Достигнув пенсионного возраста в стране исхода (в Украине), я ещё недолго поработал там до отъезда в Израиль и решил, что на этом надо поставить точку в своей трудовой деятельности. Когда вслед за детьми я репатриировался на свою историческую Родину, мне уже стукнуло 64 года.

До получения пособия по возрасту мне оставалось полгода, и я пошёл в ульпан (курсы по изучению иврита), попутно получив бумагу о положенной мне третьей академической степени, в основном  для самоуважения. 
О врачевании я и не помышлял, учитывая возрастные особенности, уровень владения языком и имея представление о множестве более молодых  врачей-репатриантов, с трудом получавших, или не получивших, ришайон (лицензию на право врачевания в стране), не устроенных по специальности или вынужденных задумываться об изменении таковой. Кроме всего, я ведь всю жизнь был и до мозга костей оставался хирургом, не смея вообразить даже, какой из меня толк вне операционной!? Однако чудеса на Святой Земле только начинали открываться для меня...

Я проработал в стране исхода 40 лет нейрохирургом, защитил кандидатскую диссертацию, получил учёную степень и учёное звание доцента по курсу нейрохирургии, преподавал 35 лет студентам и врачам курсов усовершенствования, много и неплохо  оперировал почти на всех отделах нервной системы. Правда, докторскую диссертацию мне «завалили», но она только усугубила бы моё положение в клинике и в институте...

После "успешного" окончания  ульпана, отлежавшись, накупавшись, начитавшись, насмотревшись телевидения по всем его каналам, изъездив  Израиль с экскурсиями вдоль и поперёк - в автобусах,  и с детьми на их машинах, сдав с 5-го захода вождение и со 2-го теорию, подтвердившие мои многолетние права, а также порыбачив за свои же деньги, но ничуть не устав при этом, как должно было бы случиться с пенсионером в 65 лет, решил я, что пора зарабатывать деньги  к деньгам, которые даёт мне страна только за то, что я еврей и «осчастливил» её своим возвращением. В конце концов, доцент - метапелет (ухаживающий за престарелыми и больными, нуждающимися в посторонней помощи) для Израиля не такая уж новинка.

Тут и начал я возить на коляске вначале старика, перенесшего инсульт, с которым не было и не могло быть бесед не только из-за языкового барьера, но и по причине отсутствия у того членораздельной речи.  Вскоре медсестры, работавшие в хевре (фирме), решили меня использовать на более квалифицированной работе, и я был прикреплён в той же роли к своему коллеге - бывшему доценту кафедры оперативной хирургии, перенесшему полиомиелит, что однако не помешало ему проработать всю жизнь преподавателем  в медицинском ВУЗе.

Ну, что сказать? Настала совершенно другая жизнь: мы уезжали в парк и вспоминали, обсуждали, решали и спорили. Общность профессий  и положения в ВУЗах, а также судьбы наших детей, пробивающих себе дорогу в новых и непривычных ситуациях  эмиграции, всё это сближало нас и, как мы убеждались в диалогах, компенсировало в какой-то мере и нашу неудовлетворённость, связанную с переменой  морального, материального, профессионального и социального статуса.

Сын - врач, мумхе (врач специалист, реабилитолог), настоял, и я с трудом преодолел свою нерешительность в попытке получить ришайон для работы врачом в Израиле. Профессор согласился на прохождение мною стажировки в клинике нейрохирургии при условии, что оплачивать мне ничего не будут, так как я  пенсионер и уже, в общем-то, не подлежу... Я поупирался, но согласился, попросив  разрешение  сохранить для меня по совместительству статус метапелет  и относительно свободный режим посещения клиники. На что я рассчитывал? Сам тогда я не мог внятно ответить на этот вопрос, но, разумеется, хотелось посмотреть, как живут и работают мои коллеги, как и чем оперируют, быть может чему-нибудь ещё научиться, узнать что-нибудь новое для себя. О дальнейшем не думал, так как каждый день убеждался, что без языка ни я сам и никто другой никому здесь не нужен.

Если бы не врачи - олимы (новые репатрианты), переводившие мне многое на русский, я был бы, что называется, баран бараном. Понятно, что, с моим стажем, я многое понимал и без перевода, но у меня не было или почти не было обратной связи с коллегами-израильтянами. Большая часть докторов, особенно старшие коллеги, относились ко мне почтительно, вежливо, а молодёжь смотрела мимо меня и без особого энтузиазма пыталась помочь. Я просиживал большую часть времени в операционной, тем более что там обычно и болтают немного. Старался я, как мог - даже посещал клинические разборы и конференции, где понимал мало, но читал анализы и рентгенограммы, что мне было понятно. Побывал я у профессора и  у ведущих специалистов клиники в их домах, разумеется, по приглашениям, где при мне обсуждались последние статьи из научных журналов. Я не могу сказать, что чувствовал себя на этих рандеву или посиделках в шикарных квартирах, где все говорили на непонятном мне языке, забывая о моём присутствии, легко и свободно, но какие у меня могли быть претензии к ним. Не могли же они переводить мне всё, о чём шла речь. Это делало меня несколько чужим среди своих и, порой, даже лишним, но я одёргивал себя, напоминая себе самому, что я добровольный эмигрант и меня сюда никто не тянул, разве, что судьба... Надо было адаптироваться или, как здесь принято говорить, адсорбироваться (В химии - это значит раствориться, кажется).

