EN
Старый сайт
Великие наносят мне визиты
и кое-кто заходит из элиты –
поверить трудно! –
в гости. Просто так
заглядывает часто Пастернак.
Однажды было –
я спросил: "Кто там?"
Как оказалось,
это Мандельштам.
Представьте,
поздно вечером
вчера –
ко мне сама Ахматова пришла!
Обложки открываю,
словно двери.
Потом их закрываю
и не верю,
что все стихи
они писали сами,
и не было содружества
с богами.
* * *
Юрию Левитанскому
В душе моей есть город – Левитанский.
Он весь в стихах и строился стихом.
И каждый томик, даже маломальский, -
поэзия распахнутых окон.
И листья-строчки на ветвях деревьев.
Такой вот город… Почему бы нет?!
Приятно мне, что автор из евреев.
Не это важно. Главное – Поэт!
А город этот очень часто снится.
В любое время года в нем – апрель.
От слов поэта голова кружится.
Иль виновата все-таки капель?
Его тональность. Как сказать иначе?!
Ведь мы с ним бродим, радуясь весне.
Он – мой кумир. Он – нерв мой, и тем паче
ведь город этот сотворён… во мне!
Вы не забыли? Город Левитанский.
Он весь в стихах и строился стихом.
И каждый томик, даже маломальский, -
поэзия распахнутых окон.
* * *
Исааку Бабелю
Я Бабеля читал запоем
и на уроках, по ночам.
Я упивался его слогом,
опохмеляясь по утрам…
Расстрельный подвал
не имеет окон.
Здесь серые стены
и грязный плафон.
Отсюда не слышен
ни крик и ни стон.
Узнать невозможно.
Исаак? Это он…
Выстрелы взрывом
ударят в упор.
Вот так – очень просто!
Таков приговор.
Исаак, от рожденья
ты был обречен –
еще один мерзкий
еврейский погром…
Вот гильзы собрали.
Курнули – и всё!
Жил гений – наш Бабель! –
не стало его…
За руки, за ноги
снесли на крыльцо.
И бросили в кузов,
сняв с пальца кольцо…
Мечтал я о конце уроков,
чтоб с Бабелем уйти в запой.
Не знал, что повеленьем рока
история вершилась Тьмой…
* * *
Марку Шагалу
Счастлив он –
только лишь для него
книга жизни –
огромная радость.
Забывать ему
Богом дано
все плохое
и всякую пакость.
Потому что
вся жизнь, как вино,
от которого
вкусно кружится
голова и весь мир,
а в него
он не может никак
не влюбиться.
Потому что Поэзия
в нём –
с ней тончайшими
нитями связан.
Потому что
реальностью-сном
ей всей жизнью
своей он обязан.
* * *
Эдварду Григу
Томик старый я взял –
Стефан Цвейг.
В нем билет в филармонию –
Григ.
С ним пришел я
когда-то к Сольвейг…
Так вернул себе
прошлого миг.
До сих пор помню
радость от книг.
С их героями
долго дружил.
Я в их мысли
и чувства проник.
А билет мне
закладкой служил.
Звон трамваев.
Туман.
Я спешу –
в филармонии
ждет меня Григ.
Я – счастливчик:
с билетом иду.
И в душе –
торжествующий крик.
С ним я встретиться
очень хочу
и сказать ему:
«Эдвард, я рад!
Обожаю тебя
и люблю».
Было это
полвека назад…
* * *
Моцарту
Мы слышим откровения оркестра
о чувствах Моцарта, его душе.
Он к нам пришел
совсем не как Маэстро,
а просто так –
поведать о себе.
И как итог его судьбы,
вдруг крик отчаянный трубы –
он вырвался из глубины
не то небес, не то земли.
И горестно, как у сирот,
повисли дирижера руки.
Как у кладбищенских ворот,
особо остра боль разлуки.
Как будто слышим голоса.
И одинокая струна.
Поминовение. Тоска.
И обреченность. И беда.
Он похоронен был как нищий –
кумир и пасынок судьбы.
О, люди! Почему не ищем
его могилу? Нет нужды?
Очаровательный букет,
мой друг, прижала ты к груди.
Такой вот из цветов сонет
к тебе бы, Моцарт, принести.
Ах, эти откровения оркестра
о чувствах Моцарта – его душе!
Он с нами был совсем не как Маэстро,
и просто все поведал о себе.
* * *
Альфреду Шнитке
Полыхнуло как зарница –
парус пламени на спичке.
Мне мерещится иль снится –
музыка Альфреда Шнитке.
Парус – к печке.
Тень качнулась.
Праздник начался в ночи:
заплясало, закружилось –
пламя вспыхнуло в печи.
Вспоминаю. Есть моменты –
до сих пор меня волнуют.
Словно кадры киноленты
возникают и минуют.
Блики ползают по стенам –
безмятежная игра.
Почему-то пахнет сеном –
точно так же, как тогда.
Побережье. Чайки. Ветер.
Чу! – мелодия на скрипке.
И такой же зимний вечер.
И мотив Альфреда Шнитке.
* * *
Исааку Левитану
Натурщица медлить не стала.
Ведь знала она, чем и как
увлечь, и она увлекала –
влюбился в нее Исаак.
Природой натурщицу звали.
Воспел он ее красоту.
В портреты сквозь дымку печали
он вкладывал душу свою.
Поэтому в каждом пейзаже
сплелись и мечта, и тоска,
и грусть, и раздумье, и даже
российская радость в слезах.
И все же с такою любовью
натурщицу не написать.
И кажется мне – Левитаном
воспета любимая мать...
