Залив Воспоминаний

(окончание) 

Повторение пройденного

В отделе раздался негромкий стон.
Все насторожились.
Стонала Анна Петровна, дама солидных пропорций. Когда она появилась из-за кульманов, выстроившихся в ряд вдоль всего зала, с красной розой на длинном стебле, все решили, что она укололась шипами.
Но стон повторился - на этот раз Олечка Резниченко держала такую же розу. Все насторожились - возле двери происходило что-то необычное и загадочное.
И когда оттуда же услышали: "Ах, боже мой... Спасибо!",  все дружно двинулись к  месту таинственных событий.

Володя Линёв с охапкой красных роз одаривал ими женщин.

- Всем привет! - сказал он, продолжая вручать женщинам цветы.

У него осталось несколько роз.

-  Надеюсь, я никого не пропустил?

-  Линёв, - ответил Толя Чижевский, - ты не пропустил ни одной женщины...

-  ...своим вниманием, - закончил фразу Володя. -  А ты не изменился, старый ловелас, и годы не сделали тебя мудрее.

И они с Толиком обнялись.

В дверях своего кабинета появился начальник отдела и увидел, что все сотрудники столпились в центре зала.

-  В чем дело? - возмутился он, но его никто не слышал.

-  Я спрашиваю - в чем дело?! -  закричал он, и все умолкли.

-  Здравствуйте, Аркадий Львович, - сказал Володя.

-  Линёв?!..  Какими судьбами?!  Заходи!

В кабинете Антонюка за эти годы ничего не изменилось. И даже надпись на стене прежняя: "Лапшу здесь не вешать!" Только хозяин кабинета очень постарел. И в глазах его появилась тоска. И щеки ввалились...

-  Володя, я читал твою последнюю статью. Выше всяких пох-вал... Ну, рассказывай!

Они беззаветно любили дело, которым занимались, и были отчаянными спорщиками. Иногда из кабинета доносились крики.

Розы, поставленные в банки и вазы, пламенели на столах и подоконниках. Беспечный "трёп" и полная свобода - такая редкость в этом зале! Народ отдыхал.

В конце рабочего дня зал в считанные минуты опустел, Валентина задержалась, надеясь, что вскоре выйдет Володя. Открылась дверь кабинета. На пороге стоял Аркадий Львович.

-  Валентина Петровна, хорошо, что вы еще не ушли. Не найдется ли у вас немного сахара? Я, знаете ли, сахар не очень-то употребляю. Для гостя.

Она дала ему баночку с сахаром. Он поблагодарил.

-  А я, Володя, не опошляю продукт: кофе нужно пить без сахара - только тогда можно понять всю его прелесть, - говорил Антонюк, заходя в кабинет.

Валентина улыбнулась: Володя любил очень сладкий кофе. Она вынула розу из вазы, стряхнула с нее капли воды, взяла сумку и пошла к выходу. 

 Стояла такая жара, что увядали травы, а листья превращались  в дряблые лоскутки. Только к вечеру солнце потеряло свою жгучую силу. Оно приблизилось к горизонту и спряталось за него. Но прохлада не приходила. Сумерки, как потоп, растекались по земле, густели и превращались в ночь.

Казалось, что во Вселенной они одни. Тусклый дымный костерок отгонял мошкару. Иногда в нем появлялся яркий язычок пламени, и тогда он из ночи выкраивал их огромные тени. Они были голыми, как первобытные предки. Взявшись за руки, медленно входили в воду.  Наслаждаясь ее прохладой, уплывали далеко от берега и возвращались на тлеющий огонек костра. Падали на не остывший, все еще теплый песок. Это была одна из тех счастливых ночей, каких в жизни бывает несколько.

- Большой грех спать в такую ночь - правда? - шепнула Валентина. -  Как ты думаешь, лунный загар имеет цвет?

- Он бесцветен, но имеет запах - аромат молодой красивой женщины. Ты знаешь, что красивые женщины пахнут как-то особенно?

-  У тебя было так много женщин, что можешь сопоставлять?

-  Статистика - дело серьезное...

-  Вова, прекрати! Я ревную...

- Иечка дорогая, в нашем положении ревновать - непозволительная роскошь. 

-  А я купаюсь в роскоши...

- Хочу насмотреться на тебя, - Володя бросил в костер несколько сухих веток.

Хилый огонек, блуждавший по обугленным головешкам, присосался к ним, и они вспыхнули, оттолкнув ночь.

"Почему он не позвонил сразу, как только приехал?" - этот вопрос мучил Валентину, и сердце ее тревожно сжималось.

Володя, глядя на нее, сказал:

-  Мне очень везло - я любил только красивых женщин.

- Ой-ой-ой! Мне девчонки показывали твою Риточку. Ничего особенного. Ну, просто ничего особенного...

- В Рите было нечто... Ты несправедлива. Но сколько можно повторять одно и тоже - твои девчонки дуры, и с Ритой я никогда не встречался. Дело прошлое - зачем мне обманывать? Я...

Валентина не дала ему договорить и ладошкой закрыла ему рот.

-  Молчи уж, сердцеед проклятый!

Они заснули к утру. А когда проснулись, солнце уже усердно разогревало остывшую за ночь землю. Трава прослезилась росой. Валентина стала собирать ее в согнутую ковшиком ладошку.

-  Как тот дождь, - сказала, попробовав росу.

-  Дай и мне, - попросил Володя.

-  Да, как тот дождь, - согласился он. 

                                     Друзья
 

Сумки были тяжелыми. Поэтому путь к Спасскому причалу, возле которого их должен был ждать Семен на своей яхте, оказался долгим и потным.

-  Похоже - Дылда в сумки камни положил, - отдуваясь, сказал Володя.

