ПРЕДИСЛОВИЕ

Мне всегда хотелось написать о ком-то из достойных людей – найти, так сказать, героя нашего времени. Но после долгих безуспешных поисков я понял: достойные люди из нашего захолустья куда-то исчезли – то ли вообще перевелись, то ли куда-то переехали.

Стал перебирать в памяти всех тех, кого встречал в жизни.
Начал с уважаемых по нынешним понятиям людей и получился весьма неожиданный результат: тот хапуга и ворюга, тот наглец или подлец. В лучшем случае, подхалим и приспособленец.

Времена у нас не геройские, что ли? Вот в телепередачах достойных людей каждый день показывают. Там они чаще всего и тусуются.

Поделился как-то этими невеселыми раздумьями. Мне говорят:  напиши про президента – оценят и похвалят, и сам станешь известным и уважаемым.

Ну а чего я о нем могу писать-то? Ведь с ним за одним столом не сидел, в подъезде украдкой не курил, в подкидного дурака с ним не играл. Вы скажете: а причем здесь это? а все при том же! Ведь по тому, как человек держит рюмку, как он смачно курит и травит анекдоты, как остается в дураках, и можно в полной мере оценить все достоинства и недостатки личности. А говорить и писать понаслышке… это тоже что сплетни распускать.         
К тому же, и без меня найдутся те, кто напишет. Не поленятся даже те, кого на пушечный выстрел к нему не допускали. Есть же такие художники, которые с фотографий портреты рисуют. А поскольку фото выбирают самое удачное и даже подретушированное, то у них не портрет получается, а икона. Так что не мое это.

А главное, что я ведь хотел написать не просто о достойном человеке, но и о хорошем одновременно, а быть президентом и быть хорошим человеком – это уже проблематично. Во-первых, всем никогда не угодишь. А во-вторых, некогда президенту быть хорошим; он же должен пахать, как раб на галерах. Видел я по телеку, как он на Конституции клялся народу служить до изнеможения. Так что президента в сторону пока отодвинем, чтобы не мешал обозревать.

Горизонт хоть и стал шире,  но не помогло. Перебрал я из тех, кого знаю, – ну нет среди них героя моего романа. О себе писать вроде рановато, еще не дожил до маразматичного состояния. Решил уже похоронить свою идею. Но вдруг на моем горизонте появился человек, не сказать, чтобы очень достойный или там геройского вида, да и в хорошие люди его можно записать с некоторой оговоркой. Но не написать о нем было просто нельзя.

ЗНАКОМСТВО

 Наша встреча произошла в известной всему городку забегаловке с оригинальным названием „У Потапа“. Говорят, здесь еще при царе был шинок, который сразу после революции прикрыли. Не раз закрывали это заведение и в советское время, но оно, словно Феникс из пепла вновь и вновь возрождалось, хотя по ходу дела слегка меняло профиль. В двадцатых это был рабочий буфет артели „Красная стелька“, в тридцатых чайная, после войны рюмочная. В шестидесятых рюмочную переименовали в закусочную, что кроме намека на необходимость закусывать ничего не меняло. Последний раз заведение прикрыли в восьмидесятых после указа Горбачеве по борьбе с пьянством. Однако после провала компании оно вновь воскресло, да еще под своим первоначальным названием. В городке такую живучесть отметили шуткой:

– После потопа встретимся  „У Потапа“.

Под тяжелыми нависшими сводами в воздухе висел букет из ароматов пива, копченой рыбы, табака и еще каких-то резких, приятных запахов неизвестного происхождения. Взяв бутылочку „Мартовского“, я подсел к столику, где уже сидел коренастый мужичок средних лет. На разговоры меня не тянуло, и поэтому я решил мероприятие особо не затягивать. Мужичок внимательно посмотрел на меня  и перевел взгляд на бутылку:

– Предпочитаешь темное?

– Да, – односложно ответил я.

– А я светлое, – сообщил он и после небольшой паузы весьма доверительно добавил: – Светлое пиво вызывает у меня светлые мысли, а темное – темные.

Аналогия мне понравилась.

Тут он вздохнул и произнес:

– Надоела мне эта жизнь… но она мне нравится.

От такого мягкого парадокса интерес к соседу по столику у меня еще возрос, и я уже в чисто разведывательных целях полюбопытствовал:

– И давно это у вас?

– С самого рождения.

Оставалось выяснить, что именно с самого рождения – надоела ему жизнь или же нравится. Но я решил не форсировать события и не уточнять. Тем более такая форма общения с элементами недосказанности мне всегда импонировала. Видимо, его она тоже устраивала. Почему-то вспомнился Володя Ульянов с его знаменитой фразой: „Мы пойдем другим путем“. Взглянув на четыре бутылки из-под „Жигулевского“, я задал вопрос на отвлеченную тему:

– Ну и как, нормально?

Тут он выдал фразудостойную, чтобы ее запомнить или даже записать.

– В отличие от людей с большими желудками, я могу выпить столько же и со своим маленьким.

Позже я узнал, что начало фразы: „в отличие от людей…“ – было фирменной самооценкой моего соседа по столу. Так он противопоставлял себя обществу, когда с этим обществом он был не совсем согласен.

Тут мимо нас проплыло небрито-лохматое существо с заплывшими глазами и кружкой пива в волосатой руке. К привычному букету ароматов пивной, добавилось что-то невообразимое. После небольшой задержки дыхания мой визави философски осветил событие:

– Вот так всегда. Портит воздух один, а настроение портится у многих.

Это было произнесено спокойным, даже несколько менторским тоном. Но тут голос его несколько оживился. Он представился:

– Василь!

– Алексей.

– Снетков! – гордо добавил он, – а ты, значит, Алекс…

– Можно и так.

