После сессии, которая прошла скучно и рутинно: вопрос - ответ - давай зачётку, началась сестринская практика. Сестринская в том смысле, что нам надо было освоить работу среднего персонала не по книжкам, а на практике. Ближе к телу, как говорили Остап Ибрагимович и Ги де Мопассан. Ну, там всякое рукодействие: как постели перестилать, делать уколы, брать анализы и клизмы ставить. Да, это надо уметь. Мама - врач всё время возится с методичками для медсестёр, учит их. А как учить, если сам не умеешь?

В больнице сразу пришлось взять эмоции на короткий поводок.
Началось с раздачи лекарств. Всякие коробочки и стаканчики с именами - это понятно. А вот класть туда одновременно таблетки "до еды" и "после еды" - это как? Даже, если предупредить больного, он перепутает. А давать одновременно несовместимые - это ещё круче. Должен быть временной интервал. Ага, вот прямо счас! Я понаблюдал, как больные - мужики особенно - лихо засыпают в рот всё содержимое стаканчиков и запивают могучим глотком. Только что рукавом не занюхивают. Когда поделился своими наблюдениями с Катей - моей наставницей в нелёгком сестринском труде - никакой реакции, кроме плечепожатия не дождался. А старшая, слегка удивившись, посоветовала не умничать.

- Ты что, еврей? По фигуре не похоже.

- Да.

Тему развивать не стала. Проехали.
Не мне здесь порядки менять.

Перестилать больным постель - это дело нехитрое, если они ходячие. А с лежачими сложнее. Конечно, эти приёмы отработаны веками. Но одно дело, если таких больных мало и они не тяжёлые - в смысле веса, а не состояния. А если толстяков больше десятка на одну сестру, а она сама могла бы за удочкой спрятаться? Плохо и ей, и страдальцам. Поневоле она их толкает, дёргает. Не со зла - просто для плавных движений нужна сила. Я вспомнил картинки из привезенных Олей книг. Подъёмники механические, электрические и гидравлические. Умничать не стал. Пока я здесь, обойдутся биологическим. Попросил сестричек, чтоб звали без церемоний. Таких придурков они ещё не видели. Но, поскольку дураков работа любит, то грешно препятствовать этой любви.
В общем, я имел по утрам неплохую разминку и сверление сестринских висков за спиной, а больные и сёстры - некоторое облегчение. Главное, хуже никому не стало. Принцип "не вреди" соблюл - и слава богу.

Процедурный кабинет оказался отдельной балладой. Тут стало понятно, что значительная часть характерного больничного запаха происходит оттуда. А большая часть этой части - из стерилизаторов, где в дистиллированной воде кипятились шприцы. Запах пенициллина невозможно спутать ни с каким другим. Но, если есть запах, значит есть то, что им пахнет. Ни их же моют, эти шприцы и иголки! Вон она, инструкция в рамочке. И промывают дистиллированной водой. От которой накипь на иголках. Не с завода же они шершавые приходят? Чего-то я неправильно выучил. Но теперь понятно, от чего морозит и трясет тех, кого трясти не должно в принципе. Мать вашу!

Научили капельницу собирать из резиновых трубок и стекляшек. Шланги внутри шершавые. Промывай - не промывай... Есть последнее чудо техники: одноразовые пластмассовые! С фильтром! Этому чуду, судя по Харрисону, сто лет на ту пятницу. Здесь они только для крови и для блатных. Я счас взорвусь, как сорок тонн тротила! Ну, взорвусь, а толку?

Мне в жизни делали не так уж много уколов. Прививки в детском саду и в школе. Приятного мало, но не настолько, чтоб стонать и орать. Взял наугад иголку из стерилизатора, воткнул себе в руку. Так, интересно. Теперь ещё разок, другую - помедленнее. Не уж, мне глаза нужны всё-таки ниже бровей! Эти глаза даже без лупы видят, что кончик у некоторых иголок самую капельку подзагнут. Их же не кладут в стерилизатор, а ссыпают. Всё равно же втыкаются.

От одних сестёр больные прячутся, а других ждут, как ангелов небесных. Почему? Одни больно колют, а другие - терпимо. Иглы и лекарства одни и те же. Но одним сестричкам больных жалко и они придумали разные хитрости. Кто шлепком иглу вгоняет, кто сперва шлёпает по попе. Реакция на шлепок - напряжение и сразу релаксация. Вот в этот миг они и втыкают. В мягкое и расслабленное. Не так больно. А другие тычут, как матрос в буржуя. Обсудил свои наблюдения с мамой. Разумеется, всё это ей отлично известно. Таких она старается переучивать или удалять из своего отделения. А толку? Сестёр не хватает. От перестановки мест...

Три тысячи чертей! Что я могу тут? А вот могу. И буду! Мне тут нельзя лечить. Ладно. Буду учить. Учить, учить... Не случайно же это пришло в голову. Что-то меня на эту мысль навело. Вот оно! Страница двести тридцатая. Нет, ошибся - двести тридцать четвертая.