По капельке пытался впитывать информацию, постоянно «решая кроссворды и ребусы» по ивриту. Одновременно я познавал быт профессоров Израиля в их домах, с любопытством рассматривая обстановку, картины, скульптуры, реликвии. И вспоминал, как  и насколько скромнее жили наши профессора, а квартиры не идут ни в какое сравнение с теми, где я бывал и видел...А автомобили здесь уж точно "не роскошь", хотя у иных и роскошные, а "средство передвижения". А в совке - это была тоже роскошь, как предмет зависти и повод к подозрительности в отношении материальной возможности его покупки (откуда деньги-то?) и метода приобретения... 

Окончив истаклют (первичную стажировку), я получил положительную характеристику с основным замечанием о необходимости подучить язык. Вскоре я оказался приглашённым на собеседование для решения вопроса о выдаче мне ришайона. Вот туда я решил не показываться, чтобы не опозориться окончательно, но все домашние в один голос ополчились и настояли: ну что ты теряешь? Это был их основной аргумент, и я сдался.

К собеседованию у меня была подготовлена полуироничная фраза на иврите о том, что я хочу умереть врачом, а не пенсионером, вызвавшая у моих пожилых коллег, призванных оценить мой потенциал, как носителя ришайона, неподдельный испуг и оказалась отвергнута ими, как неоправданная. Экзаменаторы были благосклонны и даже позволили мне высказать другое мнение по специальному (нейрохирургическому) вопросу, признав мою компетентность. Короче говоря, через неделю я получил письмо о том, что мне будет выдан временный ришайон, который нужно подтвердить практической работой в течение  года, после чего выдается постоянная лицензия.. Я понимал, что моя лицензия не даст мне никаких преимуществ по сравнению с молодыми, поскольку ни с кем из них я не могу конкурировать, а выдача мне постоянного ришайона всего лишь улучшит общую картину числа получивших его в стране.

Однако, вскоре по рекомендации врача-анестезиолога, с которым мы работали в одной клинике ещё в Донецке, я был принят на работу в частную клинику пластической хирургии в должности дежурного врача. На предложенную ставку никто, конечно, кроме  меня и уже работавших там пожилых врачей, претендовать не стал бы, но и мне нельзя было зарабатывать больше положенного для лиц, получающих пособие по старости и социальную надбавку. Во время дежурств, в основном ночью, я следил за жизненными показателями у пациентов, перенесших пластические операции, делал перевязки, инъекции и вливания, переливал при необходимости кровь. Всё это было для меня привычным делом, хотя, будучи до переезда в Израиль ведущим хирургом в нейрохирургической клинике, я, в основном, оперировал. Трудности я испытывал не в непосредственной работе врача, а при контакте с больными или родственниками пациентов. Мои знания иврита были всё ещё на самом начальном уровне, и выручали меня, к счастью, русскоязычные медсёстры и их помощницы.  Теперь мне смешно, но тогда в ответ на вопрос: «Кама зман од коевим? (Сколько времени ещё будет болеть?) я, ничтоже сумняшеся, бывало, отвечал бодро: «Од хаци шана!» (Ещё полгода) вместо «шаа» (час),  внезапно наблюдая испуганные глаза мамы и слёзы её дочери, исправившей форму своего носика с обещанием прекращения боли на второй день. Тем не менее, через год после начала работы в клинике я получил положительную рекомендацию для замены временного ришайона на постоянный  и проработал 4 года до тех пор, пока не появился случайный молодой доктор, и меня уволили.

