1

«Родная, здравствуй!

Прости, что несколько дней не писал: приличная заварушка у нас тут случилась. Одним словом, сама понимаешь: война – штука серьезная. А сейчас, когда до наступления Нового года остается чуть-чуть, поутихло (отцы-командиры, видать, решили-таки дать солдату перевести дух), и я сразу же сел за письмо. Мне многое, ужасно многое хочется тебе сказать, но... Почта полевая...

У меня, Иришенька, все в полном порядке и за меня не беспокойся. Работаю так, как могу. Не 41-й, а 43-й заканчивает свою марафонскую дистанцию: полегче. И фронтовик повеселел: вон, какой гул стоит в блиндаже. Даже командир третьего взвода Солодянкин ухмыляется в роскошные усы и всё шутит. Почему «даже»? Неделю назад получил сообщение: после очередного авианалета фрицев погибли у парня родители и старшая сестра. Теперь на этом свете он один-одинёшенек. Шутит, мерзавец, а в глубине глаз боль. Её-то не спрячешь... Да-да!

И фриц,  я тебе скажу, также не тот, что прежде. Фриц смахивает на затравленного зверя, загнанного в угол: сидит, ощетинившись, злобно рычит и показывает свой страшный оскал. Но не боязно нисколько. Намяли мы зверю хорошо бока. Фриц только и может, что огрызаться. Правда, и сейчас не стоит ему показывать задницу: тотчас же всадит клыки. Сила у фрица есть, но нет того задора, с которым маршировал по земле нашей летом 41-го. И бравые песенки все реже и реже слышны. Который день у фрица праздник – Рождество по католическому календарю. Но мы ему все время подогреваем пятки, поэтому не до веселья. А три года назад... Под Рождество такую иллюминацию устроили, что... Правду скажу: никогда ничего такого не видел.

Иришенька, мне до логова главного зверюги осталось рукой подать. Вот-вот и схватим его за глотку! И тогда... Что-то я сильно расхрабрился. Зверь все еще коварен, жесток, и от него можно ждать любые сюрпризы. Голыми руками и сейчас не возьмешь. Так поддаст, что небо с овчинку покажется. Но мы теперь ученые горьким опытом... Кое-что умеем и можем. Ладно... Не буду об этом...

Милая Ириша, как ты живешь? Ты почти ничего не пишешь и отделываешься от моей назойливости общими словами. Догадываюсь, что там не легче. Голодно, да?.. Кстати: почему ничего не сообщаешь о том, получила ли ты мой офицерский продовольственный аттестат? Не Бог весть что, но все-таки подмога... Как там мой Светик-семицветик? Наверное, большущая уже. Получила ли мое поздравление с пятилетием? Господи, дочурке шестой пошел, а я и в глаза ее не видел! Горько-то как, Иришенька! В ноябре 38-го родилась, но я уже был на Дальнем Востоке, в армии. В 41-м срок службы заканчивался, грезил, как я примчусь, схвачу Светланку мою и крепко-крепко прижму к сердцу - и на тебе: враг пришел на мою землю.

Ваша фотка, где ты и дочурка у тебя на коленях, всегда в нагрудном кармане гимнастерки. И сейчас, вот... Пишу эти строки, а фотка перед моими глазами. Так легче... Вроде бы с вами, родные, разговариваю...

Ненавижу фрица! Он разлучил меня с вами. Он лишил  того, что было для меня главным и единственно дорогим,  - семьи. Он не дал мне истинной радости отцовства... Не прощу!

Извини... Нервы... Иногда позволяют себе шалить. А мне расслабляться нельзя: потому что сапер ошибается лишь однажды и ошибается непоправимо. Ничего не поделаешь: такая у меня работа. Не выбирал. Выполняю то, что приказали...

Иришенька, передай мой фронтовой привет маменьке и братьям. Скажи, что я о них думаю и помню. Хотел бы им чем-то помочь, однако... Кроме слов поддержки и утешения, у меня нет ничего.

2

Вчера, когда наступила минута тишины, я, прислонившись к стенке блиндажа, задремал. И увидел тебя... Увидел  в  пору нашей юности... Ах, что это было за время! Любимая, помнишь наше первое свидание? Мы шли берегом речушки... Нет-нет, мы не шли... Мы парили над землей... Мы уже тогда любили и были любимы! Мне так кажется…

Цвела сирень и пели птицы,

А где-то зычно ныл баян.