"Медицина Торманса не создала анальгетиков, не входивших в обмен веществ организма и не дававших привыкания – наркомании. Могущественные средства, как гипнотический массаж и аутогенное внушение, вовсе не применялись. Врачи не обращали внимания на сердечную тоску и страх смерти, а нудная боль при переломах считалась неизбежной. Уничтожить ненужные страдания было, в сущности, пустяком, ускорив исцеление одних, облегчив последние дни других…
С одиночеством больных, их бесконечными ночами страданий в непроветриваемых палатах не велось никакой борьбы.
Фай Родис переходила от одной кровати к другой, присаживаясь на краешек, утоляла боль гипнозом, успокаивала песней, учила внушать самим себе сон или развлекаться воображениями. Эвиза, не обладавшая такой психической силой, делала целебный массаж нервов."

Спасибо, Иван Антонович! Я, безусловно, не Фай Родис, не Эвиза Танет, даже не Оля Черникова; а чтоб до мамы дорасти, мне ещё учиться и учиться. Но я тоже на что-то способен, я ещё кое-что покажу! Хоть у нас и не Торманс. Пока ещё.

Сколько таблеток снотворного мы раскладывали по этим стаканчикам и разносили больным, сколько всех этих седуксенов, элениумов и вонючих корвалолов. А большинству они на фиг нужны, они последние силы отнимают, глушат волю. Революции мне тут не совершить, но малость освежить атмосферу вполне реально. У нас в учебном плане есть сан-просвет работа. И методички заставили списать с темами. Господи, какой кретин это составил? "Профилактика сердечно-сосудистых заболеваний"! Старушкам и старичкам бегать трусцой по утречкам? А что, быстрее отмучаются. "Профилактика хронических болезней лёгких". Вот счас тебе курильщик с сорокалетним стажем бросит. Кирпич он тебе в морду бросит, и будет прав.

Нетушки, я свою тему возьму, и не тупую лекцию, а представление им устрою. Я уже артист или нет? И даже "удостоенный". Бабуля в рамочке у себя повесила. А орг-вопросы решим в рабочем порядке. Никакой крамолы в моей идее нет.

- Товарищи, поднимите руку, кто не спит уже несколько суток подряд? Хорошо. Кто не спал этой и прошлой ночью? А теперь те, кто выспался после снотворного и утром хорошо себя чувствовал? Да-с... так вот, хочу вам сообщить пренеприятнейшее известие: те, кто подняли руки на первый и второй вопрос ммм..., как бы вас не обидеть... дали мне ошибочную информацию. Спокойненько! Какой-то студентик вовсе не хочет сказать, что вы, люди пожилые и уважаемые, врёте. Боже упаси! Но, клянусь чем хотите, я дважды заходил в палаты ночью, ходил между коек... Вот Вы и Вы, и Вы кажется, меня видели. Не спали. А остальных я видел мирно спящими и даже похрапывающими. Да, а Вы заснули после моего ухода. Я потом возвращался. У меня очень хорошая память. Я не ошибся.

(Шум в зале/холле, возмущённые реплики из публики.)

- Вы не врёте. Боже упаси! Вы все говорите правду. Только это правда не о вашем состоянии ночью, а о ваших ощущениях. Я видел вас всех со стороны, а вы чувствовали каждый себя изнутри.

И я рассказал, как мог, популярно и занимательно, о структуре сна и о тех трюках, которое выделывает сознание при перемене фаз сна и при коротких ночных пробуждениях. И о том, что снотворные дают сон неестественный. Поэтому почти все, кто им пользуются, не чувствуют нормальной утренней бодрости. Что их, несчастных будят в шесть утра санитарки своими швабрами и вёдрами, я промолчал. Каюсь, оппортунист.

Говорят, сон подобен птице: чем больше за ним гоняешься, тем дальше он улетает. Чем сильнее мы стараемся заснуть, тем менее нам это удаётся. Ведь сон - он что такое? Покой. А мы что делаем? СТАРАЕМСЯ заснуть. А что такое старание? А это напряг. Заливаем костёр керосином.

Я снял салфетку с чего-то ею прикрытого, и все узрели нечто вроде виселицы с болтающейся на шнурке массивной металлической штуковины. Дал время на обозрение и недоумение.

- Помните сказку про медведя, который на пути к дуплу с мёдом встретил подвешенную дубинку? Сразу признаюсь: медведя у меня нет, хоть я и завёл полезные знакомства в цирке. Всё равно его сюда не пропустят. Поэтому обойдёмся вот этим.

Я продемонстрировал допотопный ударный динамометр, выпрошенный на кафедре физики.

- Медведь - это мы с вами, любой из нас. Наша проблема, препятствие на пути к цели - дубина окаянная - вот эта штуковина на шнурке. Проблема мешает? Отмахнемся от неё, отпихнём сторону. Надо же! Возвращается, зараза! Ещё и дерётся...

В общем, при помощи маятника и динамометра показал почтенной публике, как жизненная проблема, как от неё ни отмахивайся, возвращается и с каждым возвращением бьёт с большей силой. В конце концов позволил "проблеме" вышибить у меня приборчик из рук. От непрерывной говорильни горло пересохло, и я налил себе в стакан воды из графина, отпил немного и поставил стакан на стол.

- Но, если от проблемы не отмахиваться, а просто отложить её в сторону, как будто её нет, и двигаться себе дальше. Оттянуть её решение? Оттянем? Запросто! Кто нам мешает оттянуть ещё дальше? Никто. Вот только это требует сил - чем дальше, тем больше. Вот смотрите, прибор показывает, насколько больше. Вот так, держим-держим, оттягиваем-оттягиваем проблему, и она нам не мешает, на пути не стоит. Но вот мы устали тянуть и держать или... простите, не расслышал вопрос... ОЙ!

