Неслышно, босыми ногами она прошла по паркету и легла на краешек огромной квадратной кровати, украшенной золочеными шарами, червлеными вензелями  и еще какими-то финтифлюшками.  Было около трёх часов утра. 
Она  прижалась к его плечу горячей своей щекой и тут же задышала ровно и беззвучно, словно набегавшийся за день  ребенок.
Под ее телом кровать даже не скрипнула, и лишь спящая о другую его руку супруга проговорила что-то во сне  громко и невнятно, перевернулась на бок и вновь в комнате повисла сонная, вязкая тишина.

Сергей осторожно повернулся к жене спиной и положил руку на бедро ночной гостьи. Как обычно, она была совершенно нагая, и ее прохладная кожа на груди и животе поражала своей упругостью, как бывает после частых купаний в солоноватой  морской воде. Ему казалось, что его загрубевшие пальцы, как  это ни странно, чувствовали каждый мельчайший изгиб на ее теле, каждый волосок на ее бедрах и на лобке.

Сегодня она, по всей видимости, не собиралась  никуда идти, и Сергей, зарывшись лицом в ее, казалось, навсегда пропахшие солнцем и полынью легкие, почти невесомые пряди волос, волной разлившиеся у него на подушке, радостно вслушивался в еле слышное  дыхание, в практически неуловимое биение  сердца этой столь дорогой и желанной, и столь  же чужой  и непонятной  для него женщины.

И как обычно, он приложил все усилия, чтобы как можно дольше, может быть до самого рассвета не спать, чтобы хоть раз при свете дня рассмотреть ее нагую, всю, от кончиков пальцев на ногах и до копны  ее чудных волос цвета старинной бронзы, и как обычно сон незаметно смежил его глаза и ослабил его объятья.

Утром  он проснулся от негромкого пения его супруги  Ларисы, шуршащей чем-то на кухне и, как всегда в последнее время пение это  вызвало в душе Сергея неприятную и необъяснимую волну протеста и обиды.
Сквозь приоткрытую дверь кухни  доносились легкое гудение вытяжки, позвякивание посуды и еле уловимый запах жареной колбасы.
Стол для завтрака был уже практически сервирован (Лариса, несмотря на свою полноту, любила плотно и вкусно покушать), когда Сергей все еще в пижаме появился на кухне.

- Лариса,-он попытался придать своему голосу хоть какую-то теплоту и нежность, но визит ночной незнакомки словно подстегивал, будил  какие-то скрытые, обычно находящиеся в полудреме злые черты его характера. Он явно осознавал, что подобное происходит только от пусть не желаемого, пусть подсознательного, но все ж-таки  сравнения двух этих, столь  рачительно отличающихся друг от друга  женщин. Лариса - домашняя, покладистая и чистоплотная, столь основательно и давно изученная, что, уже думая о ней становится скучно, и та, нежная, необычная и до странности непонятная...

-Лариса. Сколько раз тебе говорить, что бы ты не покупала подобную колбасу? Ты хоть пережарь ее, но соя всегда остается соей. Я что, в конце то концов, мало тебе денег даю, что ты по утрам мне готовишь подобное? ... И еще....А что если тебе перекраситься? Да решено, сегодня же куплю тебе самую дорогую краску.

Он постоял, морщась, посмотрел на ее полноватую фигуру, дрожащий в обиде подбородок, светло-русые волосы и, повернувшись, вышел из кухни, бросив ей через плечо:
- Я опаздываю. Завтракай без меня.

... Сергей  побрился, освежился дорогим парфюмом, не торопясь  оделся, и, не прощаясь, вышел  из дома, спиной чувствуя  обиду Ларисы, разлитую в кондиционерной атмосфере квартиры.

Над Москвой повисли холодные осенние дожди, и он было, уже хотел вернуться домой за зонтом, но услужливый консьерж, верткий и худощавый, словно штырь , по-своему истолковав нерешительность жильца, тут же предложил свою помощь.
- Давайте я вас, господин  Давыдов, до машинки вашей под зонтиком-то своим доведу. Право же, мне совсем не в тягость. Напротив, я буду только рад...