Я тихо шел, обняв за плечи,

Тебя, Любовь!.. О, я был пьян!

Мы гуляли всю ночь. А под утро, когда восток заалел, я осмелился и впервые тебя поцеловал. Помнишь, Иришенька, как сладостно-божественным был тот поцелуй?

Ах, как любил те наши встречи,

Когда вечернею порой

Я ждал на площади, у церкви

Явленье образа родной.

Одну минуту... Прерываю письмо... Какой-то шум за стенами блиндажа... Пойду посмотрю, что там такое?.. Фрицы, оказалось, решили-таки отметить свое Рождество. Устроили переполох. Пуляют, сволочи, из ракетниц. Не весело, а все-таки отмечают. Какие-никакие, а живые люди: хотят радости.

Как вы там, милые, отмечаете Новый год? Нарядили ли ёлку? А как с игрушками? Порадуй, Ириша, мою Светланку чем-нибудь, а? Вспоминает ли про меня? Рассказывай, пожалуйста, ей чаще обо мне, напоминай, что где-то далеко-далеко, за горами за долами находится несчастный её отец. Я хочу, очень хочу, чтобы дочурка знала всегда, что сердце мое безудержно рвется к ней.

Ты пишешь, Ириша, что растет Светланка хохотуньей. Это – в меня! Помнишь, как часто мы с тобой смеялись. Смеялись зачастую по пустякам, а до чего те пустяки нам казались милы? Ты пишешь, что у дочурки  прекрасные русые косы. Это – в тебя. Помнишь, как радовали меня твои волосы, волнами спускавшиеся с плеч до самой поясницы? Ты как-то обмолвилась, что решила обрезать: с мылом, мол, проблемы. Обидно за такую красу, но ничего не поделаешь. Приходится жертвовать всем, в том числе и красотой. Но учти: после победы потребую заново отрастить. Готовься! А то привыкнешь за войну к упрощёнке, а после и... Или мы найдем общий язык? Как думаешь? Будем также понимать друг друга с полуслова.

Ты верь, родная: будет счастье

На нашей улице с тобой.

И с глаз уйдет от нас ненастье:

Наступит праздник и покой.

Мы станем благостны и снова

Для нас вокруг всё расцветет.

Сирень, черемуха и роза –

Все-все к ногам твоим падет!

И в неге утренних рассветов

Опять, как прежде, до войны,

Оптимистично до закатов

В мечтах купаться станем мы.

Я в это верю! Верь и ты, что придет Весна Победы. Я вернусь, родные! Я буду с вами, любимые мои девочки! И больше уж ничто и никогда нас не разлучит! Клянусь!

...В блиндаже ребята «накрывают» стол. Мы выпьем по чарочке... Как говорится, по нашей, фронтовой. Я выпью за скорую Победу над фрицем, принесшим России столько бед. Я выпью за скорую встречу с моими дорогими, прежде всего с вами, Иришенька и Светик-семицветик!

На этом прощаюсь. Наберитесь, родные мои, терпения и мужества! Мы встретимся, и все будет у нас замечательно. У нас будет еще одна счастливая весна... Нет-нет, не одна! Их будет очень-очень много. Вот увидите! Командование поговаривает, что следующий Новый год мы будем отмечать дома. Дай-то Бог!

До свидания, любимые! До скорой встречи! Целую обоих! Крепко-крепко.  Много-много. Знаете, сколько? Миллиард раз! Всегда ваш и только ваш – Анатолий! Действующая армия. Полевая почта 332666. 31 декабря 1943 года. 23 часа 22 минуты местного времени.

P. S. Стишата ни у кого не слизывал. Мои! Потому что душа поет и рвется к вам!»

3

В комнатушке шумно. Виной всему егоза. Не сидится ей на месте. Везде старается сунуть свой носик-курносик.

Её мама, Ирина Владимировна, заканчивает последние приготовления к празднованию православного Рождества. По этому случаю на столе сегодня будет рассыпчатая вареная картошка с луком и постным маслом, а также чай с комковым сахаром. На сахар, Светланка, между прочим, давно уже косит глаз, но не трогает, а лишь останавливается возле, смотрит на белоснежные маленькие кусочки и тихонько вздыхает, вытирая кулачком текущие слюнки.

Ну... вот! Кажется всё! Стол готов. И даже свечи зажжены. Они стоят на столе. Свечей три. Так заведено в семье. Самая большая свеча – в честь хозяина дома, которого нет, потому что воюет с захватчиками. Вторая свеча, поменьше – в честь хозяйки дома. И, наконец, третья свеча ... Она самая маленькая, но зато разноцветная и потому самая красивая, - в честь Светланки.

