Ему было 26 лет. Блондинистый, с прямым «римским» носом,                 голубоглазый - совсем не был похож на еврея. В армии его звали Даней.

Немцы сузили кольцо окружения, загнав их в лес. Не было выхода, и небольшая группа солдат (офицеры посрывали знаки отличия, уничтожили документы) были захвачены врагом. Их гнали полуодетых, разутых по осеннему лесу. Брели, спотыкаясь о корни деревьев, скользя по слежавшейся хвое. Ждали выстрелов в спину. Более крепкие помогали слабым и раненым. Отец, неплохо знавший немецкий язык, шепнул  дружку Васе, что их гонят в какой-то домик лесника. Поздним вечером их подогнали к избушке, всех загнали туда и заперли.

Было холодно, ни подстилки, ни признаков еды. Единственное не застекленное оконце под потолком избы еле пропускало лунный свет, освещавший повалившихся на пол людей. Они уже не ели несколько дней, оборванные, истощенные, некоторые раненые и контуженные... Храп, стоны, выкрики среди ночи.

Он не спал. Ведь завтра немцы обнаружат, что он не только командир, но еще и еврей. А это верная смерть. Убежать невозможно.  Дверь заперта и еще припёрта снаружи колом. Вокруг леса Беловежской пущи. Голова от контузии, как ватная, заполнена тупой болью. Еще трудно говорить, плохо слышит.
Вспоминается жена. Где она сейчас, сумела ли бежать? Что с детишками? Страшные видения заполняют мозг, кружатся в тяжелой голове.  Неужели вот так, ни за что погибнуть? Больше никогда не увидеть детей - комочков его жизни? Что делать? Если есть Высшая Сила, то спаси, дай еще пожить, отомстить!..
Подходил к окошку, карабкаясь по слизким бревнам сруба, но лишь с трудом мог протиснуть в прорезь голову. Как не хочется умирать, вот так уйти из жизни... В голове мелькает мысль наброситься на них, хотя бы одного увести с собой.

И вдруг чья-то легкая рука легла на плечо.
-Вася?
-Даня, я знаю, что ты еврей, но не скажу. Ты должен выжить. Вот если бы все ваши были такими...
Я постараюсь тебе помочь. Мы еще отомстим этим гадам...
Василий тихонько отполз на свое место.
-Слава Б-гу, я не один. Есть друг. Правду говорят, что друг познается в беде. Но что же делать? Постараюсь заснуть, ведь завтра предстоят испытания на саму жизнь...

Остаток ночи прошел в полубреду.  То мелькало родное любимое  лицо жены, то милые, забытые мордашки детей.

Как только стало светать, раздался топот подкованных сапог, немецкий говор, прерываемый деревенской белорусской речью. К избушке приближался отряд немцев в сопровождении двух полицейских белорусов, вооруженных трофейными русскими ружьями. Удары сапог, выбивавших кол из-под двери, затем - поворот ключа. Замок не поддавался, и пришедшие  ругались, проклиная доисторическую русскую "технику".
Наконец дверь со скрипом открылась. На пороге - два немца с автоматами и один полицейский-переводчик.
-Быстро поднимайтесь! Выходите по одному. Каждый должен при выходе спустить штаны ниже колен.
-Это конец, - подумал Давид, - сейчас увидят, что я обрезанный, и тут же прикончат. Что делать?

-Я их задержу, а ты лезь в окно, - шепнул Вася.
Он не успел ничего ему ответить. Пленные по очереди выходили из темноты в дверной проем.

Прямоугольник двери на фоне утренней зари был как выход в иной мир, полный света, радости, жизни... Пленные нехотя спускали штаны и исчезали за дверью.
-Спаси меня, спаси, спаси! - мелькало в мозгу. Он не знал к кому обращается, но это была молитва...
С невероятной скоростью он вскарабкался по скользким бревнам к оконному проему, протиснул голову наружу. Его широкие плечи не входили в окно. Так никогда и не понял, как всё же сумел вставить их в прорезь и потом медленно, как змея, вылезающая из своей старой кожи, по миллиметру ввинчивать свое тело в оконце. Руки свисали спереди, тело стиснуто так, будто грудная клетка вот-вот должна лопнуть, расколоться. Нечем дышать, но продвижение продолжалось. Время, казалось, остановило свой бег.
Боль, удушье, страх смерти...