- Не стоит, Михаил Самуилович, я и так дойду. Не сахарный, не растаю.
Он,  не глядя, сунул в руку все еще полусогнутого стража купюру и, прикуривая от подобострастно протянутой зажигалки  громким, густо замешанном на презрении шепотом  осведомился:

- И не надоело вам  из себя лакея строить? Я же знаю, вы докторскую пишите... Вы образованнее многих из живущих в этом  подъезде, так зачем же столько лет вы здесь, под лестницей Ваньку валяете? У вас что, на выезд денег не хватает? Хотите, я вам одолжу? И с отдачей торопить не стану, вот увидите.... Ну что вы здесь  один маетесь? Ведь дети то ваши, Михаил Самуилович уже год как уехали, да и вы сами давно бы уже могли....  Секретность со всех ваших работ уже давно сняли, и вы вполне уже выездной.... А? Ну что же вы молчите?

Консьерж прислонился спиной к двери подъезда, металлической, сияющей новенькими клавишами домофона и снабженной двумя камерами видеонаблюдения  с тоской  посмотрел на косые штрихи дождя.
 ...- Вы правы, Сергей Николаевич, и я практически во всем с вами согласен. И в том, что секретность с моих работ и открытий сняли, и в том, что я бы мог вместе с детьми уехать на так называемую историческую Родину и. ...Но скажите мне, молодой человек, а что я там буду делать? Без этих осенних дождей, без этих, пусть чахлых и заморенных, но все ж таких русских березок возле подъезда, без Никитских ворот, Арбата и Остоженки? Без Русского языка, криков и нецензурного мата, который я каждый вечер слышу у соседей через стенку.

Родину, господин Давыдов, Родину  не унесешь на подошвах своих штиблет, тем более, если они пошиты на фабрике «Скороход». А деньги? Деньги я посылаю детям. Они молодые, им там сейчас, на новом месте  они нужнее...
А Ваньку ломать, как вы изволили выразиться, мне как-то по возрасту уже и не пристало. Просто вы мне, Сергей Николаевич чем-то симпатичны....И вы, и ваша супруга Лариса Петровна и ваша гостья...               

Шагнувший было уже под моросящую сырь Давыдов, услышав последнюю  фразу расстроенного консьержа, резко повернулся, и, нервно вытирая дождевые капли с лица, спросил его чуть слышно и глухо:
-А вы часто ее видите, здесь, в подъезде?

...- И ее, и вас Сергей Николаевич, я довольно часто по ночам вижу, сам за вами двери запираю. Вы очень красивая пара. Меня только удивляет, как, каким образом ваши отлучки по ночам все еще остались незамеченными супругой вашей, Ларисой Петровной? И несколько поражает еще, пожалуй, ваш костюм - смокинг, котелок, трость... В наши дни  подобное можно увидеть разве только в театре,...Но и вы, и она одеты явно не в бутафорское, нет.., можно подумать, что  вы всегда одеваетесь  именно так. Хотя...
Консьерж еще раз внимательно осмотрел все еще стоящего прямо под дождем Давыдова, резко повернулся и ушел к себе, под лестницу.

- И имя... Вы странным образом обращались к ней только на Вы и называли ее очень красиво - Натали... Я бы даже сказал, несколько старомодно, и, как мне показалось, с французским прононсом...

Михаил Самуилович еще что-то неразборчиво пробормотал, усаживаясь половчее на потрепанный мягкий стул в своем закутке и вновь уткнулся в журнал, который читал до появления Давыдова.
...- Котелок, трость...
Недоуменно протянул Сергей и медленно пошел к своей машине, не замечая  серых, холодных луж с пузырями и радужной пленкой бензина на их поверхностях.

...На следующий же день Лариса разбудила Сергея уже в новом обличье. Темно-бронзовые волосы удачно оттеняли ее лицо, делая несколько худощавее и привлекательнее. Но в глазах ее, прежде почти всегда смеющихся, появилась какая-то  настороженность и тоска старой дворняги.
- Вставай Сереженька, кофе остынет. Опять будешь серчать...

Он мельком глянул на нее, подсознательно оценив ее тщательно уложенные волосы, искусно подкрашенные глаза и губы, сквозь силу улыбнулся и, хмыкнув, направился в ванную.
- Тебе идет,- не вынимая зубной щетки изо рта, пробурчал он, немало не интересуясь, слышит ли она его или нет.

