А ты помнишь, как...

Впрочем, вопрос неуместный, вряд ли он помнит. Сын у меня - человек активный, успешный, одержимый новациями в жизни. Вряд ли ему помнится сутолока дней давно минувших. Актуальны сегодня для него бизнес, семья, детки да и я вот ещё навязался в старческой немощи. Сломанные кости таза - это уже осознанный приговор. Плашмя лежу на спине в ожидании, когда меня накормят и обслужат. И всё время один. Сын мотается где-то в служебных и житейских заботах, а я постоянно в кровати. Позвонить даже некому, друзья все ушли в мир иной. Да и у самого возраст такой, когда прочие обо мне с недоумением: «Всё ещё живой?»

Да, а я всё живой. Только вот лежу пластом беспомощным и перебираю свою жизнь по косточкам, благо, что времени масса на эти воспоминания.

О как безмерно счастливы мы были, когда сынок родился! Жить да жить! Строить дома, сажать деревья,  как положено, и растить, воспитывать сына.

Родился он слабеньким, однако, и рос тоже тростиночкой. Беленький, с кудряшками, с умненькими, думающимиглазками. Любил очень, когда я щекотал ему пузко своей бородой. Задирал майку на голову и котёнком забавно жмурился в блаженстве. … Жена кормила да по головке гладила, а я своё мужское предназначение исполнял. Сын мужчиной должен стать!

Детали вспоминались незначительные, казалось бы, да вот на памяти они прежде всего.

В парке гуляли как-то. Народ вокруг в променаде, и мой пушистиком катится в этой гуще впереди. И вдруг шлёпается плашмя на асфальт. Падение не было жёстким, и я не побежал к нему, расталкивая людей. Упал - должен сам и подняться. Побороть в себе страх, боль, успокоиться и встать на ноги.

Лежит малыш, поднял головку, соображает, что же с ним произошло. А люди собрались в кружок и паникуют: «Чей ребёнок? Чей ребёнок?» … Тут и я подхожу вальяжной походкой и, конечно, был вульгарен в их глазах, спиной чувствовал настороженные взгляды толпы. … Подал сыну руки, и мы побрели дальше осваивать новый для него мир со многими прелестями и опасностями.

Конечно, разве должен помнить сорокалетний мужчина такие детали из детства?! Это мой удел отца вспоминать и делать безапелляционные для себя  выводы.

В его семь лет остались мы сиротами. Стал я и отцом, и матерью. Сменил специфику работы для новой жизни, достал с полки толстую книгу о вкусной и здоровой пище и совсем редко стал заглядывать в рюмочку. В доме складывались и свой ритм жизни, и ритуалы. Утром будил сына по-своему, с подходом. Брал на руки сонное тельце, шептал ему бравурные слова и нёс в туалет на унитаз. Усаживал и понуждал писать - «пс-с-с». Это его возмущало, он брыкался и просыпался, таким образом, окончательно сам. …. Конечно же, он ничего не помнит об этом сейчас.

Ходил сынок в школу опрятным, накормленным, спокойным за себя и свой тыл, обеспеченный мной. Домой приносил дневник с хорошими отметками. Видя прилежание к школьной науке, я не подталкивал его к высотам отличия. Зачем? Главное - не растерять интерес к жизни.

А дома был свой дневник, и за все хорошие дела он получал мои отметки. Мыл посуду без всяких напоминаний, пылесосил пол, вместе мы лепили пельмени, вместе готовились к праздникам. Рисовали домашнюю стенгазету, украшали дом, принимали его гостей и устраивали аттракционы. Когда спрашивали: «Не скучно без мамы?» - он лихо тарабанил: «Нам некогда скучать!» И это откровение было мне понятным и приятно заслуженным.… И, конечно же, он ничего не помнит об этом сейчас.

Здоровье было с проблемами. Но у меня и мысли не было отдавать сына в интернат, где ребёнка учат, кормят, да и лечат ещё. Мы дома вместе переживали его диагноз. Жалко было малыша, терзала его болезнь жестокими приступами. Его тошнит над тазиком, я придерживаю головку и рассказываю всякие завлекательные, смешные истории. Удивительно, но он отвлекался от недуга и даже улыбался.

Так вот и складывались наши отношения, которые были на тот момент самыми доброкачественными. Вечером сынок прибегал ко мне в постель: «Можно с тобой?» … Лежим, обнявшись тесно, и всякие у нас разговоры получаются: о его школе, о моей работе, о жизни вообще. И если сын сподобится на признание: «Папа, ты хороший», - было это для меня как медаль.

Конечно, появились со временем у него соблазны, искушения тайные, и приходилось посему лукавить передо мной. И соврал однажды он так лихо, не сморгнув глазом, что меня покоробило.

Прихожу с работы и чую запах табачного дыма в доме. В чём дело? Сын рапортует без робости, что приходил друг Костя и зажигал спички. Вот так просто, пришёл и зажёг! Что-то нечисто тут. Надо принимать меры. Вынужденно провёл расследование. Нашёл Костю во дворе, и он рассказал,что всё время играет с пацанами на улице, а у нас сегодня не был вообще. … Я тогда прошёл под свои окна и нашёл на земле ломаные и палёные огнём сигареты.

