Осень прикладывает к  дорожкам асфальта и деревянным скамейкам сорванные негодяем-ветром поблекшие осенние листья, словно вырезанные ребёнком фигурки для аппликаций. То осторожно, то небрежно бросает их ,  словно  устав от игры.
Мою шею обвивает лёгкий шарф. После дождя в воздухе витает запах  вина и прогнивших бочек.
Навстречу мне идёт незнакомая женщина с крашеными волосами, которые она собрала на затылке. Её хвост похож на промокшее крыло краснопёрой птицы.
- Стоять! Как живёшь, дикий чай? - слышу я за спиной голос соседа Ефима. Он незрячий.
- Добрый вечер! Опять узнали! Не понимаю. Как Вам удаётся? - удивляюсь я.
- Хе-хе! Тебе не понять. Возьми меня лучше за руку, как кавалера, давай вместе прогуляемся. Мне скучно одному, уже час брожу вокруг дома,- просит он и подходит ко мне поближе.
- Давайте!- соглашаюсь я и беру его за руку. Мы идём с ним «борт о борт», как плывущие по линии корабли. Его седина похожа на грязный снег, а на глазах тёмные очки. Соседи рассказывали мне, что Ефим вырос в детдоме. Несколько лет назад потерял зрение после какой-то тяжёлой болезни. Живёт один. Каждое утро, когда я выхожу из дома на работу - вижу его стоящим у окна. Он машет мне рукой со второго этажа. Первые дни я думала, что Ефим машет всем вокруг, но однажды он признался, что только меня провожает на работу.
- Я, наверное, громко хлопаю дверью, что сразу понятно кто сейчас выйдет из подъезда? - шутя, спросила я его тогда.
- Я стук твоих каблучков сразу узнаю. Тук- тук. Как ногтем по стеклу. Ещё знаю, когда ты возвращаешься домой. Ты идёшь медленно, как невеста к алтарю,- ответил Ефим.
- Как Ваше здоровье? - поинтересовалась я, стряхнув с его плеча оранжевый кленовый листочек.
- Лучше чем раньше. А знаешь почему?
- Почему?
- Потому, что в этом году пятен на солнце меньше,- сказал он смеясь.
- Шутите?
- Вовсе нет!- ответил Ефим, стуча об асфальт белой тростью, которая издавала звук,  похожий на тиканье часов. Когда кончик трости натыкается на трещину, стука почти не было слышно. Мой шарф колыхался на ветру и задел лицо Ефима
- Убрать паруса! - произнёс он, играючи строго. Ефим как-то рассказывал мне, что в детстве мечтал быть моряком.
- Есть убрать паруса!- отточено произнесла я и спрятала шарф под воротник плаща.
- Ты опять эту ночь не спала. Отчёты свои делала? - спросил Ефим и повернулся ко мне. Мне всегда неловко, когда он так «смотрит» на меня. Я забываю в такие моменты, что он не видит, и смущённо опускаю глаза.
- Да. Шеф собирался в командировку и просил дать ему на утро информацию по убыткам.
- Ух! Я бы твоего шефа за усы подёргал! - возмутился Ефим и замахал в воздухе тростью как шпагой.
- У него нет усов,- смеясь, проговорила я.
- У всех есть усы. Подмышками,- добавил Ефим, и я залилась хохотом.
- Смеёшься...Смейся! Кто громко смеётся, тот тихо плачет. Я ни разу не слышал, чтобы ты плакала. Молодец, думаю. А потом сомневаюсь: Неужто не плачет? Плачет ведь... Женщины без слёз, как березы, без серёжек,- вслух рассуждал Ефим.
- Не знаю...
- Не знает она. Пошли шефа своего ко всем чертям, да сны смотри. Цветные. Нужно спать, чтобы воду не будить,- проворчал он и, наткнувшись тростью на тряпку, нервно толкнул её в сторону.
- Какую воду? - не поняла я.
- Воду на озёре. Вода высыпаться должна. А мы, городские дети ей мешаем. Не спим по ночам. Работу делаем. Ругаемся. И ещё дикий чай не спит,- ответил он с улыбкой, и я вспомнила про озеро, которое находится чуть выше нашего квартала.
- А почему Вы называете меня «дикий чай»?- задала я вопрос, про который всё время забывала.
- Не знаю. Само по себе пришло. Из листьев обычного чайного дерева чай заваривают. А чтобы с тебя чаю попить, нужно поцарапаться,- ответил с улыбкой Ефим и, немного помолчав, продолжил:
- С тех пор как зрение потерял, вижу образы людей.