- С него станется, - поддержал Николай по прозвищу Вареник, получивший его из-за крупных, похожих на вареники, ушей. -  Притаскиваем булыжники, а он хохочет...

-  Можете себе представить, каким маленьким предстал бы человек рядом с горой продуктов, съеденных и выпитых за всю его жизнь? - неожиданно спросил Арам.

В конце улицы они увидели Семена. Он быстро шагал им навстречу. "Наверно что-то не сложилось", - подумали они и остановились.

Семен в молодые годы был хулиганистым парнем и вместе с Николаем оставил множество шрамов на телах своих врагов.

- До чего ж я рад тебя видеть, Вареник хренов! Исчез! Пропал! Растворился! А как выпивкой запахло, так сразу объявился, закуска недоваренная!

-  А я гляжу - батюшки мои! - Дылда идет. Живой и не в наруч-никах, - ответил Николай.

Они шли друг на друга, как сходятся в кулачной схватке. В избытке чувств Семен высоко поднял щуплого Николая. К ним поспешил Виля Дроздинский, известный в их кругу миротворец: уж слишком яростной была  встреча.

-  Все в порядке, мальчики? - спросил он.

- Гуляй, Дрозд, - предложили они ему. - И не мешай культурно отдыхать...

Наконец, Семен оторвался от Николая и накричал на ребят:

-  Где вы ходите? Полчаса, как яхта подана под погрузку, а вас все нет и нет!

Он схватил две самые тяжелые сумки и легко зашагал в сторону причала.

Яхта, приняв на борт груз и пассажиров, отчалила. Ребята  сняли одежду, а Николай соорудил из майки замысловатый головной убор и стал похожим на пирата. Остроконечные вершины парусов белыми стрелами устремились в небо. Ветер изогнул их полотнища дугой, и яхта помчалась по Днепру.

-  С какой скоростью идем, капитан? - спросил Арам.

-  Не меньше пяти узлов, - был ответ.

Когда яхта вошла в залив и уткнулась носом в песчаный берег, начались разгрузочные работы. Николай вытер пот своим головным убором и спросил:

-  Капитан, бочонок холодного пива случайно не завалялся на шхуне?

Семен, поглаживая усы, с достоинством ответил:

-  На моей шхуне случайно ничего не валяется. Но холодное пиво всегда найдется...

Он достал огромный термос, и каждый с наслаждением отхлебнул из него.

-  Не Дылда, а какая-то Шехерезада, - одобрительно проворчал Николай.

Как в детстве, шумной ватагой они вбежали в воду и поплыли наперегонки. Далеко отплыв от берега, остановились, рассматривая, кто где, и медленно поплыли к берегу. Выйдя из воды, широко расставив руки, распяли себя на горячем песке.

- Ребята! Какие мы "жлобы"! - Николай произнес последнее слово, делая ударение на букве "о", как его маленькая дочка. -  Что нам мешает чаще встречаться?

Все согласились с ним, и каждый обреченно сказал:

-  Мы - "жлобы" - тоже делая ударение на букве "о".

Слова эти прозвучали одновременно, словно «Аминь!» в молитве. Это показалось смешным - их смех походил на гоготанье гусей, и Николай, уловив эту похожесть, вскочил и стал согнутыми руками бить себя по бокам, словно крыльями. Все вскочили и тоже стали изображать птиц. Казалось, они исполняли танец какого-то первобытного племени.

-  Какой-то дредноут идет прямо к нам, - продолжая танцевать, сообщил Виля.

Большая моторная лодка с каютой и мощным двигателем, зарывшись носом в воду, приближалась. Рядом с яхтой она уткнулась в песок. На берег спрыгнул мужчина лет сорока в плавках и выгоревшей ковбойке. К нему подошел Семен.

- Ну, ты даешь, мужик! Места тебе мало? - он показал на безлюдный берег.

-  Я вам не помешаю...

Семен не ожидал такого нахальства. Подошел Николай: так они когда-то становились рядом в минуты опасности.

-  Тем более я не пустой, - продолжал пришелец.

Он достал из лодки большую сумку с бутылками водки, вина и воды и поставил ее на песок.

-  Ладно, - согласился Семен, - можешь это оставить, если тебе очень хочется. А сам отваливай.

-  Какой ты все-таки неприветливый! Что я тебе плохого сделал? Выпивка у меня своя. Вот и закуска, - он поставил на песок еще одну тяжелую сумку. - Помогай. Что уставился?!

Семен беспомощно оглянулся на ребят. Они всё слышали, и лица их выражали удивление и огромный интерес. Обступив незва-ного гостя, смотрели на него, как на сумасшедшего, а он, между тем, озабоченно говорил:

-  Надо ничего не забыть... Да! Вам палатку для баб привез... -  он перегнулся через борт, поднял зачехленную палатку и поставил ее рядом с сумками. 

-  Каких баб?! - Семен был ошеломлен. -  Ты обознался, парень!

-  Ну, нет баб - так нет! Ты только не нервничай. Я ж ни на чем не настаиваю... Кстати, ребята, если вам нужны женщины, считайте, что они у вас есть.

Из лодки послышался смех со стоном и повизгиванием. Он перешел в хохот, и тогда из каюты вышла Катя - жена Семена, за ней Полина - жена Арама, Галя -  жена Николая, Аня - жена Вили. Шествие замыкала Валентина. Они обступили Володю, по очереди обнимали его и целовали.

-  Володенька дорогой! Мы так рады видеть тебя, - говорила Катя. - А эти ироды, - она метнула гневный взгляд в сторону мужчин, - хотели лишить нас этой радости.

