ПО ДОРОГЕ К ХРАМУ
(публикуется впервые)
Раз в два месяца приходится всё это выслушивать...
- Анатолий, я вас не понимаю. Сколько можно повторять одно и то же? Для чего мы встречаемся здесь через строго определённые сроки? Ну-ка, напрягитесь, вспоминайте.
- Обижаете, Ниночка. Да я всё помню, не смотря на мои печальные обстоятельства. А вы, - мой домашний, он же, семейный врач и единственная надежда удержать себя от соблазнов.
- И это значит... Что?
- Что я обязан выполнять все ваши предписания безуко-ризненно и в строго определённые сроки. Мне кажется...
- Вам каждый раз что-нибудь кажется, хотя мы давно условились... В чём мы условились? Ну-ка, вспоминайте, вспоминайте.
«Вспоминайте», - я заметил, у русскоязычных врачей это фишка. Сейчас тебе перечислят, в который раз, всё, что ты мимо ушей пропустил. Или, по своей природной лени, не воспринял и не исполнил.
- Вот видите, вы не помните. А следовало, всего-навсего, сдать кровь. Я вам направление на анализ крови, когда вручила? Не помните. На консультации у Кернера были? Конечно, нет. Ну, что мне с вами делать? Как прикажите ограждать вас от болезней?
Язва на языке вертится, но доктор в таком состоянии, что шутки, лучше, в сторонку. Валю всё, как раз, на язык, - Понимаете, доктор, с ивритом у меня катастрофа. Все врачи меня куда-то посылают... Вы не подумайте, всё очень вежливо и с улыбками. Но куда? А я переспросить стесняюсь, по той же причине, - язык мой ограничен тупыми местоимениями и невыразительными жестами.
- Язык, это ваша проблема, Анатолий. Вот вам рецепты, вот направление на кровь, но чтобы в следующий раз...
- Не волнуйтесь, доктор, в следующий раз,- обязательно...
Возвращаюсь в свои 25 квадратов одиноко-общественно-го жилья, но грусть-тоска меня не отпускает. Уцепилась, сволочь, плетётся рядом и канючит, - Сейчас вернёшься, кошек дворовых накормишь. Себе пару банок «Оболони» безалкогольной с колбасой копчёной, и всё, и пропал, - ищите его на каком-то там Острове...
- Ну, допустим, а что ты, моя печальная, предлагаешь?
- Я предлагаю прогулку. В конце концов, грусть тоже имеет право размяться и развеяться.
- Стоп, у кого из нас память отшибло? Прогулка сегодня уже состоялась. Даже описана, отослана на Остров и там занесена в печальную память.
- Подачки на пляже воронам и кошкам, ты это считаешь творческой прогулкой? Со стороны всё выглядит не так благопристойно, как бы тебе хотелось.
- Интересно, а как тогда?
- Формулировать не рискну, но, со стороны, зрелище жалкое. Ладно, сейчас-то мы куда направляемся?
- Предлагаю посетить кафе на улице Бен Гурион. Идёт?
- Обязательно в кафе? Ты нас по миру пустишь со своими замашками. Грусть обязана быть предельно экономной. А слёзы вообще ничего не стоят.
- Но и бокал пива бюджет не разрушит. Зато, настоящего, бочкового. Не «Оболонь», советского розлива, для гостей оттуда же. Ну, и Геннадия, приятеля нашего, может быть, увидим. Давненько не общались с ним.
- И слава Б-гу! Наша грусть с его безнадёгой, замес ещё тот. Пивком со слезами не захлебнёмся?
- Не имеем права, перед лицом творческой интеллигенции. Да вон он, кстати, никуда не делся, ловит уже кайф за столиком в кафе «Templars» под открытым небом.
- Привет, Гена. Давненько не виделись.
- О-о-о, - оторвался от пивной струи старый приятель,- а где тебя нынче носит? Нет, не говори, я знаю. Очередной приступ словоблудия замучил? И каков жанр?
- Перешёл на пешие прогулки к морю в поисках здоровья и сюжетов. Душа, как утверждал поэт, обязана трудиться и день, и ночь. Так вот, моя душа ограничилась ночью.
- До ночи ещё... Советую притормозить. Оттянемся пивком, расширим наши возможности до невозможности, и этот вечер подарит нам прекрасные сюжеты. Ты, к тому же, художником в узких кругах числился, если мне память не изменяет? Заодно, черпнёшь вдохновения и подаришь человечеству очередной шедевр.
