Рассказ

Жора и Соловей

Учился Соловей легко… На «удовлетворительно». Точнее, на 2.5… И полбалла все «доценты с кандидатами» добавляли ему за весёлый нрав, постоянную несусветную расхристанность, безобидность и пронырливость…
Просто они знали, что из него получится нормальный прораб, жизнь доучит…

Соловей везде был «свой»… Даже декан был уверен, что фамилия этого обормота Соловей, а не Соловьёв…
Он был «свой» даже на женском этаже….
Пока этот этаж не подсунул ему свинью…
Точнее, журавля Жору, которого сердобольные студентки, подраненного, привезли в общагу с практики… На долечивание…

Жора сразу перехватил у Соловья славу всеобщего любимца, чем вызвал у того косые от ревности взгляды…
Жоре Соловей тоже как-то сразу не глянулся… Стучал клювом, топал длинными ногами, всё такое…

Жора, как комендант, важно расхаживал по коридорам, цокал когтями по полу, а все норовили угостить его чем-нибудь вкусным…

И всё бы ничего, да только от обильного харча Жора и помёт свой стал выделять активнее… Было заметно, что сердобольные студентки на такую Жорину подлянку совсем не рассчитывали…Но!

Коллективным разумом будущие профи решили таки проблемку персонального клозета для Жоры в виде большого пакета, подвешенного сзади на помочах через крылья…
И это чудо в перьях, на ходулях и с обкаканным мешком продолжало скрашивать студенческие будни…

И Соловей однажды нарвался…
При разминке с Жорой в нешироком коридоре, тот углядел у Соловья на рубашке какую-то блескучую пуговицу да и долбанул его в грудь…
«Курица обосранная! – орал Соловей, - ходули переломаю! На суп сварю!»
Жоре такие слова не понравились, и он тоже, проглотив половинку пуговицы, в ответ заклокотал по-своему нечто аналогичное…

В тот раз их разняли… Но Жора стал явно подкарауливать Соловья в коридорах…
Счастливцы не раз наблюдали, как Жора с распахнутыми крыльями и болтающимся сзади мешком, с боевым клёкотам гнал Соловья в тупик…

Соловей стал нервным… Все ответы на экзаменах и зачётах сводил на этот свой экшен…

Перед выходом из комнаты пугливо выглядывал за дверь… Открытые пространства пересекал дивной шустрой иноходью, в одиночку старался не ходить…

Куда-то Жору потом определили…
Соловей на глазах повеселел…
Показывал всем  шрамчик на груди и дурил первокурсников: «Это от пули…»

Зачёт Соловью

По всем законам физики штаны на Соловье держаться не могли никак. Там фигура - даже не бильярдный кий, скорее шест для стриптиза. Мудрёные же Соловьёвы телодвижения по поддержанию штанов в исходном положении лишь добавляли шарма его имиджу.

А имидж у Соловья был вполне определённый и недвусмысленный, созданный не без хитрого участия самого Соловья. Шельма и хитрован, Соловей такой имидж всячески подпитывал и грамотно использовал в корыстных целях.

 Были такие непрофильные курсы, где преподы ставили зачёт студенту лишь по предъявлении конспекта. Соловей экономил на них массу времени. В одном из таких наших, предназначенных для Соловья конспектов, мы коллективно разрисовали оставшиеся листы стилизованными силуэтами мужского полового органа. Был такой лихой фокус: без отрыва всё хозяйство и потом  две чёрточки в нужных местах… Мы не сомневались, Соловей  выкрутится по-любому и ждали его с зачёта. «Только один дополнительный вопрос был, - мирно, впрочем, улыбаясь сказал Соловей, - «что за эскадрилья?!»

Зачёт по курсу «Патентоведение» предполагал регулярное посещение. От вынужденной скуки на лекциях Соловей живописно расписал обложку своего, так и не начатого конспекта словом «patent». Разными цветами и стилями. Нашёлся доброжелатель и не поленился везде подставить две буквы «im». Цвет и стиль при этом был выдержан вполне.

