Война шла странная. Громкая, но не страшная, телевизионная.

Он не бегал от воя сирен, не семенил в убежища, не прятался в
подъездах, где бы они его ни накрывали.

Накрывали чаще дома, потому что город вымер, лавки закрылись, а холодильник нагружался раз в неделю результатом неторопливого визита на шук.

Главное в этой странной войне занимать руки и отвлекать мысли, решил он. Копаться в архивах, например, в назревавших когда-то сюжетах или незавершённых текстах. Попробовал, - помогло.

За месяц втянулся, обнаружил в слежавшимся материале кое-что удобоваримое, направленное вглубь и поставил в очередь на обработку. Глядишь, пригодится где-нибудь.

-  Если Насралла не прихлопнет, - поставил условие.

Этот образец трёхлетней давности умилил наивностью:     

«Кончается март на Кармеле дожди, дожди, дожди...
Безнадёга природы в слове этом - дожди. До-жди, по-до-жди... 

 Кого? Зачем? Долго ли?

Мой переезд сюда, в лесистую хайфскую верхоруру, - последний,
видимо, на отведённый мне срок. Если, не дай Бог, не подстережёт какой-нибудь хоспис. А до социального жилья уже не дотянуть, - поздновато хватился. Впрочем, забегать не будем.

Шестьдесят два на пороге, я ещё плохо ощущаю свой возраст, не углубился, не притёрся к датам, не осознал смысла. Сны мои энергичны пока, физически развиты и сексуально преодолимы.

Болезни (тьфу-тьфу-тьфу) мелки, не дороги и необременительны, мысли мятежны и блистательно богохульны.

Да, но это сны, мысли, болезни... Не тот набор. Уже не тот, к сожалению...

Свободный вольный бег без удил, шпор и шор, с буйным ветром в густой тёмной гриве, с пеной страстей и потом желаний на мускулистом крупе - позади. Уже отсвистел в ушах последний накат на финиш, уже забыты восторг побед, боль потерь и отчаяние поражений. Уже реже копытами по кругу, померкли небеса, гаснут фонари и разбредается восхищённая публика.

Отскакал своё старый конь египетский. Теперь - в стойло.

И вот оно - крохотный домишко, зажатый тяжёлыми бетонными, без архитектурных изысков, кубами и диким леском, заваленным отбросами российско-еврейской небрежной жизнедеятельности. В домишке том, на пятнадцати косых-кривых метрах два теснёхоньких, как в подлодке отделения. В первом - прихожая, гардероб, кухня, столовая, одёжный шкаф и творческая мастерская. Во втором - альков, гостиная, музыкальная студия, душ, туалет.
Всё есть, ничего не упущено. Даже лестничная площадка перед входом, - аккуратно уложенные на отмостку шесть с половиной керамических плит. Нет, правда, самой лестницы и наличников на входной двери и мартовские мокрые ветра гоняют по шикарной моей квартире грязные, прошлых лет листья. И муравьям свобода передвижения, и зимним бабочкам, и комарам гигантских размеров, и ящерка розовая поселилась, неожиданным появлением пугает.

Говорят - к удаче. Удача не помешала бы. Однако, впереди лето, - пауки, змеи, скорпионы, шакалы. Весёлое грядёт лето.

Вода из стены уже не сочится, - обрушив мокрую штукатурку, протечку нашёл, забил, устранил, - самоуважения полные штаны! Плесень на перегородках сушу рефлектором, - пар, баня, конденсат. Краны капают на нервы, дверь в туалет разбухла и завалилась.

Бойлер литра на три, - успеваешь только намылиться.
Зато подключён телефон, в порядке комп и под задницей вращающееся кресло. Сижу, пишу, строю планы.

Рыжему - благодать! Денёк огляделся, обнюхался, правое плечо вперёд и ринулся гонять местную кошачью бомжатину, выцарапывая своё место в стае. Две недели - визг, вой, рёв истошный, клубком бой, клоками шерсть! «Их много, я один, но за спиной дом и хозяин!» Нос - болячка, уши - в клочья, глаз полузакрыт (Моше Даян, блин!), но ни шагу назад, стоять насмерть! И на спине главаря местного, как на белом коне, - победный круг (я и говорю - Кутузов!).

