В начале этого года мы с Депардье приняли решение. Он поехал получать свой паспорт в Москву к Путину, а я (с температурой, кашлем и головной болью) - в местную полицию. Бриджит Бардо с двумя слонами тоже имела намерение, однако, у нее что-то не получилось...

В длинном автобусе полно свободных мест, но вошедшие пятеро мужчин в спортивных брюках и подбритыми полосками к подбородку от нижней губы сосредотачиваются вокруг меня, и мы образуем «жужжащий улей» в самом центре салона.

Получается, что, вроде, едем вместе.

Я задумчиво молчу, отвернув голову и вглядываясь в мутноватое пространство окна, но все равно остаюсь внутри их громкой арабской ругани, и дышу одним с ними воздухом.

Тем, что в остатке от их курения, или окуривания.

Сладковато-пряный, назойливый запах томно обволакивает и наполняет сознание чем-то далеким и таинственным.

Внезапно пропадают все ощущения, и мне становится торжественно и хорошо.

И уже ничего не болит, и так легко и блаженно...

Всего однажды я испытала похожую одурманенность в храме Зуба Будды на Цейлоне - стояла за колонной, а из боковых дверей чередой выходили полуодетые мужчины, несущие на плечах огромные котлы с дымящимися блюдами - подношения «Зубу», и удалялись за ширму.

«О-м-м-м-м» - пели люди, «ттттт-а!!!» стучали мелкой дробью барабаны, «а-а-аа» - надрывно кричали младенцы…

Курились курительницы, заполняя пространство едким и сладковатым дымом.

После нескольких минут в этой обстановке все чувства притупились и стало уже все равно: отрежут ли мне руку, или вынесут и покажут этот «Зуб».

С трудом заставила себя выйти наружу.

Горячий влажный воздух Цейлона ударил в лицо, и сразу же пришло ощущение связи с древним, почти не тронутым миром.

Дворец премьер-министра страны (матери Президента этой же страны, тоже немолодой женщины) завален мешками с песком - для безопасности.

Война тамил с не тамилами, венки из свежих цветов на шеях у туристов, такси в виде трехколесного мопеда с коробкой для сидения под названием «тука-тука» - довезет в любой конец острова, за любую же сумму.

Сегодня - полнолуние, самая ожидаемая «Пирахера»: золотой сосуд с "Зубом Будды" выносят из Храма, и устраивают карнавал.

Наряженные слоны переваливаются с ноги на ногу, хлопая большими ушами.

Разноцветные попоны иногда сползают им на глаза, и тогда они «плывут» как-то беспомощно, погоняемые хозяйским кнутом.

За слонами факельщики, танцуют и подбрасывают зажженные факелы.

На фасаде грузовика мелькают огоньки: несколько ланкийцев вручную крутят какой то простейший механизм, вырабатывая электроэнергию... Повсюду монахи, акробаты, танцоры...

Я буду вашим гидом, радостно сообщает крепко сложенный высокий монах лет сорока. Бритый коричневый череп с оттопыренными ушами, белозубая улыбка, на животе, в складках оранжевой тоги, сотовый телефон, в руках - дипломат, открытые сандалии с веером пальцев ног.

- Меня зовут Паллекандо Ратанасара Маха Теро. Но вы зовите меня Саду. Вот это будет правильно! Саду - значит: учитель, уважаемый.

 

Саду говорит по-русски - в свое время закончил Московский университет Патриса Лумумбы.

Полученные там знания научного атеизма до сих пор совпадают с его теорией буддизма, в общих чертах, и он тренирует их на мне.

- Что такое атеизм? - спрашиваю я.

- Научные знания о...

 

- Тогда зачем научный к научному?

Монах злится... Мы с ним все время спорим, перемещаясь от храма к храму в маленьком микроавтобусе, чем явно мешаем водителю. Поэтому тот включает на всю громкость кассету с индийскими песнями, отчего автобусик раздирает и даже, кажется, раскачивает, звенящими нотами высокого женского голоса, выводящими затейливые узоры мелодии, завершающиеся водопадом аккордов струнных инструментов, и вдруг все разом стихает...

Водитель останавливает микроавтобус у каких-нибудь железнодорожных путей, выскакивает, чтобы посмотреть: не идет ли поезд. А потом быстро садится за руль, и мы едем дальше. Шлагбаумы тут не нужны: выходи, смотри, садись, езжай...

Из двадцати знаков дорожного движения три посвящались теме «Слоны переходят дорогу».

Около полуразрушенной стены босоногая очередь.

Люди в кино пришли, блаженно улыбаясь говорит Саду, а мы едем смотреть фабрику батиков.

Фабрика представляет собой несколько перегородок под открытым небом, внутри которых женщины вручную наносят рисунки из воска на тонкие ткани, оставляя для окраски определенные куски, потом погружают ткань в раствор, сушат, моют, трут и соскребают воск.

Готовые батики продают тут же в магазине. Сюжеты везде одни и те же - слоны, цветы, Будда.

Вот этот бери, показывает мне Саду кусок материи в черные и желтые тона. У него лицо хорошее, спокойное такое. Бери.

- Сколько стоит?

- 100 долларов.

- Да что вы? Нет! Это дорого.

- Есть поменьше. Вот смотри... Да, восхищается Саду за моей спиной - хороший выбор. Лицо такое хорошее. Полная нирвана. Это большая удача. Бери!

Эта удача обошлась мне в 60 долларов.

А Саду ненадолго отделился от группы - попрощаться с хозяином магазина...

В киоске нашего отеля в тот же вечер я нашла точно такие же батики с Буддами, но за 13 долларов, и еще несколько дней вплотную приближалась и долго вглядывалась в их лица, пытаясь найти разницу.

