Осень  в  июле 

В плохую погоду Вениамин Петрович оказывался без работы. И тогда, чтобы ничего не упустить, составлял перечень домашних дел. На этот раз все, что было намечено, он сделал, а веренице дождливых дней не было конца.

В доме сухо и тепло. Не чавкает грязь под ногами и не стреляют - он никогда не забывал, как тяжело жилось пехоте под дождем. 

-  Радуйся, Венька! - говорил сам себе.

Была у него одна удивительная странность: сохранял верность вещам, долго и честно отслужившим ему. Когда был вынужден выбросить их за ненадобностью, ощущал чувство вины.

С войны вернулся в старой солдатской шинели, служившей ему много лет. Не мог с ней расстаться, как не мог расстаться со старым вещмешком, который спас ему жизнь, приняв на себя несколько осколков. На этих местах появились заплаты. Видавшая виды саперная лопатка тоже была привезена домой. На ее деревянной ручке  ножом были вырезаны его инициалы.

Когда в доме было прохладно, Вениамин Петрович набрасывал на плечи старую шинель с красными погонами пехотинца с потускневшей от времени золотистой буквой «Т», обозначавшей воинское звание «старшина». Вещмешок долго пылился в кладовке, и только недавно Вениамин Петрович случайно наткнулся на него. А саперную лопатку Вениамин Петрович брал с собой на рыбалку.

Выходной день, а выходным установил себе понедельник, он посвящал внуку Петьке. Бывало, по его просьбе приходилось надевать парадный костюм с орденами и медалями, и они отправлялись путешествовать по городу. Петька шел рядом и очень гордился своим дедом.

-  Дедушка, - однажды сказал внук, - в ящике стола еще очень много медалей. И орден. А ты их не носишь.

-  Ты почему роешься в столе без спроса?! - набросился на него дед, а потом, смягчившись, добавил, что как-нибудь ответит на этот вопрос..

Вениамин Петрович не признавал юбилейные медали - их выдавали участникам войны за то, что они еще живы. Он называл их "побрякушками". Скептически посматривал на своих сверстников, обильно увешенных ими да еще какими-то значками. И орден Великой Отечественной войны, выданный всем ветеранам спустя десятилетия после окончания войны, тоже не носил, а носил другой - за бои в Польше. Самой высокой своей наградой считал орден Красной Звезды за бои в октябре 1941 года: тогда скупо награждали героев. Тихо позвякивали при ходьбе медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда», за взятие Варшавы и Будапешта. Медаль «За победу над Германией» завершала боевые награды. К ней прислонилась медаль «За доблестный труд». Он на всю жизнь запомнил восторженные глаза послевоенных мальчишек.

Однажды, гуляя по парку, наткнулся на коллекционеров, которые продавали и обменивали ордена и медали.

-  Сколько стоит орден Боевого Красного Знамени? - спросили при нем.

Он не слышал ответа. Не хотел слышать. Ушел.

«За мой орден Красной Звезды с отбитой эмалью, - пробормотал он, - много не дадут».

Сын Вениамина Петровича не был похож ни на одного из родителей. А вот внук получился на удивление. Дедушка и внук были не просто похожи - даже походка у них была одинаковой. Вениамину Петровичу иной раз казалось, что, разговаривая с Петькой, благодаря сказочному смещению времен, говорит с собой - с тем Венькой, каким был шестьдесят семь лет тому назад.

Когда Петькины родители заметили, что у их сына манера говорить такая же, как у Вениамина Петровича, они решительно ограничили общение ребенка с дедом. И лишь потом, когда, находясь в жесткой изоляции от деда, Петька удивительным образом стал шмыгать носом, проявляя недовольство, энергично потирать руки в знак радостного удивления, Петькина мама сдалась.

-  «Вылитый» Вайн, - с грустью сказала она. - Ничего не поделаешь...

Запрет был снят, и теперь они снова наслаждались общением. А Петька - это стало традицией - уплетал мороженое или шоколад. Однажды Вениамину Петровичу пришла удручающая мысль: «Не покупаю ли я Петькину любовь?» И когда тот, увидев мороженое, привычно потянул его к нему, Вениамин Петрович сказал, что у него нет денег. В глазах мальчика застыло удивление. После некоторого раздумья Петька сказал:

-  Дедушка, мне сегодня не совсем хочется мороженое...

И они прошли мимо большого красивого ящика, из которого доставали мороженое только для тех, у кого были деньги. Вениамин Петрович поднял своего маленького двойника и поцеловал.

-  Хороший ты мой, в следующий раз дедушка заработает, и мы гульнём с тобой, парень!

И вот небо очистилось от туч. Солнце и ветер принялись за тротуары и мостовые - высушили их, оставив зеркала небольших луж. Потеплело. Вениамин Петрович встал рано, побрился, позавтракал и ушел на работу.

Пришел в назначенное самим себе время, сел на скамейку возле станции метро «Гидропарк» и открыл томик Гоголя. После прихода поездов он посматривал на людей, выходивших из метро. Когда мимо прошла большая компания молодых людей, он закрыл книгу,  снял очки и пошел за ними.