Ирина Владимировна стоит у стола, сложив ладони на животе.

— Ну-с, Светик, приступим к торжествам, что ли?

Девочка подпрыгивает на месте и восторженно кричит в ответ:

— Да, мам! Скорее, мам! Устала ждать, мам!

И тут до слуха Ирины Владимировны доносится стук в подоконник. Она подходит к окну. На улице – темень. Сквозь прогалины в наледи на стекле пытается разглядеть, кто там? Кажется, Клаша-письмоносица. Ирина Владимировна накидывает на голову старенький, полинявший, полушалок, выходит на улицу. Через минуту возвращается. Из притвора ворвавшийся холодный воздух гасит свечу хозяина дома.

— Мам, что ты наделала? – возмущается дочь. – Папину свечку затушила! Как ты могла?!

— Сейчас, - тихо говорит Ирина Владимировна. Она идет к столу, но ноги её не слушаются. Она чувствует, как внутри нестерпимо ноет сердце. – Дурная примета, - говорит она. Кладет на столешницу пухлый конверт с казенными штемпелями, идет к печке, берет коробок со спичками, чиркает несколько раз, но спичка никак не хочет загораться. Берет вторую. Тоже самое. И лишь с третьей спички удалось зажечь потухшую свечу.

Светланка хватает конверт и вертит в руках.

— Мам, письмо от папульки, да? – спрашивает девочка и глядит в глаза матери. Ребенок замечает, что мамины глаза какие-то не такие.

— Не знаю...

Ноги Ирину Владимировну не держат. Она опускается на табурет. Распечатывает конверт.  Вынимает сложенный лист и заклеенный конверт-треугольничек. Перед глазами туман. Она берет бумагу, разглаживает сгибы и читает вслух:

«Уважаемая Ирина Владимировна!

 На мою долю выпала печальная участь сообщить Вам, что сегодня, то есть 1 января 1944 года, в двенадцать часов сорок минут погиб Ваш муж и наш боевой товарищ гвардии старший лейтенант Громов Анатолий Александрович.

Погиб при следующих обстоятельствах.

Командованием ему срочно поручено было навести временный мост через бурную реку  для пропуска на правый берег танков и артиллерии. Гвардии старший лейтенант Громов и семнадцать ему подчиненных саперов приступили к работе по наведению моста.  Когда мост был готов, откуда ни возьмись, появились одиннадцать немецких танков с десантом на броне. Это, очевидно, был осколок разгромленной накануне части.  Гитлеровцы хотели прорваться к своим. На их пути встал Громов и семнадцать его боевых товарищей. Завязался бой. Горстка героев держала оборону до конца. Когда прибыло подкрепление, то в живых не было уже никого. Однако и гитлеровцам уйти не удалось: они были уничтожены.

Примите мои глубочайшие соболезнования! Честь и вечная память герою, погибшему с оружием в руках за свободу и независимость нашей великой Родины! Простите, что мы не смогли уберечь Вашего мужа. Мы, однополчане, скорбим вместе с Вами. Мужайтесь! И гордитесь! Ведь ваш муж погиб как настоящий русский солдат.

Полковник Алексеев, командир полка. Действующая армия. Полевая почта 332666. 1 января 1944 г.

P. S.  Прилагаю письмо, адресованное Вам, которое погибший не успел отправить. Письмо нашли в кармане гимнастерки. Да… Письма переправляю Вам с «оказией».

Ирина Владимировна, держа бумагу в дрожащих руках, смотрела в полумрак комнатенки. Странно, но слез не было. Она одеревенела. И очнулась лишь тогда, когда почувствовала, что ее трясет за руку дочурка.

— Мам, с папой все хорошо, да? Он бьет, гадов, да? - Ирина Владимировна притянула к себе ребенка, прижала, будто ограждая от чего-то. - Мам, мой папулька какой? Он хороший, да?

Спазмы не давали говорить женщине. Наконец, выдавила:

— Твой папулька... девочка моя, очень-очень... хороший...

— Он большой, да?  Он храбрый, да?  Как Илья Муромец, мам?

— Да, доченька, да...

Только теперь из глаз женщины хлынули слезы.

...Горели свечи на столе...

ЕКАТЕРИНБУРГ, 2004 - 2006.