EN
Старый сайт
МОИ ЖИЗНЕННЫЕ КОЛЛИЗИИ
В этом городке я оказался по воле судьбы, которая, как я считал, у меня не сложилась.
В Питере у меня осталась двухкомнатная квартира, в которой сейчас живут жена и дочка. Женился я не по любви, а скорее по влюбленности. Выбрал образованную, умную и порядочную девушку. На тот момент она заканчивала педагогический институт, я уже защитился в строительном. Перспективы рисовались радужные: я получаю жилье - строителям сравнительно быстро давали квартиры, жена в лучшем виде воспитывает наших будущих детей. Нам даже устроили комсомольскую свадьбу, что в те времена было очень престижно.
Через год у нас родилась дочь, а через четыре года, помотавшись по общежитиям, мы все же получили свое жилье. Но через несколько лет жизнь стала давать трещины. Ольга, так звали мою жену, работала в школе и числилась в хороших специалистах. Ей прочили место завуча.
Но однажды она пришла домой очень расстроенная. В девятом классе, в котором она была классным руководителем, забеременела юная дебилка. У Ольги были большие неприятности: в советской стране рожать в пятнадцать лет строго запрещалось. В школе, тем более образцовой, сплетни и интриганство процветали, но до этого момента мою жену они не затрагивали. Однако теперь Ольга оказалась в центре внимания. Место завуча она не получила, и вопрос уже стоял о ее членстве в партии. Вот не узрела молодая коммунистка, чем в подворотне соседнего квартала молодежь занимается.
Правда, через год конфликт стал забываться, тем более, что очередная акселератка нарушила моральный кодекс строителя коммунизма и, попав под влияние природных инстинктов, она также последовала заповеди Ветхого завета: „Плодитесь и размножайтесь". В школе вновь начались промывки мозгов и перемалывание костей.
Все эти разборки Ольгой приносились в наш дом, где она с жаром пыталась всей этой грязью заполнить мои сравнительно чистые мозги. Я терпел, и за ужином часто слушал ее в пол уха, думая о своем, почему часто отвечал невпопад. Ольга стала меня обвинять в черствости, твердолобости и других неблаговидных качествах.
Когда-то я пропустил мимо ушей слова руководителя практики, сорокалетнего доцента, дружески поделившегося со мной: „Ты и представить не можешь, сколько у тебя недостатков, пока не женишься". Как же он был прав!
Постепенно Ольга из приятной и обаятельной начала превращаться в издерганное, нервное, недовольное всем миром существо. Под любыми предлогами я стал задерживаться на работе. Появились приятели с такими же проблемами и, как следствие, с общим диагнозом: постоянное душевное недомогание. Профилактическое лечение, которое мы применяли было чисто народным и проверенным. После работы мы собирались в небольшом кафе, где и оттягивая встречу со своими половинами. Через какое-то время сравнительно дорогая кафешка была заменена на небольшой пивной зал у станции метро. Обвинения росли как снежный ком, нотации удлинялись и часто заканчивались истерикой. Нарастало и напряжение, которое неизбежно должно было привести к разрыву.
В те времена я еще особо не вдавался в тонкости и просто делил людей на хороших и плохих, на положительных и отрицательных. Уже много позже я узнал об энергетических вампирах, живущих за счет окружающих. Тогда же, приштампованный паспортом к месту жительства и узам брака, ничего не понимал и держался, как мог. Но дальше - больше, жизнь становилась все невыносимее. Ольга, по-видимому, была извращенным вампиром. Переваливая на меня свои и чужие неприятности, она не только сбрасывала всю свою отрицательную энергию, она ее приумножала. Ольга мнила себя великомученицей, и это ей очень нравилось.
Я даже не заметил, как пристрастился к спиртному - дело-то нехитрое. На работе, пошли выговоры и финансовые потери. За спиной уже поговаривали, что долго в этом строительном тресте я не проработаю. С подачи жены отправили на лечение. Не помогло. Кодировался, но тоже ненадолго. Побеседовал с хорошим наркологом, и тот мне приоткрыл глаза:
- Ты не алкоголик и лечить меня не надо. Необходимо убрать причины, побуждающие идти на тпкое добровольное отключение от жизненных коллизий.
Трезво взвесив ситуацию, я предложил Ольге разъехаться. Она согласилась, так как считала меня потерянным человеком. Я уехал в поселок кирпичного завода, где лет семь стоял заколоченным дом моего деда.
Так в неполные сорок лет я оказался в новом для себя месте, где из знакомых всего-то и были пара ребят (теперь уже мужиков) с которыми я дружил в детские годы, приезжая к деду на каникулы.