«Ироды» онемели. Они замерли от крайнего удивления, и когда пришли в себя, стали издавать не слова, а совершенно фантастические звуки. При этом стучали по спине, плечам и в грудь друг друга. Николай свалился и, лежа на спине, дергал ногами, как кукла-марионетка.  Виля присел не в силах вымолвить хоть слово. Остальные, воздев руки, смирено упали на колени, словно встречали своих повелительниц.

Тем временем лодка отчалила.

-  Боря! - крикнула Катя. - Спасибо!

Мужичок в ковбойке оглянулся и в ответ помахал рукой.

-  Девочки, - сказала Катя, - давайте разбираться. Ишь, курорт  устроили...

Разбирательство было недолгим. Мужчины стали собирать  хворост, рубили его, расставляли палатки, сооружали очаг, рыли ямы для хранения продуктов и пищевых отходов, над "столом" - местом для торжества - сооружали навес, открывали консервы, носили воду и все то, что им приказывали. На берегу воцарился матриархат.

Женщины делали самую ответственную работу - варили,  готовили салаты, сервировали стол.

      Традиционный  сбор
 

Частые удары гаечным ключом по сковородке, висящей на дереве, возвестили, что пора к столу.

-  Слово просит пролетарий прилавка Семен Ефимович Стодо-льник, - сказал Виля, традиционный тамада.

Семен встал с наполненным стаканом в руке.

-  Все, как в школьной задаче. Мы вышли из пункта "А"  и  должны прийти в пункт  "Б". Они для всех одинаковы, а вот пути - разные. Если измерить расстояние между пунктами по прямой, то от роддома до кладбища смехотворно близко. Мы все в дороге... На этом пути попадаются события радостные и незабываемые. Одно из них - приезд Володи...

-  Дылда! Ты с ума сошел! Свой трактат представишь в пись-менном виде. И к чему эти кладбищенские намеки?! - не выдержал Арам.

-  Молчи, Сопель. Высокие мысли и ты - понятия несовмести-мые...

-  Семен, народ проголодался... Чтоб ты, Вовчик, был счастли-вым. И здоровым. И удачливым. Чтоб друзей не забывал. Мы рады твоему приезду безмерно. За тебя!

-  Дрозд, наведи порядок, - взывал Семен к тамаде, - чтобы не затыкали рот пролетариям!

Но его уже никто не слушал - все выпивали и закусывали. Разговор, едва слышный и громкий, пьяной походкой блуждал среди них.

Всё как всегда: обычная перепалка Арама и Семена, лица дру-зей, их голоса. Перед Володей поставили глиняный горшочек с его любимым жарким с дерунами, которое он и не помнил, когда ел. Только две женщины могли приготовить это блюдо так вкусно - мама и Валентина. Попробовав его, он посмотрел на Валентину и в знак благодарности кивнул. Он не слышал, что она сказала, но по губам понял: «На здоровье!» Стол, подвергшийся первому натиску, был все еще красив.

Володя встал.

-  Ребята, сегодня такой счастливый день! Это потому, что я вижу вас всех. И потому что сегодня я - в сказке. И потому что, Бог дал мне хороших друзей, половина которых - ваши жены, красивые, умные, добрые. Предлагаю выпить за их здоровье и за то, чтобы им хватало сил терпеть вас, охламонов. За любовь!

-  Льстец! Нет - каков льстец! - Виля погрозил пальцем. - Теперь понятно, почему они все так любят тебя. Но тост хороший. За любовь!

Застолье покатилось по наезженной дороге дружеской встречи. День уходил за горизонт, унося котомку заката. Зажгли костер. Семен взял гитару. Прошелся своей ручищей по струнам.     Казалось, что огромными пальцами он не может прикоснуться отдельно к каждой струне, но ему это удавалось - играл он хорошо. Семен снова прошелся по струнам.

-  "На военном кладбище", - попросил Николай.

Семен кивнул и негромко запел:

            «В одном строю им суждено стоять,    

             и нет нужды команды подавать -

             здесь ровно все и смирно. Тишина...

             Команды "Вольно!"  им  не будет никогда».

И вдруг взорвался - стал провозглашать отрывочно с паузами, словно спотыкаясь на каждом слове:

             «В торжественном... марше... колонны... стоят... -

            Парад..., ставший вечным... Последний... парад!..»

Потом повторил первые две строчки напевно и грустно. А дальше - в такт музыке отрывистое, безвольное бормотание, словно свалилось на него большое горе: "Команды подавать"... "Им суждено стоять"... "Здесь ровно все и смирно... Тишина"...

Семен умолк. А струны все еще рассказывали о военном кладбище. Потом и они умолкли.          

-  Давайте помянем Никиту, - предложил Володя. - ему бы сидеть с нами за этим столом...

Молча выпили.

Никита Заславский ушел служить в армию и не вернулся. "Погиб при исполнении служебного долга" - такое туманное объяснение и ничего более. Через несколько месяцев с трудом удалось узнать кое-какие подробности.           

Это произошло на стрельбище. На огневом рубеже рядом с Никитой лежал самый жестокий "дед". Он сказал Никите:

- Сосунок, если хоть раз не попадешь, вечером будет спектакль.

- Попаду, - ответил Никита и направил карабин на своего мучителя. Тот заверещал, как свинья, почуявшая свой последний час. И Никита выстрелил.

Неподалеку лежал еще один злобный "дед". Он вскочил и побе-жал, петляя, как заяц. Через несколько секунд и он неподвижно лежал на снегу.

Для выполнения упражнения «стрельба по мишени номер 6» Никите выдали три патрона. Как он хотел распорядиться третьим патроном, никто никогда не узнает: грянул третий выстрел - его убил "дед", друживший с убитыми.

- "Дедовщина"! "Дедовщина"! "Дедовщина"! - сказал Виля. -  Столько лет болтовни об этой гнусности - и ничего не делают, чтобы ее не стало. Не может быть, чтобы старший сержант запаса Дроздинский знал, как от нее избавиться, а маршалы и генералы -  нет.

