Илья Лапников пробрался по тонким березовым жердинам, набросанным на самом топком месте небольшой болотины, на твердую землю и зашагал быстрым шагом по еще прохладному с ночи лесу.
  В руке четырнадцатилетнего паренька была берестяная корзинка-туес для сбора ягод, и в ней – небольшой узелок с едой: хлеб, несколько сырых картофелин и кусочек сала.
  Илья всю свою небольшую жизнь прожил в лесном поселке, любил суровое царство леса и отлично ориентировался в нем. Он ходил по ягоды, грибы, ему нравилось бродить среди сосен и елей, а потом отдыхать где-нибудь на поваленном дереве. Мальчик разводил небольшой костерок, запекал в золе картофель и с удовольствием ел его с хлебом и салом.
  Илья обычно собирал ягоды и грибы у ближнего лесного озера, но сегодня решил пойти в другую сторону, где он надеялся найти нетронутую посельчанами и приезжими дачниками лесную плантацию черники.
  Дальний лес слыл даже среди старожилов поселка опасным местом, где можно было легко заблудиться. Эту глухомань посещали лишь опытные охотники, да и то с собаками, надеясь, что они выведут к дому.
  Илья вырос сильным юношей.  Высокий, стройный, выносливый, он не боялся проходить большие расстояния в лесу, поэтому решил рискнуть сегодня, чтобы разведать дальний лесной уголок.
  Паренек уверенно шагал по извилистой тропке, проложенной в бору грибниками. Он слушал гомон птиц, вдыхал полной грудью лесной воздух со смоляным ароматом хвои. Сердце ритмично билось в его груди, а душа радовалась новому приключению. 
За болотцем Илье пришлось метров двести продираться сквозь густой кустарник. Дальше начиналась березовая роща. Место было незнакомое, но очень красивое. Стройные березы, как девушки в праздничном хороводе, заполонили всю округу, насколько хватало глаз.
По рассказам охотников, Илья знал, что за этой рощей начинается коренной лес – бор с нетронутыми черничниками.
    Очарованный красотой рощи, он шел дальше и дальше вглубь этой сказки, и радовался, что находится один среди этого великолепия природы.
 Между тем, небо затянулось облачной дымкой. Свет с трудом пробивался сквозь густые кроны деревьев, и в лесу теперь царила сумрачная и сказочная таинственность.

Илья прошел час, еще полчаса, но хвойный лес не начинался. Вокруг были только березовые статные стволы, а над головой – зеленые кроны и серое небо. Паренек бродил еще около часа, пока по примятой траве не убедился, что вышел на свой же след. Илья понял, что заблудился. Его охватило волнение; он пытался всмотреться в облачное небо, чтобы сориентироваться по солнцу, но голова закружилась, казалось, от вальсирующих вокруг березовых барышень.
  Илья знал, что нельзя терять самообладание, в таком положении нужно экономить силы, не бегать понапрасну туда-сюда в панике. К тому же он почувствовал, что порядком устал. Поэтому паренек выбрал удобное место для отдыха у большой старой березы, собрал поблизости сухих сучьев, березовой коры и, запалив костер, стал запекать в нем картошку.
 Чтобы не терять зря времени, решил еще раз осмотреться. Солнце по-прежнему скрывалось за облачной пеленой. Оставалась одна надежда – забраться на высокое дерево, чтобы осмотреть местность. Высокая, ветвистая береза, под которой он расположился, годилась для этой цели. Правда, чтобы добраться до крепких ветвей, нужно было лезть несколько метров по стволу, хватаясь за сухие, обломанные сучки. Но другого выхода не было.
  Илья застегнул на все пуговицы куртку-штормовку, чтобы невзначай не зацепиться за какой-нибудь сук, тщательно вытер о траву подошвы своих кирзовых сапог и полез по стволу. До первых веток добрался удачно. В просветах кроны уже начали угадываться вдали темно-зеленые пятна хвойных деревьев. Нужно было подняться еще чуть, чтобы открылся горизонт. Илья оперся ногой на толстый, замшелый сук и уже было дотянулся рукой до крепкой зеленой ветви…  И тут раздался треск, опора ушла из-под ног, и парень сорвался с дерева.
  От удара о землю юноша потерял сознание. Но очнулся по-видимому быстро: костер, в метре от которого он лежал, еще не догорел. Илья попытался подняться и громко закричал от боли. Болело где-то в боку, как бывает при переломе ребер. К тому же и вздохнуть поглубже он не мог. Руки и ноги вроде бы были целы: шевелились и не болели.
Илья осторожно и потихоньку начал приподниматься, чтобы сесть. Несколько раз его пронзала боль в боку, и он вскрикивал. Наконец ему удалось привалиться спиной к березе. Он в изнеможении прикрыл глаза, стал обдумывать свое аховое положение.
