Небольшого роста женщина, сосредоточенно возившаяся возле печки над кастрюлей, вздрогнула от неожиданного стука в окно и, последовавшего за ним, крика:

- Мария, ты на суд пойдёшь?!

Женщина молнией метнулась из кухни к входной двери. Выглянула во двор – пришла соседка, приодевшаяся, словно на праздник.

- Тише, Зинаида!

- Ты на суд пойдёшь?!

- Совесть-то имей – дети только заснули. Какой суд?

- Говорят – это первый суд в городе. Специально приехали в наш поселок, решив, для того чтобы другим не было повадно, устроить показательный, - она запнулась, вспоминая нужное слово, - процесс. Да-да. Процесс. Дочку Кривихи будут судить за аборт.

- А как же узнали?

- Она с соседкой, старой Гамардиншей, повздорила, и та на неё донесла. Так болтают, а подробностей я не знаю. Так пойдёшь, или нет?

- Во сколько начало?

- В четырнадцать часов.

Мария, скорая на ногу, вернулась в дом, посмотрела на старые «ходики», и тут же вышла в коридор.

- Заходи вовнутрь. Время – только без двадцати два, а мне ещё три-четыре минутки потребуется – супчик доварить.

Супчиком она называла первое блюдо, приготовляемое из чудом добытого пшена, и Бог его знает, каких еще составляющих. Оладьи из картофельной шелухи уже были изжарены – месяцы, проведенные в оккупации с двумя (1936 и 1940 гг. рожд.) детьми, научили многому. Сейчас стало гораздо легче жить: Мария оформилась на работу, и получала паек – худо-бедно, но Советская власть не даст им умереть от голода на территории, освобожденной от немцев.

Закончив «колдовать» над кастрюлей, и, закрыв детей на замок, она отправилась с соседкой. Идти было недалеко – всего три минуты ходу. Подойдя к зданию, выбранному для первого заседания суда в городе, Мария остановилась возле вывешенного объявления, читая его.

- Зина, ты же говорила: начало в четырнадцать, однако здесь написано – в тринадцать часов?

Соседка без особого энтузиазма выслушала вопрос, который походил более на укор; в ответ только вздохнула, и развела руками.

- Я сама не читала…

Подойдя к двери зала, где шло заседание, они услышали гул, подобный летящему пчелиному рою. Войдя внутрь, удивились, как говорится, народа присутствовало столько, что яблоку некуда было упасть. Неудивительное дело – соскучились люди за годы оккупации по своим мероприятиям; пусть суд, но наш – советский.

Протискиваясь между мужчинами и женщинами, стоящими возле дверей, и одновременно подталкивая Марию впереди себя, Зинаида скороговоркой произнесла:

- А ну, народ, дай вперед пройти. Не видишь, какая она маленькая – ей ничего не будет видно.

Народ недовольно поворчал, но тем не менее пропустил опоздавших женщин в первый ряд. Соседка, освоившись, быстро пробежала глазами по залу, и шепнула Марии на ухо:

- А той мерзавки, донесшей на абортичку, здесь нет.

Судья поднял руку, требуя тишины:

- Это немецкое командование приветствовало аборты на восточных оккупированных территориях, потому как не было заинтересованно в росте негерманского населения. И во всех захваченных европейских странах, фашистами1 применялись меры, способствующие ограничению рождаемости; однако на Востоке аборты не только поощрялись, а к ним даже принуждали беззащитных женщин.

Мы могли бы допустить – подсудимая специально забеременела, чтобы не быть угнанной трудиться в Германию. Если бы дело обстояло именно так, тогда отчасти эта уловка похвальна. Но, судя по сроку беременности, подобная версия не может рассматриваться смягчающим фактором, в виду приближающегося скорого освобождения – этого она не могла не знать. И если немцы пропагандировали прерывание беременности для уничтожения нас, как расы, то нашему обществу дорог каждый родившийся советский человек. А вы, подсудимая, лишили страну будущего защитника, возможно, великого физика, или нового Чкалова. И никому, вы слышите – никому, не предоставлено право безнаказанно убивать неродившихся малышей – будущих граждан нашей великой и могучей Родины.

