МЫ ЕДЕМ К МОРЮ!
- А вы знаете, что ваша дочь больна? И
не просто больна, а очень и очень серьезно больна!
Огромный, седеющий
еврей- врач педиатр Каргер Борис Львович, сидел за казавшимся по
сравнению с его габаритами маленьким столом и продолжал гневно
выговаривать. Да, что там выговаривать, он почти кричал на хрупкую, миловидную женщину, не обращая внимания на её жалкие попытки оправдаться . Казалось, он
заполнял своим криком и запахом чеснока все свободное
пространство в небольшом своем кабинете.
- Чем вы так заняты, мамаша,
как вас там - Людмила? Так вот, чем вы так заняты, что позволяете себе,
больше чем по году не приводить ребенка на флюорографию? Вы разве не
замечали, что ваша дочь кашляет? Какая к черту аллергия? Кто вам выдал
такой бред? В каком кабинете? Полный идиот! Гнать его надо к черту! А
чем от вас позвольте полюбопытствовать пахнет? Как, вы к тому же еще и
курите? Какая там к чертям кухня? У нее дочь больна, а она в квартире
раскуривает! Ну-ка, позовите вашу дочь. Женщина приоткрыла дверь, и,
обращаясь к кому-то в коридоре, тихо проговорила:
- Маша, доченька, иди
ко мне.
- Сними платье Маша - попросил ее педиатр, с трудом вываливаясь из-за стола. Когда он подошел к девочке, большой и лохматый, а она стояла перед ним, раздетая, почти прозрачная от худобы - мать ее с трудом сдерживала слезы при виде такого контраста. Борис Львович, приложив свое поросшее седыми, курчавыми волосами ухо к груди Маши, начал тихо, но твердо постукивать пальцами правой руки по ее спине. При этом лицо его было сердитое и недовольное, а когда он случайно бросил взгляд на мать девочки, то и какое-то презрительное.
- Одевайся Маша - бросил он, возвращаясь к своему столу.
- Мы, конечно, сделаем ей все необходимые пробы, но в принципе и так все ясно. Маша, а когда ты кашляешь, у тебя кровь изо рта идет?-
Врач строго и внимательно посмотрел на девчушку. Она бросила жалостливый взгляд на маму ,и слегка качнув своей светлой головкой, шепнула:
- Да, доктор, идет.
- А почему же ты маме своей никогда об этом не говорила? Жалела ее?- Девочка опять кивнула и почти плача проговорила.
- Мама и так почти не спит, плачет постоянно. И по ночам тетрадки проверяет. Борис Львович подошел к окну, достал из кармана сигарету, недоуменно повертев ее в руках, бросил на облезлый подоконник. Повернулся к стоящим перед ним матерью с дочкой, еще раз поразившись, какие они обе худые, и сказал на прощание. - Путевок на этот год нам не выдали. Но вам, дорогая моя мамочка, кровь из носа необходимо с дочкой на море. Обязательно. Не меньше чем на месяц. А ближе к осени, мы ее в стационар определим. Вы поняли? На море!
Проводив своих пациентов, он подошел к двери и, убедившись, что коридор пуст, достал из шкафа прозрачную емкость волнистого стекла с притертой стеклянной же пробкой, и, плеснув в стакан на три пальца, не разбавляя водой, отправил спирт в широко открытый рот. С трудом, выдохнув, он почти простонал - Ну, что за сволочная жизнь? Что меня здесь держит? Римма, зачем ты так рано ушла?- Сел за стол, и неожиданно заплакал....
А в это самое время, мама с дочкой шли по улице домой, взявшись за руки. Девочка радостно подпрыгивала, весело смеясь и без умолку болтая, часто дергая мать за руку, привлекая ее внимание к своим словам.
- Мама, а какое, оно море? Большое? А, правда, в море вода соленая? А почему в море рыбы от соли не умирают? А ты научишь меня плавать? Мама отвечала ей, как могла, часто невпопад, а сама, мысленно вела диалог с этим самым, безжалостным и таким огромным врачем - педиатром.
- На море. Да где же деньги взять. Отпускные, которые она, учитель младших классов получила и уже раздала из них часть долгов, были смехотворно малы, их не то, что для поездки на море, на автобусную экскурсию в Радонеж и то не хватит. Они проходили уже мимо подковы гостиницы ‘'Космос'', когда из стеклянных ее дверей, выпорхнула стайка молодых, веселых, ярко одетых девиц. Громко о чем-то своем, переговариваясь, они прошествовали мимо мамы с дочкой, оставляя после себя шлейф не знакомых, но великолепных запахов дорогого парфюма.
-.... Какие красивые - восторженно пропищала Маша, дергая маму за руку.
