EN
Старый сайт
ДРУГОЕ ДЕТСТВО ...
или
ДВН-дети "врагов народа".
(отрывок из романа)
Израильская ночная жара не отступала, склеивая утомлённые тела...
- Я ополоснусь быстренько, и повторим, - обнадёжил Денис Раечку. Поплёлся в ванную, пропустил шмыгнувшую вслед кошку. Стал под искореженный долгой службой эфиопскому племени ржавый душ. Болотной свежести водица скупо окропила голову, сошла на плечи, сползла по ногам, и понесла в квакающую канализацию тощий ручеёк полузабытого...
...Их мыли в дощатой подгнившей дымной бане, больше похожей на сарай. Щелистый пол для стока воды, узкие оконца под заплесневелым потолком. Две конопатые горластые няньки, прикрытые клеёнчатыми фартуками, намыливали лезущим в глаза едким дегтярным мылом. Остервенело драили, полосовали жёсткими травяными мочалками. На раз обливали ушатом воды, нагретой в чугунном чане. И звонкими шлепками гнали сквозь вонючий пар в холодный грязный, занозливый предбанник, забитый углём и дровами. Всей группой, - мальчишек и девчонок вместе.
А там простынь дырявую набросят, голову полотенцем обернут, ноги - в мокрые катанки, и бегом - бегом через хоздвор в облезлый корпус детдома ДВН, стынущий под прогнутой жестяной кровлей. Сквозь колкие нудные дожди, либо по хрупкому снежному насту. Дожди, вьюги, - другой погоды из тех годов он не помнил.
Ничего оттуда не удержалось, кроме высокого чёрного от мокроты забора с подпорками и колючкой поверх. Скрипучие железные ворота, за которыми редким случаем, выхватывался край бегущей в никуда дороги. Две захлёбывающиеся злобой овчарки, с цепным лязгом и скрежетом носящиеся по периметру того забора. Мучительные суб-ботние помывки вместе с девчонками. Тошнотворный вкус пустого капустного супа или тыквенной каши. И слезливый голос суконной шалью обёрнутой, похожей на сову училки, сквозь окровавленный платочек у рта декламирующей навсегда запавшее:
«Ну, пошел же, ради Бо-ога,
Небо, ельник и песо-ок.
Невесёлая доро-ога,
Эй, садись ко мне, дружо-ок.
Ноги босы, грязно те-ело
И едва прикрыта гру-удь.
Не стыдися, что за де-ело,
Это многих славный пу-уть...»
...Многих славный путь.
Лютым февралём 55-го, чуть свет, растолкали няньки и охранники, ни черта не соображающий спросонья, сопливый контингент детдома ДВН. Построили, роздали телогрейки, штаны ватные, катанки, ушан-ки. Одели, застегнули, подпоясали, чем попало, и снова, бегом - бегом, - на разорванный пургой хоздвор.
- По-ма-ши-нам! - двести тридцать душ, без разбора, - по машинам! Училка очкастая кричит, мечется, по пояс в сугробы проваливаясь. Плачет вместе с мордатыми няньками, - Прощайте, родненькие, простите, про-сти-те-е-е...
А пока через борта, под брезентовый навес, испуганно ревущих, малолеток - преступников перебрасывали, стукнули у забора два сухих выстрела и взвыли два воя. Вертухаев зубастых пристрелили. А куда их, доходяг свирепых, после такой службы? Людей не жалели, детей, а собак-то, - туда им и дорога.
- Тро-о-огай! Тро-о-огай! Проскрипели в последний раз ворота, открыли целину на чуть пробивающийся, за снежной кутерьмой, свет востока. Глухо зарычали и потянулись вперевалку, извилистой колон-ной, крытые брезентом полуторки. В неведомую даль, в другую жизнь. В другую ли? Кто знал? Ему тогда, то ли шесть, то ли семь?
И свезли их на самый пуп, широко, но бездарно раскинувшегося Отечества. В плоско прилепившийся к нему город-пост Каинск, где исстари, тюрьма да пересылка, а вокруг, - лагеря да зоны.
И пошёл отсчёт иного времени. Расконвоированное содержание в системе ФЗО. Принимай меня ремеслуха развесёлая...
Уснула Раечка, не дождалась. А Дениса растормошило прошлое. Сел, откинулся в кресле, прикрыл глаза, и... толчками, толчками... Поехал увалистой жидкой дорогой, в скрежете раздолбанного автобуса, с утренней, сберегающей остатки сна, рабочей сменой, разящей таба-чищем и перегаром.
Грязный восход, придавленный ядовитыми дымами Каинского пром-комбината, истекал ленивым холодным дождём, смывающим август. В узком, зажатым глухими заборами, подходе к проходной, - топот сапогов, по деревянному трапу и, возвещающий всесоюзную побудку, гимн Отечества, будь он проклят. Потому что за последним аккордом слов С.Михалкова, Г.Эль-Регистана, музыки А.Александрова шмякнут тебе, молодой строитель коммунизма, в кондуит отработки штамп «ОПЗ». И плакали твои денежки мимо аванса, в получку, по 3,33 руб. за каждый штамп.