-  Как избавиться, старший сержант? - спросил Семен.

- Очень просто. Существует такой порядок: пополнение распре-деляется по подразделениям, чтобы старослужащие передавали свой опыт молодым солдатам. Так было всегда - веками. И это было правильно. Сейчас, когда нравственные устои расшатались до предела, когда потеряна вера и в Бога, и в построение коммунизма, в элементарную порядочность (вы можете себе представить злобного "деда" порядочным человеком?), в нашей армии это делать нельзя. Для того, чтобы лишить "дедов"  объекта насилия, нужно формировать подразделения из новичков по примеру полковых школ и учебных полков, в которых за короткий срок не то, что солдат, - прекрасных младших командиров делают. Я прошел через полковую школу и знаю, что говорю...

- Послушай, Дрозд, - Борух Спиноза не твой родственник? -    поинтересовался Арам.

-  По материнской линии... А по отцовской - Иммануил Кант...

Ночь отступила - пламя костра потянулось к небу. Искры огненной мошкарой улетали в ночь и исчезали в ней. В костер бросили еще ворох хвороста. Огонь, как клубок рыжих хищников, с ворчанием жадно набросился на него и рвал свою добычу, с треском разгрызая неподатливые сучья. Насытившись, лениво ползал по объеденным веткам, покрытым белым саваном пепла, и  все еще завораживал.

-  Фрося, давай напоследок "Темную ночь"... -  попросила Галя. -  Отец любил ее...

"Фрося" - еще одно прозвище Семена. Он любил играть на гита-ре и петь. И, бывало, объявлял: "Выступает Стодольник Сема!", подражая полюбившейся героине одного из фильмов, которая громко объявляла в своем сельском клубе: "Выступает Бурлакова Фрося!" Так у него появилось еще одно прозвище -  "Фрося".

И в темной ночи, укрывшей бескрайнюю степь, засвистели пули. И ветер гудел в проводах, и тревога, и грусть, и надежда сме-шались с любовью и нежностью, и они в любую минуту могли оборваться, потому что могла оборваться жизнь.

-  Эх, ребята, - когда песня закончилась, сказала Галя, - дай Бог, чтобы нас минула чаша сия. Страшное было время. И сейчас вирус безумия бродит по миру. Рядом с нами кровавые войны: Югославия, Приднестровье, Армения, Азербайджан, Чечня. Звериная ненависть с оскалом смерти. Мальчики, я боюсь. Боюсь за вас, за детей, за наших стариков. Мы жили в светлое доброе время, и оно прошло.

-  Не знаю, что делать, - негромко, наклонившись  к Араму, сказал Николай. -  Слыхал? Она живет в вечном страхе. Сначала я думал, что пройдет само по себе. Теперь понял - ее нужно лечить.

-  Почему ты считаешь ее больной? У нее повышенное восприятие опасности. Вот сейчас - я вместе с друзьями. Костер. Тишина. Это все, - он широко развел руки, - мое счастье. И вот - треск в костре. Как выстрел. И подумалось: убили сейчас в Карабахе человека - моего брата... Ты думаешь - я больной? Нет! Время наше больное... Как точно твоя Галя нашла слова: "Звериная ненависть с оскалом смерти". Откуда она взялась - ненависть?  И эти ублюдки, для которых убить - пара пустяков?

-  Арам, дама желает закурить, - сказала Аня. -  Спасибо. Откуда берутся эти ублюдки? Они всегда были. Просто прорвало трубу... Вы же знаете большой луг возле нашего дома. Под палящим солнцем он стал неживым. И вот прорвало трубу. Вода затопила его. И что вы думаете? Выросли и цветут болотные растения. Откуда они взялись? Их семена были всегда, а когда создались условия, они проросли.

Во время войны немцы не привозили из Германии полицаев. Предателей хватало. И доносчиков было достаточно. За буханку хлеба доносили на людей, спасавших евреев, и знали, подлые твари, что за это расстреляют  и тех и других. Да что там за буханку?! За просто так!.. 

Арам, в душах людей ничего не ломалось. Просто повылазила мразь, жившая тихо, когда ей не давали поднять голову. Потому что теперь её время. Наверно, мы все тоже виноваты. Недавно прочла умную книгу - это Талмуд. В нем такая мысль: каждое поколение, при жизни которого не восстановлен Храм, виновато в его разрушении. Это чудовищное обвинение, но в этом что-то есть... Возражения?

Возражений не было.

Полина подсела к Валентине. "Ей, должно быть, неуютно в этой толпе жен и мужей", -  подумала она.

-  Что ты все молчишь и молчишь, Валечка? - участливо спросила она.

Валентина вздохнула и виновато улыбнулась.

-  Да, так. Воспоминания одолели.

-  Это хорошо, когда есть, что вспомнить... Давай выпьем.

Полина подняла стакан и посмотрела на вино. Валентина сделала то же самое и, любуясь цветом, сказала:

-  Красивое. И вкусное. Конечно, в бокале оно звучит лучше. Но важно содержание.

-  Воспоминания бывают разными. В хороших - эхо счастья. Я их бережно храню. 

-  Ребята! - громко призвала всех Катя. -  На посошок!

Катя подождала, когда все нальют.

-  Девочки, - сказала она, - нам очень повезло - наши мужья дружат. И дорожат дружбой, как любовью. За дружбу!

Костер умирал. Ночь, дождавшись его кончины, сомкнулась над пепелищем. Все разошлись, и слышно было, как устраивались на ночлег в мужской и женской палатках. 

                                Прощальная  уха...
 