В конце парка они свернули с дороги и сели на топчаны под небольшим навесом. Разделись. Шумной ватагой пересекли пустынный пляж, бросились в воду и стали похожими на детей - кричали, плескались, озорничали. Вениамин Петрович нашел сухую скамейку - тоже под навесом - и углубился в чтение. Как предполагал, вскоре у них началось веселье - пили, смеялись, пели. Через некоторое время двое отделились от компании и вышли на дорогу. «Обычное дело, - решил он. -  Не хватило».

Но они подошли к нему.

-  Дед, - сказал один из них, - пошли!

-  Что такое?

-  Там узнаешь.

Вениамин Петрович поднял с земли опавший листик и заложил место, где читал. Положил книгу в сумку. Снял очки. Кряхтя, встал.

-  Сколько тебе платят, дед?

Этот вопрос задал самый старший из сидевших на топчанах. Со дна глубоких впадин, из-под бровей, свисающих, как кустарник над обрывом, смотрели недобрые глаза. Тонкие шнурки губ прогнулись в улыбке, обнажая металлические зубы.

-  Перестань, Игорь! - негромко с укоризной сказал приветливый парень - звали его Саша.

По тому, как он это сказал, и по тому, как Игорь безоговорочно подчинился, Вениамин Петрович понял, что с ним разговаривает главный в этой компании.

-  Отец, - продолжал Саша, - мы заприметили тебя давно. "Пасешь" нас от метро. Зачем?

-  Девочки у вас красивые, - ответил Вениамин Петрович.

-  Дедуля... - лежавшая на соседнем топчане вульгарно накрашенная девица укоризненно погрозила пальчиком.

-  А если говорить по правде, имею интерес...

-  Выпей, отец, - Саша налил ему и себе.

Выпили. Заели соленым огурцом.

-  Ешь, отец.

Вениамин Петрович окинул взглядом стол. Здесь было что выпить и чем закусить.

-  Спасибо. Сыт.

Доброе отношение располагало к беседе.

-  Саша, - сказал он, - у вас есть дети?

Тот отрицательно покачал головой.

-  Вы еще молоды. А у меня есть внук. Он, как все дети, любит мороженое и шоколад. Представляете - в наше время такая разорительная любовь. Кто бы мог подумать, что мы доживем до такого мерзкого времени? Я вам скажу, Саша, если здесь не хватает, - Вениамин Петрович постучал по голове, - то социализм получается хреновый, а капитализм, еще хуже. Да, так вы спрашиваете, что я здесь делаю? - Вениамин Петрович показал на пустые бутылки, лежащие на траве. - Нельзя дать пропасть такому богатству. А вы как считаете?

За столом сидели «крепкие» ребята: их лица и могучие шеи наводили на мысль, что занимаются они, отнюдь, не интеллектуальным трудом.

-  Амбал! - позвал Саша.

К ним подошел парень, похожий на одесского биндюжника старых времен.

-  Отец, у тебя сумка есть?

-  При моем хобби без сумки никак нельзя.

Саша передал сумку парню, и тот наполнил ее пустыми бутылками. Сумка была тяжелой. "В наши скудные времена, - подумалось Вениамину Петровичу, -  это успех".

И вспомнилось ему:

-  Надо, немедля, развить успех, - это были слова комбата. - Вайн, назначаю тебя командиром взвода. Артиллеристы помогут. Вперед!

Вениамин Петрович вздохнул. «Кто сейчас, кроме меня, вспомнит об этом? - подумал он. - Никого не осталось».

Бутылки, позвякивая, отмечали каждый шаг. Он свернул на тропинку и вышел к берегу.

-  Привет Ефиму, рыбу удиму! - сказал он.

Ефим Аркадьевич, друг его детства, не отрываясь от шеренги спиннингов, приветствовал поднятием руки.

-  Привет, Венька! 

Он был последним из тех, кто мог его назвать Венькой. Еще мальчишками вместе ловили рыбу и, бывало, через весь Подол гордо несли свою добычу, нанизанную на ивовый прутик или бечевку.

Теперь они работали артелью: один ловил рыбу, а  другой промышлял сбором бутылок. Потом они менялись местами.

Вениамин Петрович, обиженный невниманием, со стеклянным грохотом поставил сумку на песок. Ефим Аркадьевич оглянулся.

-  Ого! - сказал он. - Будем «пропитовываться».

"Пропитовываться" - одно из слов далекого детства. Когда-то они любили придумывать слова.

-  Сегодня я застолбил участок с самородками. Еле донес их, - Вениамин Петрович устало сел на пенек.

-  Что ты не смотришь на наш улов?

-  Улов? Знаю я наши уловы...

- А я на твоем месте все-таки поднял бы задницу. Из чистого любопытства...

Вениамин Петрович так и сделал.

Семь крупных лещей, три щуки и много мелочи - это была удача.

-  Ура! - в восторге закричал Вениамин Петрович. - Твои рыбные косяки и мои бутылочные самородки значительно поднимут наше благосостояние.

-  Тихо! - закричал Ефим Аркадьевич. - Распугаешь всю рыбу.

-  Ты же сам кричишь, как ненормальный...

Вениамин Петрович снова сел на пенек и раскрыл томик Гоголя.

-  Послушай, Фима, как великолепно пишет этот антисемит...

- Не мешай мне со своим Гоголем, - и стал быстро вращать катушку спиннинга.

Натянутая леска нервно дрожала. Вениамин Петрович схватил сачок. Это был крупный лещ. Сильный и уверенный в себе, он метался, пытаясь освободиться от невидимого врага. Потом в отчаянии прыгал на песке. Старики суетились возле него.