 В двух метрах от нас торопливым шагом прошла Аглая, соседка с первого этажа. Я хотела поздороваться с ней, но она уже скрылась за углом соседнего дома.
- О! Побежала в магазин, как индюшка к кормушке,- произнёс Ефим, прислушиваясь к звукам её каблуков. Мне стало смешно, но я сдержала свой смех. Она и вправду напоминала большую домашнюю птицу в своём сером пальто в форме трапеции.
- А Халик на кого похож? - полюбопытствовала я, вспомнив соседа прокурора, который живёт этажом выше меня.
- На телефонную будку,- ответил Ефим и я рассмеялась. Прокурор всегда ходит, прижав к уху мобильный телефон, кричит в трубку и ездит на джипе с тонированными окнами.
- Опять Гришкина кошка шелудивая  убежала на улицу! - произнёс недовольно Ефим. Я огляделась по сторонам, но не увидела кошки.
- А где она?
- Ты что, слепая? Вон,- ответил Ефим и показал тростью в сторону соседнего подъезда. Рыжая кошка, не обращая на нас внимания, чесала за ушком, сидя на лавочке. Я в недоумении умолкла.
- Ты куда? Отклонились от курса. Левый галс! - приказал шутливым тоном Ефим, когда я повернула в сторону соседнего дома. Я растерянно улыбнулась и повела его к нашему дому.
- Так держать! - добавил Ефим довольный собой. Я смотрела, как в окнах домов зажигается свет. Мимо проехала красная машина, из которой послышалась моя любимая песня Нелли Фуртадо «Appena prima di partire feat Zero Assoluto». Каждый раз, слушая эту песню, у меня появляется желание уехать из города далеко, к морю, и долго сидеть на согретом песке, наблюдая свежий бриз, когда волны, словно вылепленные из воды, образуют по краям пену, похожую на вьющуюся шкуру белого барашка.
- У тебя есть поклонник, которого ты отвергла? - спросил Ефим.
- Есть. А что?
- Позвони ему. Попроси его приехать сейчас.
- Зачем?
- А пусть он мне завидует! - воскликнул Ефим и рассмеялся громче обычного.
Мы подошли к подъезду, и присели на лавочку. В этот момент из моей сумочки, как из пещеры послышался сигнал мобильного телефона. Я второпях открыла замок сумки и нащупала прямоугольник с мелкими клавишами, что спрятался под ежедневником. Звонок умолк. На экране сообщение: 1 непринятый вызов. Нажимаю на клавишу. Без номера. Опять кто - то набирает мой номер инкогнито.
Я с сожалением вздохнула и отвела глаза в сторону соседнего дома.
- Всё равно ты счастливая! - словно читая мои мысли, произнёс Ефим.
- А разве я сказала, что несчастливая? - удивилась я.
- Сказала, - уверенно заявил Ефим.
- Когда это?
- Минуту назад, - добавил он, кивая подбородком и начал теребить пальцы.
Ефим напомнил мне в этот момент Дастина Хоффмана в роли Рэймонда из фильма «Человек дождя»
- Не говорила я ничего. Что вы придумываете? - обиженно произнесла я.
- А тяжело вздохнул кто?
- Ну, я...
- А ты говоришь, выдумываю... Родители есть. Братья и сёстры тоже. Руки ноги целы. Глаза видят. Ещё вон поклонник есть. Счастливая! - доказывает мне Ефим.
- Вы правы,- согласилась я виновато. Он прикоснулся своей тёплой шершавой рукой к моей руке. Мне показалось, что под его ладонью согрелся даже камень топаза на моём серебряном кольце.
- Это что? Порезалась? - спросил Ефим, поглаживая болячку с коричневой корочкой, засохшей как капелька яичного желтка на моём безымянном пальце.
- Нет, ударилась в офисе,- ответила я. Ефим осторожно притронулся рукой к моим волосам и, погладив их начал плыть пальцами по моему лицу.
- Не красишься,- сделал он вывод, прикасаясь к моим векам и ресницам средним пальцем.
- Нет.
- Правильно. Глаза красивее Бога не нарисуешь, - улыбаясь, сказал Ефим, и начал щупать подушечкой указательного пальца мой нос. Я сидела не двигаясь. Мне было неловко, что он прикасается к моему лицу, но я понимала, что Ефим таким образом «смотрит» на меня. Когда его указательный палец оказался на моей левой щеке, я резко отвернулась.
- Что такое? - не понял он.
- У меня там шрам, - ответила я стыдливо.
- Ты как-будто с войны вернулась. Дай посмотрю,- пошутил Ефим и потянулся рукой к моему лицу.
- Разве это шрам? - удивился он.
- А что это? - возмутилась я.