Устроившись на работу в одну из строительных контор в райцентре, я каждый день мотался туда на электричке. Впрочем, двадцать минут по железке не шли ни в какое сравнение с целым часом в пути и двумя пересадками в метро в Питере.
Заготовка дров, небольшой ремонт, расчистка участка, успевшего зарасти, и другие мелкие заботы немного отвлекли меня. К тому же к дому прибился мордатый и полосатый котяра который сразу же по-хозяйски взялся за дело: гонял мышей, ворон и даже бродячих собак. За это он требовал уважения, в смысле вознаграждения за проделанную работу. Правда, был он еще тот ворюга - таскал все, что плохо лежит, даже холодильник пытался открывать. За исследовательский характер я и прозвал его Шмоном или в ласкательном варианте - Шмоня.
Накушавшись семейным „счастьем", я вел настоящую холостяцкую жизнь и близких знакомств с женщинами не заводил. Как-то само собой вспомнились студенческие потуги на поэтической ниве, стал понемногу писать. Это была моя отдушина.
На втором году новой жизни и произошли события, начало которых было описано выше.
ПОСЕЩЕНИЕ
Следующий контакт со Снетковым у меня произошел через две недели после культпохода к гениям пера. И тоже в выходной. После уборки по дому я собирался сходить в магазин, приготовить что-нибудь перекусить, а потом окунуться в мир дум, слов и домыслов. Но тут услышал стук в дверь. На пороге стоял Снетков. Он имел растерянный вид, что ему абсолютно не шло.
- Здравствуй, Алекс. Извини, что я к тебе внезапно и без предупреждения.
- Да нет, ничего, вы же меня уже информировали, что это ваша манера ходить в гости без приглашения и я вас ждал.
- Да ну? Ты это серьезно? - он внимательно посмотрел на меня, как бы определяя, шучу я или нет, - И потом, что это за вы?
Он прошел, не раздеваясь, сел на стул, вздохнул и сказал:
- Я пришел посоветоваться. Все-таки ты мне кажешься наиболее здравомыслящим человеком среди моих знакомых.
- Спасибо, - поблагодарил я.
Он пробежал взглядом по стенам, потолку, взглянул на пол. Помолчал и заявил:
- Все-таки хорошо, когда у человека есть свой дом. В нем хоть можно отсидеться, пока у него нет денег.
Я понял, что у него имеется и эта проблема.
- Выпить есть? - спросил он, доставая из кармана кругляк краковской колбасы. - Вот из последнего набора, что на днях на комбинате получил. Из самого последнего...
Я сказал, что это запросто, надо только сходить через два дома к Маньке. Производство хоть и кустарное, но вполне приличное, особенно для своих.
Василь кивнул в знак согласия. Предложив ему раздеться и осмотреться и набросив куртку, я выскочил из дома. Через пятнадцать минут мы уже накрывали стол. Порезав принесенную колбасу, Снетков внимательно изучал старинные граненые стопки, оставшиеся в доме еще от деда. Он явно медлил и разговор не начинал.
Когда в стопки уже было налито, Василь с нескрываемой горечью произнес:
- Есть люди, которые могут совершить небольшую подлость, но только за большие деньги. А есть такие, которые могут сделать большую за маленькие.
И после небольшой паузы заключил:
- Давай, Алекс, за то, чтобы подлецы как можно реже попадались на нашем пути!
Давно забытый вкус копченой колбасы слегка сгладил резкость ядреного самогона, превышающего по градусам водку раза в полтора.
- Хорош первачок у Маньки, - сказал Снетков.
- Да она и сама ничего.
- Познакомишь при случае.
- А не побоишься? Она у нас не только ядреная, но и прилипчивая, в смысле - влюбчивая. Из-за чего и сердце уже сколько раз разбивала.
- Ах, да ты ж еще не знаешь, что я лучший специалист по склейке разбитых сердец. Веришь?
- Верю.
Я понимал, что весь этот разговор всего лишь прелюдия. Он снова плеснул в стопки и, не дожидаясь, выпил.
- Подставили меня, Алекс, крепко подставили, под статью. Дернуло меня за язык директору в глаза сказать, что он ворюга и, что из-за таких как он государство разваливается. И вот тебе наша хваленая гласность!
Снетков встал, подошел к трюмо, высунул язык и изрек:
- Как говорил мой прадед: подойди к зеркалу, высунь язык и посмотри на своего врага.
После этого слегка театрального пролога Снетков вновь сел к столу и поведал мне, что за свои „подвиги". В лучшем случае отделается статьей в трудовой книжке. И это только при условии, что он сразу исчезнет из города и заткнет свой рот, а если нет, то статья уже будет уголовной. Закончил он свой рассказ довольно резко:
- Боятся, сволочи, я ведь все их ходы знаю. Вагонами воруют, коммунисты сраные! Но у них же везде свои члены - круговая порука.