Перед уходом тщательно пересчитали бутылки.

-  Как ты думаешь, Фима, на сколько нас обсчитают?

Приемщик обсчитал их на пять бутылок.

-  Молодой человек, мне показалось, что бутылок было больше, - деликатно обратился к нему Ефим Аркадьевич.

-  Считать надо уметь!

-  Фима, на этот раз он прав! Не спорь! - с такими словами из-за спины друга появился перед приемщиком Вениамин Петрович. - Хорошо, что я лично пересчитал их несколько раз.

Он, не мигая, посмотрел в наглые глаза приемщика и назвал количество бутылок, превышающее действительное на пять.

-  Мне твоего не нужно, но и свое не отдам, - с угрозой продолжал он. - Давай вместе пересчитаем. Ты, Вася, хороший парень, но по арифметике, уверен, больше тройки у тебя никогда не было, а я четвертый класс закончил с похвальной грамотой. Ты эти бутылки считал? А эти? Что значит «они не ваши!?» А чьи? Нет, ты скажи - чьи они! А?!

Истеричная интонация и громогласный начальственный окрик «А?!», которым когда-то командир полка приводил в трепет своих подчиненных, действовали безотказно. приемщик, привыкший к робким посетителям, растерялся: он не привык к такому напору.

-  А в другой ящик ты не ставил? А?! Что ты там мямлишь? Говори четко, когда тебя спрашивают. Тьфу! Мяукаешь, как кот спросонья...

Получив деньги сполна, по узкой крутой лестнице они выбрались из подвала.

-  Откуда ты знаешь его имя? - спросил Ефим Аркадьевич.

-  Понятия не имею. Но он не возражал.

Начал накрапывать дождь. Осень в июле продолжалась.

                                            Казак  Янкель

На следующий день распогодилось, и они договорились встретиться.

Ефим Аркадьевич опаздывал всегда. Не было случая, чтобы какая-то причина не помешала ему быть вовремя. Самое смешное - он сам верил в то, что его преследуют нелепые стечения обстоятельств. Каждый раз приходил с виноватыми глазами и давал себе слово, что в следующий раз придет намного раньше. Проходили годы, но этого не случалось.

-  Венька, - отдуваясь, сказал Ефим Аркадьевич, опоздав в очередной раз, -  автобус ехал так медленно! Если бы...

-  Ладно. Не переживай, - успокоил его Вениамин Петрович. - Ты все-таки попробуй когда-нибудь выйти из дома немного раньше. И тогда не попадешь на такой автобус...

Тепло одетые, с рюкзаками и зачехленными спиннингами, в одинаковых трикотажных шапочках (они их вместе покупали) старики пошли к берегу. Спиннинги в чехлах они несли так, как когда-то носили винтовки, и были похожи на старых солдат.

-  Знаешь, почему я перечитываю Гоголя? - спросил Вениамин Петрович.

-  Господи, опять Гоголь!

-  Он обидел меня еще в школе, когда я читал «Тараса Бульбу»...

-  Потому что был глупым. А вот умный проницательный читатель...

-  Это, конечно, ты...

- Естественно. Скажи мне, обиженный Гоголем, был ли во всей Запорожской Сечи хоть один смелый казак, который смог бы Тараса Бульбу скрытно привезти в Варшаву для того, чтобы тот в тюрьме встретился с пленными запорожцами, и вернуться с ним в Украину?! Не было такого! А сделал это бесстрашный и умный Янкель, хоть он саблей не махал и горилку не пил... Умел Николай Васильевич лукавить. Ой, умел! А ты говоришь - антисемит!

Старики стали хохотать.

- Фима, я преклоняюсь перед тобой. Инженер. Изобретатель. Чемпион Украины по гребле. Рыбак. Выдающийся едок. А какой читатель! Ты - андерталец!

Это было словечко из детства, означающее - современный умный, в отличие от неандертальца - ископаемого человека.

- Я снова перечитал «Тараса Бульбу». И заодно «Мертвые души». Помнишь - мы в школе наизусть учили: «Ах, тройка, птица-тройка! Кто тебя выдумал?!» Тройка - символ стремительного движения России вперед. Однако, как описывает Гоголь, колесо брички было таким, что даже до Казани не доехать. А кто управлял тройкой? Пьяный кучер Селифан. Он пустился вскачь, не ведая, куда приведет дорога. А кого везет тройка? Коллежского советника Павла Ивановича Чичикова. Такого плута поискать - не найдешь. Лукав Николай Васильевич. Ой, лукав!

Был удивительно безветренный день. Днепр, не тронутый морщинами волн, протянул к рыбакам гладкую солнечную дорожку, похожую на перевернутое изображение пламени гигантской свечи. Только короткая сорочья трескотня катушек спиннингов и всплеск заброшенных грузил нарушали безмолвие.

После рыбалки они пришли на рынок. Постелили на асфальте газету. На нее выложили улов. Ефим Аркадьевич стеснялся и старался держаться от рыбы подальше, словно к ней не имел никакого отношения. Его пугливый взгляд смешил Вениамина Петровича. Захотелось еще больше смутить друга, и он закричал громко, как зазывалы на восточных базарах:

-  Товарищи и граждане! Дамы и господа! Свежая рыба! Цены ниже рыночных! Не толкайтесь - хватит всем! - уговаривал он не существующую толпу покупателей. - Вкус незабываем! Способствует хорошему пищеварению и сохранению супружеской верности. Торопитесь!

