Трудно понять друг друга, 
Даже самого близкого друга, 
С кем делишь и горе,и радость, 
Совместную горечь и сладость. 
Ведь боль моя мне больнее 
И горечь моя сильнее... 

А сладость другого слаще, 
Да и постель помягче, 
Но от души мы готовы 
Надеть на себя оковы  
Взаимных забот и иллюзий 
В брачном союзе. 

                    
                       Ирина  Лейшгольд




 

Камни, камни, серые, тусклые, большие и маленькие, они проплывали нудными горными грядами за окнами автобуса. Первое время  Вероника  старалась запомнить их, давала им имена,  каждый день здоровалась, как со старыми друзьями.  Но ближе и роднее они от этого не стали.   «Хоть бы их деревьями закрыли, посадили  бы эвкалипты вдоль дороги» - отчаянно думала Вика, глядя на  надоевшие тоскливые пейзажи.  А куда деваться, надо смотреть, потому  что если зажмуриться, перед глазами поплывут детали...  

    Сорок минут камней - утренняя порция - по дороге из Нагарии  до завода. Потом девять часов у конвейера: детали, детали...   Затем  вечерняя порция камней на обратном пути. Вот и весь зрительный ряд. И так шесть дней в неделю.   А куда денешься,  если   муж на инвалидности,   а мама на пенсии?

 Всё, что  осталось от  веселой хохотушки - озорное имя  Вероника.  А так, тетка  теткой.

   «Как всё странно  получилось, - размышляла Вероника. -  Я  превратилась в  «фабричную девчонку», а Толик в домоседа. Всю жизнь он  недолюбливал тещу,  а  тут болезнь неожиданно  их сблизила.  Появились общие интересы:  мази, отвары, компрессы, гимнастика. Вместе роются в интернете в поисках чудодейственных рецептов, смотрят по телевизору  одни и те же передачи. А потом что-то трут, смешивают, мажут и бинтуют. Вся квартира пропахла мятой и валерьяной.

Вероника уже давно чувствовала себя чужой в этом домашнем "лазарете". Но сказать, что ее не замечали, было бы неправильно. Напротив,  супруг и мама вели постоянную борьбу  за  Викину любовь,  ее  внимание, и друг  к другу страшно ревновали.  Муж  считал, что его болезнь гораздо тяжелее тещиной, что он достоин большей  нежности и ласки.  Мама делала акцент на  свой преклонный возраст и на право материнства,  оттесняя зятя на второе место.  

Нет,  после тяжелого трудового дня Вероника не рвалась домой. Да и можно ли назвать домом  съемную квартиру, где все говорит о бедности и о болезнях?

"Одни только болезни, врачи, рецепты, процедуры и лекарства. Больше ничего их не интересует. Хотя, нет, не только. А тема строгой семейной экономии?..  Скидки... Распродажи... Экономия, как азартная игра, как спорт. Но что это я опять о грустном  и о грустном? Прочь печали! Сейчас поеду на вокзал, а там...  

А с чего все началось? С железнодорожного вокзала.

Однажды  тоска настолько задавила Веронику, что, выйдя из автобуса, она, еще сама не зная, почему, отправились на станцию.

 Как раз в это время уходил  экспресс в аэропорт.  Возбужденные, нарядные пассажиры втаскивали свои яркие чемоданы в вагоны, о чем-то оживленно говорили. До Вероники долетали обрывки фраз со словами, от которых  замирало сердце:  "Рим, Мадрид, отель, рейс, позвоню, как только прилетим". 

Она всматривалась в лица, в одежду и даже в чемоданы.  Представляла, что   через несколько часов  эти люди   приземлятся в  далекой загранице, и кто-то будет их встречать с цветами, обнимать и целовать... 

«Поезд  отправляется» - объявили по-английски, двери закрылись,  и экспресс  уплыл красивой,  несбыточной  мечтой.

А Вероника поплелась домой, к мазям, отварам и лекарствам.

С тех пор провожать экспресс в аэропорт стало для нее традицией. Женской тайной. Десятиминутным погружением в иную жизнь.

Именно там, на станции, она  прочла небольшое объявление: «Частные уроки.  Постановка голоса. Вокал». Не какой-нибудь там  хор  при  клубе пенсионеров, а именно вокал и постановка голоса!

Нет, если бы она прочитала  это объявление в подъезде дома, у заводской проходной, у  входа в магазин, она, конечно, даже не подумала бы оторвать бумажный язычок. Но тут, перед отходом поезда в аэропорт, она забыла, что уже давным-давно превратилась  в  обыкновенную  тетку.  И сорвала заветный телефон!