Прижал к стенке сына неоспоримыми уликами, и тут случилась с ним неожиданная слёзная навзрыд  истерика: «Па-па-а! Накажи меня! Накажи!» … Это было обнажённое осознание греха. … Какое может быть наказание, если он САМ уже наказал себя?! Взял его на руки, сидим в кресле и плачем слезами облегчения в четыре ручья. Мир и доверие были восстановлены, а я бросил курить навсегда. … Но сейчас он, мне кажется, и не помнит об этом.

Настоящие проблемы начались в подростковом возрасте. Учиться стал хуже, посуду помоет через раз, брыклив на все мои сентенции. Я понимал его, терпел, но нервы не оказались канатными, не был я Антоном Макаренко, увы.

Не смог разрулить патовую ситуацию. Зажал сына в ванную комнату, взял за грудки  и прошипел: «Я тебе, паршивец, сейчас уши оторву!» Чувствую, моча ударила в голову, что называется. Уже готов был произвести экзекуцию, но вразумил голос свыше. …Стыдно потом было очень. Казнился и думал про себя, извиняться перед сыном или не стоит? Я не стал. Жизнь не сладкая патока, не будут ему вечно сопли утирать да в рот заглядывать. …. Помнит ли он сейчас об этом? Нет, наверное, и в чём-то это хорошо.

Жизнь шла своим чередом. Сын уже не терпел никакого пренебрежения к его сиятельству, и если что не так, то сразу на дыбки. Картошку, конечно, я чистил сам и полы пылесосил тоже. Ну, а как поступил он в институт, стал уже совершенно самостоятельным, сам себе голова.

И вот … . Соседка подстерегла как-то меня у двери и озабоченно: «Что сын у тебя натворил? … Приходил участковый, интересовался им очень. … Сейчас сидит твой молодец в ментовке за пьянку и сопротивление органам».

Ещё этого нам не хватало?! … Поехал «в органы». Женщина- офицер изложила мне суть проступка: мой сын с другом задержаны в кафе. Были нетрезвыми и препиралисьс сотрудниками милиции. ... Я подписал необходимые бумаги, и мне вывели проказников. Были притихшими, но как подшофе их не оценил. Сын у меня не употреблял спиртное вообще, ему противопоказано было, а вот сопротивление злу насилием — это было возможным с егостороны и мне понятным. Понятно и то,что милиция не мучает себя церемониалом презумпции невиновности. И решил я не смаковать, не ковыряться в ЧП. Что выросло, то выросло. Сын уже получил для осмысления урок жизни. … Дома молча накормил его и отправил спать. Собрался и сам тоже. Тут соседка опять царапается в дверь: «Ну, что? Как там? … Возьми–ко, на, это ему сейчас в самый раз» - и суёт блюдечко с солёным огурцом.

Проводил я гостью и лег, наконец, в постель. Вдруг сын открывает дверь и в трусах на пороге мне виновато: «Спасибо, папа». ... И всё! А надо ли что ещё говорить мужчине? …Помнит ли сын сейчас это? Нет, наверное.

Время летело, и детки пошли. Я  со стороны их наблюдал. Такая вот нелепая дистанция образовалась:  не велено мне было  являться на порог. Внуков украдкой видел считанные разы! Это как понимать?! А всё потому, что невестке пришёлся не ко двору, и сын мне озвучил это. Почему, не ведаю. Её знаю с тех пор, когда впервые стеснительно заходила в мой дом. А потом стеснительно пряталась на ночь в комнате сына. Помнится, как кормил ребят и как ей нравились мои борщи. Была со мной корректно вежлива, и вот случилась  неожиданно данная метаморфоза. Что ж, приходилось мириться и с этим, лишь бы молодым было хорошо.

Лежать в неподвижности - это каторга, руками уже нащупал пролежни на спине. Бесконечно одному в квартире - это ужасно. Человек- явление социальное. Одиночеством наказывают преступников в тюрьмах. Вот и я чем-то провинился перед молодыми.Утром сын приедет с термосами, накормит меня и сразу к себе в офис. На обед оставляет печенюшки, чай в том же термосе и бананы, обожаемые мной.

Приезжает сын и вечером. Без особых разговоров скоренько меня кормит ужином и торопится уезжать. О себе не охотник рассказывать, всё предельно коротко. «Нормально на работе, нормально дома, нормально со здоровьем, нормально на улице, нормально в мире». А мне бы обдумать его проблемы, жить параллельно его жизни, сопереживать с ним. … Внуков совсем не вижу, и не приведут их со мной поздороваться. А так хочется потискать их руками! Но увы! Видимо, страшным зрелищем для них стал дедушка.

Господи, как надоело жить! Был момент, решился на меры самые радикальные. Выбросился из кровати на пол, думал, что до окна доползу как-нибудь, а там уже концентрация и последний в жизни рывок. Но болевой шок парализовал силы и волю. Так и лежал, стиснув зубы в забытьи у кроватных ножек, пока сын не приехал. Поднял меня как мешок с костями, и не было у меня сил ни застонать от боли, ни отматерить его.… Водрузил меня на место, да ещё внушение сделал. … Ох, быстрей бы пришла за мной костлявая. Хорошо бы во время сладких снов о прошлом, о сыне маленьком с кудрявой головой, когда мы были неразрывно вместе.