-  Ты с ума сошел! Зачем так громко?! - увещевал Ефим Аркадьевич, еще дальше отдаляясь от рыбы.

Привлеченный громкой рекламой, подошел старик. Одна рука его непрерывно тряслась, но глаза весело смотрели из-под густых черных бровей.

Увидев его, Вениамин Петрович сказал:

-  Интеллигентных покупателей обслуживаем вне очереди...

-  Маня! - позвал он. - Иди сюда. Здесь ценят интеллигентов и продают то, что нам надо, - свежую рыбу. Молодой человек утверждает, что она нам подойдет.

-  По цене? - деловито спросила подошедшая старушка в кокетливой шляпке.

- По назначению, - весело ответил старик. - Она, видишь ли, очень способствует хорошему пищеварению и самое главное - супружеской верности.

- Эдуард, - засмеялась старушка, - тогда берем! Золотая свадьба, -  доверительно пояснила она.

-  Поздравляю, - сказал Вениамин Петрович. -  Долгих лет вам...

Они купили всю рыбу.

Вениамин Петрович долго смотрел вслед своим покупателям - вдвоем они катили нагруженную тележку. Тоскливо ему стало: старушка чем-то напоминала его покойную жену.

-  Тебе не показалось, Веня, что...

-  Да. Не могу понять, но похожа удивительно...

К Вениамину Петровичу подошел мужчина лет сорока.

-  Отстегивай, дед, -  сказал он. -  Я - Буравчик.

-  Не понял...

- Правило Буравчика знаешь? Продал - долю отдай. Еще не понял?!

На выручку пришел Ефим Аркадьевич.

-  Молодой человек, - сказал он, - как вам не стыдно?! Это же пенсионер, которому и на жизнь не хватает. Пожалуйста... Я вас прошу...

-  Сгинь, старик! -  прикрикнул на него Буравчик.

Когда-то в молодости Вениамин Петрович жил возле Житнего рынка и часто   наблюдал его нравы.

-  Вали отсюда, падло вонючее! - закричал он. -  Что зенки выставил, паскуда?! Дубьё ты стоеросовое! Со стариками да бабами развоевался здесь, козел безрогий! Был бы моложе - причесал бы рожу твою да так, что родная мать не узнала. А правило Буравчика, мурло поганое, ввинти в свою задницу!

Буравчик опешил.

Вениамин Петрович был страшен. Лицо покраснело. Глаза гневно сверкали.

Вокруг заговорил народ:

-  Чего к старику привязался?

-  В милицию бы его...

-  Они все здесь повязаны.

-  Здоровый бугай. В поле бы тебя, паразит!

Буравчик зашипел:

-  Увижу здесь еще раз - пеняй на себя, - и ушел.

Когда старики вышли из рынка, Ефим Аркадьевич с обожанием посмотрел на своего друга и сказал:

-  А ты молодец, казак Янкель!..

                                                  Пейсах

Телефонный звонок. В трубке - голос жены Ефима Аркадьевича. Они давно не  разговаривали. Тяжелое  предчувствие сжало сердце, и оно заторопилось, словно  хотело  убежать от плохой  вести. «О Господи! Господи!» - запричитала его душа.

    -  Что?! - выдохнул Вениамин Петрович, покрываясь испариной.

    -  Веня, ты меня слышишь? Мы с Фимой приглашаем тебя...

    Следующие слова он уже не слушал - понял, что с Фимой ничего не случилось. «Идиот! Осёл! - набросился  он  на  себя. - Почему ты такой псих? Почему всегда нужно ожидать худшего?» Его предчувствие не  подтвердилось - и  радость стала тормозить убегающее сердце.

    - Я тебя слышу хорошо, - невпопад сказал Вениамин Петрович. - Повтори, пожалуйста.

    -  Мы с Фимой приглашаем тебя на Пейсах. В пятницу на пять.

    Он поблагодарил. А когда успокоился, вышел на кухню, достал старую солдатскую  флягу и сделал  несколько глотков. «Стойкий рефлекс», - подумал он, сделав еще несколько глотков.

    Празднование Пейсах... Эти забытые слова имеют вкус и запах, мудрость и красоту. В его детстве дорога к ним  шла по Межигорской  улице, начинающейся со знаменитого Контрактового дома и кончающейся одноэтажными домиками подольского захолустья. Родительский дом Вениного отца был последним на этой улице. За ним начинался луг.                                                                                                                       

    -  Цыц! - крикнул дедушка, и Шарик, радостно  лаявший и норовивший стать на задние лапы, а передними измазать папино пальто, стал негромко повизгивать и сдержанней выражать свой восторг.

    После того, как  бабушка  наделила  поцелуями  маму, папу  и  Веньку, сели за стол. На столе, покрытом белоснежной скатертью, сверкала  красивая  пасхальная  посуда. Закуски и вина ждали своей участи.

    -  Малыш, - пригнувшись к Веньке, сказал папа, - сегодня такой праздник, когда детям  разрешается  задавать  много  вопросов. Для  начала спроси дедушку: "Чем отличается эта ночь от всех других ночей?"

    «Боже мой, - подумал Вениамин Петрович, - как давно это было!»