Когда мы после обеда уходили в читалки, Соловей в общаге грустил и начинал развлекать себя сам…

Комиссия из деканата и студсовета услышала однажды в коридоре методичный стук внутри одной из комнат. Поспешили на помощь. Доцент, открывший дверь, был молод, поэтому успел её резко закрыть. Соловей изнутри метал в неё ножик…

Таки переполнил однажды Соловей чашу терпения. В столовой на кассе у него в борще всплыл притопленный шницель…

Никто не умел так виниться, как Соловей. Стоя перед комиссией в деканате он клал подбородок на предельно впалую грудь и закрывал озорное лицо длинными, цвета льна, патлами. Натруженные крестьянские кисти жалко болтались где-то ниже колен и впереди тела. «Без отца рос… Больше не повторится…» - Соловей умел находить нужные слова.

«Что не повторится?!» - чудом избежавший крови доцент пил кровь у Соловья. «Больше не будешь пригружать шницель алюминиевой ложкой?!» Наш человек был доцент. Ясен пень, ложка должна быть из нержавейки, там же один хлеб…

Не раз и не два Соловья выручала комендант общаги, подполковник интендантской службы в отставке Мариванна. «Утром получишь ведро краски и перекрасишь все двери на своём этаже!» Возразить прокуренной насквозь женщине доценты не могли, званием пониже были…

Нарядов у Соловья по общежитию накопилось пожизненно. Он отрабатывал их рьяно, временами даже остервенело. Он знал, у какого окна и когда Мариванна курит и смотрит во двор…

Соловей и доха

Доха, кто не в курсе, – это шуба мехом внутрь и наружу…

Многие предметы в политехе Соловью давались с трудом. Немецкий не давался вообще. Очередная пересдача всякий раз мучительно сокращала вожделенные каникулы.

И Соловей понял: его последний шанс - «взять» «немку»  измором. «Немка» Нонна Григорьевна была милейшая во всех отношениях женщина. Причёска «высокий пучок», тонкая оправа, одежда «светлый верх, тёмный низ», педантичность и интеллигентность на грани наивности… И барсучья доха зимой. Очарованные дохой коллеги с годами пришли к двум устойчивым выводам: 1. Доха – это фамильная реликвия. 2. Доха – ровесница последнего немецкого кайзера.

И вот аккурат в зимнюю сессию по выстраданной стратегии Соловей стал маниакально преследовать Нонну Григорьевну и канючить об очередной пересдаче. Неожиданно всякий раз вырастал он перед ней практически из сугроба. Соловей предлагал ежедневно выгуливать дога Нонны Григорьевны, таскать за ней сумку с продуктами, выбивать ковры и даже проветривать доху.

Она-то, доха, и оказалась однажды на переднем плане  особо отчаянной его атаки. И таки не выдержала, «сломалась».

Сроки поджимали категорически, и Соловей усилил натиск многократно...

Нонна Григорьевна уже садилась после работы в автобус. А Соловей всё канючил «ну, пожалуйста, ну, ещё разок» и цепко продолжал тянуть за рукав дохи наружу. Рукав дохи отделился как-то сразу по всему шву. Как ракетоноситель…

На защите диплома в вызубренном докладе Соловья прозвучало явно немецкое слово «контрфорс». «Говорят ты, Соловьёв, в немецком силён?!» - свои члены комиссии имели хорошую память, подобающее чувство юмора и слегка опасались задавать Соловью профессиональные вопросы. Практически уже инженер-гидротехник, Соловей и в этот раз не сплоховал. «На кой он мне?! - честно, смело и уже радостно сказал Соловей, - у меня родной язык – прорабский!» И это была чистая правда!

Мы не виделись много лет. Но встречу, спрошу: а детям и внукам про доху-то раскололся?!