- Иероглиф,- спокойно ответил он.
- И кто же его нарисовал? - спросила я с долей непонятной для меня самой опаски.
- Жизнь,- ответил Ефим и улыбнулся как ребёнок. Я не смогла не улыбнуться ему в ответ. Несколько минут мы молчали.
- Что ты сейчас пишешь? Прочитай мне своё последнее что-нибудь? - попросил Ефим после паузы.
- Слушайте: «В сердце, как на дне кратера вулкана - голубое озеро. Ледники, застывших обид обрушиваются, когда молчаливый город отпускает прощение. Душа, как победитель, смеётся над всеми существующими разлуками. Эти стервы- разлуки играют с моими масками»,- прочла я отрывок из последней миниатюры и, вздохнув, добавила:
- Вот такая она, моя любовь...
- Любовь она ведь не твоя. Дом- твой. Или кольцо. А любовь нам не принадлежит. Это мы ей все принадлежим,- с грустью в голосе возразил Ефим.
- Всё равно Вы счастливый,- сказала я.
- Уже поздно. Иди домой, дикий чай. Тебе рано вставать. Это я безработный. Инвалидность - тоскливые каникулы. Раньше хоть щётки и крышки на заводе делал, а теперь вот бездельничаю. Завтра утром провожу тебя на работу.
На следующее утро, я как обычно, вышла из подъезда и посмотрела на окно Ефима. Окно без его силуэта было пустым. Я хотела подождать пока он появится, но, боясь опоздать на работу поторопилась к остановке.
Весь день меня не покидало чувство тревоги. Первый раз за десять лет, что живу в этом доме, я не увидела утром в окне Ефима. Заболел, что ли? - переживала я.
Вечером я торопилась домой, отказавшись от предложения подруги выпить кофе и обсудить приготовления к её предстоящей свадьбе.
День, как мне показалось, тянулся дольше обычного. Вечер наступил нехотя, словно сделал одолжение. На втором этаже у соседей горел свет. Лишь в окне Ефима проглядывала темнота.
Я долго звонила в дверь, но Ефим не открывал. Страх поглощал меня до венул. Я не знала, что мне делать. Вдруг за дверью Ефима послышался плачь.
- Откройте мне! Это я, дикий чай! Пожалуйста, откройте! - просила я, стуча кулаками в дверь. Послышались шаги.
- Слава Богу, живой! - подумала я.
Ефим открыл дверь и сразу же удалился в  комнату. Я последовала за ним. Включив свет, я увидела его лежащим на диване в позе эмбриона. На рукаве его рубашки было пятно зелёнки, а на полу валялась пачка валидола. Четыре ямки таблетной пластинки пустовали, и из них как крышки от консервных банок, торчали кружочки из фольги.
- Что случилось? - спросила я, подсаживаясь на краешек дивана. Он в ответ лишь всхлипывал. Я ждала, пока он успокоится. Когда Ефим перестал плакать я, строго как мать своему ребёнку, произнесла:
- Я всё равно не уйду пока вы мне всё не расскажете! Вставайте!
Ефим послушно приподнялся с дивана и, сделав три тяжёлых вздоха начал говорить:
- Эх, дикий чай...Горе - то, какое сегодня случилось. Я в последний раз так в детском доме плакал. Знаешь откуда у меня такая привычка смотреть в окно? Всё оттуда...До последнего дня, пока не покинул казённый дом, смотрел в окно и ждал, что мать или отец придут за мной. Уже самому помирать скоро, а мне всё кажется, что родители мои живы и раскаиваются, ищут меня. А их- то, наверное, и в живых уже нет. Ну, ничего, на том свете встретимся...
- Дядь Ефим, - обратилась я к нему, чтобы успокоить.
- Молчи!- шепнул Ефим и продолжил свой монолог. Я слушала дикое отчаяние в его голосе и наблюдала за взмахами дрожащих рук.