Виля проснулся и разбудил Семена. Тот открыл глаза и что-то пробормотал:
Пунцовое солнце отделилось от горизонта. Его багряные лучи скользили по земле, образуя длинные тени. На деревьях не умолкала птичья скороговорка. Он зашел по колено в воду и умылся. Подошел к палатке. Семен спал, причмокивая губами. Виля тряхнул его плечо.

-  Уже? Да-да-да... -  и повернулся на другой бок.

Виля взял его за ноги и волоком вытащил из палатки. И только тогда Семён проснулся.

Рыболовные снасти были приготовлены с вечера. Взяли их и пошли по сырому от росы песку. Место прикормили еще вчера. Забросили удочки. Поплавки по-приятельски плавали рядом.  Холмы на правом берегу, укрытые сизой дымкой, были похожи на горы. Пахло утренней свежестью, настоем трав и прибрежной лозой. Тревожный плеск рыбы иногда нарушал тишину и покой.

-  Ты знаешь, что такое рай? - негромко спросил Семен.

Виля понимающе улыбнулся и сделал широкий жест:

-  Это рай...

Николай проснулся, когда солнце поднялось и опустило на землю невесомую вуаль теней.

-  Браконьеры, - крикнул он, - подъем! Закон нужно преступать ночью или, в крайнем случае, ранним утром.

Арам, Николай и Володя, наскоро умывшись, прихватив с собой бредень и ведро для улова, пошли к ближайшему озеру. Арам и Володя, стараясь не шуметь, вошли с бреднем в воду. Первый заход принес много водорослей. Николай, ругаясь, очищал сеть. Второй и третий - ничего, кроме разочарования. Потом пришла удача, и начались рыболовные страсти. 

Неистовый птичий гам на дереве, под которым стояла палатка, разбудил женщин.
- У них что-то случилось? - спросила Аня, вслушиваясь в голоса птиц.

-  Случилось, - ответила Полина. - Настал еще один день. Они живы. Здоровы. Ценят это. Ну, и сплетничают, конечно...

Встали дружно. Умылись. Причесались. И начали возиться по хозяйству: зажгли хворост в очаге, вскипятили воду, заварили чай, сделали бутерброды.

Сначала они говорили тихо, оберегая сон мужчин. Потом стали говорить громче.

-  Вот лежебоки! - возмутилась Катя, поглядывая на мужскую палатку. -  Где они берут силы столько спать?

Она решительно подошла к палатке и сказала:

-  Ребята, пора вставать! Завтрак готов...

Ответа не было, и она заглянула в палатку.

-  Девчонки, мужики сбежали!

-  Никуда они от нас не денутся, - сказала Полина. - Вон они идут, красавцы...

Мужчины торжественно шли вдоль берега и с гордостью несли улов. Шествие возглавлял Семен. Он обмотался сетью от бредня, с которой живописно свисали водоросли, в руках была палка - ею постукивал, как жезлом, и был похож на Нептуна.

-  О, красивые из красивейших! О, умные из умнейших! -  склонился он в низком поклоне. - Примите дар сей скромный - итог утренних забот наших...

Мужчины положили к ногам женщин весь улов. Катя, приняв величественную позу, молвила: 

-  Мы ценим усердие ваше, и приглашаем разделить с нами трапезу.

После завтрака Семен заявил, что приготовление ухи - дело мужское, и он займется этим лично. "Прощальная уха", как ее окрестили, удалась. Ее хвалили, требовали добавку, и Семену это доставляло радость.

Много пели, а когда Семен устал, гитару взяла Валентина. Она долго наигрывала какую-то незнакомую мелодию. Потом запела, склонив голову над гитарой:

    «Пушинки тополей, как белые снежинки,
    летают в воздухе, покорные судьбе.
    И ты и я - такие же пушинки -
    случайно встретились, благодаря  тебе».

Володя был удивлен - это были его давнишние стихи. Валентина подняла голову, встретилась с ним взглядом.              

    «Быть может, было нужно провиденью,
    или Всевышний волею своей
    в одно неповторимое мгновенье
    мою судьбу соединил с твоей».

А дальше они уже пели в два голоса - Володя ей подпевал:

    «Пушинки тополей, как белые снежинки,
    летают в воздухе покорные судьбе.
    Мы все-таки счастливые пушинки -
    спасибо Богу, Провидению, тебе...»

Семен встал и ушел. Вернулся он с листом бумаги и ручкой.
-  Диктуй слова, - сказал он.

Он прилежно записывал, а в конце спросил:
-  Кто написал - знаешь?

Она помолчала. Потом, решившись, сказала:
- Пиши - слова Владимира Линёва, музыка Валентины Веткиной.

-  Господи! Что я в тебе нашел? Ты такая обыкновенная...

-  Ты - мое сокровище, - вторила она ему. -  В тебе я нашла всё-превсё. Мне хочется лепетать всякие слова. Лепетать и лепетать...

-  Ия, мне придется сделать операцию на сердце...

-  Боже мой, - испугалась она, - откуда вдруг у тебя сердце? Что с тобой? Это серьезно?

-  В давние времена изгоняли из тела дьявола. Теперь забыли, как это делается. У нас в городе есть очень хороший хирург - он мой друг. Я его попрошу - и он удалит ту часть сердца, в которой живешь ты. И выбросит к чертовой матери!

-  Ты эгоист, Линёв! Господи, какой же ты эгоист! Твой друг сде-лает не одну, а две операции - мне и тебе. И тебя тоже выбросит к чертовой матери!

-  Тихо... Слышишь?

Мелодия скорей угадывалась, чем была слышна. Казалось, что звучали деревья, травы, забытые могилы, крыши домов и купола церквей. Музыка то приближалась, то удалялась и совсем затихала.

Почему-то шепотом Володя спросил:

-  Ты знаешь, что сегодня 14 июля?

-  Да, сегодня 14 июля. Так что?