- Нет, Гена, с этим давно покончено. Краски души, под жарким небом Земли Обетованной, поплыли, засохли и растрескались. А без вдохновения, сам понимаешь...
- Ну-ну, только на комплементы не напрашивайся. Будь проще, искусство, пока, в сторону, и составь компанию. Насладимся пивком этим тёплым весенним вечером.
- А тебя не будет смущать, что я, как бы, не один?
- Всё те же грусть - тоска и ностальгия? До сих пор не избавился? Вот тебе совет, - идёшь на прогулку, оставляй эту гнусь дома, в компьютере и под замком. Мы здесь не за этим. Мы, вообще, в этой стране, не за этим.
- Где же ты столько лет был с дельным советом. Считай, что уже уговорил. Хочется ополоснуть состояние внутри, чтобы оживить впечатления снаружи.
- И вот эту литературщину гони от себя метлой поганой,-
настаивает Гена, - посидим в простоте, поделимся новостями, зарядимся пивком и оптимизмом. У тебя, надеюсь, какие-то желания ещё остались?
- На этот конкретный вечер их достаточно, - заказывай.
Мой иврит так и не родился, хотя все сроки беременности давно позади. Да мне, как выяснилось, этого уже не надо. Лет на двадцать опоздал. А главное, появились причины, на которые легко спихнуть свою неграмотность. И пока Геннадий, преодолевая соблазны, диктует заказ милой официанточке, я мысленно пробегаю последним пятнадцатилетием, пытаясь отыскать в нём что-то стоящее.
Но затаившаяся грусть-тоска снова путает мне карты, - Ты всегда безответственно относился к жизни, растрачивая, по пустякам, время, деньги и, как следствие, здоровье. Теперь хлебаем полной мерою. Твои творческие затраты напрямую соотносились к затратам экономическим. За краски, кисти, картон, за всё это приходилось платить наличными. И чем это закончилось, ну-ка, припомни? Ты лёгкой рукой раздарил, на прощанье, всё своё творчество и отправился за три моря киселя хлебать.
- Не канючь, тоскливая, зато мы свободны и ни от чего, кроме собственного здоровья, не зависим.
Про здоровье я не даром вспомнил, что-то прижало. Годы прижали и пренебрежительное отношение к ним. Живот мучительно преодолевает стадию перероста в бюргерское брюхо. А прогулки пешком и ныряния в прибой этот процесс лишь затягивают. Давно пора смириться, но всё как-то неловко перед молоденькими. Беречь надо было себя, холить, лелеять. Жить потихоньку, питаться овоща-ми, без дурацких эмоций или запоздалых влюблённостей. Но тогда это были бы не мы. Зато, нас этим запомнят. Что ходили не строем и не в ногу с официальными парадами. Что любили не вождей, не начальство, предпочитая им женщин. И не только жён. И писали не в соцреале, не к праздникам или выставкам, а как Б-г на душу положит.
Вот и Гена, приятель мой по вынужденному досугу, льёт пивко на ту же мельницу, - Веришь, всё самое светлое, из прошлого, возникает здесь, в дешёвой арабской кафушке. Казалось, всё привёз с собой, - знания, образование, опыт, навыки, ухватки. Даже совесть оставшуюся не забыл, - ну, всё... Кроме души. Она бродит где-то там, по знакомым кладбищенским тропам. Ищет, ищет... Куда бы прилечь, чтобы навсегда остаться.
- А кто, только что, упрекал меня в литературщине. Тебе, Гена, в твои пятьдесят шесть, не стыдно напоминать мне о возрасте? Если хочешь знать, я и сейчас могу доставит женщине кое-какое удовольствие в постели. Хватает, пока, сил взбить подушку, уложить на неё седую головку и подоткнуть нагретое одеяло, чтобы ноги не мёрзли...
- Ну, вот, что и требовалось доказать,- тут же высунулась неугомонная грусть - тоска, - Встретились два поживших русских еврея, потрепались, под пивко, и нагнали к ночи грусти. Закругляйтесь. Ты не забыл? Нам с утра, - к морю.
- Ну, пока, Гена, - мы расстаёмся с приятелем и возвращаемся в наш скромный приют по самой замечательной улице северной столицы, Бен Гурион, ведущей к Храму.