Город - в разграб, все окрестности, подворотни, кормушки, крыши - наши, и все девки - наши! Выходи, стройся! Я сейчас шлёпаю в бессонном бреду по клавишам, а он спит, герой под бурею ревущей, после жаркой схватки, нажравшись курицей с хозяйского стола и молочком упившись. И спит, зверюга, на подушке, не вымыв лапы.

Слева за стеной - глухая возня и невнятное бормотание, - вторая половина домика - миспара (парикмахерская). Её владелец - старый согбенный мадьяр Вольдемар, свидетель, должно быть, первой мировой. Худые, неверные ноги, длинные вислые руки, рыхлое тело, седая косматая шевелюра над тусклыми бесцветными глазами.

Что-то с позвоночником, смотрит в пол или снизу боком.

Речь медлительна и невнятна, хотя мне, с моим ивритом, что там понять. Но основное выяснили: он - сапар, я - цаяр. Банк, почта, телефон, мазган, инстолятор, война, интифада, террор. Чего ещё для сиюминутного общения?

Стрижёт он только глубоких старушек, белых бабушек из садов райских. Извините, пардон, не стрижёт, не причёски возводит, - красоту творит. Вы бы видели как оживают эти руки над иссохшими головками - одуванчиками! Как изящно отошёл мизинец, танцует безымянный и собраны в кольцо большой и указательный, как укладываются волосок к волоску каждый локон и воздаётся каждой пряди серебристых редких пёрышек.

И этот заключительный, дирижёрски завершающий, закругляющий жест, венец творения! И накидку лёгким взмахом иллюзиониста - долой! И зеркало сбоку, сзади, сверху - любуйтесь! Ясны глаза, и свет в них былого, и осторожно под локоток, и прощальный поклон, и речь, и манеры... Париж! В крайнем случае - Будапешт.

Но божьи одуванчики не часты. Посидит Вольдемар у окна, - кофе, газета, пара фраз безмозглому соседу, - задаст корм стае кошачьей, где Рыжий первым номером, и поплёлся восвояси, болтая руками - плетьми. Шалом, литраот...

Вот ведь вывела человека жизнь - нужен будет до последних дней своих. Мне бы так. Всем бы так. Ан, не получается.

Ладно, дальше-то что? Чем быть, чем заполнить дни заката?

Очистить, проредить, омыть, возделать запущенный сад? Придать ему форму, обернуть цветом, наполнить неторопливым блюзом и ароматом кофе? Вернуться дрожащими руками к живописи? Вон мольберт в углу живым укором, и холсты, картон и краски под кроватью. Или сдаться обстоятельствам, найти обезличивающий черный, уборочный заработок? Мыть подъезды на пиво и бисли?

Или стойко, тупо, с утра до ночи и ночью - эти буковки одна к одной, эти немые предлоги, ни с чем не соединяющие союзы, пустые, кичливые междометия, торчащие из глаз и ушей местоимения, блеющие наречия. Эти слова друг с другом не смыкающиеся, предложения омертвелые и знаки препинания, ничего не выражающие. Это стоячее время действия, - тягостно плетущееся настоящее, безвозвратно канувшее прошлое, несостоявшееся будущее. Эта боль и мука! Это?

Пожалуй. И сад, само собой.    

Жить и творить здесь, на Кармеле - вот в чём цель, которая ясна, вот в чём задача, которая определена. За работу, товарищи! (Бурные аплодисменты. Все встают).

Буду здесь жить! Потому что я родился и вырос на верхотуре, на верхотуре жить буду. С неё и уйду.

Парить с высоты, - вот желание, и ещё, тонко подмеченное Мишей Жванецким, - ПЛЮНУТЬ ВНИЗ!»