- Если бы тебе такое же платье, как у них, ты мамочка была бы еще красивее - она тут же поторопилась успокоить маму. Но та, словно решившись на что-то, весело приподняла девочку, прижала ее к груди и уверенно пообещала:
- Будет тебе море, вот увидишь, будет!
Поздним вечером, Людмила сидела в своем закутке, огороженном от комнаты легкой ширмой, и прислушивалась к глухому, лающему кашлю спящей дочери. Комната в коммуналке, да дочь Маша, вот и все, что у нее осталось после развода с мужем. Ни денег, ни жилья, ни счастья, ничего.... Она закурила, но, вспомнив про сурового педиатра, тут же загасила сигарету, сильно обожгла при этом себе палец. Боль от ожога, словно подхлестнул ее - быстро накинув на себя свое лучшее платье, и слегка пройдясь по губам помадой, она вышла из дома. Гостиница сияла иллюминацией как новогодняя елка. Представительный швейцар, встал всей своей глыбой перед ней, перегородив собой проход к двери-вертушки. Но, взглянув в полные отчаяния глаза Людмилы, словно повинуясь какому-то внутреннему приказу, молча отступил, и даже отвернулся от нее.
- Спасибо - прошептала она и двинулась по роскошному мраморному полу по направлению к ресторану, через высокую дверь которого в фойе доносились чудные запахи жареного мяса, звон посуды и приглушенная музыка. Подойдя к стойке бара и заказав себе кофе и эклер, она обвела взглядом просторный банкетный зал. Десятки мужчин и женщин, свободно переговариваясь, ели и пили, кто-то танцевал, по залу носились официанты в дипломатических смокингах. Полумрак. - Господи, ну и как же мне его найти, того самого клиента?- в отчаянии прошептала она. Кофе уже заканчивался, а на вторую порцию денег явно не хватало. Ушлый бармен, внимательно рассмотрев Людмилу, сделал за ее спиной кому-то знак и уже через несколько минут, к ней подошел невысокий мужчина, лет сорока, а то и более.... Выходя под утро из номера, Людмила мечтала только об одном, как можно скорее добраться до дому, сесть в свою ванну, пускай и с отбитой кое-где эмалью, и смыть с себя всю эту, может быть даже и воображаемую грязь. На первом этаже, дорогу ей перегородила какая-то грудастая, уже немолодая женщина.- Ты, что соска, давно на Ярославке не стояла? Цены сбиваешь, сучка! А ну-ка девочки, - бросила она кому-то,- Поговорите с ней! Несколько девушек, втащили ничего не понимающую Людмилу в туалет, повалили, и жестоко избили ее ногами. В лицо, однако, почему-то ни разу не ударив. Когда она пришла в себя, первое, что ей пришло на ум, - это была жена того человека, с которым она переспала, но, умывшись холодной водой из-под крана, и выкурив подряд две сигареты, Людмила уже не была так в этом уверенно. Тут взгляд ее упал на три брошенные, на пол серо-зеленые, сотенные бумажки.- Слава Богу, хоть деньги целы, подумалось ей, и она, держась руками за стены, пошла к выходу.
В поезде, Маша всем подряд рассказывала, что она с мамой едет на море лечиться, и что потом, когда она выздоровеет, она пойдет в школу, туда, где преподает ее мама. Людмила все чаще с тревогой вглядывалась в лицо своей дочери. Все чаще и чаще, на Машиных щеках, загорались какие-то, слишком уж яркие для румянца пятна. А приступы ее кашля становились все более жестокими и продолжительными. От Симферополя до Ялты, они проехали на троллейбусе, где в душном и тесном салоне Маше стало совсем нехорошо. Но, увидев где-то там, внизу бирюзово - зеленую плоскость моря, с длинными, белыми полосами волн на ней, девочка ожила. Жадно припав к грязному стеклу, с удивлением вглядываясь в это чудо, в эту свою мечту под названием море, она широко открытыми глазами впитывала в себя эту свою детскую сказку - зеленое море, голубоватые горы, пирамидальные тополя, кипарисы и сады, сады, сады....
Выскочив из троллейбуса, Маша, крепко схватив Людмилу за руку своей горячей, ладошкой с силой повлекла ее на берег.
- Скорее мама, мы, только хотя бы разик искупаемся, а все остальное уж потом.- Побросав на белесую от соли гальку свою одежду, девочка побежала прямо навстречу прибою, но только вступив ногой в мутную у берега воду, она вдруг качнулась, медленно обернулась к Людмиле и упала, лицом прямо в воду. Ярко-красная ее кровь, смешавшись с водой, облизывала поросшие шелковистыми ,зелеными водорослями валуны, и уплывала в глубину, становясь все более и более бледной.
Когда Людмила подбежала к дочери, Маша уже не дышала, и ее светлые волосы на голове, шевелились в унисон легкой, прибрежной волне.