А 3,33 руб. это тебе, рабочий цеха №9, вспомогательного, тарного, от щедрот Отечества, за день убойной работы. Да с них ещё профсоюзу отдай, да комсомолу отстегни, да в общаге сдерут, найдут повод.
3,33 руб. - начальник всех финансов страны подсчитал точно. А там иди, доказывай, что электросвет в общаге, с прошлого вечера, на ладан дышал, подмигивал. Ни обувь высушить, ни чаю согреть, ни дочитать слепого писателя Островского. Как там у него сталь закалялась. А к утру вообще отключили, и начинаешь день наощуп.
Что рабочий автобус, глубокой каинской колеёй битый, перво-наперво частный сектор к промкомбинату подвозит. Потому что в секторе том звеньевой состав осел и бригадирский. Нашли вольняшки бабёнок, войной брошенных, приклеились к телам, по ласке истосковавшимся. К избе тёплой, да к хозяйству, мужские руки потерявшему.
Что водила, гад, за последний, как всегда, опаздывающий рейс, по 20 копеек с носа потребует. И пока не соберёт и по головам не пересчи-тает, - хрен с места сдвинется. И отдашь, никуда не денешься, потому что 20 копеек, - не 3,33 руб. - дураку ясно. А пока добежал от проход-ной до раздевалки цеха №9, в нитку вымок. И времени тебе, - только рундук открыть - закрыть, телогрейку, штаны сбросить, к батарее притиснуть, если место оставили; сапоги слить, сухие портянки, если есть, намотать; робу - брезентуху сырую, колом стоящую, на исподнее натянуть. Схватил разноску, и вперёд, на выполнение и перевыпол-нение. Попробуй, замешкайся, над душой нормировщик Кваско стоит, сука лагерная, на поселение откинувшийся. А у него к тебе свой счёт.
Потому, по объектам звенья ему расставлять и наряды закрывать ему же. И, попробуй, вякни что-нибудь супротив, когда Кваско в получку прямо у кассы дань собирает по пятёрке с носа. Или в каптёрку свою, заманив, стакан водки суёт и в штаны лезет. Живо на разгрузку сушилки полетишь или на пилораму. А что такое пацанам - недокор-мышам, в 14 сиротских лет, под открытым всем дождям, небом шести-метровый ствол, полтора обхвата в комеле, на пилораму закатить и опилки мокрые из-под неё выгребать; а, того хуже, забитую под крышу, сушилку разгрузить, - это на собственной шкуре испытать надо, - не словами рассказывать.
Снимет Кваско замки, распахнёт жаром-паром дышащий зев сушилки, кулак выставит, - Два часа вам на всё, про всё, недоноски пархатые, - и в каптёрке запрётся с бутылкой согревающего.
А тебе, Денис, и трём таким же хилякам, - Грине (Гринбергу), Козлу (Козловскому) и Коту (просто, Коту), чирьями покрытым и соплями обмотанным, - сорок кубов горячей древесины из раскалённого брюха камеры на пупу разгрузить велено. Да не просто разгрузить, аккуратно в штабеля под навес сложить, крест на крест, да с прокладками. Чтобы вентиляция работала, ни одна плаха не замокла и гниль синевой не пошла.
И повезло, если сосна - дюймовка заложена. А если лиственница - шестидесятка?! Жуткого удельного весу древесина, жуткого! На неде-лю после скрючит от тяжести и пара горячего. И, хоть расшибись, не то, что в два часа, - в смену не уложишься. Хорошо, не каждый день сушилку выгружать, и не твоя с пацанами очередь назавтра пилораму обслуживать. Тащишься к стоянке автобуса в хвосте толпы, устало матерящейся, даже есть не хочется. Даром, что оставил тебя Кваско, полицай недобитый, сука лагерная, сегодня без обеда. Трясёт пустое брюхо разбитая колея, болтает, клюющую в сон башку... Но теплится где-то, на грани сна, предчувствие тёплого, сытого, весёлого счастья...
Долго водило его снежными ветрами, дождями, ухабистыми дорогами детства. Денис подошёл к окну, раскрыл на всю ширину створки, до отказа поднял трисы. Рассыпались, растаяли над бухтой блики лунной ночи. Закатилось в кулисы светило малое. Кучная россыпь огней промзоны театрально подсвечивала ленивую поступь растрёпанных облачков, тянувшихся из-за Голан. Бездомным псом ворочалась и ворчала над их вершинами далёкая сухая гроза, предвещая зимние, холодные, бурные...
- Раз уж не в сон, пойдём-ка, подружка, - позвал он кошку, - посетим буковки, подбросим в тлеющие угольки графической мании пару - тройку засушенных строчек. Может, займётся?
Кладницкий Давид 
Вайнер Ирина 
Лейшгольд Ирина 
Костыль Миша 
Аарон Борис 
Талейсник Семен 
Андерс Валерия 