Так состоялось мое знакомство с человеком, явно соответствующему неопределенному призыву: „Не проходите мимо!“

РАЗВЕДДАННЫЕ

То, что Василь Снетков личность яркая и незаурядная, я почувствовал сразу. Городишко у нас маленький, и получить кое-какую информацию о нем мне не составило большого труда. Информация оказалась весьма противоречивой, хотя после его фирменных высказываний этого следовало ожидать.

В  наш городок Снетков приехал откуда-то из средней полосы после развода с женой – то ли с первой, то ли со второй. Снимал комнату и работал снабженцем на пищевом комбинате, где у меня было много знакомых и при случае я решил узнать о нем больше.

Случай не заставил себя долго ждать. На одном из юбилеев я встретился с Леонидом – заместителем начальника отдела снабжения, под чьим началом и работал Василь. Лишь только я произнес фамилию Снетков, лицо у моего знакомого изменилось не только по форме, но и по цвету.

– Нам этот Снетков – вот где сидит! – он резким жестом рубанул ниже подбородка. – От него у нас одни неприятности.

И после такого яркого вступления Леонид поведал мне несколько историй из бурной производственной деятельности передового предприятия, а заодно дал объемную характеристику „деловых качеств“ Василя:

–Для испытаний образцов новой продукции нашей лаборатории нужен был препарат из крови кроликов. Требовалось его на год всего-то пятьдесят граммов. А Снетков, решил, что это опечатка, ведь мы химикаты тоннами закупаем, переправил граммы на килограммы. Ну и что потом было? А было то, что когда нам счет пришел – все за головы схватились: препарат-то по стоимости дороже золота оказался! – левый глаз приятеля задергался от воспоминаний, как после этого ляпа спасали комбинат от экономического катаклизма. Он хлопнул рюмку, заел огурцом. – А еще на днях в новый цех заказали в качестве спецодежды 100 поварских комплектов – брюки, курточки и колпачки белые. Ну как на атомных станциях, видел? – Я кивнул. – Так он привез солдатское нательное белье с завязочками со старых армейских складов. Еще и хвастал, что на колпаки прапорщик десяток простыней бесплатно выделил, а потому ему за то, что он предприятию деньги сэкономил, премию надо начислить.

Леонид нервно дернулся, потянулся к бутылке и залез локтем в салат оливье. Тихо матюгнувшись он продолжил:

– Вот так всегда. Достаточно только вспомнить этого гада, его наглую рожу – обязательно во что-нибудь вляпаешься. А история с цементом? Это же некдот! На нашего шефа наехала санитарная комиссия за то, что у нас емкости предварительной очистки пропускают кислотные стоки в грунт. Вскрыли – бетон трещины дал. Ну, шеф дает срочное задание: достать самый крепкий цемент. Весь отдел ищет. На железобетонных заводах наивысшая марка – 500. Кто-то в метрострое надыбал аж марку 1200! И тут Снетков заявляет, что он может достать цемент марки 20 000! Естественно, ему никто не верит. И тогда он предлагает мне поспорить на бутылку коньяка, что такая марка имеется. Начальник отдела нам разбивает руки, и этот Вася – или как он сам себя величает Василь – снимает трубку, набирает номер и спрашивает:

– У вас цемент марки 20 000 есть?

Ему отвечают:

– Есть.

Он победно смотрит на меня.

– А купить можно?

– Можно. А сколько вам надо?

– Ну, тонны полторы.

На другом конце провода небольшое замешательство, а потом растерянный голос лепечет:

– Да у нас на весь Советский Союз столько идет…

Нет, ну ты понял? Это стоматологический цемент для пломбирования зубов оказался! И теперь он с этой бутылкой ко мне каждый день вяжется. Говорит, что спор ведь был о том, что такая марка все же существует. Заколебал!

Через неделю я случайно услышал разговор о Снеткове в городской бане. Говорили то ли профсоюзные, то ли партийные боссы местного пошиба. Потягивая в раздевалке пиво, кривоногий пузатый мужичок с борцовской шеей рассказывал своему собрату о трудностях идеологической работы в своем коллективе. По его словам, главной причиной заморочек было то, что в последнее время в массах заводятся подозрительные личности. И тут прозвучала фамилия Снетков. Сначала я прослушал в пол-уха одну из уже известных мне историй. А далее следовала новая информация.

В нагрузку к дефицитным насосам снабженец Снетков получил на базе какого-то главснаба несколько аппаратов ИОО-3 душанбинского производства. А ведь вполне мог в качестве нагрузки взять что попроще – вилы или грабли, например, которые пригодились бы для выезда в подшефный совхоз. Сам же Снетков безапелляционно утверждал, что эти аппараты просто архинеобходимы предприятию. Оказалось, что ИОО-3 это не что иное, как аппараты для искусственного осеменения овец третьей модели. В результате весь трудовой коллектив комбината, отвлекаясь от работы, неделю смаковал прелести искусственного осеменения.

– Нет, ну как тут можно работать, когда такие вредители вокруг! – эмоционально продолжил кривоногий, – это же подстрекательство: люди три месяца зарплату не получают и продолжают из последних сил выполнять производственный план, а он ходит и с серьезным видом успокаивает:

– Трудитесь лучше, и Бог вам воздаст!

Кривоногий поперхнулся пивом и бурно закашлялся, даже кадык забегал зигзагом по его внушительной шее. Я понял, что и этому идеологическому „борцу“ мой новый знакомый поперек горла стоит. Снетков мне стал еще более интересен.

РЕКОГНОСЦИРОВКА

Чтобы читатель смог лучше представить обстановку и место действия где разворачивалась вся эта история, я должен сделать маленькое отступление.

Место действия – небольшой уездный городок рядом с северной столицей. Время действия – начало 90-х годов двадцатого века.