   – Эй, парень! Ты, что ли, кричал? – вдруг услышал Илья чей-то голос.
  Он открыл глаза. Между берез к нему шел, тяжело дыша и шаркая ногами по траве, незнакомый старик. Подойдя, тот склонился над Ильей, вглядываясь подслеповатыми глазами и бормоча:
 – А я слышу, кто это тут, на лугу, под Фединой березой? Что стряслось-то?
 Илья с трудом выговорил:
 – Упал я… Бок отшиб. А до дому идти верст двадцать, – паренек перевел дыхание, добавил, с опаской. – Ты, дед, про какой луг говоришь? Лес кругом…
 Старик ответил, участливо, но серьезно:
  – Ты помолчи, говорить тебе не надо. Похоже, ребра сломал. И не волнуйся, я из ума не выжил. Здесь давным-давно луг был, потом все березой заросло. А это дерево, ой, несчастливое, – старик говорил и довольно ловко ощупывал тело пострадавшего, проверял, нет ли ран и кровотечения. Илью успокоил:
 – Я с медициной дело имел, понимаю кое-что. А диагноз такой: многочисленные ушибы и перелом двух ребер в правом боку, – старик подумал и принял решение. – Будем кантовать тебя до моей сторожки. Терпи, здесь ходьбы с километр.
  Старик помог Илье встать, приободрил:
  – Шагай потихоньку, такие раненые на фронте считались «ходячими». На меня обопрись! А я тебе для «обезболивания» историю буду рассказывать про эту березу, с которой ты слетел, – старик помолчал и добавил. – Бывало, сынок, что и страшнее беды приходилось людям переживать… Вот слушай.
   – Сынок, быстрее! Бежим в лес, сейчас бомбить начнут! – кричала женщина подростку и тащила его за рукав в сторону леса, со страхом смотря на немецкие самолеты, разворачивающиеся на горизонте в повторную атаку на остановившийся в лесу состав с беженцами и ранеными солдатами.
  Они успели отбежать сотню метров в сторону от откоса железной дороги, залегли в попавшемся неглубоком приямке. Земля вздрогнула от взрывов, затрещали выстрелы пулеметов; над головой слышался натужный рев истребителей врага.
  Фашистские стервятники бомбили не только эшелон, они гонялись и за бегущими в страхе людьми, косили их пулеметными очередями.
  Федя вжимался в землю, закрыв голову руками, рядом, прижавшись к нему и стараясь накрыть своим телом, лежала его мать. Совсем рядом просвистели пули, и мальчик почувствовал, как мама сначала вздрогнула, затем тихо застонала.
  Потом к разбитому эшелону подогнали санитарный поезд и в нем разместили всех раненых и больных.  Убитых солдат и гражданских спешно похоронили в общей могиле в ближнем лесу.
  Усатый капитан, командир санитарного поезда, долго отнекивался, не поддаваясь на уговоры женщины – главного врача состава, разрешить Федору сопровождать раненую мать по пути к тыловому госпиталю.
   – Ты пойми, Вера Ивановна! Не имею я права брать пацана с собой. Он не ранен, здоров. Что я скажу начальству? – отмахивался капитан с нашивками артиллериста, назначенный начальником поезда. Боевой офицер, командир батареи, он рвался на фронт и ждал ответа на свои рапорта о переводе в действующую армию.
   – Архип Васильевич! Позволь мальчику с матерью до тылового госпиталя добраться. Ведь потеряются они, сам знаешь, что сейчас творится вокруг, – не отступала Вера Ивановна.
   – У нас ранеными все переполнено, нет свободных полок. И кормить его надо. Ты это сама должна понимать, – не сдавался майор, но пыл его возражений пошел на убыль.
   – Он может в моем купе находиться, верхнее место у меня свободно. Ты оставь его, а там что-нибудь придумаем, – настаивала военврач.
    – Ладно, будь, по-твоему! Пускай остается, будет помогать раненых кормить. Только ты сама присматривай за ним, – сдался начальник состава и, посмотрев внимательно на подростка, подумал про себя: «Доедет ли его мать до госпиталя? Вот, ведь, какая беда!»
  Так Федор попал на санитарный поезд, который курсировал между фронтом и тыловым госпиталем, размещенным в Вологодской области.
  Шел одна тысяча девятьсот сорок первый год, наши войска вели изнурительные бои, раненых поступало с фронта немыслимое количество. Санитарные поезда не успевали всех вывозить с линии боевых действий, поэтому работали без отдыха – загружали раненых, везли в тыл, выгружали в госпитале и снова спешили в дорогу.
  Обосновался Федор в купе Веры Ивановны, но только спал там, а так весь день мальчик сновал между ранеными – помогал, кому попить-поесть, а иным и цигарку скрутить. Бойцы хорошо относились к Феде, он им напоминал мирный дом, их детишек.