    Как ни странно, к ее выходке домашние отнеслись с пониманием. Толик  заявил, что всегда приветствовал  стремление людей к познанию чего-то нового и необычного.  «А  учиться в любом возрасте не поздно» - заметил он тактично.

Мама же ударилась в воспоминания о том,  как хорошо пела Вика  в детстве и как учительница пения задвигала ее в задние ряды самодеятельного хора, чтобы   девочка не привлекала явной семитской внешностью  ненужного  внимания к себе, когда дети пели  о березках, тонких колосках и широком русском поле.

Вероника не могла придумать, как отвлечь маму от старых обид и болезненных переживаний.   Но тут на помощь неожиданно пришел супруг. Оказалось, тещу  он знал гораздо лучше, чем ее родная дочь.

- Кажется, сейчас начнется передача  «Два Малахова», - "вспомнил" Толик.  И теща  тут же замолчала, бросившись с блокнотом к телевизору.

Вот  так все и началось. А потом пошли занятия вокалом. Вероника наивно думала, что за те «сумасшедшие деньги, в которые обходятся уроки», как сказала мама, учитель будет  ее хвалить, тем самым побуждая к продолжению занятий.  Но не тут-то было.  Педагог честно отрабатывал свой хлеб и частенько своими строгими придирками доводил  великовозрастную  ученицу   до слез.

Сколько раз обиженная Вероника давала себе слово, что больше не придет к учителю. «Пусть дрессирует школьников, - зло думала она, - а я солидная, взрослая женщина»! Но упрямая, неведомая сила заставляла ее вновь и вновь являться на занятия,

И вот вчера свершилось! Награда за все труды,  переживания и слезы! Учитель ей  сказал, что доволен результатами своего труда, что Вероника прогрессирует, и ее вполне можно допустить к отчетному ежегодному концерту.

Ура, она будет петь на сцене! И лучи прожекторов  будут освещать ее! И будут вспышки фотокамер. Пусть это всего лишь сцена местного клуба. Пусть  участники концерта годятся Веронике в дети, а, возможно, и  во внуки.  Пусть! Она будет стоять на сцене, на виду у замершего зрительного зала, и будет петь! 

Окрыленная, она стремительно выскочила на улицу. От радости  она решилась  на безумный поступок: влетела в самый дорогой бутик и ... купила сиреневое платье. Вечернее, сиреневое платье за 750  шекелей! Это она-то, которая последние пять лет не позволяла  себе ничего  дороже пятидесяти шекелей и ярче серого цвета.

Это роскошное сиреневое платье она приметила уже давно. И каждый раз  подолгу стояла у витрины магазина  и любовалась им.  Сиреневый цвет возвращал ее к той счастливой жизни,  когда мама была еще молодой,  Толик  - здоровым,  а она - красивой и веселой.  И у  нее были сиреневые туфли,  модные, на  шпильках, купленные по большому  блату.  Вероника  надела их на банкет, когда Толик защитил диссертацию, и все восторгались,  какая красивая у него жена, а он улыбался и ласково обнимал ее за плечи.  Жаль, что не было у нее тогда такого платья,  да и, вообще, никакого вечернего платья у нее не было. На ней был скромный  костюмчик.  Но сиреневые туфли были замечательные.  

- Надо будет купить такие  же, - решила Вероника, бережно упаковывая платье в яркий полиэтиленовый  пакет, полученный в бутике.

     Бирку она не сорвала и дома ничего не сказала о покупке. Надеялась,  что разум к ней вернется, и она отнесет  платье в магазин. Но не тут-то было.

Она плохо спала, на работе была рассеянной, и сейчас,  находясь в автобусе, точно поняла, что об отказе от вечернего сиреневого платья не может быть и речи. Напротив, она немедленно купит себе сиреневые туфли на тонком каблуке, на шпильке  - символе скрытой сексуальности.

Вероника вышла из  автобуса  и смело пошагала в сторону торгового центра.

Она обошла несколько магазинов, но элегантной обуви в них не нашла.   Тогда она осмелилась и зашла в дорогой бутик. Молодая продавщица смерила ее оценивающим взглядом и сквозь зубы процедила:

- Я думаю, мамаша, вам здесь ничего не подойдет. Вы ошиблись дверью, - а напарнице  громко прошептала:  - Ты только полюбуйся на нее. Ну, полный отстой!