Она услышала и вновь расцвела своим обычным, утренним весельем.
- Спасибо Сереженька, я рада, что тебе нравится. Только меня удивляет, что же ты раньше меня об этом не просил? А я-то, дурочка, сама  и не догадывалась....Если б ты знал, как приятно в себе что ни будь менять.... Тем более если это тебя забавляет...

Она прижалась грудью  к его спине, положив ему на плечо, свой подбородок и внимательно посмотрела в зеркало на его и свое отражения.

Давыдов тоже бросил взгляд в зеркало, впервые может быть, отметив для себя, что глаза у  Ларисы, как это не странно, очень умные. Умные и красивые.

- Ладно, Лара,- дернув плечами, он отстранил ее от себя.- Хватит. Пора завтракать. Мне сегодня перед  советом директоров отчитываться, -
страсть как не люблю. Постоянно чувствую себя какой-то дешевой девкой по вызову. Противно.

Он еще раз прополоскал рот и вслед за супругой направился к столу...

И этой же ночью, когда Лариса утомленная его скупыми и снисходительными ласками уже уснула, счастливая и влюбленная, его визави вновь появилась в спальне.
Натали, слегка прикоснувшись  прохладными пальцами к  плечу Сергея, и повернувшись, вновь направилась в темную прихожую.
- Одевайтесь, Серж,-поторопила она его.

- Уже второй час по полуночи, в «Бристоле»  сейчас самая игра. Грузинский князь объявил себя банкротом, а Яблонский-Курбатов на кон поставил именье  под Екатеринбургом, и вот уже как целый час играет только на красное....И ему, как это ни странно, все еще везет. Идемте, вас уж заждались...

Торопливо одевшись и привычно взяв в руку трость (трость?!), Сергей вышел на лестничную площадку вслед за женщиной. Она опустила короткую, стального цвета вуаль и, не обращая внимания на лифт, направилась по  выложенной серым мрамором лестнице вниз.

На улице, несмотря на поздний час и довольно сильный дождь было довольно оживленно. Мимо них неспешно проходили люди в забрызганных калошах и под большими, черными зонтами, где-то вдалеке раздавалась трель свистка околоточного, слышалась брань и обрывки какой-то  неизвестной Сергею тоскливой и жалостливой песни.

 Натали небрежно приподняла руку, и тут же, перед ними остановился небольшой, крытый экипаж на каучуковом ходу, с зажженным, граненым фонарем волнисто-леденцового стекла, подвыпившим извозчиком и довольно унылой лошаденкой, мокрой и покорной. От ее провислой спины шел пар и остро  пахло лошадиным потом. Давыдов приоткрыл дверь, подал Натали руку  и пропустил ее вперед, в бледно-розовое, шелково-стеганное нутро.

А в «Бристоле» игра и в самом деле была в самом разгаре...
Официанты в черных  отутюженных фраках и белых перчатках  с серебряными подносами на жестких, растопыренных пальцах неслышно проносились по прокуренному залу большими черными бабочками. Лакеи в красных атласных рубахах, аккуратно, почти нежно выводили в вестибюль опьяневших, проигравшихся в пух и прах купчишек, расхристанных и жалобно плачущих. Великолепные швейцары, с идеально расчесанными усами и бакенбардами, сияя золотом позументов, стояли возле двери, дубовой и резной, с матовым венским стеклом и витиевато выполненной надписью: РЪСТОРАНЪ. БИЛЬЯРДЪ. РУЛЕТКА(6 СТОЛОВЪ).

Давыдов разделся, небрежно бросив темно-серый плащ, котелок и трость с набалдашником мамонтовой кости  на дубовую, сияющую чистым лаком  доску гардероба, небрежно осмотрел зал и направился ко второму столу, где сидел перед кучей разноцветных фишек и пачек с ассигнациями счастливый и несколько расслабленный от выпитого не в меру коньяка Яблонский-Курбатов, известный уральский помещик и золотодобытчик.

