EN
Старый сайт
|
|
Прощай, сержант,
или
трамвайные зарисовки случайного пассажира
- ...Следующая остановка ВВЦ.
Проскрипел сквозь динамики простуженный голос диктора, и трамвай отчаянно
задрожав и разбрасывая мертвенно - голубоватые искры, остановился. Блекло-желтые
квадраты света упали на грязный, заплеванный и вытоптанный снег трамвайной
остановки. Сквозь залапанное, запотевшее стекло я смотрел на кособокую урну
полную мусора, в которой в поисках пивных жестянок копался интеллигентного вида
старик в темном пальто довоенного покроя и вытертого каракуля шапке пирожком.
Отреставрированные «Рабочий и колхозница» сурово взирали на проспект с нового,
роскошного постамента, словно вопрошая: - Ну и как, ядрена вошь, почувствовали
разницу между периодом развитого социализма и нынешним демократическим
капитализмом?
Ну, а проспекту (как мне показалось), ощетинившемуся домами сталинских
периодов с квартирами стоимостью в небольшие замки там, в далеком забугорье,
было абсолютно наплевать и на различия в политических строях страны, и на
высокие сугробы жесткого от соли снега по правую и левую руки, и на блистающих
двадцати пяти метровых монстров Веры Мухиной, и на благообразного старика,
копающегося в мусоре, и даже на меня, полупьяненького, мающегося от зубной боли
в тряском вагоне трамвая под номером девять.
На стыках рельс вагон дрожал,
И стекла нудно дребезжали,
А я в руках букет держал,
Хотя цветы уже увяли...
... Все вранье! Какие там цветы? Последний раз я дарил цветы лет семь назад,
супружнице своей, Ирке. Ну да, ей. Точно ей...Меня тогда не было дома дня три,
если не четыре, вот и пришлось потратиться.... Мы помнится, в тот раз обмывали
сборничек стихов молодой и многообещающей поэтессы Светланы Островской.
Многообещающей....Как же, помню: обещала и не дала... Стихи, кстати, так себе,
бездарные, да и сама поэтесса, если честно не фонтан: ноги длинные, какие-то
коленчатые, а волосы даже сквозь черные колготки видать....Про остальное вообще
молчу...Страх Божий, а не женщина....Опять же не дала....Впрочем, это даже к лучшему:
Ирке врать не пришлось. А она у меня была та еще штучка - вранье за версту
чуяла.
- Пил!?
- Да пил. Гадом буду....Но не спал!
- Ладно, пес с тобой. Цветы в вазу, а сам на кухню, на кушетку...
...Их тленный запах разбудил
Давно уснувшие начала,
В тот день дождь также моросил.
И точно также ты молчала...
- Боже мой, ну что за мутные мысли лезут в голову? Это конечно от водки....Не
надо было сегодня пить. Вернее, не надо было пить, так мало. Тем более после
наркоза. Что может быть хуже плохой теплой водки в малом количестве? Разве что
пьяный бездарный зубной врач?
При воспоминании об утреннем посещении дантиста, я громко застонал и согрев
дыханьем лохматый конец пестрого шарфа приложил его к слегка припухшей
щеке.
Прозрачная пухлая папка с моей законченной, но еще не отредактированной
пьесой шлепнулась на влажный истоптанный пол вагона. Сквозь голубоватый пластик
папки четко просвечивался крупный шрифт названия пьесы:
«Двое на балконе и светлячок в центре Парижа».
Комедия в трех действиях и шести картинах. Виктор Баринов.
Я вновь и вновь разглядывал титульный лист своей пьесы и все отчетливее и
отчетливее понимал, что бездарный поэт или скажем драматург менее опасен и
вреден для общества чем, к примеру, бездарный зубной врач...
- Ну не можешь, ну не дано тебе: какого хрена людям в рот лезешь? Им и без
твоей помощи больно!
Вагоновожатая, или как там сейчас называется та, что сидит за стеклом в
тонкой оранжевой безрукавке и управляет трамваем, приподняла голову и в зеркало
бросила на меня подозрительный взгляд.
Хотя вполне может быть и не на меня. Даже, скорее всего, не на меня - вон у
нее какие глаза красивые: выпуклые, голубовато-зеленые. Пустые, правда, но
красивые. Блядские, одним словом глаза. Так, что врядли ей, этой самой
вагоновожатой, будет интересен уже немолодой, седеющий мужик с бородой и ноющим
зубом, к тому же если пьеса его в настоящий момент лежит не на столе главного
режиссера какого-нибудь достойного театра, с пометками красным карандашом,
а валяется на мокром и грязном полу трамвая, со скрежетом и грохотом
уползающего в темный зимний вечер на севере столицы.