-  В этот день восставшие парижане...

-  День взятия Бастилии! Как я могла забыть?!

Это был их праздник, и они пошли в ресторан, в котором когда-то бывали. Нельзя было его назвать уютным. Но в нем была прохлада, и был замечательный оркестр. Столик, за которым они когда-то сиживали, был свободным. Заняли его и, сделав заказ, пошли прогуливаться по длиннейшему балкону вдоль фасада здания. Здесь многое изменилось, но главное - не стало оркестра.

Кто-то из посетителей подошел к музыкальному автомату. Зазвучало танго. Володя развязно, как ловелас, спросил:

-  Девушка, вы танцуете?

-  Непременно.

-  Разрешите?

-  Сколько угодно.

-  Вы здесь одни или как?

-  Или как, - ответила Валентина.

-  Я тоже... Меня зовут Вова, а вас?

-  Ия...

- Какое удивительное имя! У ваших родителей - хороший вкус.

Официант закончил сервировку стола. Поискал их взглядом. Володя жестом показал - видим, идем.

 Музыка умолкла. 

- Тебе сорок. Полюбил кого-нибудь? - насторожено спросила Валентина, когда сели за стол.

-  В сорок лет только "долюбливают", - пошутил он.

Помолчали. Володя решительно повернулся к ней. "Вот оно", -  подумала Валентина и почему-то закрыла глаза.

-  Я женился, - сказал он. - Дочка в этом году пойдет в школу...

«Как я боялась этого! - подумала она. - Что я тогда натворила!  И во всем виновата сама!»

Когда Володе предложили очень интересную и перспективную работу в Свердловске, он, прежде чем согласиться, встретился с Валентиной.

-  Ия, бери Лёньку, и втроем махнем на Урал!

-  Ребенку нужен отец...

- Ребенку нужна счастливая мать, - возразил он, и больше к этому не возвращались.

 «Что я тогда натворила! - снова подумала она. - Прощай, Володя!»

Во рту пересохло, и перестали рождаться звуки. После длительного молчания спросила:

-  Как зовут девочку?

-  Валентина...

-  Выпьем за здоровье моей тезки. И пусть она будет счастливей нас, Володя... Какой крепкий коньяк! - оправдала она свои слезы и вытерла их. 

Володя снова наполнил бокалы.

- За твоего Лёню. Чтоб он был здоров и счастлив вместе со своей мамой! Кстати, почему ты не знакомишь меня с ним?

-  Ты знаком. Помнишь - в тот день, когда мы встретились в заливе, познакомился с двумя мальчишками? Нырял. Очки помог найти... Так тот Лёня - мой Лёня.

-  Это невероятно! Такого быть не может! Он же был похож на тебя. Как я его не узнал?!

-  Похож. Но не буквально же - вариация на тему.

     -  Хороший парень - он мне понравился.

И после паузы:

     -  Вы мне подарите следующий танец?

-  С удовольствием. Я люблю делать подарки. Володя, поцелуй меня. Я пьяная - и не буду сопротивляться.

Он поцеловал ее в щеку.

-  Публичные поцелуи... Что это тебе в голову взбрело?

- Я начала прощаться с тобой. Осталось три дня... Как хорошо, все-таки, что восставшие парижане штурмовали Бастилию. И победили.

И без всякой связи с предыдущим вдруг добавила: 

-  Какие крепкие узлы, однако, вяжет жизнь... и развязывает. Я с Колей развелась. Уже два года ...

                        Музей  Никиты  Заславского

Раньше здесь был пустырь. И было небольшое футбольное поле, на котором встречались дворовые команды. На этом поле они пережили много радостных побед. Были и поражения, но их могло быть гораздо больше, если бы не Никита. Он был вратарем. Когда стоял в воротах, забывал обо всем и не ведал страха, бросаясь в ноги нападающих. Он никогда и никого не обвинял в пропущенном мяче - на то он и вратарь, чтобы не пропускать.

Теперь здесь дом, и никто из жильцов даже не предполагает какие страсти клокотали на этом небольшом клочке земли, какие взрывы восторга потрясали мальчишек, и какая печаль сдавливала их сердца.

-  Ну, вот идет Сопель, - сказал Виля. - Пошли, ребята.

Они поднялись со скамейки и пошли к дому, в котором жил Никита Заславский. По знакомой с детства деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Семен нажал на кнопку звонка.

-  Боже мой! Как я рада! - сказала Ольга Николаевна, мать Ни-киты. - Проходите-проходите... О, Володя! Как давно я тебя не видела... А Степана Григорьевича еще нет. Вы же знаете - он всегда задерживается на работе. Скоро будет...

Здесь всё им было знакомо. Они часто бывали, когда учились в школе. И после окончания ее. Приходили на дни рождения при жизни его  и потом, когда его не стало.

Ребята принесли водку, консервы и другую снедь.

-  Какие же вы, однако! - Ольга Николаевна была недовольна. -  Я же просила ничего не приносить. У нас все есть...

Они услышали, как хлопнула входная дверь.

- Степан Григорьевич пришел, - Ольга Николаевна поспешила в переднюю. - Степа, к нам ребята пришли. Мы тебя ждем.

Никита был очень похож на отца и не только внешне - та же походка, манера говорить, голос, жесты. Забавно было видеть их вместе - совсем одинаковых.

В комнату вошел постаревший Никита - Степан Григорьевич. Он  пожал всем руку, обнял Володю, которого не видел много лет.

Сели за стол. Помянули Никиту. О работе своей Степан Григорьевич всегда рассказывал весело, с юмором. На этот раз он говорил сдержанно, а когда Ольга Николаевна вышла, чтобы глянуть на голубцы, стоявшие на огне, обронил:

-  Старый работник, как старая проститутка, чем больше рабо-тает, тем меньше ее ценят...