Я сделал вид, что отвлёкся, отпустил увесистую "проблему" и она со всей дури врубилась в стакан с водой, который взорвался брызгами и мелкими дребезгами. Зря, что ли, я его так старательно царапал маминой серёжкой! С отвращением оглядев образовавшееся безобразие, накрыл его салфеткой.

- Надо ещё что-то говорить? Такое всегда случается неожиданно и в самый неподходящий момент. Но всегда! Как не попрёшь против законов механики, так не попрешь против законов психологии. Они срабатывают железно, железобетонно! Ибо они - законы. Как говорили древние мудрецы: дура лекс сед лекс. Суров закон, но он закон. (Я обозрел забрызганный пол.) Очень большая дура. (Громко вздохнул). Но лекс. Что же делать? Сложить лапки и подставить череп под дубину? (Снова сильно раскачал маятник.) Или попытаться проскочить, авось не зацепит? ОЙ! Ага, счас вам. Так что делать? А просто поворотить суровый закон себе на пользу - он же дышло? Или народная мудрость ошибается? Вряд-ли.

Я стал легонько притормаживать маятник, пока он совсем не остановился, показывая, какого незначительного усилия достаточно для этого. Потом демонстративно внимательно осмотрел всю конструкцию и легонько потянул кончик шнурка. Бац! "Проблема" упала на стол, куда-то с шумом покатилась и исчезла с глаз долой.

- Португальцы - очень неглупые ребята - говорят: "Самые великие результаты достигаются самыми небольшими, но ПОСТОЯННЫМИ усилиями". Что мы сейчас все и наблюдали. Понятно?

Гул и одобрительные реплики. Я машинально взял со стола салфетку - утереть вспотевшее чело. Дружный "АХ!" и

- Ну, Вы даёте, доктор!

- Студент. А что "даю"? Ах, это...

Стеклянно-водяного безобразия не было. На его месте стоял целенький, полный до краёв стакан.

- Вот видите. Если всё обдумать заранее и подготовиться, то никакие удары проблем не страшны.

Я дал хворой публике (и ещё куче собравшегося откуда-то народу) время успокоиться и продолжил.

- Собачники тут есть? Ну, кто любит и понимает собак. Есть, даже не сомневался. Причем тут собаки? Объяснять не буду. Тут собрались только умные люди, сами всё поймёте. Так вот. Улица. У калитки сидит барбос. Мимо идут люди. Барбос греется на солнышке и ни на кого не обращает внимания. Впрочем, иногда он виляет хвостом, иногда рычит, а некоторых даже пытается тяпнуть. Кто-то объяснит?

- Виляет хвостом, когда ему говорят что-то ласковое или ласково посмотрят. Собаки это чувствуют.

- Так. Согласен.

- Рычит на тех, кто собак ненавидит. А пытается укусить трусов, кто боится собак. За таким может даже погнаться.

- Спасибо. Я тоже собак обожаю. Всё правильно сказали. Но вот вам тот же барбос. Мимо идёт с задумчивым видом мой знакомый, который - я точно знаю - собак боится до ужаса, и поэтому ненавидит. Идёт себе мимо барбоса, а тот лижет себе яйца и - ноль внимания на этого человека. А ведь обязан цапнуть или хоть гавкнуть на него. В чём дело?

Народ довольно долго обсуждает ситуацию. Созревает коллективное решение.

- А ваш знаковый пса не видел. Он же с задумчивым видом идёт. У него своя забота, не до собак.

- М о л о д ц ы! Ну, сегодня больница сэкономит на снотворных! Вот провалиться мне! Смотрите: барбос - это проблема. Злая, вредная и кусючая. Прохожие - это мы с вами. Кого кусает проблема-барбос? Того, кто её боится! Не бойся - не укусит. А как не бояться, если страшно? Да просто же: не замечать барбоса. Не думать о нём. А как не думать, если вн он сидит, зубищи скалит! А наш страх превращает шавку в волкодава. Она и ведёт себя соответственно.

Я рассказал старую сказку о ходже Насреддине и белом верблюде. Реплики: ну вот, сами видите; а Вы говорите... и ещё в том же духе.

- Не слышу звуков оптимизма. А ведь, если подумать, то проблема решается легко, если правильно потянуть за шнурочек. (Я кивнул в сторону опустевшей "виселицы"). Чтобы не думать о белом верблюде, надо думать о синем слоне! Или о борзом коне. Или о соседской жене. Или о красном вине. Кому что ближе. Воображение включить на полную катушку! Наш мозг так устроен, что две мысли в нём одновременно не помещаются. Спокойно! Они могут очень быстро чередоваться, быстро перескакивать. Да. Но одновременно - никогда! Если вы до ужаса боитесь собак, но от злобы на начальника вас аж трясёт, и вы только о том думаете, как бы ему рыло начистить - вот вам танк супротив "Запорожца" - вы через стаю волков пройдёте невредимо, не то, что мимо подзаборной шавки.

Я обещал лекцию про бессонницу и как с ней бороться? Так вы её и прослушали. И не только про бессонницу. Её вызывает страх! Страх не уснуть! Давайте вспомним. Птица улетает от того, кто за ней гоняется. Дубинка бьёт того и посуду его, кто неправильно с ней борется. Собака кусает того, кто её боится. Сон не идёт к тому, кто старается уснуть. Бессонница изводит того, кто заранее её ждёт. Но - дура лекс сед лекс - человек не бывает без сна. Всё живое спит! Закон!

