку. Он окучивал новенькую и уже пощипывал ботву. К её тощим ногам был брошен весь накопившийся опыт по склонению к мезальянсу и опрокидыванию в будуар. Его несло, - тосты, анекдоты, легенды, белый стих и пятистопный ямб... Не будем перечислять поимённо и вдаваться в содержание ввиду узких рамок избранной формы. Вдохновению не было предела. Чёрные зрачки Леонида в пунцовом ореоле белков горели и слезились, черты затвердели и обострились, в вертикальных морщинах залегла скорбь прошлого, в горизонтальных - вера в будущее, мощный нос надвое рассекал пространство, а оставшиеся волосы летали в ветре проносившихся мимо локомотивов и сгустившегося времени. Пикник с видом на заброшенные стройки полосы отчуждения и креозотным запахом шпал незаметно перевалил зенит и помчался к кульминации и развязке...

На фоне раскрасневшегося запада компания распадалась по
интимным интересам, теряясь в транспорте и тая в вечернем тёплом воздухе. Лёня прочно приклеился к Олесе и, кажется, не без взаимности. Начались проводы с внутренним подтекстом на чай или кофе.

И вот тут, - потрясающая находка автора. Он расположил будущий треугольник в одном районе, на одной улице с высотой h не более ста метров, проще говоря, через пустырь, унавоженный выгулом псов и бомжатины. 

Обнаружив это многообещающее обстоятельство, Лёня возликовал и решил не откладывать процесс оклейки юной сотрудницы, опасаясь в длинной паузе расплескать желания, - Мы не расстаёмся, - целуя ручки, определял он диспозицию, - одна нога здесь, другая...

- Куда б её воткнуть? - дёргался Казанова, запутавшись в
пошлостях. Впрочем, претендентка под прессом лёниного обаяния обмякла, потеряла бдительность, разрешила лёгкую разведку тела и даже невинный поцелуй в разрез внезапно расстегнувшейся кофточки, - Вот мои окна на третьем этаже, - сдалась она.

Пятиэтажный панельный уродец распахнулся, осветился, исторгал музыку советских композиторов, ритмично пел пружинами совковой кровати и дышал томным, погожим вечером.

Буду непременно, - подтвердил он свои возвышенные намерения, - собаку прогуляю и буду. С цветами в зубах. - рванул через пустырь, спотыкаясь о предчувствия скандала и скользя на фекалиях.

Предчувствия не обманули, - семейная встреча после ночного
похода по барышням родной конторы радостных объятий не сулила. Никакой ведь собаки не существовало, кроме жены Светозары, которая, как выяснилось в ходе супружеских боёв, озарена была не светом, а кромешной тьмой. Вот её-то и предстояло выгулять, освежить, успокоить, усыпить. (Не до такой степени, естественно. Имеется ввиду, - бдительность.) Тускло освещенная прихожая трусливо замерла в преддверии боевых действий.

Ну, что в этот раз? - участливо приступила Оза, заузив глаза,
временно пряча ненависть и чуть отложив налёт с включением
сирены.

В койку! Быстро в койку! - огорошил Лёня, используя брешь в
тонких чувствах свирепеющей жены, - Устал как экскаватор, жрать хочу, ванну хочу, но сначала в койку! - и повлёк её в супружеское ложе, на ходу сбрасывая одежды и внутренне ликуя, - Боже, какой артист во мне спился! Какой артист! «Она меня за му..., а я её за сос...» И моментально овладел ситуацией. На манер петуха...

Как всегда, минут через пять-шесть Оза, безмятежно сопела,
раскинув телеса на всю ширину двуспальной кровати, а Лёня
шарился на кухне в поисках утаённого женой спиртного и в ожидании точки её глубокого сна. Выпить не нашлось, и подступила чеховская грусть...

На кривых жизненных дорогах, проскочив сорокалетие, он ни разу не запнулся о свои иудейские корни, хотя, как напоминала
нравоучительная мама (Светлая ей память!), в роду их был раввин и не из мелких. Но родовые связи провисли, а кем-то когда-то внесённая православная кровь по капле выдавила еврея. Лёня был любвеобилен и не мелочен. Две квартиры он уже распределил («Прояб», - обречённо сквернословила мама, она не боялась смотреть правде в глаза). Одну, полученную как молодой специалист, - тихой, кроткой девушке, любившей домашний уют, кино «Девчата» и кошек в количестве шести. (На седьмой Лёня не выдержал.)
Вторую, купленную в кооперативе, собранную по крохам на халтурах и шабашках, - размашистой сексуальной активистке, к тому же, оказавшейся бывшей профессионалкой. (На седьмом Лёня не выдержал.)
Третья, мамина, («Господи! Кто бы знал, чего мне это стоило! Кто бы знал!») стояла на очереди. Добро были бы дети, в оправдание кому и за что. Но детей у Лёни не случилось, по крайней мере, официальных. Как-то так вышло без применения спецсредств. И до некоторых пор это тоже шло в плюс.