-   Боже, - поразился он, - и вот это написано всего три года назад?

В полновесные шестьдесят два сопливые восторги несвежего юноши? Или перезрелого спесивого сочинителя?

Рука инстинктивно сработала, - «правка», «выделить всё» и зависла над приговором «удалить». Удалить, конечно же, удалить!

Но окончательно не решилась. Хвастливый опус улетел в «корзину» до лучших времён. Мимолётный контакт с прошлым удовлетворения не принёс, как не сулило гармонии общение с настоящим.

-  До лучших времён? До каких? О чём ты? - Автор развернулся в кресле, проехал мутным взором по интерьеру. Ничего нового не обнаружил, - голые блёклые стены, забуревшая мебель ушедшего поколения, компьютер - будка цепного пса памяти, трисы - жабры тяжкого дыхания, пыльный каменный пол. Склеп, потный склеп...

Лучшие времена остались позади, в том крохотном домике на Кармеле с диким леском вокруг и Рыжим на подушке.

А ныне, - пустынная, разогнанная войной Масада, жилище - склеп, жара, сирена...  И давно нет Рыжего, - погиб, похоронен.

Как нарочно, - вот она сирена, тоску раскручивает...

-   У-у-у-у-ой-ой-ой... У-у-у-у-ой-ой-ой... - да не пугай, не страшно, уже не страшно, - решил для себя, что при любом исходе, 65 лет за спиной и этого вполне достаточно.

Не стоит планировать на одинокую старость, не надо кланяться проклятому Насралле. Уже привык и никуда не побегу, хотя убежище в подземке «Кармелит» буквально через дорогу. Но, извините, в домашних мятых шортах, в дырявых тапках, с подвисшим брюхом под нестиранной футболкой... Возраст не тот, не солидно.

Потом... там могут быть девушки, - девушки Автора ещё волнуют, в смысле, смущают.

Прощальный вой второй ливанской войны захлебнулся. «Катюши» легли где-то далеко, за холмами Нагарии. Нагарии... Он вспомнил, - «От имени всех посетителей бомбоубежища N5 г.Нагарии...» Стоп, стоп... Влез на ленту сайта, нашёл...

«От имени всех посетителей бомбоубежища N5 г.Нагарии выносим благодарность автору за увековечивание наших переживаний в своём бессмертном произведении...» И приглашение посетить...

Вот тебе, вольный художник, «за увековечивание», - тиснул бойкий рассказик на литературном сайте, - держи ответ перед лицом общественности. Впрочем, надуманного в том рассказе не много, просто свёл в силу обстоятельств трёх естественных для страны персонажей, наделил разнообразной судьбой, обрисовал, как мог, характеры и, что называется, попал в яблочко.

Раз попал, - держи ответ.  

-   А что, в самом деле, - неуверенно пообещал себе Автор, - кончится заваруха, пробегусь маршрутами войны, растрясу жирок. Живое общение с массами, укрепление духа нации, просветительство. Соцреализм на марше, - с кем вы, работники культуры? Ха-ха...

Пообещал и отложил, - быт затянул и торопливое сочинительство по свежим следам.

Заваруха кончилась, с безопасного юга потянулись родственники, друзья, соседи. Оживилась реляциями и упрёками лента сайта, - жертвы обстоятельств и пролетарии пера соединились, сотрясая основы.

-   Так им, так им, зажравшимся предводителям, - исходил Автор, подсыпая соли и перцу. К творчеству это никакого отношения не имело, - запоздалое сведение счётов с пустыми ожиданиями покоя, комфорта и самореализации на средиземноморских берегах.

После Кармеля кое-как определился финансово, устроился на Масаде, разобрался с бытом, - нате вам, - ливанские партизаны с «катюшами». А где НАША военная мощь? А куда смотрели?

Извечные национальные вопросы, - кто виноват? что делать?

И скоропалительные решения, - Ату их всех! Ату! В отставку!

Но прожитое ТАМ и ЗДЕСЬ нашёптывало, - В отставку? Ну уйдут эти, проскользнут другие, - не хуже, не лучше. Пляска на костях...