А те, кто боится бессонницы - нарушители закона. За что и получают наказание. Всё равно же все спят. Но ещё в придачу мучаются. Как в театре Образцова: ансамбль "лос самомучас! Не только бессонница. Многие этого не осознают, но болеют или не выздоравливают из-за страха. У многих страх не один. Целую свору барбосов содержат. А бОльшая часть страхов - это чушь, дым, туман. Блажь. Можете на меня обижаться. На здоровье. Ребенок захотел ночью пописать. Открыл глаза - страшное чудовище над ним. На крик прибежала мама. А чудовище - её же халатик на стуле. Свет Луны и тени так сыграли. Умная мама всё поняла, объяснила, показала, рассмешила, успокоила. Прошло без последствий. Было со мной такое в детстве. А если мамаша не умная? Или не прибежала... Ладно, и это поправимо.. У кого есть вопросы - пожалуйста, можно и наедине. Я тут останусь допоздна, понаблюдаю. Кто не уснёт сам - помогу. Прибежит "мама", не бойтесь.

Очень худой, сутулый мужчина в тонких золотых очках.

- Простите, Вы представились, но я не уверен, что расслышал правильно. Вас зовут, кажется Марк?

- Да, Марк. Марк Штерн.

- А Ваша мама - Маргарита Львовна Штерн?

- Она самая. А что?

- Что теперь я Вам верю. Яблочко от яблони, как говорится. А от доброго дерева - добрый плод.

Я стал собирать свои лекционные причиндалы и наводить порядок. Две сестрички взялись мне помогать.

- Марк, иди. Сами управимся. Тебя Михал Михалыч звал. Зайди к нему.

Заведующий второй терапией Михаил Михайлович Зотов - импозантный пожилой мужчина, массивный, спокойный, основательный. Густой ёжик начинающих седеть тёмно-рыжих волос над высоким лбом, внимательные серые глаза. Обходится без очков, хотя они ему уже нужны, но пока не критично. Зато взгляд пронизывает насквозь. Если не знать, что это он так борется с возрастной дальнозоркостью, впечатляет.

- Звали, Михал Михалыч? Мне девочки передали...

- Заходи.

Он вышел из-за своего, соответствующего солидностью хозяину, письменного стола, протянул руку.

- Я недавно виделся с Ритой... Маргаритой Львовной. Даже не подозревал, что у неё такой взрослый сын.

Я засмеялся.

- Мама очень молодо выглядит. Она тщательно следит за своим здоровьем. Говорит, что предпочитает лечить, а не лечиться.

- Я твою лекцию тоже - вместе со всеми - прослушал и посмотрел. Здорово у тебя получилось. Просто превосходно. Есть опыт лектора?

- Небольшой.

- Сколько тебе лет?

- Двадцать .

- Мальчик - третьекурсник, м-дас, с опытом заправского лектора и поведением зрелого врача. Ты намного старше своих лет.

- Это Вы о случае с Сидоренко. А что надо было делать? Если бы не этот приём, он бы медсестру покалечил, а сам умер бы от чего-нибудь сердечного. А так всё обошлось.

Случай с Сидоренко был два дня назад. Шум и скандалы в отделении были довольно обычным делом. Не шибко интеллигентный контингент больных, да и значительная часть персонала - первое поколение в городе. Плюс... да много плюсов, или, вернее, минусов. В тоне, громкости и выборе выражений не особо стеснялись. Но на этот раз я поймал очень тревожный сигнал. Прибежал как-раз вовремя. Больной Сидоренко - когда-то здоровый, а сейчас очень серьёзно больной, здоровенный мужик орал страшенным матом на молодую симпатичную сестру. Шприц, кусок резиновой трубки (заменявшей жгут), крышка от стерилизатора и прочие принадлежности для внутривенного вливания уже валялись на полу, а сам пациент с опасно багровым лицом был в стадии перехода от брани словесной к физической. Я успел оказаться между ним и девушкой в самый последний момент. Навис над ним, положил ему обе руки на плечи и, понизив голос чуть ли не до инфразвука, загудел: "Всё, дядя, всё. Сел и расслабился. Всё, дядя.". Глядя сверху вниз, придавил его взглядом. Руки тем временем работали на седативных точках и тоже направляли его вниз. Перехватил его аритмичное дыхание и стал навязывать ритм с постепенным замедлением. Всё получилось. Мужик расслабился, сел на койку, потом прилёг (я всё время держал его взглядом) и прикрыл глаза.

- Три минуты не вставать, не шевелиться. Потом спокоен и свободен.

Обошлось. в общем.

- Красиво ты с ним! Студент, хм... Его уже фиксировать собирались.

- А потом реанимировать?

- Как ты его? За сорок лет ничего подобного .не видел. Нет, видел несколько раз, но там были...

- Здорово постарше. И всё равно иначе? Этот приём О... он называется "Ласковая сила". Если можно обойтись без физического насилия - даже с милосердной целью - нужно обойтись. Ему же малейшего напряжения нельзя.

- Покажешь?