Тяжелые перестроечные годы переходили в невыносимо тяжелые годы реформ. Годы шли, а страна по ним буксовала. Трудно было всем, особенно руководителям всех мастей. На них все еще возлагали надежды, которые они совершенно не оправдывали. Мощные силы и ресурсы были брошены на борьбу с пьянством. Народ же рьяно сопротивлялся. Эта изнурительная борьба приводила только лишь к негативным результатам. Заводы и предприятия не выполняли планы, а некоторые даже останавливались. Сам народ объяснял причину просто: все стоит потому, что все стоят в очереди за водкой.

Водку давали по талонам и строго по лимиту – две бутылки на месяц. Но главная пакость состояла в том, что если талоны не отоваривались в течение указанного срока они пропадали. Потому в начале месяца на предприятиях резко увеличивалось количество  заболевших работников. Все чаще отпрашивались по личным делам: хворали родственники, ломалась сантехника… Мужики удивляли начальство вниманием к тещиному здоровью и возросшей заботой о соседях снизу, которых могут залить, если не заменят кран. Другие же просто нагло прогуливали.

Шустрые бабки шныряли по городу, производя сложные обмены: талоны на водку – талоны на сахар, талоны на мыло – талоны на водку. Все это напоминало времена карточной системы конца сороковых, которые эти бабули еще помнили.

В магазинах, кроме пустых прилавков, грязи в углах и скучающих продавцов, практически ничего не было. Если кому что и перепадало, то только тем, кто вставал с петухами и попадал в первую десятку покупателей. Именно тогда народ предложил переименовать невостребованную авоську в нехераську. Зато вдоль магазинов с затравленными взглядами стояли люди, продававшие все подряд – от вязаных носков и пустых трехлитровых банок до импортных сапог и шуб, отдающих нафталином.

Обывателей озадачивали отдельные индивидуумы, сидевшие на ступеньках у магазинов с рукотворными табличками из картона, на которых фломастером было выведено: „Куплю $“. Именно тогда появились определения денежных знаков «зеленые» и «деревянные». Все это напоминало конец двадцатых, времена НЭПа, которые мы знали в основном только по фильмам.

Предприятия мучили взаимные неплатежи. Деньги гуляли неизвестно где. Чтобы как-то выжить и рассчитаться с рабочими, руководители стали заниматься бартером: вы нам металл – мы вам колбасу, вы нам масло – мы вам уголь. А это уже напоминало эпоху натурального обмена из тех очень далеких времен, которые мы изучали по учебнику „История древнего мира“.

Вот в такой исторической круговерти ошарашенные коммунисты-чиновники четвертого или пятого призыва пытались перестроить недостроенный их предшественниками социализм. Обескураженные неудачами на народнохозяйственном фронте, они бросили остатки сил на то чтобы куснуть, отрубить или отхватить от общего пирога. Как потом выяснилось, остатков сил им хватило на многое.

Простые люди роптали, но все еще не верили, что это уже финал. Никому не хотелось признавать себя дураком, хотя призрак коммунизма уже так истощал, что больше походил на призрак голода. Спасали до конца не порванные связи с землей – люди бросились возделывать те шесть соток, что им были выделены на окраинах. А самые предприимчивые граждане заводили на своих лоджиях и балконах кроликов, кур и даже поросят.

Народ не жил, а выживал. Вечерами смотрели телевизор. Там депутаты Верховного Совета, прорвавшись к микрофону, поливали друг друга словесными помоями. Пусть скромно, но начали критиковать и власть полувопросами: „Сколько можно смотреть на этих преступников?  Надо бы уж им что-то и сказать!“

Страна, которую все еще называли Советским Союзом, неумолимо двигалась к развалу. На западных рубежах демократия подкрадывалась все ближе и ближе. Прибалтийские республики самоопределялись, как уже это сделали в конце 80-х страны соцлагеря. В народе грустно шутили: наш лагерь становится все меньше и меньше. Вслед за берлинской стеной стал быстро разрушаться пресловутый „железный занавес“. Неожиданно для себя советские люди стали узнавать ужасающие вещи из нашей новой истории.

Поток информации рухнул на голову рядового обывателя. Политические дебаты на экранах ТВ, суровая изнанка жизни, вывернутая скандальными молодыми репортерами, и томная игра актеров бразильских и мексиканских сериалов все же сглаживали общую неудовлетворенность. Задача СМИ того времени – отвлекать народ от политического решения насущных проблем. Хлеба было мало – зрелищ полно! Но „хлеба“ становилось все меньше и меньше…

Общая неразбериха коснулась и нашего городка. Но в глубинке все было довольно тихо. Выдающихся людей в нашем городке не было. А у невыдающихся, мнения никто не спрашивал. Поэтому людям приходилось принимать все с местным колоритом: брали все что было можно снять сверху, и выкопать то, что еще осталось внизу. Выкапывали картошку на совхозных полях, а сверху снимали линии электропередач и сдавали их в расплодившиеся пункты приема цветного лома. Короче, даже в нашем захолустье скуки застойных времен уже в помине не было.

НОВАЯ ВСТРЕЧА

Наш городок, уже два века стоял на большой дороге и имел дореволюционную характеристику – сорок кабаков и одна церковь. За семь десятилетий упорного строительства социализма внешне он изменился, но дух придорожного уездного города в нем проживал, хотя число кабаков значительно уменьшилось. Однако народ приспособился, не менять же сложившиеся веками обычаи в угоду временщикам от политики.

С местами для проведения „культурного досуга“  в городе проблем не было. В хорошую погоду с походным набором: пузырь, граненый стакан и закусон,  народ перемещался в затененные дворики, на пляжики, а то и на детские площадки. В зимнее время толкались в подъездах или ютились на тесных кухнях. Там и проходили обсуждения политических и не менее важных местных проблем. Последние касались особо тонких технологий производства и переработки продукции.