Нагария возникла вновь недели через две после позорного замирения. Оживилась змеевидная Масада, мелкие кафушки выставили на тротуары столы и зонтики, загудели клаксоны автомобильных пробок, заорали мегафоны развозчиков овощей и фруктов, в душной ночи радостно застрекотала ружейная пальба арабских свадеб. Отлегло и как-то сами собой всплыли те поспешные обещания. Заглянул на всякий случай в Сеть, - Нагария, Нагария... Столица Западной Галилеи... Византийский храм, солевой бассейн Сурсук, Римская дорога, Кнаанский храм богини моря... Жемчужина северного туризма.

-   Поеду, - решил Автор, - пропашу над дорогами Израиля, впечатлюсь приграничными ранами и ожогами войны, глядишь, созреет сюжет для небольшого... Только не торопись примазываться к великим. Был вечер...

...И было утро. Уже в семь ближневосточное солнце испепеляло усилия воли к любому намерению двигаться. Автор долго, раскинув руки-ноги, валялся во влажных простынях, на потолке выискивая обоснование причин для перенесения поездки. Срочных дел не нашлось, встреч не намечалось. Здоровье? - тьфу-тьфу-тьфу - «не могу» - не проходило. Оставалось - «не хочу». Позор тебе, старый, позор...

-   Не-хо-чу, - на три такта разложил он подъём, попал в шлёпанцы и поплёлся в ванну.

Холодный душ, - ах-ох-ух-мама-мама-ма-аа-ма!!! - ненадолго примирил желаемое с действительным. Соблазн, - кофе по быстрому, а там видно будет, - с трудом подавил. Холодильник выдал бутылку минералки, пару притомившихся огурцов, яблоко и четыре бройлерных ноги, ещё съедобных, - и на том спасибо.

Майка, шорты, кроссовки, сумка через плечо, - готов? В зеркале - запутавшийся в сединах приземистый полноватый тип.

Готов.Нервная возня у входной двери с неподдающимся замком, крыльцо, - брысь, брысь, попрошайки хвостатые! Кормёжка откладывается на вечер. Вперёд, - путь назад отрезан! Ждите меня в Нагарии...

Оживший послевоенный автовокзал плавился, - на солнце 40! Автобус в заданном направлении, - закон подлости, - только что отправлен. Следующий? Следующий через час. Не ждите меня в Нагарии, - здоровье дороже. Хороший предлог, безупречный. Но...

Тут же, как из-под земли, - два мятых, пыльных, давно не бритых и явно проголодавшихся солдата с винтовками наперевес и вопросом, - Тебе на Север?

-   Мне в Нагарию, - ему бы обратно домой и тотчас под душ.

-   Есть одно место в ширутке, - смотрят с мольбой, дышат как загнанные, - поехали? У одного на коротко стриженой голове над правым ухом - пятно сединой выбеленное, будто он только этим виском испугался. А что, судя по возрасту и внешнему виду, вполне могло быть...

-   Поехали, - сжалился Автор, - значит судьба, ждите меня в Нагарии.

На противоположной стороне шоссе стеклянным лбом строго на север тупорылый оранжевый микроавтобус, расписанный ивритом, к поребрику жмётся, ждёт полной загрузки. Внутри ещё военные, такие же пыльные и голодные, но солиднее, постарше, видимо, милуимники. Там же две девицы в бежевой форме, при оружии, пилотки сквозь погон на плечи свесились, как уставом положено.

Пуговицы на груди еле сдерживают молодую плоть, рвущуюся наружу. Ноги задраны выше головы, ни тени смущения, стрекочут на иврите, веселятся. Пожилая русскоговорящая пара на заднем сидении полулежит, в прохладе мазгана от жары отходит. Оба усталы, дряхлы и морщинисты, будто всю жизнь лица в авоськах носили.

Водила, понятное дело, - араб печёный, - не спешит, зад не оторвёт, - вам надо, ищите клиентов, поеду только с полной загрузкой.