- Без проблем. Но с одного раза не научитесь. И с третьего тоже. Это часть целого комплекса телесной экстренной психотерапии. Вырвать один приём и его освоить нельзя. Надо знать всё и выбирать. И тренировка нужна, упражнения. И просто физические данные. Надо быть ростом выше и заведомо сильнее больного. Может сработать триггер неуправляемой агрессии у пациента. Не обижайтесь, пожалуйста.

- Какие там обиды. Повезло Маргарите с сыном. Так ей и передай.

Я молча кивнул. В это время сквозь толстую дверь кабинета пробился шум очередной разборки.

- Это Юра. Ну, тот молодой парень с язвенным колитом. Я пойду, помогу разобраться? Михал Михалыч, хотите посмотреть? Тут совсем другая ситуация и другой способ решения. Если Вам интересно...

- Ещё как! Идём!

- Можно не бежать. Пусть растратит эмоции.

Юра, симпатичный молодой человек лет двадцати пяти, страдал (и тяжко страдал) от очень гадкой болезни кишечника. Из того, что я успел прочитать, следовало то, что хвороба из разряда тех, что и не убивают, и жить не дают. Лечиться ему всю жизнь, если не приключится осложнение, которое заставит сделать тяжёлую операцию. И быть ему тогда инвалидом. Брррр... Трудность его лечения усугублялась тем, что Юра панически боялся уколов, особенно внутривенных. А ему они были необходимы. Он понемногу терял кровь. Нужно было вливать: то кровь, то плазму. А он не даётся!

Около Юры суетилась Ниночка - самая симпатичная сестричка в отделении. Красивая румяная мордашка, очень стройная, хотя и совсем не худощавая, фигурка, милый характер. Девушка, аппетитная, как свежий пончик. И при всем при том, руки у неё были приделаны очень правильно. Работала она умело. По причине летней жары она была одета только в тонкий белый халатик с крайне незначительными подробностями под ним. Вот на этом и сыграем.

- Юр, ты чего взбесился? Подумаешь, флакон плазмы перелить. Первый раз, что ли?

- Да нету у меня вен! Нету! Все руки исковыряли. Не дам больше. Лучше умру! Сами знаете, что всё бесполезно. Дайте умереть, не мучайте!

- Это ты всегда успеешь. На том свете приём круглые сутки без выходных. Пощупай сам. Пульс у тебя на руке есть? Ты не изображай, а прощупай и убедись.

- Ну, есть вроде. Есть.

- Значит кровь тебе в руку приходит - по артерии. А куда она потом девается, если у тебя вен нет? Ну, пошевели мозгой. Значит есть вены, или как она обратно возвращается?

- Наверно есть. А чего она тогда тычет сто раз бестолку?

- Не сто, а только четыре сегодня. Я же не слепой, вижу. Но согласен, и это слишком. Я тебе объясню. Твои вены прячутся от страха. Когда ты боишься, у тебя в крови появляется особый гормон - адреналин. От него вены сжимаются и не дают в себя попасть. Не трусь и всё будет хорошо.

Я взял с лотка иголку, осмотрел кончик. Сволочи!

- Ниночка, пошли иголки поменяем. Эти уже всё равно не стерильные. Я там у вас видел коробку с импортными, японскими. Ну, я очень прошу! Пошли!

В процедурной я выловил из стерилизатора пару не самых кошмарных игл. И слегка проинструктировал сестричку. Она покраснела.

- Марк, тебе не стыдно?! Вот сейчас как по роже заеду. Нет, ну ты... ты похабник!

- Согласен. Можешь заехать. Моя рожа это переживёт А стыд - не дым, глаза не выест. Тебе пацана не жалко? Он же великомученик. А ты сестра милосердия или кто?

- Я медицинская сестра!

- Ото и плохо. Слушай, если не получится, я тебе вот такой торт принесу. Не вру, честное пионерское!

- А если получится?

- Тогда два. Лады?

- Ну, ты и бесстыдник. Пошли!

- Расстегни верхнюю пуговицу.

Юра уже почти успокоился, цвет лица вернулся. Хотя он всё равно ужасно бледный.

- А вот и мы! Давай лапу. Михал Михалыч, ну Вы-то чего стоите? Вот вам стул.

Теперь стула возле кровати нет, и Ниночке приходится работать не сидя, а сильно наклонившись. Даже с моей позиции отрывается пейзаж весьма милый, а с Юркиного ракурса вид должен быть просто фантастическим.

Задираю рукав Юркиной пижамы гораздо выше, чем надо, и Нина начинает подготовку к инъекции, нежно поглаживая, похлопывая и поворачивая руку и так, и сяк. Так сказать, присматривается, куда колоть. Когда она наложила жгутик, Юра напрягся и уставился на место предстоящей экзекуции. Я наклонился к самому его уху, шепнул:

- Не туда смотришь, чудак.

- А куда ?

Я показал взглядом. Юра послушался и посмотрел. Глаза у него мигом округлились, как у кота на сало. Он полностью переключился на созерцание невиданных красот и слегка запыхтел. А Нина не переставала ухаживать за его рукой ниже жгута. На секунду она отвлеклась и взглянула на Юркину физиономию. Есть контакт! Заалела, аки роза на заре. И "перси красавицы мерно завзымались". А что там с рукой? Ну, если в ТАКОЕ не попасть! Я слегка подтолкнул сестричку: работай. Юра только чуть вздрогнул. Нина аккуратно зафиксировала иглу и выпрямилась.