    В пятницу рано утром позвонил Ефим Аркадьевич.

    -  Веня, будешь проходить мимо базара - купи баночку хрена. Только без сахара - для кеары. Всё. Ждем.

    Вениамин Петрович положил трубку.

    -  Для кеары... Для кеары... - задумчиво повторил он.

  В центре пасхального стола по древней традиции стоит специальное блюдо особой формы. Называется оно кеарой. Что-то важное было связано с этим, но вспомнить он не мог.

    Купив  баночку  хрена, он вдруг  вспомнил, что на свадьбе у  Фимы на столе была кеара.

В марте 1943 года дивизия, в которой воевал Веня Вайн, понесла               большие потери, и была  отведена  в  тыл.  Для  получения  новой  боевой
техники и ее охраны была  составлена команда, в которую  попал  сержант  Вайн. Прошел слух, что технику  будут получать в Горьком.

     Веня давно не получал писем от Фимы. Перед самым отъездом, наконец, получил. Он был тяжело ранен, дело пошло на поправку, но месяца два еще будет находиться в госпитале. «Красива здесь  Волга и Ока тоже», - прочел он в письме, и слова эти обрадовали его, потому что город Горький стоит в месте слияния этих рек.                                    

    Во дворе госпиталя несколько солдат разгружали машину. У заднего борта стояла симпатичная  девушка в расстегнутой шинели и что-то записывала в толстую тетрадь. «Не может быть, - решил Веня, - чтобы она не знала красавца Фиму». И спросил:

    -  Сестрица, где можно найти сержанта Штейна?

    -  На улице, если догонишь.

    Веня побежал к выходу.

-  Эй! - остановила она его. -  Он пошел к трамваю.

 Толпа на остановке, прижавшись к трамваю, с трудом вдавливалась в него. Голова Фимы была у самой двери. И вот он втиснулся. Трамвай, позванивая,  отделился от людей, оставшихся  на остановке, и в этот момент Веня нашел на ступеньке место для ноги и, схватившись за поручень, повис на  вытянутых руках. На каждой остановке он внимательно следил за выходящими. На одной из них, хромая, вышел Фима. Перешел через дорогу и, тяжело опираясь на палку, пошел по тротуару. Веня  догнал его и в спину сказал:

    -  Пижон! Ты гулять без тросточки не можешь?

Фима обернулся и несколько секунд ошалело смотрел на Веню, сомневаясь в реальности происходящего. Затем схватил его и закружил, словно в танце.  Застонав, отпустил его и, массируя ногу, постоял несколько минут.

    -  Забыл, - сказал он. - Сейчас пройдет...

    И стал сильно хромать. Часто останавливались. А когда боль утихла, стали говорить, перебивая друг друга, жестикулировали и дурачились как мальчишки.

    -  Куда путь держим, воин? - спросил Веня.

    -  Мы с тобой идем на свадьбу.

    -  В наше время свадьба?!

  -  Сумасшедшие - правда?

    Они  вошли в дом  барачного типа и прошли по коридору мимо нескольких безмолвных дверей. Остановились у той, за которой слышны были голоса и музыка.

    -  О! -  воскликнуло несколько человек, когда они вошли.

  В небольшой передней Фиму обнимали и целовали. Сутулый, худой, как  тарань, парень забрал у него палку и поставил ее в угол.

    -  Нечего притворяться. Здесь все свои, - пошутил он и увел его с собой.

Веня с трудом пристроил свою шинель на вешалке и вошел в комнату. Несколько пар танцевали. Две женщины возле патефона выбирали пластинки. Глянув на праздничный стол, он понял, что принесенный им сухой паёк будет очень кстати.  На небольшом блюде, стоявшем в центре стола, лежали кусочек жареного мяса, яйцо, несколько перышек зеленого лука, какая-то смесь красноватого цвета, морковь и тертый хрен. «Это же кеара», -  догадался он. 

    -  О, кого я вижу! - воскликнул Веня, увидев киевскую знакомую Фимы. -  Какими судьбами?     

    -  Пути господни неисповедимы...

   -  Злата, помоги  мне - я никого не знаю. К Фиме не подойдешь - его обнимают, и он занят. Здесь, знаешь ли, кто-то женится. А у меня подарок - сухой  паек. Нес его Фиме в госпиталь. Кому отдать и кого поздравить?

    -  Меня...

    -  Тебя?!  Поздравляю. Очень рад за тебя. И кто же он?

    -  Идем. Познакомлю с женихом.

    -  Вы куда это? - спросил шедший навстречу Фима. - Извини, что тебя ни с кем  не познакомил, - сказал он Вене.

    -  Твой друг захотел прежде всего познакомиться с моим женихом.

   -  Ишь чего захотел! Садись, Венька. Узнаешь - упадешь. Я Злате много раз говорил: «Не связывайся ты с ним». А у нее другое мнение. Короче - я жених. Похож? И я тебя прошу - закрой рот. В конце концов, это становится   неприличным.  Закрой  рот, поздравь  новобрачных и отдай,  наконец, свой сухой паек. Сколько  можно с ним  носиться?

    -  Самое большое потрясение за всю войну! - сказал Веня. -  Поздравляю!

    Он обнял их и поцеловал.

    Когда сели за стол, общество назначило тамаду - секретаря комсомольской организации цеха, в котором работала Злата и большинство присутствующих.

    -  Митя, давай, -  потребовали от него.