... «Хмель прошел и зубная боль, слава тебе Господи кажется, уходит. Теперь
можно и нагнуться за папочкой, незаметно обтереть с нее грязь единственной моей
вязанной перчаточкой и, дождавшись своей остановки, покинуть вагон. Можно. А вот
нужно ли? Кому нужен я, старый неудачник, поселившийся в комнатке в Свиблове,
доставшейся мне после развода? А эта дурацкая комедия, «Двое на балконе...»,
да разве она кому-то будет интересна? Ну, хоть чуть-чуть?»
Я прижался лбом к тряскому стеклу и бездумно уставился в темный плотный
серовато-зимний вечер. Мысли, куцые и серые, такие же бездарные как проплывающие
мимо дома копошились в голове лениво и незлобиво. Я, похоже, слегка задремал,
так как поначалу на слова соседа, сидящего напротив, отвечал лишь важным кивком
головы, не вслушиваясь особо в их смысл. Его это, похоже, совсем не напрягало, и
он, подняв и отряхнув от растаявшего грязного снега мою папку, проговорил вдруг
неожиданно, пристально меня разглядывая.
- А у вас Виктор, прошу прощения не знаю как по отчеству, борода
красивая....И глаза тоже...Меня, кстати, Сергеем зовут. Сергей Анатольевич я...А может быть вы ко мне в гости, а?
- Ну, ни хрена себе!- Я кивком головы не то поблагодарил мужика за папку,
не то разрешил обращаться к себе запросто, без отчества, и в свою очередь
оглядел собеседника, откровенно говоря, ожидая увидеть нечто аморфное,
женоподобное.
Красивый парень, на первый взгляд не более сорока лет. Правильный прямой
нос, темно-коричневые как у собак глаза и волевой подбородок.
- Ну....Если он к тому же еще и желваками играет, то я...
Желваками он играл. Вот же сука.
Я кашлянул. Спрятал уже вышеупомянутую единственную перчатку в карман, и
как можно вежливее (в основном опираясь на усталость, неприятности в
издательстве, зубную боль и легкое похмелье) отказался от столь лестного
предложения.
-Ничего личного. Но мне и в самом деле сейчас совершенно некогда....К тому же
внуки...
- У вас уже есть внуки?
- Откровенно говоря, есть. Двое.
...В молодости, когда я служил в Свердловске, был у меня знакомый, пассивный
педераст. Нет. Я с ним не спал (упаси Господи), но так случилось что мужчина
этот, а он для меня, девятнадцатилетнего солдатика казался уже как минимум
человеком пожилым, воспылал ко мне нежной страстью. По крайней мере, так он мне
говорил, когда в глухом парке возле госпиталя, в котором я валялся с тяжелым
воспалением легких мы случайно (много позже я догадался, что случайность эта
была более чем сомнительной) встретились.
- Бей! Бей меня, Виктор, бей! - он ползал передо мной на коленях, мокрых от
желтой осенней, смоченной мелким дождем листвы, размазывая руками по идеально
выбритому лицу неправдоподобно алую кровь, и все тянулся и тянулся ко мне,
сквозь слезы и сопли выдавливая разбитым ртом чуждые, до отвращения гадкие
признания в любви.
А я, худой и наголо стриженный, в больничной, пропахшей пенициллином, потом
и еще черт знает, чем пижаме и байковых штанах, прижавшись спиной к шершавой
сосне, отбивался от него, бил его по лицу жестко и слепо.
Но тот мужик, кажется, его звали Валентином, был какой-то безвольный,
бесхребетный и бесполый. Набрось на такого женскую одежку, подкрась губы и
глаза, и от женщины не отличить....Самая обыкновенная, пусть и некрасивая, но все
ж таки баба.
Этот же, Сергей Анатольевич казался полной противоположностью моего давнего
знакомца из Свердловска. Полной...
Впрочем, я опять, похоже, задумался, так как когда, встряхнув головой, мне
удалось выплыть из воспоминаний моей молодости, он что-то довольно однообразно и
глухо рассказывал про кишлак Руха, что в Панджшерском ущелье, похоже, даже не
замечая моего равнодушия.
Я слегка поморщился и приготовился слушать очередной рассказ о горящем БТР,
пикирующем «Черном тюльпане» или дрожащей на ветру растяжке. Обычно подобные
разговоры заканчивались дрожью в голосе рассказчика и косыми на меня взглядами,
недобрыми и отчужденными, словно основная моя вина в том, что я прохвост, успел
отслужить в армии, прежде чем дорогой наш Леонид Ильич подсуетился с военной
помощью этой недружелюбной и свободолюбивой стране.
Однако, чем внимательнее я вслушивался в безыскусный рассказ моего
случайного попутчика, тем страшнее становилась жуткая никому ненужная правда той
войны.
...- Ребята мои уже ушли вперед, а меня черт понес в тот, полусожженный сад.
До сих пор понять не могу, что со мной произошло, но как только я увидал за тем,
полуразрушенным дувалом корявую ветку яблони, усыпанную поспевающими красными
яблоками.... Верите, нет - в миг про все позабыл: и про войну, и про то, что я
сержант, и про ребят, чьи спины я должен прикрывать, и про душманов,...про все
позабыл.