- Закрепи ещё полоской чуть ниже, (на ухо: ниже наклонись!) и пошли. У нас ,кроме него, другой работы до чёрта.

- Э, а капельница? - жалобный такой голос.

- Ты на свою руку посмотри и не сильно ею орудуй. Левой обойдёшься.

Я оглянулся на Михаила Михайловича. Он кусал губу, из последних сил сдерживая смех. Выдавил из себя: "Зайди ко мне." Деревянным шагом вышел из палаты и уже там, в коридоре, оглушительно расхохотался. Юрины соседи по палате тоже словили свою порцию кайфа. Ай да Марик, ай да сукин сын!

- Ну, жива осталась? Умничка! Сработала на отлично! Завтра два торта, как обещал. Ты будешь в вечернюю смену?

- Да ладно тебе. Ещё и при профессоре. Я сроду не подозревала...

- О могучей силе женских чар? Теперь знаешь. Ты какие торты любишь: бисквитные или песочные?

- Да брось ты! Со своими тортами. Неужели нельзя иначе было?

- Я вру только по пятницам. Сегодня среда. Сама не съешь, с девчонками поделишься. А с Юрой дальше постарайся только так. У него нет желания жить. У него в башке одно: отмучиться. Он почти в депрессии, если не уже. Таблетки специальные есть, но от них куча других неприятностей. А с его кишками... ооох. И работать они начинают недели, дай бог, с третьей. Нет этого времени у него. Его вытянуть надо. Он уже на тот свет наладился. Хоть голыми перед ним пляшите, но парень должен захотеть жить!

- Я здесь, Михал Михалыч.

- Вижу. Садись. Собственно, зачем я тебя звал... Ты на четвертом курсе имеешь право работать медбратом. Маргарита Львовна говорила, что тебе учёба дается легко. Ну, так подработай. Я тебе удобный график сделаю, не обижу. Деньги тебе не особо... я понимаю. Но опыт, профессиональный стаж...

- Михал Михалыч, спасибо большое! Но я уже давно работаю. Мне нравится сладкая жизнь.

- Да? Интересно. И где ж ты себе на неё зарабатываешь?

- В профилактории химкомбината.

- И как это...

- Помогли.

- Ясно. Ладно, коли так. Да, кстати. Там у вас какой-то массажист работает. Я прямо чудеса слышал. Он, вроде как экстрасенс. Принимает только работников комбината. Ну, это понятно, за проходной. Но и там к нему очередь на два месяца. Или по блату. Есть там одна. Чернякова или Черникова. Выскочка, из лаборанток - в директора! Говорят, необыкновенно красивая, б. Понятно, через какое место... Ты там что-нибудь знаешь?

- Знаю. Всё правильно. Только не из лаборанток, а из заведующей главной экспериментальной лабораторией. Это, примерно, как начальник цеха. И "через какое место" - это через голову. Красный диплом "Химтеха" со средним баллом "пять". Дипломную работу зачли за кандидатскую. Только канд-минимум досдала. Два языка: немецкий и английский - свободно. Этот её завод - вернее, технологическую линию - пол-года принимала и осваивала в ФРГ. Там сделала несколько изобретений. По её предложению немцы ввели изменения в конструкцию установки. И да, она очень красивая женщина. Правда, как администратор она... Как Вам сказать? Коллектив на неё только что не молится. В отделе кадров список - кто хочет к ней перейти. Там такие интриги!

- Ты откуда такие подробности знаешь?

- Так это же тётя Оля - мамина подруга. Я с ней знаком с тех пор, когда пешком под стол ходил. Если она за кого-то просит, как я могу ей отказать? Остаюсь после смены.

Он поперхнулся, побагровел. Ничего, это ему не опасно. Отдышался малость? Продолжим.

- Скажите, профессор, почему это всегда так: если женщина - красивая, то она непременно: или дура набитая, или шлюха? Или то и другое вместе? Откуда это? Атавизм? Нет, древние обожествляли красоту. Ладно, можно ещё понять женскую зависть. Но мужчина - как? Чему мужчине завидовать? Или это комплекс неполноценности наружу лезет?

Я молчал и внимательно читал его. Наблюдал за тяжёлой работой, которую он производил внутри себя. Не слишком я его жестоко? Не в обиде дело. Оля про этот разговор никогда не узнает. Это ему самому нужно. У него власть над людьми. Не ахти какой генерал, но всё же...

- Ну, Марк, спасибо. Проучил. Век помнить буду. Храбрый какой. Надо же! Ладно, ладно. Молчи. Ты всё сказал. Так, значит, к тебе на приём можно попасть только через...

- Ольгу Николаевну. Если она попросит.

- Ясно. Ладно, ты иди. Делай, всё, что умеешь. Я разрешил.

- Михал Михалыч, я к Вам всё равно после каникул приду - на факультетскую терапию. Вам же зачёты буду сдавать, и экзамен.

- Ага, тебя завалишь! - Он вдруг улыбнулся. Хорошо улыбнулся. Ноль диссонанса между лицом и сигналами тела. - Иди уж, любитель сладкой жизни!

- Иду. Михал Михалыч, знаете, какую поговорку привезла тётя Оля из Германии?

- Ну?

- Arbeit macht das Leben süß.

Он медленно перевёл:

- Работа делает жизнь сладкой.... Ступай и наслаждайся..., ласковая сила.