Сергей сел за стол, достал портмоне и, положив его перед собой на зеленое сукно стола, негромко и весело проговорил, обращаясь скорее к тут же окружившим стол зрителям, чем к заводчику, неторопливо раскуривая сигару с золотистым вензелем:

- С выигрышем вас, уважаемый  Александр Николаевич. Не желаете еще попробовать и со мной?

Натали присела на кем-то услужливо придвинутое ей полукресло и начала неспешно снимать светло-серые, тонкой выделки перчатки...

- Сережа! Сережа...

С трудом пробудившись, Давыдов увидел над собой склонившееся лицо супруги.

- Проснись, Сережа. Звонила мама и попросила меня напомнить тебе, что в понедельник у нее день рождения. Она приглашала нас к ней, в Переделкино. Ты слышишь?
-Да, Лариса, слышу...

Сергей тяжело вздохнул, огляделся по сторонам и окончательно проснулся.
Настроение было окончательно испорченно. И не то что он, Давыдов уж очень не любил свою тещу, по большому счету обыкновенную русскую бабу, нет, но тащиться в Переделкино, в скопище новостроек и пустынных дворов, редко засаженных тонюсенькими деревцами, примотанных веревками к мощным, вбитым глубоко в глину кольям, удовольствие не из приятных...

Они позавтракали, молча и настороженно глядя друг на друга, он выкурил сигарету и уже при выходе, бросил ей на стол довольно плотный конверт.

- Лара, сходи, проконсультируйся у хорошего хирурга. Мне кажется, тебе пора вплотную заняться своей фигурой, ну там кое-что, может быть, убрать лишнего...
На бедрах, например, талии....Да и грудь желательно несколько поменьше...

Лариса охнула, вскочила и снова обессилено опустилась на стул.
- Что случилось, Сергей? Тебе же всегда нравилась моя фигура,...Ты помнишь, ты всегда меня «Пышкой» называл?...А грудь?  Все мои подруги до сих пор завидуют моей груди....Как это понимать? Ты что, разлюбил меня? Или....Или у тебя появилась другая  женщина?

Ее глаза округлились и набухли слезами. Она резко подскочила к раковине и принялась энергично мыть посуду, гремя ложками и роняя капли пены на кафельный пол.
Сергей поднялся, и, глядя на ее окаменевшую спину, длинные локоны волос цвета старинной бронзы бросил:

- Дурочка ты Лариса. Да если б у меня появилась любовница, на кой ляд мне были бы нужны все эти  проблемы с твоей фигурой? У меня, что, деньги лишние? Нет у меня никого, просто, наверное, старею, вот и хочется чего-то такого....Этакого. Новенького, что ли?

Он уже давно ушел, и уже давно струя воды совершенно напрасно билась в жестяное дно раковины, а эта его фальшивая интонация, казалось, все еще кружилась по кухне, натыкаясь на своем пути то на тяжелые шторы золотистого бархата, то на закругленные углы дорогой мебели, то на все еще стоящую возле раковины Ларису, плачущую горько и безнадежно.

...Давыдов, бродил по старым Московским улочкам, с удивлением замешанном на недоверии разглядывал старинные, промокшие фасады бывших городских поместий и особнячков , лепные вензеля с инициалами бывших владельцев и белого камня полуразрушенные колонны заброшенных флигелей, проржавевшие флюгера на рваных крышах и отчетливо понимал, что он, во всем, что касается его отношений с Натали  ничего, абсолютно ничегошеньки не понимает.

Кто она? Почему она приходит именно к нему? Как в конце то концов она вообще может проходить сквозь тяжелую бронированную дверь с массой хитроумных и надежных замков.

Он осознавал, что когда их тела, руки, бедра соприкасались тихо и осторожно, то все было, как и должно быть в самой обыденной жизни: та же теплота кожи, тот же пульс и биение сердца,  шуршание волос, тот же скрип паркетных плашек.

Но стоило ему попытаться (он уже пробовал) резко обнять Натали или схватить ее за тонкую ее руку, как пальцы его свободно проходили сквозь пустоту, имитирующую ее тело и ее одежду, и лишь легкий холодок, колючий, словно наполненный мельчайшими иглами, тонкими и гибкими еще некоторое время словно обволакивал его ладонь.