 Жены, заглядывая на кухню, поражались специфическим терминам, звучавшим в горячих дебатах – сорбенты, присадки, гидролиз.

В городке было несколько высокотехнологичных предприятий. Поэтому кустарное производство здесь было не в чести. Зачем разводить эту мороку, если на родном предприятии можно разжиться спиртом или содержащими спирт растворами. Любимой присказкой горожан было:

Н₂О девиз не наш.

Наш – С₂Н₅ОН!

В городе очень уважали специалистов с химическим уклоном, способных определить по цвету и запаху степень опасности раствора. Особенно известен был лаборант пищекомбината Миша по прозвищу ОТК. На импортном оборудовании он мог очистить любую спиртосодержащую смесь. За простую очистку Миша брал пятую часть исходного материала, за сложную – треть.  Качество было гарантировано, ведь пробу Миша всегда снимал сам.

Но, как говорится, в семье не без урода.  И были, были люди, которым такое общение было совсем не в радость. На роль „урода“ претендовала местная интеллигенция. Свой досуг она пыталась разнообразить в пределах дозволенного. Два-три раза в году в городской Дом культуры заезжали артисты среднего пошиба. Раз в году в выставочном зале проводились выставки местных скульпторов и художников. Вот на такую выставку осенним погожим днем я и отправился. Там состоялась моя очередная встреча с нашим героем.

Поднявшись на второй этаж, в лекционный зал общества „Знание“, я увидел расставленные стенды с картинами и пару притаившихся скульптур в углах.  Застывшую экспозицию оживляли несколько вяло передвигавшихся посетителей, явно убивавших время. Правда, один из посетителей выделялся и вел себя несколько странновато. Он резко переходил от одной картины к другой, застывал, делал какие-то несуразные движения, из которых самым понятным было почесывание в затылке, что-то бормотал под нос и переходил к следующему стенду.

Узнал я его сразу и подойдя к стенду, изучаемому  Снетковым, встал за его спиной. Почувствовав это, он мельком взглянул в мою сторону, но вряд ли узнал. Я вежливо поздоровался, на что он кивнул и продолжил изучение „шедевра“ местного живописца.

На картине был изображен зимний пейзаж с двумя невзрачными кустиками на фоне безбрежной белой равнины. Видимо, у художника белая краска не была в дефиците, вот ею он и измазал кусок холста размером метр на метр.

Следующим был тусклый невзрачный пейзаж того же размера, но уже в сероватых тонах, наверно теперь живописцу удалось разжиться черной краской которую он подмешал в белую.

– Свежо… – негромко произнес Снетков, – даже очень свежо.

– Да чего уж здесь свежего? Грязь одна, – возразил я.

– Да нет, судя по дате написания очень свежо…

Действительно, дата указывала на то, что картина была завершена за день до открытия выставки. Художник явно был нацелен на количество работ и определение "выдающийся художник" относил к тем кто выдал на гора больше своих работ.

После пейзажиста мы прошли к полотнам следующего автора, представившего любителям изящных искусств галерею портретов наших современников под общим названием „Гимн трудовому человеку“. Это были сплошь герои труда, которые своим слегка озверевшим видом показывали, что выполнить пятилетний план в четыре года для них семечки. Завершал экспозицию автопортрет художника.

– Не сомневаюсь, что в его в роду кто-то был гениальным, – глубокомысленно заключил Снетков, вглядываясь в лицо автора. – Жаль, что он унаследовал от этого предка лишь высокий лоб.

– И на этом лбу написано: за ним ничего нет, – дополнил я.

Он резко повернулся и внимательно посмотрел на меня:

– Мы, кажется, с вами где-то встречались?

– Алекс, – подсказал я, вспомнив, что именно так он окрестил меня во время первой встречи.

– Да-да, припоминаю… Рад тебя видеть, дружище, – и он протянул мне руку.

Настроение мое заметно улучшилось, у него, кажется, тоже. Мы уже не так внимательно смотрели на полотна, переключившись на обсуждение тематики выставки „Роль живописцев в осуществлении перестройки“.

Завершали экспозицию авангардные картины с элементами абстракции. Среди однотипной мазни наше внимание привлекло очень живописное полотно. На фоне полуобнаженных женщин в фривольных позах, было изображено старое морщинистое лицо. Под картиной мы прочли ее название: „Казанова“. Снетков отступил на шаг и заключил:

– Судя по его морщинам, пахал он много и глубоко.

 – А судя по нашим гладким мордам мы сачки что ли? – в тон ему возразил я. И мы рассмеялись.

КУЛЬТПОХОД

(начало)

На улице уже совсем распогодилось. Настроение у меня было на подъеме, здоровье не тревожило, мысли были хорошие и только планов никаких. В выходные я любил плыть по течению и наслаждался свободой. Я всегда считал, что для проявления активности вполне хватало рабочих дней с их распорядком. Видимо почувствовав мое настроение, Снетков констатировал:

– В отличие от людей, которые тяжело переносят выходные, я тяжело переношу и будни. Ну что, продолжим?

Меня это даже обрадовало: провести остаток дня в его обществе. Я кивнул в знак согласия.

– Предлагаю навестить местный андеграунд в лице Степы Пчелкина – Он живет здесь рядом, за углом.
После нескольких шагов Снетков внезапно остановился и глубокомысленно заключил:

 – Но идти к нему с пустыми руками – это несерьезно, нас могут не так понять. Слушай, у меня талоны на водку уже тю-тю. Что делать-то будем?

У меня, как ни странно, они были еще не отоварены. Достав из потаенного карманчика стопочку разноцветных бумажек, я вытянул оттуда желтенький квиточек с надписью  „Октябрь 1 литр“:

– Хватит?

– Вполне! – Василь смачно потер руки. – Один вопрос снят. Второй тоже непростой: финансы.