    Митя встал, откашлялся и, как на собрании, сказал:

  - Свадьбу считаю открытой... На повестке дня один вопрос: бракосочетание Златы и Ефима.

    Эти слова привели всех в восторг.

    - Слово предоставляется дедушке невесты Якову Михайловичу, - провозгласил он.

    - Свадьба Златы и Фимы совпадает с еврейским праздником Пейсах - праздником Свободы. В этот день более трех тысяч лет тому назад еврейский народ освободился от египетского рабства. Это была Победа. Дай Бог всем нам дожить до светлого дня Победы над немецко-фашистскими захватчиками, а жениху и невесте жить в мире, любви и согласии, а когда придет срок -  отпраздновать золотую свадьбу и на ней хорошо выпить и закусить. Горько!

     Время сквозь звуки тостов и добрых пожеланий  продолжало свой путь, и Веня все с большим беспокойством стал поглядывать на часы, потому что до конца  увольнительной  оставалось не более трех часов, а ехать нужно далеко. Он заметил, как  Митя  несколько раз посмотрел на него и, что-то спросив у  Фимы, сказал:

   - Товарищи! Командование Воронежского фронта  прислало  на свадьбу своего представителя. Слово предоставляется сержанту Вайну.

    -  Гвардии сержанту, - шутливо  уточнил  Веня. -  Выпьем за то, чтобы будни вашей совместной жизни были не просто буднями, а буднями праздника. Горько!

   -  Вы молодец. Такое впечатление, что на фронте часто произносят тосты, -  сказала девушка, сидевшая  рядом. - Какое странное блюдо! - и показала  на кеару.

- Оно не странное, оно - удивительное. На этом блюде лежат съедобные символы. Мясо напоминает о пасхальной жертве, которую приносили предки  в  свою Святыню - в Храм, и символизирует всесилие  Бога, избавившего народ от египетского рабства. Яйцо, сваренное вкрутую, напоминает о том, что еврейский  народ с каждым испытанием становится все тверже. О жизни в рабстве напоминает горькая зелень -  вы видите перья зеленого лука? - ее нужно кушать вместе со смесью красноватого цвета - она похожа на глину, из которой заставляли евреев изготавливать кирпичи. Это была тяжелая изнурительная работа. Овощи, вот лежит морковь, обмакивают в соленую воду и перед тем, как съесть, произносят благословение. Терпкий горький хрен  напоминает  о  горечи  египетского  рабства. Вот о чём рассказывает это удивительное блюдо. Его всегда ставят на праздничный пасхальный стол. И напоминает оно об исходе из Египта  и  разрушении  Храма, и обращает сердца отцов к  сыновьям, а сердца  сыновей - к отцам. Так рассказывал мне когда-то мой дедушка.

  -  Очень интересно. Я даже не предполагала... А за что вы получили орден Красной Звезды?

   -  Вас зовут Люба? Любочка, это неинтересно. За всю войну я ни разу не танцевал. Разрешите пригласить вас?

   Они  кружились в вальсе. Они  танцевали  танго. Они  садились за стол и снова шли танцевать.

  -  Я вам очень благодарен, - сказал Веня. - Когда вернусь на фронт, буду рассказывать о том, что мне довелось танцевать с Любовью. И буду вспоминать вас... Сожалею, но мне пора. Ехать далеко - в Балахну, а времени в обрез.

    -  В Балахну? А мне в поселок Калинина.

Им  было по  дороге. И сорок  два  последующих года, кроме военных лет, они шли по одной дороге - до самой Любиной смерти...

День был солнечный. По случаю праздника небо надело свой лучший наряд - голубой. Вениамин Петрович тоже приоделся. Он шел по весенним улицам вместе со своим Счастьем - внуком  Петькой. Этот маленький человечек  олицетворял  для  него самое дорогое, что есть на земле. Ему хотелось целовать, забавлять, угощать и делать все, что хочет это удивительное существо.

    Когда они пришли, вся многочисленная семья Штейнов была в сборе. В передней, глядя в зеркало, Вениамин Петрович надел кипу и увидел в себе своего дедушку - Арона-Шимона Вайна, а в Петьке - себя. К удивлению своему Вениамин Петрович заметил, что и говорить начал с интонацией своего дедушки.

-  Друзья мои, - сказал он, когда все сели за стол, - прежде, чем  мы приступим к празднованию Пейсах, предлагаю отметить событие, которое произошло, если считать по еврейскому календарю, ровно пятьдесят лет тому назад. Одним словом - горько!

    Золотая свадьба плавно перешла в празднование Пейсах. Ефим Аркадьевич по-прежнему восседал во главе стола, но уже был другим - он вел свою небольшую паству по пути, на котором обозначены вехи в виде традиционных блюд, песен, благословений и символов, по пути, на котором каждый черпает в прошлом объяснения современной жизни.

-  Малыш, - пригнувшись к внуку, сказал Вениамин Петрович,- сегодня такой праздник, когда  детям разрешается задавать много вопросов. Для начала спроси дядю Фиму: «Чем отличается эта ночь от всех других ночей?»

   «Эта эстафета длится тысячелетия, - подумал Вениамин Петрович, - и будет длиться вечно».

                                      Старые друзья

Как было уже неоднократно, Вениамин Петрович со стеклянным грохотом поставил свою добычу на песок.