-  Похоже - достали вас, Степан Григорьевич, - сочувственно сказал Николай.

-  Достали... У нас новый замдиректора по производству. Корчит из себя гения. А "гениев" на заводе, на моей памяти, перебывало много. Только толку было мало. Предлагаю выпить за настоящего гения - за Ольгу мою Николаевну. Олечка, где ты там? Мы пьем за тебя...

Ольга Николаевна внесла большое дымящееся блюдо с голубцами. Поставила его на освободившееся место. Быстрым хозяйским взглядом окинула стол, села на свое место и спросила:

-  За кого пьем?

-  Мы пьем за тебя, Олечка.

-  Ну, уж нет! -  запротестовал Семен. -  Вы уж говорите так, как сказали.

-  Степа... -  с шутливой укоризной сказала Ольга Николаевна. -  Что ты говорил обо мне?!

- Да, Ольга! В конце концов, должны люди когда-нибудь узнать всю правду о тебе... Я сказал так: "Предлагаю выпить за настоящего гения - за Ольгу мою Николаевну!" А что!?

-  Спасибо, - она одним глотком осушила маленькую рюмочку: пить она не любила, хотя могла "перепить" любого самого крепкого мужика.

Однажды, в день рождения Никиты, однополчанин Степана Гри-горьевича, бывший в Киеве проездом и гостивший у них, непременно хотел пить с хозяином дома. Ольга Николаевна отправила мужа достать что-то из кладовки, а сама села на его место.

-  Ну, Феденька, по маленькой? - предложила она и вместо рю-мок поставила стаканы.

-  Вот это по-нашему! - обрадовался Феденька.

Через два стакана Феденька отвалил от стола в состоянии край-него опьянения. Его отвели в комнату Никиты и уложили спать. А Ольга Николаевна, как ни в чем не бывало, продолжала делать то, что положено хлебосольной хозяйке. На ребят это произвело неизгладимое впечатление.

- Странное отношение к старикам, - сказал Степан Григорьевич. - Конечно, это со стороны людей черствых и неумных. Но, к сожа-лению, таких много. Чаще всего проявляется в очередях и в транспорте. "Что это вам дома не сидится? - слышу я в трамвае. -  Видите - народ на работу едет. Могли бы и позже поехать - ничего бы с вами не стало". Или в очереди: "Неужели вам дня мало? Нет, нужно стоять в очереди, когда люди с работы идут". Слышите - люди?! А старики уже не люди... Как говорит моя добрая знакомая, стариков нужно уничтожать в детстве, чтобы они потом не мешали жить.

Когда все встали из-за стола, ребята зашли в комнату Никиты. Здесь, как в музее, время остановилось - все было так, как при его жизни. Никита любил сидеть на диване, положив широко расставленные руки на его низкую спинку.

Вошел Степан Григорьевич, сел на диван и, широко расставив руки, положил их на его низкую спинку. Ребята переглянулись.

Пришло время прощаться. Они ушли, подавленные одиночеством родителей Никиты, и долго молчали.

-  Сопель, - нарушил молчание Николай, - ты можешь узнать про этого замдиректора. Нужно что-то придумать...

-  Попробую, - ответил Арам. -  Завтра же займусь.

На перекрестке их пути расходились.

- Давайте простимся здесь, - сказал Володя. - На вокзал не приходите - не люблю долгих прощаний. Бог даст - скоро свидимся. Намечается сотрудничество с киевской фирмой. Надеюсь - смогу приезжать часто.

 -  Пончик, выгребай поближе к родным местам, - Николай крепко обнял его.

- Если надумаешь, - продолжил Арам, - поможем. Ты же знаешь.

- Не слушай их, - Володя попал в крепкие лапы Семена, - сейчас  выгодно торговать рыбой. Станешь моим компаньоном.

-  Ребята, я вас люблю. Хорошо, что сохранилось наше братство, - сказал Володя.

Арам и Виля попрощались с Володей, и подошедший троллейбус увез их. Семен трижды поцеловал Володю. Стоя на задней площадке полупустого трамвая, долго махал ему рукой. Появился автобус, которого долго ждал Николай.

-  Вот и мой фаэтон. Будь здоров, Пончик.

Володя перешел улицу и пошел по аллеям старого парка от одного воспоминания к другому.

                                      Вот и все?

С утра шел дождь. Он был неутомим, и казалось, ему не будет конца. В грустном ожидании застыли повисшие на тросах кабины карусели. Огромный наклонный диск на изогнутой стойке одним краем уходил в серое небо, другим - почти прислонился к земле. В этом покорно мокнувшем мире, недавно шумном и многолюдном, кроме них, никого не было. Разулись и, взявшись за руки, медленно брели по узору дождя, делавшему воду непрозрачной даже у самого берега.  

Когда подошли к заливу, Володя положил купола зонтов на низко растущие ветви дерева - образовалась своеобразная крыша.  Очень довольный своим изобретением, он обнял Валентину и спросил:

-  Как?!

- Гениально... А наши цветочки лежат, - она показала на увядший букет, лежавший на месте их шалаша. - Даже не верится, что вечером уезжаешь... Ты будешь меня вспоминать?

Ее подбородок вдруг стал рельефным, в маленьких бугорках и углублениях, и часто задрожал, а слезы затерялись среди капелек дождя на щеках.

-  Ты незабываема... - ответил Володя и поцеловал ее.

-  Пора возвращаться, - сказала Валентина.

Они сняли с ветвей зонты. Подошли к самой воде. Володя достал из кармана несколько монет.

-  Выбирай...

Валентина взяла с его ладони монету и бросила в воду. Он тоже бросил, и они медленно побрели в обратную сторону.