Так уж оказалось, что и денег Снетков с собой не захватил, логично пояснив: задумка родилась спонтанно и явилась следствием нашей неожиданной встречи, к которой он не готовился.

– Давай так, – предложил он, – сегодня я приглашаю, а ты угощаешь, а в следующий раз ты приглашаешь – а там разберемся.

Такой ход событий мне напомнил сразу два известных мультфильма о Карлсоне и Винни-Пухе.

– Ладно, – согласился я, поняв, что сие мероприятие полностью пройдет за мой счет.

Снетков опять прочитал мои мысли и чтобы снять некоторую напряженность момента, проводил взглядом проходивших мимо нас двух девушек и толкнул меня в бок:

– Если бы мне дали выбрать, прожить жизнь старым дураком или молодым придурком, я бы выбрал второе.

Далее все шло по привычному для того времени сценарию. Мы прошли два квартала, свернули с Коммунистической улицы в Социалистический переулок, где в тупике, упирающемся в железнодорожное полотно, находился водочный магазин.

– Идем от светлого будущего к светлому прошлому, – начал Снетков, – наши власти считают, что пьянство является пережитком прошлого, и если бы в городе существовал переулок Капиталистический, то водочный магазин, несомненно, находился бы там.

К этому „пережитку“ прошлого и стекался народ со всей близлежащей округи. Это были самые несознательные элементы нашего городка, не понимающие заботы партии и правительства об их физическом и духовном здоровье.

– Часа на полтора, – определил я по хвосту очереди, уходившего далеко за угол.

– Прорвемся, – успокоил Снетков. – Наши люди – они есть везде.

Для начала мы все-таки встали в хвост и, дождавшись очередных несознательных элементов, пошли искать более короткий путь.

Дверь одноэтажного кирпичного магазинчика была закрыта. Выдача продукции осуществлялось через маленькое окошечко, похожее на бойницу, куда и просовывались талоны с деньгами. В обратном порядке выдавался вожделенный продукт. У самой бойницы бушевала толпа. Выбраться от окошечка было не проще, чем до него добраться. Никто из жаждущих не хотел быть случайно вытолкнутым вместе со счастливчиками и стояли непреодолимой стеной. Через каждые пять минут происходило колебание в голове очереди – это атаковала „дружина“ из пяти-шести крепких и уже довольно разогретых мужиков. Они набирали заказы от тех, кому было совсем невтерпеж, выстраивались клином как немецкие рыцари на льду Чудского озера и таранили толпу,  оттирая и выкидывая из очереди выступавших за порядок и честность в распределении лимита.

Небольшую конкуренцию „боевой свинье“ составлял юркий тщедушный грузчик по приемке стеклотары из соседнего ларька по кличке Шкет. Тактика у него была совершенно противоположная. Он брал за небольшую мзду одиночные заказы, заныривал в толпу, опускался на четвереньки и через минуту выползал у раздаточного окна. Все его потрепанное пальтишко было в следах отечественной и импортной обуви, но Шкет не обращал на это никакого внимания, как и на пинки, получаемые во время заныриваний, ведь в толпе особо не размахнешься.

Народ возмущался такими вылазками нарушающими очередность. Особенно выступал какой-то благообразный старичок, которого уже раза четыре выкидывали из очереди. Он же взывал к благоразумию, цитировал классиков марксизма вперемешку с заповедями из Ветхого завета.

– Приятный старикан, – отметил Снетков, – такие старички обычно получаются из хорошеньких культурных мальчиков. Ну что, знакомых нет?

Окинув взглядом передние ряды, я отрицательно покачал головой.

– Зато у меня есть, – бодро заявил Василь и неожиданно направился совсем в другую сторону – к железнодорожной насыпи. Там со стороны вокзала несколько человек в оранжевых жилетах толкали тележку с черными промасленными шпалами.

Через пару минут к заветному окошку не спеша направился перепачканный мазутом, машинным маслом и еще неизвестно чем верзила. Впереди метров на пять от него бил по носам запах пота и креозота.

– Граждане! – громовым басом произнес верзила, – Вот вы здесь культурно отдыхаете, а у нас работа без смазки стопорится. Ну-ка, посторонись, а то ведь и запачкать могу.

Как по мановению волшебной палочки, образовался коридор, и верзила свободно отоварился. Вопросов и замечаний со стороны очереди не возникло. Боевая „свинья“, наблюдавшая эту картину со стороны, с завистью проводила великана взглядом.

– Гегемон! Такому разве откажешь? – негромко прокомментировал, откуда ни возьмись материализовавшийся Снетков. – Пошли! – это уже звучало как приказ.

Через пару минут меня знакомили с верзилой.

– Ванятка, – представил его Василь, – мой бывший кореш. Да мы и теперь дружбу водим, вот только он пить бросил, говорит, что больно опасно. Однажды на спор перед ноябрьскими праздниками на площади взял да и перевернул трибуну, а потом еще двух появившихся милиционеров с места на место переставил. Так ему чуть участие в государственном перевороте не припаяли.

Ванятка стоял и добродушно улыбался двумя своими щербинами, одной сверху, другой снизу.

– Ну ладно, спасибо тебе, дорогой, – пооблагодарил Снетков забирая чуть испачканные поллитровки, и добавил: – Ох, Ванятка, страна и так план по стали не выполняет, а тебе еще коронки надо вставлять. Где ж мы ее теперь наберемся?

Верзила хмыкнул и направился догонять своих. Снетков посмотрел ему вслед и глубокомысленно изрек:

– Бог сам порой не знает, на что он способен.

КУЛЬТПОХОД

(продолжение)

Мы двинулись вдоль железки в обратном направлении. Я был ведомым и потому шел на полшага сзади.

– А все-таки здорово! – сказал я, мысленно возвращаясь к предыдущему эпизоду. – Блестящая операция!