Но Будды только удивленно смотрели на меня из своей нирваны. Разгадать их тайну мне так и не удалось...

Другим экземпляром моей небольшой, но очень ценной коллекции «удач» стала покрытая золотистой краской статуэтка «Мальчик, писающий на дерево».

Эта статуэтка — подарок румынского полицейского с пляжа. Полицейский говорил по-английски, был молод, и хорош собой. Он попросил у меня 10 долларов в займы для того, чтобы встретить папу, и я дала ему 100 одной купюрой, так как мельче не было, попросив принести сдачу.

Все две недели полицейский приходил на пляж и исправно объяснял ситуацию с разменом валюты на главпочтамте, графики работы обменных пунктов и так далее.

В день нашего отъезда он принес подарок - статуэтку, и сказал, что пошел за деньгами, сейчас принесет, и проводит нас, чтобы я не беспокоилась.

Когда я поняла, что будет большой удачей, если мы все-таки успеем на наш поезд и не останемся здесь вместе с писающим мальчиком, я схватила малолетнего сына и чемоданы, и мы сначала безнадежно пытались найти такси, а потом бежали к поезду, и едва успели.

Справедливости ради стоит заметить - на поезд домой в тот раз мы все-таки опоздали, только уже в Бухаресте, где решили провести время до пересадки, знакомясь с красотами центра города.

И все шло замечательно: фонтаны, площади... Времени как раз хватало, чтобы удобным прямым сообщением метро вернуться на вокзал.

Уточнив, какой поезд идет к вокзалу, послушно пропустили желтый и сели в красный.

Там все так хитро устроено, что по одному пути ходят два разных поезда, отличающихся цветом: красный - на вокзал, а желтый в университет.

Вместе с нами в том же красном вагоне (какая удача!), ехал человек, говорящий по-русски. Именно он и объяснил нам, что вокзал в другой стороне, и надо для ориентировки смотреть не на цвет, а на табличку на первом вагоне...

И правда, когда мы возбужденные и перепуганные выскочили на перрон, увидели, что за красным вагоном прицеплен желтый...

Веселенькая такая композиция, полная жизнеутверждающих красок.

В общем мы опоздали, и потом ночевали в однокомнатной квартире этого как оказалось египтятина, учившегося в Бухаресте.

На следующий день египтянин зашел за нами в сопровождении его друзей, и мы все вместе обедали в восточном ресторане.

Балконы по периметру второго этажа огромного обеденного зала занимали женщины. Я была единственной представительницей женского пола, да еще и с ребенком, в группе восточных мужчин на первом этаже.

Вся многослойная русская культура в этот день противостояла, и, похоже - сильно-таки пошатнула вековые традиции и устои восточной кухни, так толком и не разобравшись в них.

Египтянин потом еще долго звонил мне в Минск, и выяснял - какие документы нужны чтобы приехать и жениться.

Третий экспонат - в виде ботинок к лыжам, я приобрела в качестве новогоднего подарка сыну. Сами лыжи были куплены тогда же в близлежащих «Спорттоварах», но ботинки к лыжам не продавали.

Зато их можно было купить тут же у выхода из этого магазина здорового образа жизни, где всегда торговали явно краденными вещами какие-то туманные личности.

Однажды они, между прочим, продали там и тот единственный мешок картошки, который я по совету знакомых купила «про запас», и поставила в подвале, закрепив навесным замком. Замок так и остался висеть. Дверь сняли с петель. Больше уже мешки «про запас» никогда в моей жизни не приобретались...

Непременно хотелось обрадовать ребенка, и - какая удача, у тех же алкашей я купила белые с красными вставками кожаные ботинки на плоском и широком деревянном каблуке, который меня смутил, но продавцы заверили, что «это - высший сорт».

Друзья, пришедшие «приладить ботиночки», разъяснили ситуацию. Оказывается, ботинки предназначались не для лыжников, а для штангистов, чтобы при подъеме тяжести на пятку опираться. Барыги эти потом неделю пили за мое здоровье. А ботиночки так и не пригодились.

В фойе полицейского участка прохаживается странного вида человек, держа двумя руками маленькую сумочку... Человек ходит туда-сюда как маятник. Маятник по-шведски - пендель.

Мужское лицо с заостренным носом обтянуто желтой кожей, парик цвета пыли, блестящая кофта на худом теле, и длинная юбка на еще более худых бедрах, туфли на каблуке.

«Трансвестит» по-шведски – щунсуверскридандеидентитет, и за возможную дискриминацию по этому признаку можно взыскать в виде штрафа кругленькую сумму.

Вот он(а) и прохаживается пенделем.

Внезапно ко мне наклоняется женщина с огромным бантом на голове.

Ты так сидишь, говорит она, я тебе верю! Сколько времени?

И я поднимаю руку с циферблатом ближе к ее лицу.

Так (шведский - спасибо) - говорит она.

Так-Так (шведский - пожалуйста) - отвечаю я.

Полицейский в окошке выдачи документов радостно, как будда с батика, улыбается мне навстречу...

Что-то утеряно, что-то утрачу,

Но, как монах, под сутаной своей,

Тайной улыбки судьбу обозначу

Переплетеньем цветов и теней...

Жизнь - разноцветная маска удачи,

Или погоня голодных зверей?

Путь вокруг пагоды кончен и начат:

Нету ступеней, и нету дверей...

Лишь в вышине, - неподвижен, как купол,

Знак — обещанье непрожитых дней.

Все, что тревожило, - кажется глупым,

Все, что назначено, стало ясней.