С утра лил проливной дождь, который к вечеру заметно выдохся, но не прекратился совсем. Ханнелоре слышала, как он полдня барабанил в плотно закрытые жалюзи окон, а затем притих и лишь тихонько шелестел по пластмассе створок, не пропускавших ни единого лучика дневного света внутрь ее дома в Людвигсхафене.

   – Погода помогает мне. Не нужно объяснять прислуге, почему я не вышла сегодня на ежедневную вечернюю пробежку, такую необходимую в моем положении, – подумала женщина, доставая письменные принадлежности из секретера личного бюро.

 Чтобы окончательно успокоить служанку, которая забеспокоится, когда поймет, что ее госпожа сегодня также не была в бассейне, фрау Коль на листе бумаги написала ровным почерком: «Вчера я поздно легла. Прошу не беспокоить, я хочу выспаться».

  Затем женщина прикрепила записку к дверям спальни и облегченно вздохнула:

   – Теперь никто не помешает.

  Ханнелора поправила на груди вечернее платье, которое недавно сшила и надела сегодня в первый раз после звонка Гельмута, находившегося на пленуме в Рейхстаге. Он радостно сообщил «любимой женушке», что был в одном берлинском ресторане и праздновал с адвокатами свою победу: решение суда о не обнародовании досье, собранное на канцлера спецслужбой ГДР «Штази».

  Ну что же, фрау Коль дождалась вердикта судей, теперь она могла спокойно уйти?

  Ведь ее фонд помощи людям, страдающим  заболеваниями центральной нервной системы, обвинили в «отмывании» денег. Она собрала тридцать миллионов марок пожертвований, и пресса «поливала грязью» не только бывшего канцлера, но и ее. 

Ханнелора взглянула на себя в зеркало и в тусклом свете лампочки увидела свое бледное отражение с большими темными глазами. Женщина осталась недовольна своим обликом и, отвернувшись, сказала себе:

   – Ничего не осталось от той девушки в платье, сшитом из двух флагов с аккуратно вырезанной из них свастикой.

  Ей было пятнадцать лет, когда она впервые пришла в нем на танцы в тысяча девятьсот сорок восьмом году и познакомилась с девятнадцатилетним Гельмутом.

   – Я была счастлива, что встретила мужчину сильного, как Геркулес, к которому можно прислониться, словно к гранитной скале, –  улыбнулась она, вспоминая юные годы. – Он написал мне около двух тысяч писем с признаниями в любви.

  Сегодня женщине не хотелось признаваться, что муж, исписавший десятки листков бумаги о любви к ней, дома в Людвигсхафене появлялся очень редко, в основном в выходные дни, а остальное время проводил в своей берлинской квартире. Поэтому уделом жены политика и канцлера были ждать и приспосабливаться, делить мужа со страной и позже – Европой.

   – Полное одиночество дома, когда ужин готов, а он не приходит и только звонит, и сообщает, что задержится. После пяти часов такого ожидания можно разве только от собаки требовать, радоваться приходу хозяина, – сказала однажды друзьям Ханнелоре. – Вот и я научилась этому от нашей собаки.

  Сегодня фрау Коль жалела о тех словах, слетевших от обиды, что ее называют в народе «провинциальной коровой» и «глупой блондинкой», предназначение которой готовить фаршированный свиной желудок для господина Коля. Эти слова не имели больше никакого значения для женщины, которая длительные шестнадцать лет пребывала первой леди Германии и ни разу не пожаловалась на нелегкую долю. Редкая дисциплинированность, бессменная улыбка, безукоризненный внешний вид образовали могущественному супругу – надежный тыл – и защищали приватную жизнь семьи от вторжения прессы.

  Она продолжала улыбаться на людях, хотя на всю жизнь оставалась хрупкой девочкой, испытавшей тяготы войны, голод, отсутствие крыши над головой и насилия, очень нуждавшейся в защите.

  Мог ли ее защитить Гельмут, сам падая с пьедестала одного из могущественных политиков в мире? Как никто не помог в сорок шестом году вырвать ее с матерью из рук пьяных русских солдат.

  Как хотелось забыть тот день, когда мать с двенадцатилетней Ханнелорой решили покинуть Ляйпциг, занятый советскими войсками. Они решили перебраться в зону побежденной Германии, контролируемой американской группой войск.

  Но на пути слабой женщины и несовершеннолетней дочери встали «освободители Европы», которые покачивались на ногах и высматривали для себя жертву.

   – Смотрите, какие немочки! Хватаем и тащим в дом, позабавимся! – сказал один из них, показывая на них рукой.

   – Так, одна – ребенок еще! – возразил другой.

   – Моей сестре не было и десяти, когда пьяный фашист затащил ее на сеновал и изнасиловал! Это – как тебе! – таким страшным голосом прорычал третий солдат, что Ханнелоре испуганно присела у стены дома, а ее мать схватилась рукой за сердце. Они ничего не поняли из разговора русских солдат, но почувствовали, что угодили в беду.