Снетков, видимо, был доволен произведенным впечатлением, но решил эту тему не развивать:

– Голь на выдумки хитра, а особенно с утра!

– Сам придумал?

Снетков слегка замялся:

– Может, я, может, народ. Вот так возьмешь и подправишь чуть услышанное. И чье теперь это? Твое? Народное? А чтоб никому не обидно было, надо из народа не выходить, а в нем оставаться. Вот и получится: если ты народ, а слова народные – значит они и твои.

Свернули направо, и на нашем пути возник  магазин, прилепленный к кирпичной пятиэтажке. Вывески на нем не было. Да и зачем, когда весь магазин просматривается через огромные витрины и всем было видно, стоит туда заходить или нет. В городе его называли по-разному: стекляшка, аквариум, иногда бородавка.

– Надо и на зубок что-то взять, – рассудил Снетков.

Внутри стекляшки у одного из отделов стояла глухо ворчавшая очередь. Отоваривали талоны на сливочное масло по 400 граммов. Продавщица огрызалась по поводу замечаний на недовес.

– Во, – обрадовался Снетков, – то что надо! – и указал кивком в сторону рыбного отдела. Часть прилавка-холодильника занимали стеклянные трехлитровые банки с зелеными помидорами, вторую часть выложенные в форме пирамиды баночки с килькой.

– Слушай, – обратился ко мне Василь, кивая на помидоры, – как ты думаешь, чего они их зелеными закатывают?

Я пожал плечами:

– Может, созревать не успевают?

– Слаб ты, Алекс, в экономике. Тут ведь безотходное производство. По таким „ягодкам“ и в сапогах можно ходить – им ничего не сделается. А в нормах списания на давку при транспортировке про цвет ничего не сказано. Кому-то удобно и вольготно жить в этой стране вечнозеленых помидоров!

Мы взяли две банки кильки, половинку хлеба и подошли к молочному отделу. Недружелюбные старушки, жаждущие намазать масло на булочку, на нашу просьбу отпустить штучный товар без очереди громко забубнили:

– Им бы только рожи залить!

– Не рожи а морды!

 В отличие от бабулек, продавщица отнеслась к нам более лояльно. По ней было видно: бабки ее достали, а мужиков она любит. Мы отоварились тремя плавлеными сырками. Сырки были явно не первой свежести, чуть затвердевшие и назывались „Дружба“. В этом я увидел знак свыше: именно такой  твердой и долговечной должна быть наша дружба.

Вдруг в магазин вошла блондинка в спортивном костюме с большой буквой „Д“ на груди. Я и раньше где-то ее видел – яркая, эффектная, запоминающаяся. Даже у мужиков с ослабленным зрением на таких взгляды останавливаются, а у меня со зрением тьфу- тьфу-тьфу… Я тронул Снеткова за локоть:

– Слушай, давно уже приметил вон ту с приятными формами. Вот какие кадры у нас за „Динамо“ выступают!

Василь, скосив на нее глаза, улыбнулся:

– Когда я года два назад к ней клеился, она тоже в такой куртке ходила. И знаешь, что она мне сказала? Что буква „Д“ означает девушка.

– И что, она еще до сих пор?..

– Не думаю, – рассовывая сырки по карманам ответил Снетков,, – скорее всего, теперь это „Д“ означает дама. Или еще короче – дам.

– Циник!

Снетков заулыбался. При выходе из магазина мы еще раз взглянули на блондинку, унося хоть какое-то приятное впечатление от этого заведения. У меня все больше появлялось ощущение праздника, и я чувствовал, что этот праздник продлится долго.

По пути Снетков успел просветить меня относительно Степы Пчелкина, хозяина однокомнатной квартиры, куда мы направлялись. По его словам, тот был незаурядной личностью, талантливым журналистом, не понятым проходимцами с партийными билетами. На скромную холостяцкую жизнь Степа подрабатывал небольшими статьями в местной газете, а по ночам сторожил автостоянку.

– У него постоянно болит душа, – заключил краткий рассказ Снетков, – но не настолько, чтобы его можно было записать в душевнобольные…

На мое запоздалое замечание по поводу того, что без предупреждения ходить в гости не очень удобно, Василь меня известил:

– В отличие от людей, которые живут ожиданием приглашения, я всегда прихожу в гости неожиданно!

Двор кирпичного четырехэтажного дома постройки начала 60-х годов был окружен покосившимися сараями. Он показался мне тесным и мрачным. Несколько оживляли этот урбанистический пейзаж густые заросли запыленной сирени и пара желтеющих березок. Две ветхих бабульки на скамейке у подъезда рассказывали друг другу региональные новости: что им приснилось, с какой ноги они встали, что поели и что у них сегодня болит. При нашем появлении они сразу примолкли и проводили нас до входа в подъезд подозрительными взглядами – мало ли воров да насильников кругом, пусть даже похожих на приличных людей. Вчера вон похожих упырей в передаче  „600 секунд“ показывали.

На втором этаже мы остановились перед деревянной неокрашенной дверью, на которой юной рукой было выведено: „Здесь живет предурок!“

– У гениев мышление очень часто противоречит здравому смыслу, и потому нас часто записывают в идиоты, – пояснил Снетков, нажимая на кнопку звонка.

Я не понял, шутит он или нет, а главное – кого конкретно имеет в виду.

В ГОСТЯХ У ГЕНИЕВ

После третьего настойчивого звонка дверь открылась. Перед нами возникло частично недобритое недовольное лицо хозяина. Его взгляд переместился с меня на моего спутника, и вытянутая физиономия очень медленно стала изменяться, приняв сначала нормальный вид, а потом озарилась радушной улыбкой. Я такое в жизни видел впервые.

– Васи-иль! Какими судьбами! А мы тут субботние чтения организовали, – все еще загораживая проход, сообщила физиономия. – Тут Юра Гвоздев и Слава Партии пришли, пива принесли.