Конечно, не все «коренные» израильтяне, вернее старожилы, ибо иммигранты составляют основу народонаселения этой страны, относились к нам, приехавшим «на всё готовое» положительно и радушно. Особенно те, которые тоже некогда, в период становления государства и войн, испытали немало трудностей и у них не было таких льгот, какие получили мы, репатрианты большой алии девяностых годов. Старожилы Израиля, особенно выходцы из стран Африки и Азии (сефарды), да и европейские евреи (ашкеназы) увидели в нас конкурентов с дипломами о высшем образовании, людей более высокой культуры и невзлюбили этих  "чужих паразитов" с первых дней. Мало того, что мы претендовали на рабочие места, нередко занимаемые непрофессионалами, но нам ещё государство давало деньги на жизнь, приобретение бытовых товаров и на съем квартиры, а некоторым - социальное жильё. А пожилым - вообще, - пособие по старости, прожиточный минимум, различные льготы, а Германия - компенсацию за потерю имущество во время войны и эвакуацию...Некоторые откровенно не любили нас и мы были для них снова чужими среди своих. Другие терпели, но была и третья, бОльшая часть общества, помогавшая, а главное, понимавшая нас репатриантов-эмигрантов, оставивших всё в стране исхода: работу, квартиры, имущество, налаженный быть, менталитет окружения и язык. Иврит, вернее его незнание низводило нас на низшую ступень общества, и на меня, как врача, свысока смотрела самая младшая медсестра, а то и нянечка... Некоторые снисходили до помощи в переводе, другие отмахивались, хотя были и терпеливые благородные личности, помогавшие и исправлявшие слова, окончания, ударении...Это было нелегко для самолюбивых, заносчивых и людей со сниженной критикой либо без юмора, ибо можно было и плакать от досады и тупого непонимания, но можно было и смеяться от души над тем, что сказал, порой неправильно, порой приблизительно, а порой совсем наоборот или слово означающее глупость или нецензурщину. Врачи, инженеры, работники культуры, которых в процентном отношении, конечно, оказалось многовато для такой небольшой страны, при отсутствии рабочих мест и вакансий  даже при наличии хоть какого-нибудь иврита, должны были убирать улицы, подъезды, квартиры, ухаживать за больными, немощными и стариками... СМИ в Израиле и особенно в России, уже не осуждая выезды евреев, всё же писали о профессорах и доцентах работающих на уборке или на стройках. Действительно, несмотря на всяческие пособия, люди хотели найти возможность подработать, ибо жить полноценно на получаемые деньги и оплачивать квартиру, учёбу и развлечения детей, желание прилично одеваться особенно молодым и «привыкать» к изобилию продуктов после пустых прилавков в стране исхода в ту пору, было невозможно или тяжело. Но это было только в начале трудного периода абсорбции и осталось и после для пожилых, которым устроиться на работу стало проблемой и они соглашались на любую посильную работу.

Так и я за  эти годы  смог подрабатывать ещё в трёх местах, опять же в частных клиниках. В другой, рядом расположенной клинике пластической хирургии, я подрабатывал аккордно, подменяя штатного врача по его просьбе, либо, когда просто некому было дежурить в то время, как накануне состоялась внеочередная операция. Наряду с этим, я лечил направленным лазерным лучом пациентов с повреждениями спинного мозга и периферических нервов на дому, в гостиницах и в больницах. Причём аппарат - несколько громоздкий и отнюдь не из лёгких - я носил в руках и перемещался с ним пешком, на общественном транспорте или в такси, так как своей машины у меня  не было. Репатриант, получавший пособие по старости не имел право на машину, так как это свидетельствовало о материальном достатке и автоматически лишало его надбавки к пособию по старости - прожиточного минимума.

Следом за тем меня, как дешёвую рабочую силу, да ещё вполне дипломированную и квалифицированную, пригласили в одну из клиник по лечению импотентов. Там я успешно делал уколы в причинное место и получал почасовую оплату, а пациент, уколовшись, спешил получить или доставить удовольствие.  Моя жена по этому поводу остроумно заметила, что я "прошёл  большой творческий путь от головы к головке». В вышеупомянутой клинике была внедрена новая методика лечения геморроя без операции. Геморроидальные узлы «отпадали», «удушенные» накинутыми на них с помощью  специального инструмента резиновыми петлями, препятствующими их кровоснабжении. Как бывший доцент, правда, нейрохирург я освоил и эту манипуляцию.

В один прекрасный момент хозяин клиники задумал начать пересадку волос по японской методике, выписал специальные шприцы, и мы, доктора, начали вживлять волосы, взятые из лоскута на затылке, в те  места, где их не хватало. Для взятия лоскута потребовался хирург. Хозяину повезло, ибо у него уже был готовый, и не просто хирург, а нейрохирург, всю жизнь имевший дело с лоскутами кожи на голове. Так я начал участвовать в пересадке волос, осуществив не менее 30 операций.

Во время моей «бурной врачебной деятельности» в роли практикующего наёмного врача в тех клиниках, где была нужда в дешёвой квалифицированной (всё же доцент!), официально разрешённой в Израиле, (есть «ришайон»!) рабочей силе, я был постоянно востребован.  Должен признаться, что, несмотря на  минимальную оплату моего труда, я всё же смог, благодаря этим денежным заработкам, поездить по Европе - увидеть Париж, Лондон, Италию, Бенилюкс - почти не потратив денег из своего пособия. Ничего подобного в те времена я не мог бы себе позволить в Союзе.
 Набрав трудовой врачебный стаж, равный 45 годам, я перестал врачевать. Теперь же только вспоминаю об этом и рассказываю читателю в своих «Записках врача».