-  Салют рыбакам!

Ефим Аркадьевич оглянулся.

-  Ого! Самородков стало больше, - отметил он.

-  А где твои рыбные косяки?

-  Ты вовремя пришел. Они на подходе, - пошутил Ефим Аркадьевич.

И вскоре начался клев. И пошла работа. Такое бывает раз в жизни, а, может быть, и вообще никогда не бывает. Похоже на то, что в темной глубине реки рыбы становились в очередь и терпеливо ждали, а некоторые, особенно молодые, нахально лезли вне очереди... Старики устали от монотонной радости.

-  Ты помнишь прошлый улов? Так этот в пять раз больше! - отдуваясь, сказал Вениамин Петрович.

-  Ты что - спятил? Можешь сглазить...

Но было уже поздно - клев закончился, и остались только воспоминания о небывалом успехе.

-  Старый осел! - закричал Ефим Аркадьевич. - Болтун! В пять раз больше, черт бы тебя побрал...

- Фима, ты хочешь надорваться? Нужно ловить столько, сколько можно унести.

И Вениамин Петрович был прав: они были вынуждены оставить бутылки. Закопали их и место обозначили большим камнем. Тяжело груженные, они часто останавливались для отдыха.

-  Еще несколько таких уловов - и мы станем миллионерами, -  сказал на одном из привалов Вениамин Петрович.

-  Если я стану миллионером, - мечтательно сказал Ефим Аркадьевич, -  отдам в починку всю обувь.

-  Фима, ты никогда не станешь миллионером! У тебя нет размаха. Я не только починю обувь. Я куплю себе новые туфли - они сейчас стоят как две мои пенсии. Куплю Петьке штук двадцать шоколадок: каждый месяц они дорожают. И это еще не все! Я куплю на базаре мясо и сделаю голубцы - с ребрышками, как делала моя мама... Ты знаешь - в нашем возрасте долго ждать глупо. Нам Бог послал такую закуску! Торжественный ужин назначаю на завтра. Начало в восемнадцать ноль- ноль. Форма одежды - повседневная. Настроение - праздничное...

Подготовку к торжественному ужину Вениамин Петрович начал с раннего утра. Вой сирены - такой звук издавал старенький пылесос - возвестил всему дому, что в двенадцатой квартире идет генеральная уборка. Он почистил рыбу. В крупной щуке обнаружил икру и засолил ее. Долго колдовал на кухне, ведомый двумя важными составляющими кулинарного таланта - интуицией и опытом.

Когда пришел Ефим Аркадьевич, стол был накрыт. Рыба была представлена в трех видах: жареная, фаршированная и заливная. Она была украшена листьями салата, белыми с бордовой окантовкой ломтиками редиски, кружочками моркови, тонко порезанными красными пластинками свеклы. Запотевшая бутылка водки и кувшин с охлажденным напитком возвышались над этим совершенством.

-  Рыбный день! -  торжественно провозгласил Вениамин Петрович, пропуская гостя вперед.

Ефим Аркадьевич замер на пороге комнаты.

-  Боже мой, а вдруг это сон?!... Начнем побыстрее: сны дело ненадежное, - сказал он, снимая пиджак и закатывая рукава рубашки.

Они любили и умели покушать. Знали толк в напитках, но при дружеских встречах предпочитали водку: она, их неизменная спутница военных лет, навевала воспоминания и приближала к ним молодость. И поминали погибших друзей поименно.

Потом, когда пришла первая сытость, и легкое опьянение сделало их романтиками, рассказывали о необычных случаях из жизни и, хоть знали эти истории, с интересом выслушивали друг друга, переживая минувшее вновь и вновь.

Вениамин Петрович снял со стены гитару и прошелся по струнам. Когда каждая откликнулась, наиграл мелодию и запел. Ефим Аркадьевич подключился. Его бас и баритон Вениамина Петровича сливались в один удивительный по тембру голос. Они наслаждались пением - таким, каким оно было в молодые годы. Песнями они перелистывали годы своей жизни.

В давней давности молодые парни Веня Вайн и Фима Штейн были неразлучными. Фима пел, а Веня аккомпанировал ему на гитаре и подпевал. "Братья Вайнштейн" - так объявляли об их выступлении на концертах художественной самодеятельности.

Однажды их пригласили в филармонию к "самому" товарищу Брилю. Он предложил им перейти на профессиональную сцену и подумать о псевдониме.

-  Хорошо бы, - сказал он, - вместо "Братья Вайнштейн" ну хотя бы "Братья Винокамневы".

Веня ответил:

-  Можно, конечно. Но не нужно. Как бы вы, товарищ Бриль, отнеслись к предложению перевести вашу фамилию с украинского на русский язык и стать товарищем Шляпой?

Спустя два месяца началась война, а на фронте псевдонимы были не нужны...

Ефим Аркадьевич любил бывать у своего друга. Он покидал шумный "ковчег", как называл свой дом, и с удовольствием отдыхал в тихой "келье" Вениамина Петровича. Им было хорошо вдвоем. Любили играть в шахматы.  Заводили часы. Тщательно выставляли стрелки на них. Садились в кресла. Если было темно, включали торшер. И уходили в игру - мир выдумки, фантазий, надежд и огорчений, удачи и невезения, взлетов и падений. В ней можно было победить и проиграть, любить и ненавидеть, быть гордым и униженным, героем и трусом. А в промежутках между баталиями пили чай или кофе и наслаждались беседой. Так было и на этот раз. После ужина они сели в кресла, и пошла игра.