Он неловко выудил из мятой пачки сигарету, покрутил ее в пальцах, но видимо
вспомнив, что находится в трамвае, нетерпеливо сломал ее и бросил под
кресло.
- ...Перевалился я через пролом в стене и вдруг перед собой, метрах в семи
вижу, возле полуразрушенной глинобитной стены дома, в голубой парандже на
корточках сидит женщина. Сидит спиной ко мне. Я уже хотел было нырнуть обратно в
пролом, но вдруг заметил, как мне навстречу не смешиваясь с пылью, словно ртуть,
бежит, извиваясь, тонкая струйка. Неспешно, играя лучиками солнца, ручеек
превратился в маленькую лужицу мочи возле носка моего ботинка.
Я стою, пригнувшись, стою в каком-то отупении и смотрю на эту лужицу,
боковым зрением замечая, что женщина вдруг резко вскочив, кидает в мою сторону
что-то...
...- Следующая остановка улица Королева 12.
-Интимно проскрипело у меня над головой, и трамвай вновь остановился.
За окном пошел снег. Тяжелые снежинки, пролетая мимо освещенного
трамвайного окна, казалось, пропитывались желтоватым светом и, падая на мокрый
асфальт, еще какое-то время словно светились, затем промокнув, угасали.
За черными корявыми скелетами Останкинской дубовой рощи показался шпиль
телебашни. Пучки света мощных прожекторов с трудом пробивались сквозь снегопад,
увязая в снежных завихрениях и не достигнув шпиля, растворялись в неверной
высоте.
...РГД-5. Да. Скорее всего, это была именно она. Взрывной волной меня
отбросило к пролому и мне даже показалось, честное слово, Виктор, что я видел,
как у меня над головой пролетали осколки. Но что еще более странно, ни один из
них, даже самый занюханный меня не задел...
Да что там меня!- Сергей вдруг засмеялся нервно и зло.
- Камуфляж мой и тот оказался целехоньким. Я после специально
проверял...
...А вот ей, суке этой в голубой парандже досталось по полной...
Он долго и зло скрипнул зубами, пальцем ткнув в мою папочку.
- Вот вы Виктор, судя по этой пьесе писатель. Пишите то, что видели, а быть
может и не видели.... А приходилось ли вам хоть раз в жизни почувствовать, как
пахнут кишки? Я имею в виду кишки из живота, только что развороченного осколками
гранаты?
Женского живота!
Он уже почти кричал мне в лицо, придвинувшись ко мне совсем близко.
Голубоглазая вагоновожатая глянула в нашу сторону через зеркало, но меня
уже не волновали ее взгляды, я слушал и слушал жуткую исповедь моего случайного
трамвайного попутчика.
- Ты пойми Виктор, женского живота...Я лица ее не видел, там, на парандже
сетка такая. Частая....Ни хрена не видно. Но вот руки ее, пальцы, те самые, что
пытались кишки эти обратно в кучку уложить, я прекрасно видел...Тонкие пальцы. Не
женские: девичьи. А еще она плакала. Тихо. Совсем тихо.
Он откинулся на спинку кресла и уставился в темноту. В черном стекле
отражалось его лицо, усталое и опустошенное.
- Я сразу понял, что она не «жилец». Да и куда я с ней? Госпиталь нашего,
345парашутно-десантного полка находился в трех километрах от кишлака, а здесь:
грязь, кровь, кишки.
...Я добил ее....Даже нет, не так.... Не добил, а избавил....Если б ты слышал
Виктор, как она плакала, ты сделал бы тоже самое...
Я так и, Родионову Игорю Николаевичу, генералу нашему сказал, когда на меня
пытались уголовное дело завести... «Я избавил ее от боли»...
Он улыбнулся, словно вспомнив что-то веселое, а потом, перейдя на громкий
шепот, сообщил, доверительно взяв меня за руку.
- ...Они меня комиссовали....Вчистую.... За полгода до демобилизации комиссовали.
Хотели в дурку определить, но, слава Богу, обошлось....А то бы закололи...
Он широко перекрестился и, глянув на меня, снисходительно, проговорил
убежденно:- А ведь вы, пожалуй, меня за голубого приняли....Да приняли, приняли. Я
это сразу почувствовал. А я не голубой, господин писатель. Нет. Я просто гребанный сержант, в этой гребанной стране...
Он поднялся, и прощально хлопнув меня по плечу, направился к выходу.
- А женщин с тех пор я как-то недолюбливаю.
Он рассмеялся и шагнул в темноту распахнувшейся двери.
...Я смотрел ему вслед, сквозь снегопад и поздний вечер, раз за разом
повторяя его прощальные слова: «я просто гребанный сержант в этой гребанной
стране»...
|
|
Полар Эндрю 
Вайнер Ирина 
Дзамашвили Марина 
Талейсник Семен 
Берлин Адольф 
Крылов Юрий 
Аимин Алексей 
Андерс Валерия 