В соседнем магазине продавщица отнеслась к ней более внимательно. Терпеливо  выслушав историю про сиреневое платье, она ушла в подсобку.  Долго отсутствовала, но вернулась с коробкой. Прекрасные сиреневые туфли -  немного не тот оттенок, не очень высокий каблук, но других нет. Вероника примерила. Туфли нестерпимо жали.

- Пойду, поищу   больший  размер, - утешила  продавщица  и опять надолго скрылась.

- Вам повезло,  всего одна пара.  Знаете, сиреневый не очень ходовой цвет, мы редко его заказываем, - продавщица поставила коробку на скамеечку перед Вероникой и открыла ее. Так лежали сиреневые туфли, обе на левую ногу.

- Как же так, - растерялась Вероника, - как я смогу в них выступать на сцене?

- Сколько работаю, такого не припомню, - еле сдерживая смех, сказала продавщица. Она сочувственно смотрела на смущенную клиентку, явно предвкушая, как  будет рассказывать об этой забавной  истории своим подругам.

Вероника вышла из магазина и пошла домой. Выступление на сцене, которое только час назад казалось ей таким заманчивым и праздничным, теперь выглядело глупым, нелепым и смешным. Вероника вспомнила, что  мама любит говорить: «Есть смешной, а есть смешон!»

- Мой поступок смешон, смешон, смешон, - твердила Вероника.  - Моя вечная проблема!  То сапоги не подходят к плащу,  то сумка к куртке, то туфли к платью.  И постоянно не хватает денег! Затеяла на склоне  лет этот дурацкий маскарад! Нет, всем на  зло я появлюсь на сцене в сиреневом вечернем платье и черных заводских ботинках.  Пусть смеются. Так мне и надо!

А дома, как всегда, пахло мятой и валерьяновыми каплями.  Анатолий стоял у стола, как у стойки бара, и смешивал коктейль:  сок свеклы, сельдерея и моркови.

- Вика, ты  сегодня задержалась, я  начал волноваться, - сказал супруг и приступил к традиционному вечернему отчету:

- Мама прилегла уже. Решила без снотворного уснуть. Обвернула голову капустными листами, а в носки насыпала корицу, перемешанную с мятой. Давление 140 на 90. Сахар 130.

 «Если волнуешься, позвони на мобильный, - раздраженно подумала Вероника, - нет, не позвонишь. Дорого! Можно и подождать. Авось сама придет».

Вероника   оглядела кухню:  кастрюлька с отваренной картошкой, укрытая подушкой, чтобы не надо было лишний раз разогревать  и тратить газ, термос с кипятком, чтобы не  включать электрочайник, на спинке стула - поношенные брюки мужа и линялая футболка.  

- Анатолий, я должна тебе во всем признаться, - услышала она чужой, холодный голос, и удивилась, что эти слова  произносит  она.

- Анатолий, я купила для концерта вечернее платье! Сиреневого цвета! За семьсот  пятьдесят шекелей!

Она рывком вытащила платье из пакета, бросила на диван и поправила бирку, чтобы Толик разглядел страшную цифру.

Муж удивленно смотрел на Веронику и молчал.

«Зря я так, - подумала Вероника, - теперь у него поднимется давление, начнутся боли в сердце».

Она взглянула  на  платье, как бы ища у него поддержки. Так смотрят на соучастника преступления. Но платье было равнодушно  к раскаяниям Вероники. Наоборот,  оно нагло выделялось ярким пятном на фоне выцветшей обивки дивана.

 «Чертова сиреневая тряпка. А ведь врач предупредил, что любое волнение  может привести к новому инфаркту. Что я делаю?! Что со мной?!»

Она опасливо перевела взгляд на мужа.  Тот стоял на табуретке и что-то  искал на антресолях. Он  передвигал старые сумки, чемоданы, пакеты, пока из дальнего угла не вытащил серую картонную коробку.

- Замечательное платье, - чуть задыхаясь, произнес супруг,  спускаясь с табуретки.  - А  теперь смотри!

Он раскрыл коробку:  там лежали  сиреневые туфли Вероники.  Роскошные,  на тонкой шпильке.

- Помнишь? Мы их тогда купили для банкета. Ты только раз  надела их. И была такой красавицей!  Какой это был незабываемый, счастливый день! А потом все рухнуло, НИИ закрыли, безработица, болезнь, отъезд в Израиль...   В последний  момент я их положил в багаж и берег  все эти годы. Я верил, верил, что  будет еще повод их надеть!