Стакан водки натощак. Не полегчало, но можно двигаться.
Время -- всем на работу, застрял в пробке. Плохо. Им на работу, а у меня умер отец. Кто поймёт? Не пропускают.
До больницы ещё минут 30-40. Наплывают воспоминания.

На велосипеде отца -- маленькое сиденье на перекладине, для меня. Мчимся под горку: страшно и здорово!

Идём на салют -- много людей, но я крепко держу его руку. Он рассказывает мне о том, как они с мамой приходили сюда, на Ленинские Горки, на свидание. Как мама побежала вниз и не могла остановиться, а он её удержал.

Чёрное море -- немного штормит, "барашки" на волнах, так здорово прыгать через них! Вдруг проваливаемся в яму. Только что стояли, и вдруг беспомощно барахтаемся, пытаясь выплыть. "Помогите!" -- думают, что мы шутим, ведь вокруг нас мелко. Сносит в открытое море. Держусь за отца и ору. Потом ему на ухо, шёпотом: "Папочка, милый, я не хочу утонуть, я не хочу умереть, пожалуйста..." Он плывёт из последних сил. Через 40 минут мы, наконец, выбрались на берег. Отец вышел и, весь белый, упал на песок: "Если б ты не просил меня, я б бросил всё, утонул. Маме не говори." Сердитая мама: "Вы сошли с ума? Где вы были?! Мы вас обыскались!" "Решили поплавать. Извини, Иринушка."

Первый мой рассказ: "Молодец, пиши, у тебя получится. Может детектив для меня напишешь."

Уже в больнице: "пап, поспи чуть-чуть, тебе силы нужны." "Потом. Хочу побыть с вами подольше."

Были и обиды: мне лет 5. Гоняем мяч с папой. Приходят соседские мальчишки: "Давайте сыграем?" "Давайте!"
У меня заплетаются ноги, не умею пасовать. Из нашей команды мне никто не даёт мяч. "Папа, мне!" Он пасует другому. Раз, другой. Я обижаюсь, ухожу. Он даже не пытается догнать меня: "мне за тебя было стыдно. Так мальчики себя не ведут." Может быть... Но мне так хотелось, чтоб он ПОВЕРИЛ в меня.

До самой смерти своей, одобряя иногда, он в основном поправлял меня. Так и не поверил. Или мне это только кажется? Ведь по рассказам, другим людям, он "хвастался" мной и моими успехами... Теперь уже не спросишь.

Вот и больница.

А он ещё тёплый. Как же он исхудал! Как-будто спит. Чуть приоткрыт рот. Мама поддерживает подбородок. Теперь так нужно.

Стараюсь держаться -- я теперь за него. И мне надо звонить, договариваться, сообщать всем. Все жалеют маму. Я тоже. Но кто бы пожалел меня... Хоть чуть-чуть?
Звоню другу отца по работе. Крис -- примерно моего возраста. Начинает плакать. Я бы тоже хотел, но мне нельзя. От этого “нельзя” ещё хуже. Пытаюсь его успокоить. Обещает приехать.

Мама: "Может он ещё жив? Уснул? Посмотри: ведь руки тёплые, вот, пальцы сгибаются... Мне кажется, он дышит!"

В телефоне: "Погребальные услуги, здравствуйте."

Приходит какой-то больничный католический священник. Понимает, сочувствует и всё такое. Надо освободить палату, нас переведут в комнату прощания, он договорится.
Хорошо, но только после того, как приедет сестра.
Уходит.

Дежурный врач -- хотим ли мы вскрытия? Нет. И так ясно -- рак лёгких, метастазы, истощение. "Ок".
....................

Все попрощались, вышли из палаты. Теперь его перенесут в комнату прощания. Надо подождать минут 40.
Мама, сестра и её муж -- вместе. У меня нервы на пределе. Беру приехавшего Криса, плачущего навзрыд, идём в бар. Водка без закуски. Какая, к чёрту, закуска?!

Звонок: "Говорят, что мы не можем спуститься в комнату прощания, она занята."

"Сейчас буду."

Меня встречает давешний священник. Будничным голосом, без тени сожаления: "У нас, оказывается, перестройка и в комнате прощаний -- грязная посуда из кухни. Мы не сможем вам помочь."
"Но вы же обещали?! Что я скажу матери?"
"Вам было предоставлено достаточно времени, чтоб попрощаться."

Меня сорвало:
"Это ты решать будешь? Потому к вам в церковь никто и не ходит!"
"Почему же?"
"Да потому, что вы лжёте, и лжёте постоянно. Потом насилуете маленьких прихожан и снова лжёте. Вы, живя без семьи, не способны понять элементарных чувств, уроды."

Отвернувшись и втянув голову в плечи, он ретировался в коридор. Я вышел на улицу. Огляделся. Вроде никто на меня не смотрит. От отчаяния бил стену, выбирая места, чтоб рукам было больнее. Содрал кожу, сломал палец. Правую руку до сих пор не могу сжать в кулак, плохо срослось. Тогда чуть полегчало. По крайней мере, теперь нет желания догнать этого "святошу" и придушить в коридоре. Интересно, понял ли он, как близок был тогда сам к комнате прощания с грязной посудой? Оглянулся -- на меня с испугом смотрят несколько человек и бабушка-инвалидка в коляске. Криво улыбаюсь им и ухожу, а то ведь они сейчас опомнятся и вызовут полицию...

Дальше -- что описывать? Отпевание в церкви. Приехал первым. Чтоб продержаться пил тёплую водку из горла и запивал пивом. Потом мне говорили, что я хорошо помогал -- родственникам, друзьям, гробовщикам.

Похоронили мы отца так, как он хотел: на русском, не американском кладбище. В Нью Йорке, рядом с большим монастырём. Места вокруг -- как в России: поля, просторы, колокольный звон. Тишина.

Вечная память!