  В свободные минуты мальчик сидел возле матери, держал ее за руку. Но маме становилось все хуже, она таяла на глазах. Федя просил ее потерпеть до госпиталя, а там врачи обязательно поднимут на ноги. Мать благодарно кивала, с ее ресниц стекала слеза, которую мальчик бережно смахивал своей рукой.
  Однажды утром к нему подошел Архип Васильевич, долго откашливался, хмуро глядя в окно, произнес:
   – Ты крепись, Федя. Война, будь она проклята, всем плохо. Померла твоя мать.
  Похоронили мать мальчика на одном из полустанков, поставили деревянный крест с надписью.
  Весь день и всю ночь проплакал Федор. Остался он теперь один – на отца в первые дни войны пришла похоронка. Снова подошел к пареньку начальник поезда, обнял за плечи, скупо сообщил:
   – С нами останешься. Чего же теперь делать, будешь санитаром при раненых. Я попрошу разрешение на это у начальства, выправлю аттестат на довольствие, форму солдатскую тебе подберу. Так что, не робей, малый, не пропадешь!
  С тех пор и подружился Федор с суровым и скупым на ласку Архипом Васильевичем. Вместе обедали, вместе заботились о раненых, вместе прятались в лесу при налетах фашисткой авиации.
  После смерти матери мальчик потерял страх перед немецкими самолетами. Он больше не прижимал голову к земле, а смотрел широко открытыми глазами на пикирующие истребители врага. Федор видел иногда и лица летчиков, «мессеры» которых пролетали низко над землей, заливая ее свинцом. Кто-то из них мог быть убийцей его мамы. Ох, как ненавидел мальчик врагов! Решил, как только ему исполнится шестнадцать лет, то убежит на фронт и отомстит за своих родителей.
  Прошел год, Федор освоил работу санитара, гордился своей красноармейской формой. Обмотки и ботинки обещал Архип Васильевич заменить кирзовыми сапогами, но не успел. Пришел приказ откомандировать капитана артиллерии в действующие войска – удовлетворили его рапорт.
  На прощание, крепко обнял своего любимца Архип Васильевич и сказал:
    – Ты оставайся при поезде до победы, а я тебя после войны найду, ко мне домой поедешь, сыном будешь.
  Мальчик, соглашаясь, кивнул головой, остался дальше служить при санитарном поезде.
  Наступил сорок третий год. В войне наметился перелом, поток раненых, с фронта, пошел на убыль. Не могли уже и фашистские стервятники безнаказанно творить свои злодеяния.
Федору скоро должно было исполниться шестнадцать, и он боялся, что война закончится, и он не успеет отомстить фашистам. Правда часто слышал он слова бойцов, поставленных медиками в строй после ранений, которые обещали крепко бить врага.
  Весна пришла в том году ранняя. Яркое теплое солнце быстро согнало снег, сначала с железнодорожной насыпи, потом и с лесных полян, густо зацвели белые и синие подснежники.
  Санитарный поезд остановился в трех километрах от поселка, выжидая распоряжения двигаться дальше.
  Федор окреп, раздался в плечах, стал юношей. Пришла к нему и первая – безответная – любовь. Он стал засматриваться на молоденькую санитарку Катю. В тот день ей исполнялось восемнадцать лет.
  Юноша решил подарить девушке букет первых весенних цветов. В леске, рядом с полотном железной дороги, отыскал он полянку, сплошь покрытую ковром подснежников. Стал рвать синие и белые нежные цветы, собирая из них букет, для кареглазой санитарки, которая еще не знала о его чувстве к ней.
  Федор уже возвращался к эшелону, когда послышалась команда, предупреждающая о налете вражеской авиации. Бойцы рассредоточились вдоль откоса и в лесу. Юноша шел по широкому лугу к стоящей в его центре березке, сел спиной к дереву и, прижав букет к груди, стал ждать налета истребителей.
  Вот они появились издали, стали стремительно расти в размерах, рев моторов прижимал людей к земле. Но было видно, что фашистские «асы» торопятся отбомбиться по ближней железнодорожной станции, опасаясь подлета советских истребителей.
Один «мессер» все же выбрал своей целью санитарный поезд. Он уже сделал первый заход, поливая очередями из пулеметов вагоны и людей вокруг них.
Остальные «мессеры» в это время вдруг отвернули от станции и стали уходить, сбрасывая куда попало оставшиеся бомбы. Они, видимо, заметили приближение русских «яков».
 Возможно не пошел бы на второй заход и самолет, стрелявший по эшелону. Но летчик явно заметил, что по открытому полю спокойно идет русский боец, держа в одной руке то ли гранату, то ли букет, а другой делал разные обидные для «аса» жесты.