Что-то случилось с троллейбусами. Валентина стояла на остановке и нервничала, посматривая на часы. Времени было еще достаточно, но она хотела приехать пораньше, чтобы побыть с ним. Наконец, появился первый троллейбус. Толпа рванулась на штурм. Мешала корзинка и сумка, поэтому она сумела войти только в следующий, села и, глянув на часы, успокоилась - она успевала.

Промчалась по перрону. Вбежала в вагон. В купе никого не было. Поставила корзинку на стол и вышла. Через некоторое время в окне купе увидела троих мужчин. Один из них проявил интерес к корзинке и даже стал обнюхивать ее. Валентина постучала в окно зонтиком и погрозила ему пальцем. Тот изобразил недоумение и показал жестами, что она напрасно беспокоится.

Наконец, появился Володя. Остановился. Поставил чемодан. Закурил. "Он же бросил курить", - подумала она. Подошел к вагону. Достал билет.

-  Володя,- позвала она.

Он вздрогнул от неожиданности, и в глазах его появилась радость.

-  Я с ума здесь схожу! Где ты ходишь?!

- Ия, мы же простились, и ты обещала, что на вокзал не приедешь...

-  А мне было интересно узнать, сколько еще таких дур, как я, будут тебя провожать... Вовочка, как  же я могу не побыть с тобой еще хоть несколько минут. Ну, сам подумай.

Она посмотрела на огромные часы, висевшие над перроном.

-  Господи, - запричитала она, - осталось три минуты. Иди, Володенька. Прощай, мой родной. Дай знать, когда приедешь, чтоб я не волновалась. Ну, все-все-все...

Она подталкивала его к двери и, обнимая, не отпускала. Поезд тронулся, и тогда руки ее разомкнулись.

-  Иди! - словно прогоняя, закричала она.

Опустошенный и несчастный, он, казалось, забыл зачем сюда пришел.

-  Иди же...-  тихо попросила она.

Проводник, стоявший с желтым флажком в руках, посторонился, и Володя вошел в тамбур. Он стоял за спиной проводника и махал ей рукой.

И тут Валентина вспомнила, что не сказала ему о корзинке с едой.

-  Володя, в корзинке еда для тебя.

Он не понял о какой корзинке она говорит, но на всякий случай кивнул головой.

Поезд удалялся. Переходя на соседний путь, он как бы вильнул хвостом и исчез за поворотом.

Она ехала домой в полупустом троллейбусе, не замечая ничего вокруг. Пришла. Полежала. Немного успокоилась. По привычке пошла на кухню, но вскоре вернулась: хватит с нее Насти Лопатиной, которая донимала ее вопросами:

-  Что случилось? Ты здорова? На тебе лица нет...

Валентина снова легла на диван и заплакала.

-  Вот и все, - сказала она себе.

Володя открыл дверь и замер от неожиданности: в купе сидели Василий Иванович, Игорь и Валерий.

-  Такого быть не может никогда! - удивился Володя.

-  Как сказано в святом благовествовании от Луки: "Ты ли тот, который должен к нам прийти, или ожидать нам другого?" - Василий Иванович повторил вопрос, заданный при первой встрече.

-  Я тот, Василий Иванович. И другой к вам не придет. А теперь мне интересно знать, какой нахал уже рылся в моей корзинке, черт подери?!

Игорь и Валерий начали хохотать, к ним присоединился Василий Иванович с Володей, и они стали похожи на озорных мальчишек.

-  Пойду прощаться с Киевом.

Володя вышел в коридор. Открыл окно. Поезд въехал на гулкий железнодорожный мост и возвысился над Днепром. Подол, Лавра, киевские холмы, старое русло Днепра и залив, с которым так много связано в его жизни, удалялись и вскоре исчезли. Когда мимо пробежали киевские предместья, он вернулся в купе. Небольшой стол был уставлен закусками. Володя достал из своей сумки бутылку водки и поставил ее рядом с тремя уже стоящими на столе.

-  Комплект, - отметил Василий Иванович.

-  Посмотрим, что Бог послал, - сказал Володя, поставив корзинку на колени.

Под восторженные возгласы попутчиков он стал извлекать и разворачивать еще теплые пирожки и налистники, баночки с чем-то непонятным.

- Вот, что такое любовь, - глубокомысленно сказал Василий Иванович. - То-то она, голубушка, беспокоилась. Даже зонтиком в окошко стучала.

- Все это убрать, - распорядился Володя, показывая на ветчину, колбасу, сыр и консервы, лежавшие на столе.

Последним он достал большой теплый сверток и стал осторожно его разворачивать. Это был уже знакомый глиняный горшок. Володя открыл крышку, и купе заполнилось ароматом жаркого с дерунами.

- О-о-о! - застонал от восторга Валерий. - Жаркое «мит латкес». Это же настоящее еврейское блюдо!

-  Я его обожаю! - сказал Игорь.

-  По маминой еде истосковался, - добавил Валерий.

-  Господа! - удивился Володя. -  Вы-то здесь причем?! Не верю. Предъявите паспорта.

-  А как вы относитесь к нацменьшинствам? - обеспокоено спросил Василий Иванович, и вопрос его утонул в гомерическом хохоте.

-  Володя, сил больше нет, - взмолился Игорь, разливая по стаканам водку. -  Не томи.

-  Ну, что, славяне, начали? - спросил Володя.

И они начали...

Во втором часу ночи, когда ребята стали похрапывать, Володя тоже лег. Долго не мог уснуть. Вспомнил, как в разговоре с Валентиной предлагал уехать вместе с ним на Урал, и свои слова: «Ребенку нужна счастливая мать». «Моей Валюшке тоже нужна счастливая мать, подумал он. -  А отец?..»

Его все сильнее охватывала тоска и предчувствие трудных решений... 


Киев, 2008.