Что происходило у двери, он так никогда и не узнал. Только слышал, как Вася начал что-то странно болтать, потом раздался его несуразный смех. Немцы и полицай торопили его, угрожая, что если он действительно сумасшедший, то кончат его на месте...
Все продолжалось считанные минуты, но ему это казалось вечностью. Вася паясничал, немцы и переводчик бесновались, ругались, требовали освободить место для осмотра следующего.

Плечи и тело сами по себе методично просачивались через оконный проем, как будто неведомая сила вкручивала их. Вдруг раздался выстрел и предсмертный крик. Тело Давида, потеряв равновесие в прорези, вывалилось наружу. Падение нелегкого тела было заглушено эхом выстрела и нечеловеческим криком.
Он упал на голову и, видимо, на какое-то время потерял сознание.

***
Опомнился, увидев себя бредущим по лесу. Ни избушки, ни солдат, ни пленных. Солнце уже взошло, в кронах чирикали птички, в лесу было достаточно тепло. Больное тело медленно выходило из того состояния сжатости, как бы расправлялось. Трещали грудь, ребра, спина и бока, болело в паху. Голова как раздутая и наполненна неземной болью, тяжестью, шумом. Он не мог понять, от падения ли это, контузии или от пережитого.
- Я - жив. Слава Б-гу, кажется, жив! А что стало с другом? Вася, милый мой, неужели они тебя убили? Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня. Я отомщу им и за тебя...

Он не помнил, сколько времени, а может быть, сколько дней брел по лесам. Сознание периодически пропадало, были провалы в памяти.
Очень холодно, ободранные ноги горели, все мысли были заняты едой. Что-то жевал, слизывал капли утренней росы. Помнит, как набрел на ручеек, который привел его к какому-то озерцу. Жадно, долго и много пил. Набрал воды в валявшуюся неподалеку проржавевшую банку из-под консервов. Долго отмачивал в воде израненные ноги, а потом тяжелую, шумящую голову. Опять что-то жевал. Потом оказался на опушке леса, в полукилометре стояли одинокие домики деревушки.
Жажда иссушила губы, язык твердой коркой застрял в горле, всепоглощающий голод спазмами выворачивал внутренности...
До безумия хотелось курить. Хоть бы одну затяжку... Но, что его ждет впереди? Кто там живет? Расположены ли в ней немцы? К кому обратиться? Деревушка из нескольких домишек пустынна, словно вымерла: не слышно ни кукарекания петухов, ни мычания или блеяния скота.
Еле переставляя разбухшие, окровавленные ступни, он стал обходить опушку леса, приближаясь к крайней хате. Затем он лег на больной живот и медленно, как большая ящерица, пополз по направлению к хате. Слух и зрение каким-то чудом обострились, и тело тяжело через боль все же двигалось в нужном направлении. Так он подполз к ограде двора, тыну из жердей и замер.

Послышался какой-то резкий шорох, и прямо перед лицом, в охотничьей стойке, замер пес. Вначале он хотел облаять незнакомого, но, видимо, будучи поражен необычной позой на животе, замер с раскрытой пастью.
Человек и собака пристально смотрели друг на друга, как бы изучая. Лишнее движение, шум, а тем более, лай собаки могли выдать беглеца. Он смотрел на пса дружелюбно, жалея, что в эту минуту ничего нет, чтобы задобрить того. Прошло несколько мгновений, и он решил, что лучше перестать смотреть в глаза животному, потому что тот уже начал отводить глаза, мотать мордой...
Тогда он просто закрыл глаза и замер в этой неудобной позе. Сколько времени прошло, не помнил. Было тихо, и хотелось забыться.

Когда он открыл глаза, собаки уже не было, а перед ним стояла старая крестьянка. Она со страхом и недоумением глядела на распростертого по земле человека.
-Дзед, а хто ты? Аткудава пришоу? А, можа, ты плены?
Его поразило обращение пожилой женщины к 26-тилетнему мужчине со словами «дед». Ведь она могла по возрасту быть ему матерью.
-Почему дед? - начал он, чтобы протянуть время и не спугнуть ее.
-А як жа. Ты ж увесь сивы...
Потом он действительно убедился, что вся голова его поседела во время «прохождения» сквозь окно.
Крестьянка напоила, накормила и разрешила спрятаться в стогу сена.

Он выжил, нашел партизан. Воевал вместе с ними. А затем прорвался к своим. 

У своих был СМЕРШ (смерть шпионам), штрафной батальон и... война.