Пересчитал по головам и прогундосил себе под нос что-то нечленораздельное.   

-   Едем через Кирьят Ата, - перевела густые обороты араба светловолосая воительница, - с места берёт по двадцать шекелей.   

Никто не возразил. Загрузились, расселись по местам, оплатили тариф, тронулись, - стремительно рванули за спину Кирьят-пригороды Хайфы, ожившие после бомбёжек.

-   Молодец, - похвалил себя Автор, - молодец, что дотерпел, решился. Провалялся бы полдня под вентилятором, потом по жаре на

Арлозоров за пивком, потом с пивком к ящику и потянулось бы насильственное убиение времени на запутанных тропах Интернета. Результат? Бездарно потерян ещё один день, прибавлен вес, набухли мешки под глазами и ни мысли, ни строчки свежего. Старым, протёртым до дыр багажом живёшь, сочинитель, а сквозь дыры, - повторы, повторы, повторы... Как эти пейзажи, проносящиеся мимо.

И уволокло его от мельтешения однообразных кадров, от невнятного бормотания пожилой болезненной пары, расположившейся рядом, от чириканья на иврите девиц и посапывание мгновенно уснувших солдатиков туда... На шесть лет назад.

Последний взлёт кобелизма настиг Автора в предыдущей стране где-то на пороге пенсии. Мог бы он подумать, что случайная рыночная встреча с бывшей коллегой по творческой мастерской прервёт уверенную поступь в рядах мелкого частного капитала направлением на заслуженный отдых.

Лет пятнадцать назад эта дама производила на него впечатление двойственное. Внешне, - ничего выдающегося. Стройна, опрятна, подтянута, свежее лицо, короткая тёмная, с чёлкой на лоб, стрижка, умные карие очи с бесовинкой. Берегла слова, не дружила против, ходила по грани, дразнила, но границ общепринятой морали не пересекала.

Он, помнилось, нарезал круги вокруг, предпринимал осторожные попытки увлечь её, как это делается в ходе праздников и массовых мероприятий, но был поставлен на место чётким обезоруживающим доводом, - Не утруждайтесь, не стоит. Вы мне милы, но у нас семьи. Мы не можем никого огорчать. Не имеем права.

-  Стерва, - решил он, но... Что правда, - семьи имели место быть. Тогда они никого не огорчили, а тут, - как с цепи сорвались. Там же, на рынке, она, отведя за руку в облезлую нишу меж бетонных опор, уместилась в его объятие, первая выдохнула, - Я хотела тебя тогда.
И сейчас... - и закрыла ответ поцелуем.

-   Ленка, Ленка, - корил он её после, потом, когда всё состоялось, - сколько счастья бездарно упущено. Корил, но не верил себе.

К тому времени он был одинок и на всё свободен. Давно трещавший брак развалился, выбросив его за пределы города на скромную дачу у мелкой речки, затоптанной камышом. Всего-то в сорока минутах езды на повидавшей виды «Вольво»-740. И пошло по вторникам, - сорок туда, сорок обратно, короткий ужин чем попало и торопливый час в постели, - жёсткое расписание их запоздалой связи. Почему именно вторники, он уже не помнил, что-то связанное с расписанием её мужа.

Стоял, естественно, вопрос возраста и функциональной готовности, но первый же опыт на фоне ускользающей в осень природы надежды оправдал и обнадёжил.  

Это у Елены были сложности. Брак тоже дышал на ладан, но дышал. Муж - тяжёлый мрачный хохол, самодур и дурак, - растолкал локтями сослуживцев, вырос в руководителя мастерской, прихватизировал её и держал жену за наложницу, сваливая на хрупкие плечи основную часть договорных работ и бухгалтерию. Ещё проблема, - вернулся из армии униженный дедовщиной сын, ударился в пьянку, сел на иглу и стал приворовывать из семейной кассы. Покатились скандалы доходящие до рукоприкладства, - нередко, раздеваясь, она стыдливо прикрывала следы родственных разборок. Или не раздевалась вовсе.