Спиртное, с досадой, не обнаружилось, фаза глубокого сна
миновала, зафиксировалась и, разорив тощий букетик сиреневых астр, Лёня вышел на ночную охоту, точно зная прикормленное
место.

-   А что в самом деле? - тревожил он душу, заложив широкий
вираж вокруг смердящего пустыря, - не изогнуть ли линию жизни? Не встать ли поперёк обстоятельств? «Достаточно ль терпеть позор судьбы, иль надо оказать сопротивленье...» О! Даже это помню.

Какая голова! Какой артист! Бедная мама, как она мечтала о карьере врача или адвоката. Не оправдал. Как она ждала внуков. Не осилил. Ничего не достиг, никуда не вырос, всё надоело. Болтаюсь как гов... ой! - он поскользнулся, опёрся на руку, испачкался, понюхал, пришёл в себя,
- Спокойно, Леонид, не распускай нюни. Ты зачем сюда пришёл? То-то! Вон они окошечки зазывно светятся.

Два окна на третьем этаже одиноко теплились приглушённым
розовым, патриотическая лирика советских композиторов уступила эротическому мурлыканью Джо Дассена, а размерное пение кроватных пружин гармонично вписывалось в музыкальный ряд подступающей ночи. Эфир был исполнен робкой свободой грядущей перестройки и сексуальной революции.

Лёня легко вычислил нужную дверь, дал короткий, возбуждающий звонок, прижал к груди астры и отвел в сторону руку, зачерпнувшую гниль и вонь округи.

-         Ш-ш-ш! - встретила его Олеся, сдавленным молебным шёпотом, -   проходите Леонид. Я уж и не ждала вас.

-     Как же, не ждала она, - прикинул Лёня, - а для кого сей тонкий аромат О-Ши? Кому мурлычет в розовом француз? Что там искрится в темноте бутылки? И почему так восхитительно небрежно расстёгнуты две пуговки халата? И отчего влеком я пятистопным ямбом? Эй! Только не перегнуть и не вспугнуть!
- Устрой астрочки, Олеся, а я руки пока помою. Корова пролетала...

Ополоснулся, оцентровал галстук, зафиксировал оставшееся на голове, уговорил себя в зеркале, что всё ещё надеждою влеком, что полон нежности, неброского обаяния советского чертёжника и вышел на ристалище.   

Тут не просто ждали, тут продуманно готовились. Низкий стол, два не сковывающих движения кресла, скромная сервировка,
предполагающая скромную закуску, укрытую салфетками, бутылка хванчкары (ого, откуда?) со штопором в пробке, мягкий свет торшера, полунаправленный на стол и край тахты, призывно мерцающей шёлком накидок, неиссякающий Дассен и море розового. Ну, просто море! Его сиреневые астры резали глаз. Такого разворота событий опытный стратег не предполагал и как-то осел. Он готовился к долгой позиционной битве с оглушающей артподготовкой, использованием фланговых атак и завершающим прорывом в центре.

Партнёрша, бесшумно зайдя с тыла, нанёсла упреждающий удар. Лёня выбросил белый флаг и в ожидании подхода резервов вымаливая переговоры. Они изысканно начались,
-  Располагайтесь, Леонид, будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях.

-       Всё, приехали, - моментально отрезвел герой, - простонародная   шутка обезвредила его радикально.

Он сжался в кресле и ощутил резкий дефицит энтузиазма, - Значит так, пью, закусываю, заговариваю зубы, неожиданно под любым предлогом отваливаю, и огородами к Будённому.

Даже Оза не позволяла себе такого, безусловно, являя собой крайний случай. Он, оглашая окрестности дешёвыми небылицами, приступил к питью и закускам, - тянул время и ждал оказии. Олеся хохотала, забыв про соседей, открытые окна и приличия.
- Кажется пронесло, - обнадёжился  Лёня, - допиваю и сматываюсь.

Не успел. Жадность фраера сгубила. Истошный звонок в прихожей ещё раз подтвердил эту нетленную истину. Веселье кончилось, начинался раздирающий концерт по заявкам в исполнении близких родственников. В дверь ломилась Оза, привлечённая знакомым голосом и родными сюжетами.
-  Откройте! - ревела она в скважину. И начались гонки с выбыванием.

-     Кто там? - паниковала у дверей хозяйка, неслась в салон со    стоном и  мольбой, - Леонид, что делать? Что делать?

-    Открой! - развеселился Лёня, - Ведь мы черту не преступили и всё  ещё прощения достойны! - сегодня он был на вершине. 

-   Открывай! Я милицию вызову! - собирательно орала супруга.

-   Кто это? Вы не ошиблись? - придуривалась Олеся и тут же
     приступала к горлу, - Леонид, умоляю! Умоляю!

-    О чём? Мне что, с балкона прыгать? Не жаль туловища, жаль эту  голову.

-     Прошу вас! Будьте в конце концов, мужчиной! - шипела она.

-   Открой, блядь, хуже будет! - Оза уже собрала аудиторию и
      опиралась на сочувствие взбудораженных соседей.