«Шахматная партия, как жизнь, - размышлял Ефим Аркадьевич. - Но в отличие от нее можно прожить несколько отдельных жизней. И каждая из них никак не связана с другими».

-  Веня, сколько ты прожил жизней за свою жизнь? - вдруг спросил Ефим Аркадьевич.

-  Детство, школа, война, - начал считать Вениамин Петрович и продолжал загибать пальцы. - Получается  шесть...

-  Полное совпадение. Я тоже насчитал шесть, а это наша седьмая жизнь.

Ефим Аркадьевич не умел проигрывать: очень нервничал, забывая, что это всего лишь игра, огорчался и ругал себя нещадно. После проигрыша он долго сидел с обиженным лицом.

Вениамин Петрович к поражениям относился спокойно, но играл азартно и часто рисковал.

-  Что мы не можем с тобой по-братски поделить, так это победу, - сказал Ефим Аркадьевич, выиграв первую партию.

Он противопоставил всем авантюрным наскокам противника взвешенную и рассудительную игру.

-  Нужно провести допинговый контроль, - проворчал Вениамин Петрович. -  Здесь явно дело нечисто. Я тоже приму допинг.

Он достал из холодильника охлажденный напиток и сделал несколько глотков.

-  Ну, теперь держись, Фима!

Это была вдохновенная борьба. Успех и удача капризно переходили от одного к другому. Малейшая неточность могла привести к поражению, но этого не случилось, и наступил мир. Ничья.

Несколько минут старики, остановив часы, продолжали молча сидеть в креслах.

-  Силен ты, парень! - нарушил тишину Вениамин Петрович.

-  И ты хорош, - отвечал Ефим Аркадьевич. - Что ж ты, друг мой, не взял коня на эф-четыре?

-  Нужен мне твой конь, -  засмеялся Вениамин Петрович, -  когда у меня своих коней полная конюшня? А вот от пешки ты напрасно отказался - я бы тебе показал пешкину мать! Лишить меня такого удовольствия! Ты хоть понимал, что тебя ждало?

-  Не было времени понимать. Но я знал, что это не к добру. Живи, пешка, -  решил я.

- Не к добру! Живи, пешка! - передразнил его соперник. - Ты этим нанес огромный ущерб отечественной шахматной мысле. Да простит тебя бог за потерянную навсегда красивейшую комбинацию.

Ефим Аркадьевич подошел к письменному столу. Взял несколько книг, лежащих на нем.

-  Увлекаешься историей? Раньше не знал за тобой такого.

- На днях прочел реферат доклада американского историка профессора Гордона. Название доклада: "Катастрофы государств как последствия антисемитизма". Как название?!

- Только за название можно присудить Нобелевскую премию, - ответил Ефим Аркадьевич. 

-  Он делает анализ причин политических, экономических и военных катастроф и приходит к выводу, что между этими катастрофами и вспышками антисемитизма есть прямая связь, причем степень ненависти обуславливает тяжесть катастроф. Приводит множество примеров. От падения Римской империи до наших дней. Ни одна страна мира, изгнав евреев, не становилась успешной. Но самое главное - он приходит к выводу, что дело вовсе не в евреях, а в концепции. Просто причинность на примере отношения к евреям становится более наглядной. Смысл такой: если титульная нация или значительная часть её в каком либо государстве проявляет ненависть к представителям национальных меньшинств, она ущербна и обречена на неуспех. Ущербность человека определяется таким же образом.

- Венька, кого дуришь?! Американский профессор Гордон - псевдоним  некого Вениамина Вайна. Ты - гений, и Нобелевская премия по праву должна принадлежать тебе.

Пришло время прощаться. По давней традиции Вениамин Петрович, погасив свет, зажег свечу. Им обоим запрещалось курить, и они не курили, но прежде, чем расстаться, выкуривали одну сигарету на двоих. Завитушки дыма витали над ними. И мысли витали. Каждый из них с грустью подумывал о том, что никому неведомо, сколько еще раз им суждено вот так посидеть. В старости, как на фронте, в любой момент всё может случиться. Они стряхивали пепел. Стряхивали грустные мысли. И улыбались друг другу.

-  Ну, мне пора. Поздно, - сказал гость и, кряхтя, встал.

За окном темнело. Стали зажигаться вечерние огни. По улицам блуждали зажженные фары и тлеющие огоньки стоп-сигналов. Фонари тусклым светом высвечивали темные отсыревшие стены домов, мокрый асфальт и надоевший дождь. Чтобы лучше видеть, Вениамин Петрович приблизил лицо вплотную к стеклу. Ефим Аркадьевич вышел на улицу. Укрывшись от дождя черным кругом зонта, медленно пошел в сторону автобусной остановки. Вениамин Петрович, глянув на часы, засёк время, чтобы через час позвонить и узнать, как он доехал. Когда помыл посуду, вытер и поставил ее на место, раздался телефонный звонок. Глянул на часы. «Для Фимы рановато», -  подумал он.

- Докладывает гвардии старший сержант в отставке Штейн, - услышал он. -  Прибыл на место. Какие будут указания?

-  Отдыхайте, сержант. Конец связи.

А завтра они войдут в еще один день седьмой жизни...