– Ладно, ладно, – сказал Снетков, – ты что, так и будешь нас час на пороге держать? – Он бесцеремонно отодвинул хозяина к стене, бросил мне на ходу, что разуваться не надо, и направился прямо в комнату.

– Ну что, творцы бессмертного, – без какого-либо приветствия бесцеремонно провозгласил Снетков, – принимайте пополнение. Знакомьтесь –  Алекс. Не знаю, пишет он или нет, но оценить ваши творения реально сможет.

В прокуренной комнате со столом в центре сидели двое. Один был худощавым, с бледным лицом и пытливым цепким взглядом, другой в противовес первому был плотным, налитым, с добродушной улыбкой на лоснящемся лице – ну вылитый колобок.

– Юрий Гвоздев – представился первый, встав и протянув мне руку. Я почувствовал твердую ладонь, как будто  отшлифованную каким-то инструментом. Сидя на диване, он не показался мне таким высоким. Видимо, все дело было в его длинных ногах. Он зафиксировался у меня в мозгу как длинноногий.

– Очень рад, очень рад! Вячеслав Добровольский – представился второй и протянул свою мягкую руку с пухлыми пальцами. – Они тут мне все время подпольные клички дают, потому что я не обидчивый.

– Ну а это наш гостеприимный хозяин Степа Пчелкин, – представил мне Снетков появившуюся со стороны кухни недобритую физиономию в тельняшке и спортивных штанах с пузырями на коленях. И без какой либо паузы продолжил:

– Итак, что у нас на повестке дня?

Видно было, что Василь здесь частый гость, давно знает всех присутствующих и явно берет бразды правления в свои руки:

– Степа, у тебя картошка есть?

Хозяин невнятно кивнул.

– А у нас килька есть, а к кильке ее любимая среда обитания, – Снетков выставил на стол две бутылки. – Стаканы только ополосни от портвейна, а лучше с содой помой. Слава тебе поможет. А мы пока стол подготовим.

Все было быстро принято к исполнению. Пока мы убирали со стола какие-то книги, брошюрки и исписанные бумаги, Снетков продолжал знакомить с обстановкой.

– Поэты, Алекс, они как дети. Их всякие житейские тонкости, – он провел пальцем по серванту, – да и толстости в виде многослойной пыли не задевают. Им главное что? Чтобы их понимали, ценили, уважали, а в абсолюте – восхищались. Вот, правда, Юра у нас решил на чистый воздух сбежать, строит свою крепость в диких местах, подальше от этой пыли, грязи и коммунистического идиотизма. Когда новоселье-то?

– Материалы кончились, – хмуро сообщил длинноногий, – и всего три доски осталось. Теперь уж до весны. Может, к следующей осени справлюсь.

– Под каким девизом пройдет наш сегодняшний праздник? – поинтересовался вернувшийся из кухни Добровольский.

Василь хмыкнул:

–Все-то тебе лозунги да девизы.

– Выпивка без торжественной части теряет свой воспитательный смысл – возразил Добровольский.

– Вот зануда! Ладно, предлагаю отпраздновать День независимости от алкогольной зависимости! Устраивает?

– Вполне, –  колобок тихо засмеялся, смачно потирая свои пухлые ручки. – Мужики, а давайте завтра в баню сходим. С утра там парок а-абалденный! Гарантирую сказочное наслаждение!

– Кто про что, а вшивый про баню, – проворчал Перьев. – В баню сейчас одни лентяи ходят, те, кому чесаться лень.

– В народе говорят: сделал дело – вымой тело. Это тебе безработному можно раз в три месяца мыться. А мы не только стихи пишем, но и пашем – Колобок махнул рукой и проследовал на кухню, видимо, на разведку.

– Как же, как же, знаем, как пашем… и нашим и вашим, – проворчал вслед ему длинноногий.

ЗАСТОЛЬЕ

Из кухни настойчиво стал проникать запах вареной картошки, и было видно, что предстартовое настроение никого не обошло. Тем более к кильке и сыркам прибавились соленые грибы, приправленные маслом и лучком. Стол был простым, но возбуждающе привлекательным. Из кухни появился хозяин, неся в двух руках алюминиевую кастрюлю с дымящейся картошкой и на ходу декламируя:

– Все к столу, все к столу! Хватит всем нести хулу!

– Вот так он и упражняется, – пояснил мне Снетков, – и что самое интересное – нет-нет, да и рождаются шедевры местного уровня. Наливай! – последняя команда была направлена уже в мою сторону.

После исполнения команды Василь оглядел присутствующих и, повернувшись ко мне, провозгласил:

– Ну что, Алекс, в простонародье Алексей, давай поднимем бокалы за твою прописку в нашем коллективе, – он элегантно держал граненый стакан у самого донышка, – тем более, что ты угощаешь.

Все по очереди стали чокаться со мной разными по объему и прозрачности стаканами. Поэтому звук от их поочередного столкновения получился переливистым. Выпили.

Степа, смакуя потребляя содержимое небольшими глотками, задумчиво произнес:

– Что-то водочка какой-то соляркой шибает.

– Да это не от нее, а от тары, – пояснил Снетков, –нам ее Ванятка добывал своими рабочими мозолистыми руками, а так бы мы часа через полтора у вас нарисовались. И вообще, всем вам, поэтам, поближе к массам надо держаться, а то закупорились, бумагу мараете, а там народ с алкоголем борется. Эстеты, понимаешь, нашлись! Вы же совсем не знаете, чем народ дышит и чем от него пахнет!

– Я, например, знаю, чем вокруг меня народ дышит и даже что его душит, – прожевав кусочек сыра, возразил Колобок и с пасофом продекламировал:

Меня душил тройной одеколон,

А я душил тем запахом округу!

– Лучше бы ты каждый день в баню ходил, чем такой дрянью мазаться, – проворчал длинноногий.