- Сон мне этой ночью снился. Будто бы зима. Окна разрисованы кружевом снежным. Я подхожу поближе к окну, и вижу отпечатки ладоней ребёнка на стекле. А потом крик услышал такой, жалобный. Проснулся. Хотел встать, как обычно тебе рукой помахать, да в ногах такая боль началась невыносимая... Вот, и лежал, выжидал, пока отпустит. Вышел после завтрака прогуляться, воздухом подышать и не заметил, как добрёл до парка. Холодно было. Листья шуршали. Стучу своим копьём по дорожке и тут натыкаюсь возле фонтана на что-то мягкое. Начал тростью щупать свёрток, а внутри что-то шевелится. Подумал, что котёнок, хотел мимо пройти и вдруг услышал плачь младенца. Взял на руки. Мать честная! Ребёнок! Лицо его трогаю - холодное! Стал звать людей на помощь - вокруг ни души. Прижал его к себе, чтобы отогреть, а он плачет, голодный, видать. Поторопился в ближайший магазин, чтобы позвонить в милицию. Так боялся его уронить! Иду и молюсь Богу, чтоб не помер-то младенец. А ещё знаешь...Смотрел на его лицо и видел свет. Я такое свечение до этого только под водой видел, когда на чёрное море ездил. Вызвали продавцы из магазина скорую и милицию. Пока его в детский приют не увезли, я его никому не отдавал. Сам кормил из бутылочки. Мальчик оказался. Славный такой малыш, поспал у меня на руках. А как оформил все бумаги в милиции, я возвращался домой такой опустошённый. Словно своего ребёнка отдал в казенный дом. Сердце разболелось. Меня ведь тоже бросили на вокзале... Мне и годика не было. Свой настоящий день рождения-то когда не знаю... Я сидел до поздна, держался. А потом боль за малыша вырвалась. Что его ждёт? Так же, как я будет смотреть в окно всю свою жизнь? Научат его улыбаться спонсорам за дешёвые игрушки и говорить спасибо за просроченную сгущёнку? Будет спать на матрацах с клещами и мечтать о мороженом? За что ему такая жизнь? - задав последний вопрос, Ефим закрыл лицо руками и заплакал.
- Простите, - прошептала я, сдерживая слёзы и обняла его.
- За что? - не отрывая рук от своего влажного лица, спросил Ефим.
- Бывает же, когда не знаешь, какие сказать слова и просишь прощения за это...
Я поглаживала Ефима по спине, а мой взгляд растерянно блуждал по его комнате. В углу, на тумбочке с потёртыми боками стоял старый телевизор. На окнах простые шторы бежевого цвета. На подоконнике в глиняном горшочке неизвестное мне растение с тонким, перистым отростком на стебле. Из-за стеклянной дверцы навесной полки величественно смотрела старинная пасочница на шипах. К дивану был придвинут стол с перестиранной плюшевой скатертью, на которой лежал сборник церковных песнопений. Ефим не переставал плакать. 
- Как мне Вас утешить? - спросила я его шёпотом.
- Почитай мне кондаки*,- попросил Ефим, вытирая лицо рукавом рубашки.
- Хотя нет. Тебе, наверное, нельзя. Ты же мусульманка,- подумав, сказал он с сожалением в голосе.
- Из некоторых «нельзя» бывают святые «можно»,- проговорила я с улыбкой и, укрыв его пледом, открыла старую книгу. Взволнованно пробежав глазами по строчкам, я выбрала кондак под номером пять и тихо начала читать: «Боготочная звезда явися нам, Владычице, честная...»
Через несколько минут Ефим заснул. Я легонько закрыла дверь. Замок щёлкнул. Подёргав за ручку, я проверила, закрылась ли дверь. Я поднялась к себе на третий этаж и долго не могла уснуть. Засыпая, я прошептала: Явись ему Боготочная звезда. Аминь!
На рассвете меня разбудил телефонный звонок. Я нащупала руками телефон и, не открывая глаз, произнесла полушёпотом:
- Да!
- С днём рождения, доченька! - нежным голосом произнесла мама. Я вдруг вспомнила Ефима. Мне стало больно. Его никогда не поздравляла с днём рождения мать. Не готовила ему сладости и не будила поцелуем. Жизнь может подарить и птица, и рыба и кошка. А быть всегда рядом и делиться теплом даже с повзрослевшим ребёнком способна лишь земная женщина. Мне захотелось сказать своей матери слова благодарности за её любовь, переживания и заботу, но в этот момент меня охватило волнение и слёзы струйками скатывались с лица на край подушки. Как же я счастлива! Я осознала это по- настоящему глубоко первый раз в своей жизни. Меня ведь тоже могли бросить, как того малыша у фонтана или Ефима...
- Спасибо мама! Это твой праздник. Каждый мой день рождения - песнопения тебе! - сказала я негромко, и, приподнявшись с постели босиком, в ночной рубашке подошла к окну. Город только просыпался, зевая открывающимися форточками. Я посмотрела на небо. Там, в заоблачной стране, наверное, не спят ангелы.
Если бы Бог однажды спросил меня: Кем ты хочешь быть в следующей жизни? Я бы ответила   не раздумывая: Я хочу быть маленькой птицей. Такой маленькой, чтобы уместиться на ладони брошенного ребёнка и крылышками согреть его линию судьбы...

Кондак*- группа церковных песнопений