-    Прекратите хамить! - пробежалась Олеся, - Ради бога, Леонид! Здесь не высоко! Спасите меня от позора!

-    Я в местком жаловаться буду! По судам затаскаю! - праздновала  Оза, -  Открывай, сука!

-   Э-э-э! Была, не была! - Лёня высунулся на балкон, заглянул в  пропасть и... возликовал, - Да тут делать нечего!

Хитросплетённые умы советских архитекторов дарили шанс на
организованное отступление без невозвратимых потерь. Типовая серия обшарпанной хрущёбы очень кстати разбросала балконы в  шахматном порядке.

И он был ловок в этот миг, как барс... Взмыл, перемахнул
ограждение, повис, покачался, спрыгнул... И влип! Влип ногами и руками в свежевыкрашенный балкон второго этажа. Спасение было рядом, - козырёк следующего подъезда - вот он, на расстоянии вытянутой ноги. Но вытянуть её из вязкой плоти половой краски Бакинского ЛКЗ и преодолеть перила без нанесения следов на походный костюм художника свободных отношений не представлялось возможным.
- Всё, влип! - обречённо зафиксировал Лёня, - бракоразводный процесс с ухудшением жилищных условий и разделом маминого имущества, - трагически неизбежен.

И тут же за остеклённой дверью балкона в молочном свете
высунувшейся на шум луны образовались плавные контуры
обнажённого женского тела, осветились дикие глаза и раздался сдавленный крик,
- Ты кто?! Чё надо?! Петя, Петь, вылазь! Не бзди, это не муж! Иди сюда! - и проявились квадратные контуры полового гиганта.
Лёня даже обрадовался, - Выручайте, братцы, пройти через вас надо, спасаюсь от погони. Догонят - яйца оторвут! А?

-    Он же наследит, как объяснять буду? - советовалась женщина,   прикрывая, при этом, только верхнюю часть сокровенных мест.

-         Я разуюсь, я мигом разуюсь, а лучше подстелите газетку! Войди в положение, Петя! - Лёня уловил ситуацию (вот чьи пружины пели в тишине) и давил на партнёра.

-         Давай быстро, по газеткам, по газеткам, ёшкин кот! - открыл дверь, стелил газеты и толкал в спину испуганный любовник, - Соня, выпусти его. Ну, ты даёшь, мужик!

-         Да, мы с тобой не промахи, Петя, - развернулся на площадке, - Спасибо, братцы! Меня тут не было. Соня, с меня причитается! - и, оставляя на лестнице отметки визита, рванул через три  ступеньки вниз.

-         Заходи, когда мужа не будет, - игриво попрощалась Соня и  получила от любовника звонкий, одобрительный шлепок по  голой попе.

Лёня вылетел на свободу, понёсся под луной, пружинно
отталкиваясь от гнилой поверхности пустыря, и восхищался,
- Каков, каков, могу ещё, могу! - влетел домой, махом избавился от следов, стащил одежды, нырнул в постель. И вот она - Оза, стучит ключом в прихожей. - Успел, пронесло, пронесло!

-  Тебя где по ночам носит? - через зевоту поинтересовался. Артист!

- Шмотки твои собираю, блядун! - и сунула под нос часы,      небрежно оставленные в ванной претендентки.

-         Руки помою. Корова пролетала... - вспомнил он с ужасом, - Щас начнётся!

-         А ты куда делся? - посеяла вдруг сомненья сбитая с толку Оза. Она была примитивной материалисткой и не верила в волшебные перемещения в пространстве с третьего этажа.

-         Собаку выгуливал, - честно признался Лёня, - давай-ка спать.

     Устал...

  -         Это всё?

-    Всё, конец фильма.

-         И вот это ты намереваешься представить на престижный литературный конкурс? - Жюль разочарованно перебрал листки текста,
- Н-да, огорчил. Извини, брат Эдмон, огорчил.

-   Чем, собственно?

-   А где тут искомое? Где требуемое прелюбодеяние, его предтеча, процесс в развитии, разворотах и нетривиальных ракурсах? Где живые голоса грехопадения, искушение, вкушение, захлёбыванье пеной, размах вожделения и нестандартные размеры? Где они, пароксизмы страсти?

-      Литературные поиски ниже пояса? Я правильно тебя понимаю?

-     Дураком только не прикидывайся. Именно ниже, но достоверней  художественно выше и глубже. В условиях Букера что? Секс, эротика. А здесь - типичное приключение совкового ходока с цирковыми номерами на балконах. Тематически не проходит. И мне теперь по редакциям бегать, фуфло твоё, стеснительное, пристраивать, - он сбросил рукопись на стол, долил в стопку Камю, опрокинул, довольно жмурясь, зажевал влажной долькой лимона, выплюнул на ладонь косточки, - стареешь, брат, живой интерес пропадает. Это не те интимные документы, которые оставляет после себя эпоха.

-    Пожалуй... - согласился я. А куда деваться?