Иной раз, после подобного, Сергей незаметно для нее крестился, но Натали не пропадала, не растворялась в воздухе подобно призраку, а, напротив тихо посмеиваясь, прижималась к нему всем своим телом и он воочию чувствовал и ее тонкую талию, и ее небольшие, но твердые груди и ее округлые бедра, готовые распахнуться ему навстречу по первому его зову.

Дождь лил и лил, нудный и холодный, а в голове у Сергея крутилось наподобие заевшей на одном месте патефонной пластинки лишь одна фраза, всплывшая Бог знает из какой дыры его памяти - параллельный мир.
Что это такое, где он читал о подобном, Давыдов не знал и не помнил, но это словосочетание  хоть как-то успокоило  его, охладило воспаленную голову много лучше этой бестолковой, многочасовой прогулки под дождем.

Решив несколько пообсохнуть, да и перекусить, он осмотрелся по сторонам, и тут же заметил призывно сверкающую вывеску над входом в Интернет кафе.

- Чашку кофе, булочку, сто грамм коньяку и час в сети.
Проговорил Сергей  невесть откуда появившемуся официанту в строгом черном костюме и присел за свободный компьютерный стол.

Коньяк оказался дрянной подделкой, да и кофе желал оставаться много лучше, но отогревшийся Давыдов решил не заострять на этом внимание и быстро набил в поисковике адрес своего дома.
То, что выдал ему Яндекс, повергло Сергея в состояние близкое к ступору...

Дом, оказывается, был построен на деньги и по эскизам купца - старообрядца Михаила Скоробогатова, но из-за удачного расположения  в тихом переулке и близости к кремлю часто переходил из рук в руки, постоянно повышаясь в цене. Последним хозяином дома был, вернее, была Наталия Нестерова (Натали?), в девичестве Островская, из столбовых дворянок Московской губернии. Покончила жизнь самоубийством в меблированных номерах «Бристоля» в 1916 году, через самоудушение. Причин для самоубийства следствие не обнаружило. Но самое страшное, что предоставил потрясенному равнодушно мерцающий экран монитора, это портрет его Натали, выполненный в карандаше и пастели неизвестным художником. Картон с портретом хранится и по сей день в запасниках Третьяковки....Саму Наталию Нестерову-Островскую, как самоубийцу похоронили без отпевания  за оградой Медведковского кладбища...
В 2002 году дом был отремонтирован по классу «Люкс» 21 управлением «Инпредстроя» и квартиры его были проданы частным владельцам...

...Домой Сергей пришел уже под утро, пьяным и насквозь промокшим.

Михаил Самуилович проводил его до квартиры и помог открыть тяжелую дверь. На нечленоразборчивое предложения Сергея  зайти в гости, расслабиться и выпить (по- нашему, по-русски), вежливо, но твердо отказался, ссылаясь на больную печень и дежурство.
Давыдов еще некоторое время провел на кухне, тупо смотрясь в собственное отражение в черном, ночном окне, пил, не закусывая холодную водку, курил сигарету за сигаретой , и монотонно повторял одну и ту же фразу...

- Так это что ж, выходит, я все это время с мертвой спал? Так , что ли...

Потом он на цыпочках прокрался в спальную, где Лариса, всю ночь  ожидающая его прихода, прикрывая глаза, делала вид, что крепко спит, поцеловал ее в  теплую щеку мокрыми губами и, плотно прикрыв за собой дверь, удавился в ванной комнате на дорогом, темно-лилового шелка галстуке, привязав его к полотенце-сушителю.

В дорогой  частной клинике для состоятельных душевнобольных   еще несколько лет можно было увидеть худощавого, хорошо сложенного совершенно седого, хотя еще и не старого человека, часами смотрящего в одну точку. Темно-багровая полоса на шее  давно уже сошла (благо Лариса спохватилась довольно скоро), но в характере его произошли неизгладимые перемены - Давыдов стал пассивен, молчалив и задумчив.

Врачи надеются на его скорое возвращение домой, по крайней мере, так они говорят часто посещающей его супруге.
Уже после первых дней нахождения Сергея в этой клинике визиты Натали к нему прекратились.
Совсем...