Послышался стук в дверь, и через пару секунд на пороге показалась нарядная Манька. Она кинула оценивающий взгляд на моего гостя.
- Вот и наша Маня, - представил я. - А это Василь Петрович Снетков.
- Зачем же так официально, - заметил он, - для таких приятных дам я просто Василь.
Манька не избалованная приятными словами, вспыхнув, защебетала:
- Я вот соседушка дорогой, хотела тебе огурчиков на закуску дать, а тебя и след простыл. Сказал, что гость у тебя видный, и бегом. Ну, я себе думаю, гость-то видный, а хорошей закуски нет. А лучшей закуски, чем огурцы, к моей продукции быть не может. Они же родные, вода-то и на полив, и на засол, и на бражку из одного колодца идет.
Зная, что этот монолог может не закончиться очень долго, я взял миску с огурцами и, оттеснив Маньку к двери, тихо сказал:
- Мань, спасибо за огурцы, но, понимаешь, разговор у нас очень серьезный, извини, в следующий раз обязательно посидим и поговорим.
Недовольная Манька сунула мне еще одну бутылку, захваченную на всякий случай, и шепнула:
- Потом рассчитаешься. - Она выглянула из-за моего плеча и вместо прощания вновь защебетала:
- А вы к нам захаживайте, захаживайте, Василь Петрович, а то мой сосед живет здесь один как сыч, всего второй раз за год ко мне и заглянул.
Проводив Маньку, я вернулся в комнату. Снетков тем временем надкусил хрусткий огурец и своим обычным тоном выдал экспромт:
Огурчик просто вери матч -
Закуска к легкому вину „Первач"!
Откусив еще раз, он посмотрел на меня:
- А ты здесь Алекс хорошо устроился, „винцо" понимаешь, отменное, закуску на дом приносят, да и обслуживающий персонал будьте нате. Я бы здесь пожил, ей-богу пожил.
Мы вернулись к прерванному разговору.
- А как же народный контроль, партийная организация, профсоюзы?
Он взглянул на меня так, что мне стало неудобно, и ответил в свойственной ему манере:
- Электрофикация всей страны закончилась полной победой - всем стало все до лампочки! Да и хватит об этом. Лучше посоветовал бы чего.
Я предложил помочь устроиться на кирпичный завод, где один из моих друзей детства занимал не самый последний пост. Хотя бы в охрану с его характером борца с хищениями и воровством он непременно туда подойдет. Что касается жилья, то может пока пожить у меня.
- Нет, - сказал Снетков, - не могу я так злоупотреблять твоим гостеприимством. Тебе, как пишущему человеку одиночество и покой - необходимы.
Я с некоторым удивлением взглянул на него.
- По себе знаю, - добавил он. И мы оба рассмеялись.
БЛИЗКОЕ ОКРУЖЕНИЕ
Дом моего деда находился на окраине поселка. Он был не большой и не маленький. Сначала, в сороковом, за год до начала войны, дед построился на соседнем участке, но тот сгорел, вернее, его сожгли. При отступлении наших войск, в неразберихе, некоторые приказы выполнялись буквально, а тут вдруг по радио прозвучал призыв: врагу ничего не оставлять. Местные власти перед отбытием в тыл поручили каждому активисту, уходящему в партизаны, сжечь свой дом и два соседних. Сосед моего деда Егор выполнил приказ, но не полностью - свой дом почему-то оставил. Сколько себя помню, дед до самой смерти материл этого Егора. Хорошо, что тот, предвидя разборки, затерялся на просторах необъятной родины, а то неизвестно, чем бы это все кончилось.
Однако участок был не хуже прежнего. Дом стоял на самом высоком месте, на краю глубокого оврага, уходящего к реке. Его окружало еще два десятка домов тоже послевоенного времени. Половина из них уже давно превратилась в дачи, так как дети и внуки тех, кто когда-то здесь строился, перебрались в города, другие же переселились в благоустроенные квартиры в центре поселка.
Градообразующим предприятием в поселке был кирпичный завод, построенный еще до революции. Большая часть здешнего населения там и работала. Остальные - на железной дороге, в близлежащих пионерских лагерях и воинских частях. Некоторые работали в райцентре, куда, как и я, добирались на электричке.
В поселке функционировали школа, почтовое отделение, Дом культуры, пяток магазинов, и любимые места местных мужиков - столовая с буфетом и пивной павильончик, куда при полной загрузке могло втиснуться всего десяток жаждущих. По периметру небольшой стекляшки были стоячие места, и посидеть там было не на чем. По определению моего покойного деда - забегаловка.
Кроме этого достопримечательностей в поселке было три: гранитный бюст героя гражданской войны и двое местных жителей претендующих на бюсты, но пока представленных в полный рост, - Пашка Ветрогон и Чекуха.