Это был Федор. Он первым заметил пятерку «ястребков», маленькими точками показавшихся из-за горизонта. Во что бы то ни стало, хотелось ему задержать вражеский самолет, не дать ему уйти от возмездия. И тогда он вышел из спасительной тени березки и пошел по зеленому лугу, навстречу летающей смерти.
  Фашистский самолет развернулся и направился на Федора, который продолжал идти в полный рост, не отводя взгляда, полного ненависти и презрения, от летчика-убийцы.
   – Ложись! – прокричал кто-то юноше, и в это время прозвучала короткая пулеметная очередь, одна пуля которой легко прошила букет цветов и грудь Федора.
  Юноша был еще жив, видел, как из-за леса появилась пятерка краснозвездных русских «яков». Один пропорол своей очередью брюхо фашистского самолета, набиравшего поспешно высоту, и тот разлетелся от взрыва в воздухе, его горящие обломки устремились к земле.
  Федор благодарно кивнул в небо головой летчику, отомстившему за мать и за него, и умер с улыбкой на губах.
  Похоронили юношу на той же полянке, где он собирал весенние цветы. Рядом с могильным холмиком росла молоденькая березка, которая, как девушка, осталась навсегда с юной душой Федора, заменив ему невесту.

  В сорок шестом, могилу Федора разыскал Архип Васильевич, постоял рядом, сказал горько:
   – Видишь, сынок, я пришел к тебе, как и обещал. Никого у меня не осталось из родных, всех забрала война – мать, отца и жену. Детей Бог не дал, думал я, ты, Федя, будешь мне сыном, но и ты не уцелел в этой бойне. Ты оставайся тут, уж очень место ты нашел хорошее, а я буду навещать тебя, сколько сил моих хватит.
  Обустроил могилку Федора Архип Васильевич, все сделал, как полагается в христианском мире. Вкопал деревянный крест, на котором было написано, что здесь похоронен Федор Иванов, пятнадцати лет от роду, красноармеец санитарного поезда…  Поставил железную оградку вокруг могильного холмика, соорудил столик и скамейку.
  Каждый год навещал Федора бывший майор-артиллерист, вспоминал фронтовую жизнь, своего названого сынка. Выпивал Архип стопку водки, поминая всех своих усопших родных, посыпал на холмик – грудь Федора, лежащего под землей – конфет да печенья и уезжал домой, в Белоруссию. А когда вышел на пенсию, переехал старый солдат жить в эти края.
   Много лет прошло. И вот сегодня явился Архип Васильевич, поклонился могиле, всплакнул и сказал:
   – Извиняй меня, Федор. Так уж в жизни устроено, все своим чередом проходит, и настает время, когда уходят люди из этого мира. Стал я болеть сильно, поэтому, думаю, что в последний разочек приехал к тебе. Один ты останешься. Жалею я теперь, что не перенес тогда тебя ближе к людям, молодой я был и думал, что еще далеко мне до смерти. Теперь ничего уж не поделаешь, привыкай без людей тут лежать.
  Последний раз поправил он крест, оградку. Предугадывая, что с годами без присмотра все это обветшает и повалится, он привез с собой и прибил к березе у могилки доску. На ней выжег он фамилию, имя, возраст своего приемного сына, прикрепил фотографию. Ее в фото-мастерской, для надежности, изготовили на металлической пластине…
   – Вот такая история, – посмотрел Архип Васильевич на Илью и добавил. – А вот и могилка Федора. Здесь передохнем. Теперь до дома – рукой подать.
  С тех пор подружился Илья с Архипом Васильевичем, а когда переломы у юноши зажили, стал часто навещать старого мужчину дома. Они любили сидеть за столом за чашкой чая и разговаривать о жизни, войне, о которой бывший майор знал не понаслышке.
  Вскоре Архип Васильевич расхворался так, что не мог больше ходить – совсем отказали больные ноги, лежал в постели. Он всегда радовался посещениям Ильи, который приходил к нему каждый день, чтобы накормить старика и присмотреть за домом.
  Но в один осенний день не стало Архипа Васильевича, и похоронили его рядом с могилой Федора, как и завещал старый майор-артиллерист.
  Через неделю к могилкам пришел Илья, принес столярный инструмент, доски с гвоздями. Он постоял перед могилами Архипа и Федора и принялся за работу – расширил и перекрасил ограду, переставил на новое место стол и скамейку. Не забыл прибить на березе и новую доску с портретом Архипа Васильевича, как раз под той доской, на которой смущенно улыбался с фото его приемный сын Федор.
  Когда все было готово, Илья присел на скамейку, оценивающим взглядом осмотрел могилы и сказал:
   – Теперь вдвоем будете здесь лежать, не скучно будет вам, а я приходить буду, навещать вас!
  Подросток положил на холмики могил по букету цветов и направился домой.