   – Бежим! – одними губами закричала мама и схватила девочку за руку. Но было поздно, грубые и похотливые руки солдат схватили женщину с девочкой и затащили в квартиру на первом этаже. Там их бросили на постели, долго и жестоко по очереди насиловали. Запах немытых тел, перегар табака и алкоголя, перемещенный с «ароматом» чеснока преследовал Ханнелору с тех пор всю жизнь. Когда полузадушенных и растерзанных женщин оставили в покое, у них не было сил подняться на ноги и уйти прочь.

   – Что делать с этими? – спросил кто-то из солдат, отводя взгляд от глаз девочки, полных ужаса и боли.

   – Что, что! В окно выбросить эту падаль! – раздался чей-то крик, и жертвы, как цементные мешки, вылетели из окна и больно упали на кирпичи. И было  непонятно: какая боль сильнее – физическая или моральная, но ненависть ко всему русскому осталась у девочки на всю жизнь.

  Уже со временем, когда память о причиненной боли отошла на задний план, первая леди встретилась с Михаилом Горбачевым и Раисой Максимовной. Ей показалось, что милые и интеллигентные люди, совсем не похожи на тех солдат, и она уже по-другому смотрела на русский народ.

  Но, когда на смену Михаилу Сергеевичу пришел Борис Ельцин, то его пьяные выходки на празднование вывода советских войск из Германии окончательно отделили госпожу Коль от России.      

  Ханнелоре прислушалась: в доме стояла «мертвая тишина», и лишь за окном слегка шумел дождь.

   – Можно открыть жалюзи, чтобы свежий воздух, пряный от дождя, сопровождал ее до последнего вздоха, если бы не свет несносного светильника за окном, а просить прислугу погасить его, когда она уже «спала», не хотелось. Последнее время даже свет искусственных светильников вызывал воспаление кожи, поэтому в доме было всегда сумрачно от скудного освещения.

  Мрачно и холодно, потому что теплый воздух тоже вызывал аллергию кожи, которая покрывалась коркой и нестерпимо болела.

  Все началось в девяносто третьем году, когда она заболела, и врачи прописали ей пенициллин, который всегда вызывал у нее аллергию. Такая ошибка привела к развитию у Ханнелоры редкой и трудноизлечимой болезни – фотодермита – аллергии на свет.

  Вначале фрау Коль думала, что врачи вылечат ее или не допустят ухудшения состояния, но со временем болезнь все больше прогрессировала. Ханнелоре стала реже появляться на свету, потому что последствия от этого становились мучительнее. Она стала еще реже видеться с мужем, который жил в столице, оставив ее в «бункере», как она назвала свой дом, с наглухо закрытыми от дневного света окнами.

  Женщина очень тяжело переживала свою болезнь, потому что в остальном была здорова. Она любила быструю езду на автомобиле, встречи с друзьями, работу в фонде. Последние полтора года о своих увлечениях Ханнелора почти забыла. Не было никакой возможности выйти на дневной свет, и женщина совсем отчаялась, особенно после последнего курса лечения, который не принес облегчения.

  Ханнелора села за письменный стол и написала прощальные письма друзьям и сыновьям – Вальтеру и Петеру, которых оберегала  от политики, поэтому отправила на учебу в США, где они получили высшее образование и стали бизнесменами. Госпожа Коль гордилась, что сыновья ни разу не попали в газетную хронику скандалов или сплетен.

  Осталось написать последнее письмо мужу, и можно покинуть этот мир, но как убедить властного мужчину, что ее смерть неизбежна и во благо не только ей, но и ему:

  «Дорогой Гельмут! Я всегда тебя любила и благодарна за все, что ты для меня сделал. Я уверена, что ты одобришь мой шаг. Ты же знаешь, что я была всегда оптимисткой, настроена на победу. Я уверена, что никогда не надо сдаваться, но это последнее, что можно сделать.

  Я совершаю смертный грех самоубийства, и как истинная протестантка страшусь быть отвергнутой Богом, но надеюсь получить прощение проступка моей верой в Иисуса Христа. Надеюсь также на твою помощь, Гельмут, как могущественного человека мира».

  Ханнелора Коль закончила писать, вложила письмо в конверт и, запечатав, подписала имя мужа.

  Женщина, подумав минуту, написала еще одно письмо, в котором объясняла свой поступок, и оставила его без конверта на виду, чтобы как-то смягчить шок и прояснить происшедшее.

  Затем смешала снотворное с морфием и выпила коктейль через соломинку.

  На похоронах звучал «Реквием» Верди. Бывший канцлер Германии не скрывал слез. Траурная месса прошла в Шпейерском соборе – старинном католическом храме. Этого добился Гельмут Коль.