Кто вы по нации?

Подсудимая пожала плечами, покачала головой. По ее виду нельзя было определить – понятен ли ей вопрос.

Судья медленно по слогам переспросил:

- Гражданка Кривихина, кто вы по национальности?

- Русская я.

- Никому не дано право, истреблять русский народ. Россия для нас – превыше всего; и ради ее, матушки, мы не пощадим ни себя самого, ни своих близких.

Раздались голоса возмущения. Кто-то пронзительно выкрикнул:

- Сумела сотворить жизнь – обязана сохранить!

Зал зааплодировал. У подсудимой на глазах навернулись слезы.

Судья вновь поднял руку, успокаивая возмущенную публику.

- Если все подряд начнут делать аборты, тогда теряет смысл защита завоеваний Октября и построение социализма. Кому это будет нужно, если большинство женщин начнет вести безнравственный образ жизни, не рожая будущих строителей коммунизма?

Сидевший справа от председателя, народный заседатель, бывший фронтовик, в отличие от своего коллеги, был одет в гражданский костюм, пустой левый рукав которого, заправленный в карман, казался некой нелепостью. Здесь стоит заметить – с первых дней изгнания оккупантов началось не только восстановление городского хозяйства, но и медленное возрождение институтов гражданского законодательства; что замещало военные трибуналы на освобожденных территориях, хотя в населенных пунктах, где стояли военные части, таковые еще действовали (больше город – соответственно, больше работы). Именно поэтому в Дзержинске был воскрешен народный суд для рассмотрения гражданских дел.

Склонившись к судье, первый народный заседатель шепнул: «Я хочу добавить». – «Пожалуйста».

- Лично у меня в голове не укладывается причина данного преступления. На фронте, вне всякого сомнения, легче; там врага видишь перед собой, а вы, вы, - тут он проворно достал из кармана носовой платок, и заходился в кашле. - А вы здесь ведете себя, словно пятая колонна. Ну, не могу я понять – как может женщина решиться на убийство своего будущего ребенка! Не за горами тот день, когда закончится война, отступит материальная нужда; и мы снова будем продолжать строить наше светлое завтра. Гражданка Кривихина, - он захлопал ладонью по столу, обращаясь к ней. Женщина подняла голову. - Не смотря на то, что Закон рассматривает вас в качестве преступницы, вы, очевидно, себя таковой не считаете?

- Конечно, нет - подтвердила подсудимая, поднимаясь со скамьи.

- А вам не приходило в голову – вы могли умереть?

- Да уж лучше умереть.

- Даже так? - удивленно протянул судья.

- Да, - тихо подтвердила женщина, и опустилась на свое место.

- Попытайтесь нам объяснить причину аборта; ведь за преступление все-таки должен кто-то ответить. Мы не уподобляемся фашистским зверям, но сегодня, когда идут бои за освобождение столицы Советской Украины, даже в нашем городе не может нарушаться принцип неотвратимости ответственности. Если бы мы могли установить лицо, прервавшее вашу беременность, тогда оно обязательно понесло бы наказание в виде тюремного заключения на срок не менее трех лет. Таким образом, часть вины с вас была бы автоматически снята, и, возможно, суд смог обойтись лишь общественным порицанием. Но так, как вы утверждаете, что обошлись без медицинского вмешательства, а именно – народными средствами, тогда в последний раз спрашиваю: какая необходимость побудила вас совершить античеловеческий поступок? Высокий суд согласен закрыть глаза на вашу провинность, но только при предъявлении ему веских аргументов.

В зале повисла тишина. Взоры присутствующих устремились на подсудимую. Второй народный заседатель посмотрел на своих коллег, задержал взгляд на груди судьи, где красовались две медали Солдатской Славы, а три нашивки свидетельствовали о ранениях; и, вздохнув, обратился к подсудимой торжественным голосом:

- Суд сможет положительно рассмотреть данное дело, если найдет приемлемым ваше оправдание в виде неоспоримых социальных показаний для аборта.

Судья жестом показал помощникам склониться к нему, и прошептал:

- Вы оба – члены партии. Что вы плетете? Нам поручено наказывать зло. Другой задачи у нас нет, и быть не может.