Их встречи стали нервными, усталыми, безысходными... исходными...
сходными...
ходными... чёрт тебя возьми, - глаза слипались. Автор дёрнулся, усилием воли встряхнулся, - осознал, что укачался в плавном ритме поворотов и засыпает.

По инерции завершил сюжет пьески, - сонная память известила, - месяцев через шесть вымученной близости, выяснилось, что пользуют они, как все любовники их возраста, угасающую нереализованную страсть и облегчённо, беззлобно, без взаимных упрёков, расстались.

Прощальный романс... «Я встретил вас и всё...»

Горло пересохло. Он покопался в сумке, достал минералку, вскрыл, освежился. Заметил молчаливую истому в глазах проснувшегося солдатика и протянул бутылку ему. Получил усталый благодарный кивок, - Тода, адон, - а бутылка ушла по кругу.

...По кругу, по кругу, - возникли ассоциации, - как пустили ТАМ его уютную крохотную фирмочку эти живодёры в длинных до пят, коверкотовых чёрных пальто, - Автор снова улетел в прошлое...

Среди ясного дня явились, холёные, вальяжные. И растерялись в полуподвале, пыльной стружкой заваленном, - Это фирма «Ордер»? Мы правильно попали?
Они правильно попали.

Было, было. По крохам кооператив собирал, по человечку, по характеру, по таланту, - чтоб не от скуки на все руки, -  двадцать душ единых и профессиональной веры одной. И материальную базу по дощечке стаскивали, по молоточку, по гвоздику. Двенадцать лет, обороты набирая, торили путь в топком болоте изначального российского предпринимательства. И столько же циркового баланса на тонкой проволоке между законом и кровопийцами от милиции, пожарников, налоговых органов, криминальных структур.

Выстояли, перетерпели, поднялись, новые горизонты замаячили.

Не эти ли? - глядя на коверкотовых, с робкой надеждой подумалось.

- Эти, эти, - уверили коверкотовые, - мы к вам по надёжным рекомендациям и с огромным заказом.
Им, видишь ли, пивной ресторан подавай со всеми причиндалами от проекта до исполнения под ключ. Называйте, - говорят, - сумму.

Сумма нас не волнует...
Сумма их не волновала, - они знали, заполучив объект, пошлют его по кругу - налоговая инспекция, налоговая полиция, пожарники, - чиновники с сальными рожами и, на финал, эти большие бесхитростные ребята с пустыми глазами, бычьими загривками и железными кулаками.

Результатом, - продал он всё за бесценок, рассчитался с долгами и подхватился за три моря киселя хлебать. Отлетели золотые деньки, вдалеке потухли,
скукожились...
кукожились...
укожились...
кожились...
ожились... - разборки с покинутой родиной посещали его всё реже, а тут вдруг, как чёрт из табакерки, весь набор в декорациях и лицах. Автор с трудом продрал глаза и обнаружил себя в полном одиночестве прикорнувшим на заднем сидении ширутки.

Он ещё не отошёл от дрёмы, а взбодрившееся словоблудие уже готовило пошловатый текст, - «Перед его мысленным взором живо промелькнули последние дни сведения счётов с потеряной страной, опущенным достоинством и утраченной любовью...»       

-   Тю-тю-тю, где ты этой пошлятины нахватался, сочинитель? - вовремя притормозил он, - и почему стоим? Куда делись водила и попутчики, - живые свидетели последней ливанской войны? Надо бы побеседовать, расшевелить, набрать фактов.

Выскочил наружу, прислушался, услышал, пошёл на голоса.

