ПРИЮТ ВОСПОМИНАНИЙ

Мой сосед, «новый русский», сделал  мне заманчивое предложение - продать мою халупу, именуемую домом, за «бешеные»  деньги. Я возмутилась: во-первых,  называть дом моих предков «халупой» - безобразие. Во вторых,  на его «бешеные» деньги не купишь и сарая, а такого, как  мой, и подавно. Проворочавшись всю ночь,  и не сомкнув глаз, под утро я выползла на крыльцо. Не успела закурить, как к моим ногам прилег пес Тошка, тощий, как и я, с большими грустными глазами.  Посмотрели мы друг на друга, и стало  мне хорошо  оттого, что мы так долго вместе.

К  моему  дому примыкал  большой сарай, который построил  дед. В молодости он был кузнецом. Жил в Петрограде и   имел свои мастерские. Дела шли хорошо. К тридцати годам он был владельцем нескольких жилых домов, которые приносили приличный доход. Женился  на девице с приданым, которая родила ему двойню. И все бы было хорошо, если б не злополучная революция, которая экспроприировала  все дедушкино благополучие. Испуганная жена, схватив в охапку детей, вместе с родителями  укатила в Америку, бросив невезучего  мужа  на  стреляющей родине. Конечно, дед не остался  одиноким.   Он  быстро акклиматизировался, нашел себе красавицу, которая потом стала моей бабушкой.

Я  выкурила сигаретку, нащупала в кармане ключ  и  пошла открывать сарай, который был для меня   «П.В. » - приютом воспоминаний.  Ключ легко вошел в хорошо смазанный  мной замок. На улице совсем рассвело. Окна сарая поблескивали, как будто улыбались,  и я им подмигнула.  Дверь легко, без скрипа открылась.

Полки, полки, полки. Под окном  длинный  верстак.  К нему прикручены тиски, аккуратным рядом лежат инструменты. Я взяла в руки « лерку».  Она мне с детства нравилась. Помню, как зажав в тиски трубу, дед «леркой»  накручивал резьбу. Все делал сам.  Зато теперь у меня  в доме есть  водопровод и туалет.

Я посмотрела вверх. Вчера туда мчался паук. Но я оказалась проворней - выкинула его на улицу. Ему наверх нельзя, там  лежат Митины ноты.  Митя - мой дядя, мамин брат. Как говорила мама, бог ему на голову ладонь  положил.  Он с отличием окончил консерваторию,  быстро вытеснил  первую   скрипку  в каком-то Ленинградском оркестре, куда его направили  на работу.  Правда, это было ненадолго. Бывшая первая скрипка не смогла простить талант пришельцу  и накатала донос. Митя исчез, и как выяснилось потом, навсегда.  Бабушка  положила скрипку в футляр, собрала все его книги и ноты. Аккуратно  завернула в старые простыни и разложила на полках  почти под потолком, над дедушкиным верстаком. Полвека, пока жива была бабушка, а потом и моя мама, Митю ждали его комната, скрипка,   одежда и ноты.  Если верить в параллельные миры, Митя, наверное,  не  раз бывал у нас  в доме и в нашем  сарае.

Я открыла ящик под верстаком, достала тряпочку и вытерла везде пыль.  Заглянула  в зеркало  рядом стоящего трюмо. Протерла и  его. Какая красивая рама:  всегда с удовольствием  разглядываю  ангелочков.  Трюмо было Симино и выбрасывать его было нельзя. А вдруг она захочет приехать и забрать его. По тем временам вещь была ценная:  выбросишь -  потом не расплатишься.

Город, где я живу, был далеко от войны, и к нам приезжали беженцы. Их расселяли по квартирам, и люди теснились, не всегда добровольно, чтобы другим дать кров над головой. Так к нам попала Сима.   Ее муж работал каким-то большим начальником и поэтому  отправил   жену  в эвакуацию с комфортом.  Наверное, Сима считала, что без шифоньера и трюмо она просто не проживет, и любящий муж погрузил  мебель в вагон. Поезд  несколько раз попадал под обстрел. Когда приехали в наш город, выяснилось, что от шифоньера остались одни щепки, а трюмо выжило.