- Лучше бы я где-нибудь в обозе пристроился, но не оставили, - с грустью произнес однорукий заседатель.

- Мне нечего добавить, - вторил ему коллега.

Председатель развел ладонями перед собой, над столом, словно отодвигая помощников на свои места, и посмотрел на подсудимую.

- У вас есть, что-либо сказать в свое оправдание? Ведь вам удалось все-таки скрыть помощников в этом гнусном деле.

Женщина встала, тяжело вздыхая. Хорошо видно – ей нелегко произнести последние слова на Родине, смотря в глаза землякам, из которых многие – соседи. По всей вероятности, осудят. Каким бы легким, не казалось наказание, но все равно обрекут, тем более судьи настроены крайне воинственно. А где небольшой срок – там и еще несколько лет сможет заработать. Как сложится потом, после лагерей, ее дальнейшая жизнь – вернется ли домой? И если возвратится живой и невредимой – кто будет здесь ждать ее, постаревшую и надломленную?

Подсудимая была особой рослой, крепкой, краснощекой. Ее испуганное лицо вдруг преобразилось: печаль исчезла, уступив место серьезности, скулы заострились, брови нахмурены; безучастные глаза зажглись неистребимым огнем, и, казалось, уже ничто не сможет поколебать дух этой шаловливой плодовитой женщины.

Члены суда, удивленные неожиданной переменой в поведении подсудимой, переглянулись, и, навалившись на стол, потянулись к скамье подсудимых, будто бы боясь не расслышать ее слов.

Подняв вверх правый кулак, она внезапно обмякла, и в предобморочном состоянии еле выдохнула:

- Смерть немецким оккупантам2.

Зал на мгновение замер; но, поняв истинную причину аборта, взорвался смехом; и затем начал аплодировать.

У подсудимой, сдавалось, лицо лопнет от притока крови; в изнеможении она опустилась на скамью, не смея от стыда поднять, залитые слезами, глаза, на людей, которые, словно сбесились; и теперь их лица смеялись, кривлялись, а воздух сотрясался от гомерического хохота.

Около десяти минут длилось всеобщее веселье.

Отдышавшись, после вынужденного смеха, председатель взял молоточек, похожий скорее на небольшую киянку, и, ударив им по столу, объявил:

- Суд удаляется на совещание по вопросу приговора.

Шум мгновенно стих, кировчане3 вскочили со своих мест, отдавая дань уважения Закону.

В отсутствие суда, вновь поднялось оживление в помещении. Группа мужчин, сидевшая в центре зала, залихватски смеялась, а один из них, явный балагур, требовал для Кривихи двадцать пять лет лагерей, и при этом издевательски хихикал. Сидящие рядом, женщины вроде наигранно, но ощутимо накостыляли ему. Он тут же умолк, даже не пытаясь вступить с ними в пререкания.

Недолго решалась судьба абортички, потому как, спустя пять минут, дверца совещательной комнаты отворилась; и судебный исполнитель, резво поднявшись со своего места, торжественно произнес:

- Встать, суд идет!

В наступившей тишине судья зачитал в обязательном порядке материалы судебного дела, включая описание уголовного действия, в совершении которого обвинялась подсудимая, и огласил решение:

- Именем Украинской Советской Социалистической Республики суд постановил: невиновна! Немцы, даже маленькие, в нашем городе не нужны! Мы не сомневаемся, что гражданка Кривихина Анастасия Пелагеевна, благодаря приобретенному печальному опыту, пересмотрит свои взгляды на жизнь в советском обществе, и сделает все мыслимое для исправления своего легкомысленного поведения. Народный суд беспощаден к явным врагам Советской власти, но вам он дает последний шанс.

Раздался сухой звук от удара судейского молотка, и в воздухе повисла последняя фраза:

- Суд окончен!

На принятое решение, присутствующая публика отозвалась шумом одобрительных голосов.

Последней покинула зал бывшая подсудимая, до этого, неподвижно сидевшая на скамье, и прячущая лицо в ладонях,  не смея от стыда смотреть: ни на судей, ни на своих земляков.

 10.01.2010