– Я где-то читал, что „Тройной“, был любимым одеколоном Наполеона, – вставил я, – он даже ванны с ним принимал.

Все заинтересованно посмотрели в мою сторону.  Мне показалось Снеткову стало приятно, что я  так легко и непринужденно влился в дискуссию.

– Юра, – кивнул на бутылку Снетков, – распредели на два тоста: за хозяина и ответное слово новобранца.

Выпили за хозяина, и за теплый прием, оказываемый одаренным личностям. Снетков попросил Степу прочесть хотя бы четыре строчки. Тот недолго отказывался и продекламировал:

Вместо премий и наград

Все меня пинают в зад.

Слышу жалобу от зада:

– Мне таких наград не надо!

Все захлопали, а Снетков выразил соболезнование и автору и отдельным частям его тела:

– Да, Степа, с таким талантом ты не вписываешься в эту умирающую страну, и тебя так и будут пинать, пока страна не перестроится. Сам знаешь, сколько времени строят, столько обычно и перестраивают, – лет семьдесят, значит. Крепись, если хочешь дожить до всеобщего признания.

– Василь Петрович, тут бы до двухтысячного дотянуть бы, посмотреть, что там, в третьем тысячелетии, нас ждет.

– Каждой семье отдельная квартира! Вчера этот вопрос обсуждали, – бодро вмешался Добровольский, – представляете, сколько домов надо построить…

–Проще половину из очереди закопать, – подхватил Гвоздев, – на это упор и сделают!

– Юра не надо о грустном, – прервал Снетков, – мы и без твоей революционной агитации точно так же думаем,

Ну а с Подливо-Добровольским ты можешь вести воспитательную работу в индивидуальном порядке.

– Ну вот, опять новые прозвища ко мне лепить начали, –обидчиво вставил Слава.

– Ничего обидного, у тебя же пиво раньше всех заканчивается, ты всегда просишь подлить. Это всего лишь констатация факта. Мужики! На жизнь надо смотреть шире и видеть в ней не только плохие, но и хорошие стороны, это особо тебя, Юра, касается.

– А я что? Я просто любознательный, – проворчал Гвоздев, – мне даже очень широкий взгляд по зубам. Вот, например, интересно: если к двухтысячному году они каждой семье по отдельной квартире обещают, а что же они всем пообещают к трехтысячному?

Добровольский с задумчивым видом произнес:

– А и, правда интересно, неужели и тогда будут партии, выборы, обещания?

Все засмеялись, а Гвоздев, отечески похлопав Славу по плечу, заверил:

– Обещать будут всегда, и партии будут, может, не такие, а любителей пива, например, или любителей женщин. Вот только КаПеэСэС не будет точно!

– А кому-то   ведь эта партия была родной и любимой, она кормила и одевала – вставил я. 

– И народ ее „чтил“, – поддержал Снетков, – даже стихи посвящал:

Нам солнца не надо – нам партия светит,

Нам хлеба не надо – работу давай!

В стаканах снова забулькало. Глаз у Юры был действительно точный, водка была разлита четко. Последние несколько капель Юра вытряс в свой стакан, пояснив, что это положено разводящему – за справедливость.

Мне предстояло сказать ответное слово. Все ждали от меня чего-нибудь оригинального и в тему. Я сказал пару благодарных фраз, а потом решил проверить на местных гениях свои творческие потуги, не признавшись в авторстве и свалив все на народ:

Один сказал тут, между нами:

– Из искры возгорится пламя!

Их высекали сотни, тыщи! –

Теперь живем на пепелище.

– Вот у кого надо брать уроки, – под одобрительный шумок коллектива заявил Снетков, – народ у нас гениален и неповторим! Давайте за наш народ, который гнут и ломают, а он гнется-гнется, а потом возьмет и распрямится! Я в него верю!

После такой оценки своего творчества под псевдонимом «народ» я успокоился и стал чувствовать себя проще и свободней.

Юра достал гитару, и глядя на недоеденную банку с килькой перевел разговор в новую ипостась:

– Эх, а раньше мы шпротами закусывали… – и перебрав струны запел:

Шпроты золотые

В баночке собрались,

Им хотя и тесно,

Но зато тепло.

С этой теснотою

Быстро разобрались

Их едва хватило

Нам на полкило.

Серебром плеснулась

Милая прозрачность,

К стенкам у стакана,

Что не пристает.

А то, что в них вливалось,

Внутрь периливалось

И сразу догонялось

Долечками шпрот…

Все вдруг притихли, каждый вспомнил о своем золочено-серебряном прошлом. Смачно причмокнув и запустив вслед за огненной слезой в свой рот последний грибок, Добровольский начал раскланиваться. Ему надо идти готовиться к завтрашнему дню, созвониться с бригадой заядлых парильщиков, распределить обязанности. Но я интуитивно почувствовал, что Слава недолюбливал Гвоздева и Снеткова, в тайне завидовал их смелости в суждениях и стихах.

Выпив по стакану пива мы прослушали несколько новых поэтических пассажей хозяина квартиры. Стихи были среднего уровня, но под пиво прошли хорошо.

За окном начинало темнеть, напитки закончились и потому все решили сегодняшнее заседание считать закрытым. Гвоздев остался, а мы отчалили.

У подъезда сидели все те же бабки. На шляпках у них красовались желтые листья с соседней березы – было ясно, что они с поста еще не снимались. Примолкнув, старушки вновь проводили нас подозрительными взглядами.

– Ну, ты куда? – спросил Снетков.

– На вокзал, я ж живу за городом в поселке кирпичного завода.

Снетков пошел меня проводить и до отхода электрички мы обсуждали нашу несуразную жизнь в период безвременья. Я рассказал Василю, как меня найти, и пригласил его в гости. 

 (Продолжение следует)