Перед закрытыми дверями процессия остановилась, чтобы открыть их и пронести тело. И в этот момент он потянул руку к мёртвой голове, чтобы сорвать несколько волос… И вдруг – резкое отвращение к родному, любимому человеку.

      Чего, чего испугался?

      Ведь и в течение жизни она внешне менялась, и эти изменения были мёртвыми: это были знаки смерти, которая должна была придти окончательно и которая теперь пришла. И если раньше он эти изменения принимал, не замечая, ибо видел за ними один и тот же неизменный и любимый образ, то почему же сейчас он не верит и в испуге смотрит на волосы её? (На лицо он почему-то не обращает внимания). Волосы! Из седых они вдруг стали какие-то необыкновенные, какие-то мутные и неощутимые, как пепел. Почему же эта перемена теперь отпугивает его? Она ведь такая же мёртвая, как и те, но только последняя на его глазах. Почему же теперь она изменяет её в его чувстве? Почему же только теперь молча скребутся слёзы? Не от того ли, что он не в силах совместить её последнее внешнее изменение с душой её? А если так, то, значит, и не любил раньше? Или души не было в ней, и он любил то чего нет? Может все слёзы, пролитые над умершими, не от любви, а от муки и страха, что нету её? И эта загадка превращается в казни, и тянет, и тянет к себе толпы людей; тысячи, тысячи лет – это зрелище, и в каждой толпе родственники казнимого, особенно им нужно увидеть – вроде бы смерть дорогого человека столь же важна, дорога им как он сам, – новая часть и свойство его, – обречены узнать и принять, если любят, но даже не смерть, а скорее более зримую и понятную виселицу, огонь или топор, которые навеки свяжут, соединят его с ней, и она лежит сейчас перед ним; и вдруг почувствовал: это испытание, самое сильное испытание любви: если уж действительно любил, то значит обязан так же любить и сейчас. Обязан! И уже тянет пальцы к мёртвой голове и отделяет от неё несколько длинных нитей, чтобы унести с собой дальше в жизнь этот последний знак самой сильной в её жизни перемены, символ того, что он с одинаковой силой любил её до конца.

      Он держит волосы в пальцах и не чувствует их и не видит почти. Любой, чуть более сильный предмет был бы моментально изломан, уничтожен окружающим могучим миром. Но эти волосы – нет. За счёт бесконечной слабости они неуязвимы: они как воздух. Он не почувствовал, как надавил их внутрь кармана. Только по движению пальцев он мог предположить, как согнулись они в глубине. И вдруг испугался: он ведь их уже никогда не найдет. Надо сорвать ещё… И вдруг мысль: это ещё не последняя перемена, ведь через несколько минут он будет обязан также сильно любить бесформенный холм земли…

                                                             _______________☻_______________