Притомлённая жарой рощица неподвижным прозрачным шатром
накрыла придорожную поляну и манило прохладой зелёное блюдце озера, - эти аккуратные загородные местечки кем-то когда-то выбранные для субботних пикников. Костровище, пеньки, скамеечка, колченогий стол, остатки пластиковой посуды и мешки под мусор не забыты. Компания оседлала весь этот уют,  уже перекусила чем Б-г послал, отдыхала и мало походила на пассажиров рейса в сторону Севера. Ржавый иврит морщинистого старца чем-то напомнил Автору негромкие посиделки седобородых иудеев у хайфской синагоги после вечерней молитвы. Слушали его заворожено, съедая глазами. И глаза были на мокром месте. Даже у араба.    

-  Вы так хорошо уснули, - опередила жена старца, - мы не решились...

-  Пустяки. О чём он? - шепнул Автор, - переведите...

-  ...ём хамиши, проклятый день, - подхватила она, - каждый четверг на плац выгоняли... на плац, на отбор... места освобождали для вновь прибывших... стоишь, грудь колесом... э-э-э, как это? - пыжишься...

я здоровый, здоровый... потому что больных, худых - в газовую камеру... в первую очередь...

В сорок третьем «купцы» приехали... тех, что покрепче в Кюстрин увезли... меня в том числе... на артиллерийский завод...

Кто снаряды упаковывал, а малолетки упаковку подносили... по восемнадцать часов... кормили ничего, сносно. Потом американцы завод разбомбили... перевезли в лагерь под Пульхов... тех, кого там на опыты не отобрали, ещё дальше... в Шпутендорф на быках пахать... тоже ничего, до сорок пятого дотянули... а потом всех в эшелон... в Равенсбрюк... в барак номер тринадцать... на мыло...

Не успели, не успели... Второго мая вывели под пулемёты... но не успели...

-  Это он о вас обоих? - уточнил Автор.

-  Это он о себе. Я - дочь.

-  Простите... мне показалось...

-  Ничего, ничего, я понимаю, - внешний вид. Да... Просто, ему там досталось, в Германии, - мне здесь... Мать похоронила, мужа в семьдесят третьем, в Синае погиб... потом сына, - на учениях танк перевернулся... Теперь нас с отцом за супругов принимают, - сравнялись. Вы... куда направляетесь?

-  В... Нагарию, - не сразу сообразил Автор.

-  Ой, батюшки, - совершенно по-русски огорчилась женщина, -
Нагарию-то вы проспали. Как-же так, не предупредили? Милуимники там вышли и срочник один с белым пятном на голове. Вы обратили внимание? Это Б-жья метка.

-  А где мы? - обалдел Автор.

-  Это Лиман, - она показала за озерцо. Крохотное поселение лениво взбегало по распадкам под выползающую на плечи Галилеи иссиня-свинцовую твёрдую тучу. Огромные бурые проплешины пожарищ следами гигантской Гадзиллы тянулись к усталым вершинам холмов.

-  Бой, бой! - зазывал мрачный араб текущих по жаре пассажиров.

-  Не расстраивайтесь, - успокоила старуха, - девочек в Лимане
высадим и обратно. Не по просёлкам, - минут за десять до Нагарии домчит.

-  А вы где выходите?
-  И мы в Лимане, если... Если дом цел.
-  С юга возвращаетесь?

-  В Ашкелоне у невестки переждали. Что там ждёт, не знаем...

-  Что там ждёт? - вернулся к себе Автор, - Что ждёт этих девочек, познавших войну, не успев познать жизнь. Особенно эту, белокурую, уже в обнимку с усталым, небритым, но обнадёженным солдатиком. Что ждёт этих стариков, - отца и дочь, - два поколения мужчин отдавших войнам? Что за плечами водителя - араба? Что ждёт тебя, престарелый сочинитель? А страну? А...

Дрогнула дорога, оглушительно лопнул над ними купол первой созревшей грозы, взвыли тормоза трусливой ширутки, поюлили по первым пузырям на асфальте, - стали. Молодёжь высыпала под ливень, орала, отплясывала...

-  Что ждёт? - тихо радовался он, -  Падут дожди, напьются корни, вернутся люди, воспрянет жизнь, оживёт страна.

Неотделимая уже, не-от-де-ли-мая...

12.09.2006    Хайфа.