Бернд

Но он так не думал. В 55 у него не было ни одного зуба - для профилактики зубной боли он их все вырвал и надел вставную челюсть, а заодно и стерилизовался.

Отец его был солдатом Вермахта и побывал в русском плену, можно себе представить, что он там пережил. Когда Бернду было 15, отец умер, не дожив до 50. Бернд кончил какое-то западногерманское ПТУ и пошел работать, так 42 года и отработал, то в магазине, то в справочном бюро большой немецкой больницы. Это как-то странно у них называется "индустрикауфманн", нам этого не понять.

А платили в Западной Германии вот за такую малоквалифицированную работу три тысячи в месяц. Такие были времена. Уже в 1997, когда мы приехали в сказочный городок Бад Пирмонт, выглядело все нереальной сказкой, такая была чистота и красота. На улицах стояли бесплатные мебельные гарнитуры, в кляйд камерах раздавали норковые шубки и коллекционные чашки. Поэтому я, немного приглядевшись и сравнив этот парадиз с тем миром, из которого мы прибыли, мрачно изрекла: "Долго это не продлится" Не для того, чтобы лавры Кассандры сорвать, а просто догадалась, что шлюз открылся.

Хотя в сравнении с сегодняшними прорывами нищего мира в богатый, выглялит наша мини эмиграция просто шуточной и безвредной.

Так вернемся все же к Берндту. Он был одаренный человек, но немножко не в себе. В 18 лет на мотоцикле попал в аварию, результаты ее очень на его конечный поступок повлияли.

Бернд был самодеятельный налоговый консультант, прекрасно

делал налоговые декларации для себя и всех близких, например,

для дочки ветеренарши, которой отдал все свои деньги,чтобы

она купила дом и открыла собственную клинику для коров и собак.

Собаки были его страстью. Это я хочу рассказать подробнее.
Как и все нормальные среднего достатка немцы, жил он с женой-медсестрой и двумя дочками в своем доме в маленьком городке Лаутербахе в Северном Хессене и было у них четыре собаки: сука с кобелем и двое щенков. Все симметрично. Собаки участвовали в соревнованиях, дети учились их воспитывать. Сам Бернд и обе дочки имели сертификаты воспитателей собак.

Когда мы с ним познакомились и он переехал в Берлин, у него была идея воспитывать собак для полиции, за это хорошо платили.

Он вступил в ферайн собачников, куда я была приглашена на праздненство в качестве его дамы. Явилась в новых белых брюках, совершенно не приняв во внимание нравы собачников, зимнее время и нахождение ферайна в каких-то сараях в лесу, где можно было воспитывать собак без ущерба для соседей по дому.

Выглядела я нелепо еще и потому, что была единственная иностранка к тому же не имевшая никакого представления о собаках.

Первая собака Бернда в Берлине была большая черная немецкая овчарка, девочка. Немотря на размеры и грозный вид, это было добрейшее существо, никак не желавшее бросаться на ватник во время тренировок. У меня с ней были самые теплые отношения,мы друг друга полюбили, когда Бернд приезжал меня встречать в женско-лесбийский ферайн Сисси, где я тогда работала, собака тихо сидела в машине. Как полицейская овчарка она была совершенно безнадежна и ее забраковали, отдав другим частным хозяевам. Мне это было грустно. Но Бернд на этом не успокоился и взял другую овчарку, обычной пестрой расцветки, но в два раза меньше ростом. Может быть, чувствуя свою ущербность или просто от рождения, собака была невыносима. Она бросалась на всех и на все, непрерывно бестолково лаяла, в машине пришлось натянуть сетку, которую она все время пыталась порвать. Полицейские ее тоже забраковали и она перекочевала в сад дочки ветеренарши, который возможно все еще охраняет.

На этом таланты Бернда не кончались. Он еще и пел приятным баритоном, играл на киборде и даже написал пару песен со словами примерно такого содержания: "Твои слезы это мои слезы, твоя печаль - моя печаль" Сельской хессеновской публике это нравилось и он с двумя кумпелями создал свой бэнд и был на расхват. Везде, в отеле, куда мы ходили на танцы, в кафе и даже на улице на Бернда показывали пальцем и уважительно говорили "Наш музыкант".

Но стоило ему переехать в Берлин, его как будто подменили. Ни разу он не пел и не играл. Когда я его спросила, почему, он простодушно ответил "Здесь за это не платят"! Конечно, Берлин - не Лаутербах, но все же, и здесь он мог бы пристроиться в какой-нибудь хор и мирно распевать и распивать пиво до почетных 90 лет, как его покойная мама. Впрочем, как говорит моя любимая подруга психолог: "Сослогательное наклонение для истории значания не имеет".

Правда же заключалась в том, что Берлин пошел ему не на пользу.

Ареал его движения по большому прекрасному городу сводился к передвижению от одного кафе к другому в окружности знаменитого Арминиус Маркт Халле. Там он дневал и ночевал, выпивая немеренное количество чашечек кофе. Иногда он мне назначал встречу в маленьком кафе на Бредовштрассе, когда я не приходила, ждал меня часами, выпивая одну чашку за другой.

Он мог себе это позволить. Из-за депрессии, которая, как выяснилось, была настоящей, а не выдумкой, как казалось вначале, он получал раннюю пенсию, по моим понятиям, огромную - почти две тысячи евро.

Видимо из-за этой странной болезни он начал стремительно опускаться. Он еще ходил раз в неделю играть в карты в кафе "Ольденбург", получая в виде выигрыша кусок мяса, который не знал, куда девать. Готовить он не умел и не любил, все брала на себя его покойная жена.

Неприятные симптомы тем временем нарастали. Он перестал убирать квартиру, сначала я посылала ему уборщиц, потом он перестал их пускать. Не менял и не стирал одежду, стиральные машины стояли в подвале и нужно было покупать номерок, ему это было лень. В последнее время травма ног, полученная в аварии в 18 лет, стала отравлять ему жизнь. Он страдал от расширения вен и невыносимой боли в ногах. Ему предлагали операцию, но он был пессимистом и не верил в хороший исход. На расстояние 100 м он передвигался на нарядном красном мотороллере, не желая ходить пешком, отказывался совершать даже маленькие прогулки.

Как я узнала позже, в это время он познакомился с одной женщиной, которая работала в кафе, и пытался за ней ухаживать, но она ему отказала. В этом состоянии он уже был и правда малопривлекателен.

В политической жизни он никогда не участвовал, но был со всеми ровен и терпим, дружил и с немцами, и с турками, и с швулями, и с неполноценными. Меркель он ненавидел, хотя до кризиса беженцев так и не дожил. Называл ее "Гэдээровская шлампа".

Виделись мы довольно редко, и все же однажды я заметила - он исчез. Посмотрела в доме больше нет окошечка с его фамилией. В разговоре с подружкой, которая его знала, я заметила: Уехал обратно в свой Лаутербах и даже до свидания не сказал"

Подруга заметила: "Ты ведь ему звонила, оба телефона не работают, как бы чего не случилось" Как она оказалась права!

Соседи по дому, которых я давно знала, сказали мне, его больше нет. Я подошла на Турмштрассе к его приятельнице американке, владелице огромного ройтвеллера, и спросила, как это случилось.

Она сказала, он выпил много таблеток, запивая их водкой, и утром его нашли мертвым.

Его лучший друг, тоже Бернд, сам подошел ко мне в Марктхалле и сказал, что накануне, это было в конце ноября прошлого года, он ему вечером позвонил и сказал, больше не могу и не хочу.

Берлин