Мама отдала Симе свою спальню.  И стали мы жить одной семьей. Наверное, папе это очень понравилось, потому что после войны  он  уехал с Симой, которая взамен  него  оставила маме   трюмо, правда,  мама  об этом не догадывалась.

 Оно так и  стояло в  спальне  рядом с окном. Это было так давно, что я уже и  подробностей не помню.  Однажды  я заболела и лежала  в маминой постели   с высокой  температурой.

До сих пор не могу сказать, спала  или нет, но вдруг  я увидела женщину с Симиным лицом,  сидящую на  раме, обрамляющей зеркало. Шлейф ее платья сливался с занавеской. Черные  волосы спадали ниже пояса. Женщина загадочно улыбалась, потом стала слегка раскачиваться и запела. Голос ее набирал силу, взмывал ввысь и вдруг сорвался на петушиный крик. Женщина взмахнула руками  и полетела на меня. Я страшно закричала.

- Что-то случилось с папой, - тихо сказала мама, услышав мой рассказ.

 О папе мы ничего не знали, и узнать было не у кого.

 Долгие годы во мне жил страх перед этим зеркалом. Даже будучи взрослой, иногда заглядывая в него, я видела эту женщину с искаженным лицом.

«Наверное, папа умер,- думала я, - и Сима страдает».

Когда мамы не стало, я  вынесла  трюмо в сарай. С тех пор оно здесь прижилось.

Я вытерла пыль на маленьком трехногом  столике.  « Был бы мужчина в доме, приклеил бы четвертую ножку. Вот она лежит рядом и ждет своего часа»,- подумала я. Столик был очень красив и стоял  раньше у окна в  «большой» комнате, которая была на два метра  больше маминой спальни. Я помню маленькую кружевную салфетку, которая всегда лежала на этом столике. Однажды, при стирке  она  от старости рассыпалась у меня в руках.

Я оглядела сарай. Опять забыла стереть пыль с картины. Ее рисовал дедушкин брат. Он не был профессиональным художником, но иногда, как говорил дедушка,   его находила гениальность.

На небольшом холсте была изображена женщина без  лица.  Тонкие пальцы с ярким  маникюром  держат бретельки легкого сарафана, будто хотят опустить их. Шелк сарафана обвивает стан женщины, скользит по нему. Каждый, кто смотрел на картину, задавал  вопрос: « А где ее лицо»?

«Это загадка,- смеясь, отвечал художник. - Когда спадет сарафан,  появится лицо, то, о котором  мечтаешь».

Картину сюда повесил дед. Загадка всегда притягивает.

Я села  в  старое кресло, стоявшее в углу,  и уставилась на картину. Меня не интересовало, опустит ли мадам  бретельки   сарафана, и я не жаждала увидеть, как он мягко скользит к ее ногам, Я очень хотела увидеть  лицо. Мне почему-то казалось, что это будет лицо моей дочери,   двадцать  лет назад уехавшей с семьей в Австралию.  Как я переживала за них, боялась, что не устроятся, язык ведь плохо знали. Моя Маня прекрасная портниха, а у живущей там тети мужа  свое ателье.

Через полгода   пришло  письмо и фото, на котором я не узнала  свою дочь. Она  стояла в брючном голубом  костюме на фоне красивого дома,  который  был собственностью этой самой тети. Как она была хороша!

 Первые годы  письма  приходили часто. Потом реже и реже. А теперь изредка звонят, хорошо хоть с днем рождения поздравляют, помнят. А вот лиц  их я  не знаю, фото прислать забывают.  Столько лет прошло.  Вот бы свидеться.

Тяжело вздохнув, я  вышла из  «П.В». Закрыла дверь на замок,  крикнула Тошку. Мой дорогой дружок скачками барса кинулся на мой зов.

- Завтракать, Тошка, завтракать.- Я погладила собаку, нагнулась и чмокнула ее в голову. Тошка  благодарно  посмотрел на меня. - Знаешь что,   зайдем -ка  мы к соседу и пошлем его куда подальше  вместе с бешеными деньгами.  Не в них счастье.

 А в чем? Наверное, у  каждого оно свое, как лицо той  женщины.