---------------------------------------------------------------------

ДРУГОЙ-11. СТАРЫЙ РОЯЛЬ

Ещё пару дней - и практике конец.
Умотался сегодня вусмерть. В самом прямом смысле. Сидоренко всё-таки умер, несмотря на все усилия. Такая проблема, как у него, решается только одним способом - пересадкой сердца. Но мы же не в Южной Африке с нашей передовой медициной. Родственники знали о прогнозе, вроде готовы были, но истерику закатили - мама не горюй! Не показную - самую настоящую. Естественно, я был там. Мне ещё не приходилось наблюдать смерть человека. Вмешиваться я не мог, и смысла не было. Когда вместо сердца - вялый, растянутый мешок... Чудо, что он до сегодняшнего утра дотянул. Наловил новых, совсем незнакомых сигналов. Пока их не забыл, надо было навести порядок в башке, классифицировать, выделить главное. Сразу надо бы, но куда там. Это ж пришлось рваться напополам: контролировать трёх других "сердечников" в палате. Начихал на свою маскировку, погрузил всю троицу в транс на три часа. Хорошо, что всем было не до меня.

Какой недоумок придумал закон: держать труп в палате два часа после смерти? Его бы сюда, в полу-метре от покойника. За ширмочкой, разумеется, а как же! Ага, апофигей милосердия и передовой социалистической деонтологии. Или в неё милосердие не входит? Не помню такого слова в учебниках. Валокордин зато есть, хоть залейся.

И сдерживать родственников. Истерика - как и паника - заразна. Справился. Но трясёт меня неслабо. Смерть - штука естественная, но какая же мерзость, господи, какая мерзость! Нет, домой я сейчас не ездок. Попаду под первый же самосвал. Надо найти укромный уголок для релаксации, разобраться в эмоциях, вернуть баланс. Чтоб ни одна холера не трогала. Куда это я забрёл? Эта больница в старинном здании с такой запутанной планировкой. Сто пятьдесят лет перекраивали этот лабиринт. Тихо тут. Хорошо. Вот только сесть не на что. А эта дверь приоткрыта. И нет там никого. Посмотрим, куда я попал.

А попал на сцену. В этой комнате сложен разный хлам, и вторая дверь ведет на сцену сбоку. Актовый зал, вот оно что! Я тут был один раз, когда начальство вещало всякую чепуху перед началом практики. Удрал с середины. Несколько ламп горят, несмотря на ясный день. На фига? Не моя забота. Сцену украшают два предмета: фанерная трибуна и чёрный кабинетный рояль, старый и обшарпанный. Зачем он здесь? Туш исполнять при награждении победителей соцсоревнования? Или аккомпанировать частушкам при худсамодеятельности? Сюда точно никто сейчас не придёт. Можно заняться собой - спокойно и вдумчиво.
Но тянет меня какая-то сила к этому роялю. Какой-то он не старый, он - старинный. Облезлый, как обедневший граф. Но аристократ, аристократ. Пыли нет. Больница всё-таки. И хоть кто-то когда-то что-то на нём играет. Открыл клавиатуру. Ого! Похоже, не пластмасса. Приходилось видеть старинные инструменты в музеях. Такой же коричневатый оттенок. Неужели это настоящая слоновая кость?! Тронул клавишу. Красивый звук. Руки сами собой легли на клавиатуру. Несколько аккордов. Нормально настроен, не то, что это убожище в институте. Кто-то на тебе играет и ухаживает за тобой, старина. Я поднял крыло. Медная (или латунная - не разбираюсь) пластинка: /J. Becker/.

Аполлон и Эвтерпа! Как это сокровище оказалось здесь, в зале заседалищ провинциальной горбольницы? Как оно вообще уцелело в революциях, войнах и пятилетках? Может быть, оно и жило тут ещё с тех времён, когда была ещё губернская лечебница, и господин старший доктор - с бородой клинышком и в золотом пенсне - музицировал тут долгими зимними вечерами. Больница спасла и тебя, старина, дедушку моего "Красного октября".

Почти "на автомате" я подкрутил под себя стул. Клавиши тёплые, живые. Я не задумывался. Образ усталого доброго земского доктора сотворился таким ярким, что руки сами собой, без участия сознания побежали по клавишам. Какой звук! Вы за таким сочиняли эту "Баркаролу", Пётр Ильич? В салоне богатого дома дамы в подметающих пол платьях, затянутые в корсеты, с брошками и лорнетами; девушки в белых блузках с оборочками, в длинных юбках, с косами до пояса; господа во фраках и визитках, при бакенбардах и набриолиненных проборах. Служанка в сером платье и накрахмаленном фартуке... Хозяйка за вот этим самым роялем. Играет вот эту самую польку Шопена.

Есть такой феномен - автоматическое письмо. Человек в трансе, в покое, медитирует, а рука сама по себе пишет, пишет, пишет... возвращая гармонию израненной душе. Про автоматическую музыку... нет, этого полно... другое... автоматическое музицирование, вот! -что-нибудь известно? Почему бы и нет? Перебрал я сегодня, надорвался. Полечи меня, старый рояль.

«Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем." Вот сейчас моё лекарство - покой. Бедный Сидоренко. Отмучился. Requiem aeternam dona eis, Domine... Нет, Вольфганг, нет! Сам наслаждайся таким покоем. Мне другое нужно, вот это. Спасибо, Фредерик, спасибо тебе. Как хорошо с тобой... Можно ещё твой ноктюрн? А что дальше? Это же не последняя смерть. Все там будем. "Мне было легко в моём Химтехе". Ты права, Олечка, всегда права. У тебя была химия и жизнь, а у меня только жизнь. И смерть. Герой-полудурок. Мало тебе Игната было? Там хоть работал, действовал. А тут полный пассив. Маг-недоучка. Попёрся в воду, не зная броду. Чуть не утоп. Вот именно, мосье Дюк, демона нужно уметь остановить, а ещё только ученик чародея. Останавливать она меня ещё не научила. Обещала только. Оля. Ей самой сейчас... С родителями на юга не поеду. Они собираются в Среднюю Азию. "В Намангане яблочки зреют ароматные. На меня не смотришь ты, неприятно мне." Наманган без меня перебьётся. И всякая там Бухара. "Буи-джуи Мулиён, ояд хамэ. Ёди ёри мехрубон ояд хамэ". Олю нельзя оставлять одну. С недели на неделю торжественная порка - запуск её завода на полную мощность и официальная сдача в эксплуатацию. Большие торжества и раздача плюшек. Ох, не спешите, герр Штраус. Вашего фельдмаршала мы сыграем, когда плюшки будут съедены. А пока, как бы они плюхами не обернулись. Нескольких людей Другого мы с Олей определили. Серьёзные люди. Оля делает вид, что спокойна. Но я-то её читаю глубже обложки. Прорвёмся, Учительница моя. "Держись, геолог, крепись, геолог, ты ветра и солнца брат." Тогда и подарок генеральский... Ну его, этот Китай, с его спятившими коммунистами. Шагу ступить не дадут. Вот именно, пусть себе "Алеет восток" без нас. Индия - вот куда нам надо. Правильно, месье Клод, мы ещё с Олей увидим, как "Луна нисходит на разрушенный храм", светя сквозь листья пальм.

Мысли поплыли и расплылись. Я, то выныривал, прислушиваясь к звукам старинного инструмента, то снова погружался в... транс? Не знаю. Руки жили своей жизнью на клавишах. Понемногу сознание прояснилось. В башке чёткий план на ближайшее время. Если у Оли всё будет хорошо, оторвусь ненадолго в Москву. Остановлюсь у тёти Раи. Как-раз на "Профсоюзной", в двух шагах от ЦМБ. Или сразу двинуть в "Иностранку"? Метро "Таганская"… "Все ночи полные огня. Зачем сгубила ты меня, Таганка?" … Начитать всё, что найду по Тантре и Кундалини-йоге. И просто побродить по старой Москве. "Бродить без дела и без цели и ненароком, на лету, набресть на свежий дух синели или на светлую мечту?" Встретить "Рассвет над Москвой-рекой". Как будет звучать рассвет над Гангом или Брахмапутрой? … А вот этого я никогда не играл... и не слышал... откуда оно? Шутки подсознания? Вот наладит Оля свой завод, настроит, как механическое пианино, и он поработает месячишко без неё. Да, мосье Равель, именно так. А мы с Олей встретим рассвет над Гангом. А меня хорошо отпустило. Сколько времени я уже здесь? Руки совсем не устали. И мне хорошо. По настоящему хорошо. Откуда-то идёт тёплая волна, поднимает, греет. Можно я ещё погреюсь "У комелька", Пётр Ильич? Немножко...

Вот теперь я вернулся в себя. И в реальность. Держал педаль, чтобы продлить последний аккорд... Всё! Живём! Закрыл клавиатуру. Погладил на прощание. Спасибо тебе, старый рояль.

- Спасибо, доктор... спасибо... спасибо!

- Студент. - поправил я как обычно. Уже обычно, надо же!

Стоп, откуда это? До глюков домузицировался? В зале куча народу. Пижамы, белые халаты. Вот откуда поднимающая волна: сумма направленных эмоций. Но люди тут как появились? И несколько ребят из нашей группы. На звук пришли?

- Ну, Марк, ты даёшь! Блин, маэстро! Но мы все тихо сидели. Ты из-за нас перестал? Мы не хотели мешать.

- Нет, просто устал. Роскошный инструмент! Не удержался, вот... Я этим Равелем, наверно, всех больных перебудил? Сорвал тихий час.

Надо выкручиваться. Напустил шутовской вид, церемонно раскланялся, изображая большущего маэстро, прижимая руку к сердцу. Сделал жест, которым дирижёр поднимает оркестр. Изобразил, что принимаю букеты, и спрыгнул со сцены.

- Будет мне на орехи. Вечно я куда-то встреваю. Ребят, я вправду сильно шумел?

- Будет, но не на орехи. Мы посильней придумаем. Надо же, это он называет шумом! Таких студентов у нас ещё не было. Михаил Михайлович, где Вы его нашли?!

Этих двоих я видел здесь же, в этом зале - в первый день. Больничное начальство. И профессор - собственной персоной.

- Не виноват я, Иван Денисович! Не искал. Он сам такой нашёлся. Самородок свежевыкопанный.

- К пяти часам - у меня! Где кабинет, знаешь? И Вы, Михаил Михайлович, тоже! Без опоздания, ясно Вам, молодой человек?

Жутко грозная интонация. Я совершенно успокоился. Как же их легко читать!

                                                                          *  *  *