Пашка был известен тем, что по выходным и по праздникам зимой и летом в любую погоду ходил босиком с гармонью по поселку и распевал матерные частушки, в которых он обещал кому-то окошко разбить, кому-то ребенка сделать, а очередной теще - снять штаны и показать все как есть.
Чекуха целыми днями бродил по поселку и просил у всех по двадцать копеек. Его старались обойти стороной, а если не удавалось, то хотя бы отвернуться. Но не тут-то было, Чекуха обгонял беглецов и заявлял:
- Слышь? Ты зря отворачиваешься, я тебя не только в лицо знаю.
Все жители поселка знали и его неизменный тост: „С доброй душой!" - других тостов он не признавал и вообще был немногословен.
Чуть менее известными личностями, были два неразлучных мужичка раннего пенсионного возраста, чаще других упоминаемые в местных сводках, - Горыныч и Гладиатор.
Но все это было в центре поселка, куда я выходил редко. Моими соседями были десяток пенсионеров, Манька со своим сыном Вовкой и подполковник в отставке, которого местное население сразу повысило в звании, произведя в полковники, скорее всего из-за более легкого произношения. Полковник несколько раз заходил ко мне с неизменной поллитровкой, пытаясь наладить контакт по части культурного досуга и с навязчивыми разговорами о политической роли Советской Армии в стране и в мире. Первого же посещения мне хватило, чтобы понять: он прошел весь путь от сперматозоида до полковника строевым шагом и его мозги до сих пор маршируют.
Манька занимала активную жизненную позицию в части поисков личного счастья и заработка. Потому за неимением времени на поведение сына-пятиклассника смотрела сквозь пальцы. Вовка был белобрысым, хулиганистым и довольно любознательным мальчуганом. Учиться он не любил, но был склонен к философии:
- Нормальные люди задают вопросы, на которые не знают ответа. А ненормальные, знают ответ, но все спрашивают, спрашивают и спрашивают- это наши учителя.
Вовка частенько заглядывал ко мне и рассказывал местные новости. Он знал, что ему непременно что-нибудь отколется. Манька поощряла наше приятельство - образованные люди плохому не научат. Меня она считала образованным, но немного не в себе, так как я не обращал внимания на ее пышные прелести и многозначительные намеки.
Вот в таком окружении и протекала моя жизнь, вошедшая после семейных передряг в спокойное русло.
ОБУСТРОЙСТВО
Прошло две недели, и все решилось само собой. Похоже, Снетков был ко всему и везунчиком. Несмотря на не очень лестную характеристику, охранником на завод его взяли. А еще приезжали мои соседи, у которых третий год пустовал дом. Опасаясь появившихся в поселке бомжей, они согласились пустить на временное жительство моего протеже без какой-либо платы. Условия были простыми: охрана, порядок в доме и восстановление запаса дров.
Снетков пришел в восторг:
- Я бы в таких хоромах согласился до самой смерти прожить!
- А сколько же ты лет себе отмерил?
- Я так решил, что мне вполне хватит и ста. Вопрос в другом: хватит ли мне на это здоровья?
Меня всегда удивляла способность Снеткова дать быстрый и четкий ответ, в то же время без особой конкретности. Это мне напомнило Сократа. Однажды на вопрос одного из учеников, жениться ему или нет, мудрец ответил: „Как бы ты ни поступил, все равно будешь жалеть".
На следующий день состоялся переезд. На дворе уже был декабрь, и первое, что нас интересовало, это печь и плита. Снетков со знанием дела провел внешний и внутренний осмотр, после чего сделал официальное заключение: отопительные агрегаты находятся во вполне удовлетворительном состоянии.
Мы быстро распределили обязанности: Василь идет за дровами и занимается растопкой плиты, а я тем временем - за водой. Через десять минут подойдя к дому с двумя полными ведрами, я увидел открытую дверь. Войдя в дом, я уже ничего не видел, кроме дыма.
- Тяги нет, - сообщила голосом Снеткова еле просматривающаяся фигура, - видимо, труба промерзла. Но я знаю, что надо делать в таких случаях.
В коридоре в углу лежали журналы, привезенные хозяевами для растопки. Снетков покопался в этой макулатуре и вынул какой-то журнал:
- Вот! То что надо! - он показал мне юбилейный номер журнала „Коммунист" за октябрь 1977 года.
Мы направились во двор, приставили к стене пятиметровую лестницу, и через минуту Василь был на коньке.
- Учись, студент, - бодро заявил он, поджигая несколько страниц. Подождав, пока разгорится, он бросил их в трубу. - Сейчас протянет!
Однако и после еще двух попыток ничего не произошло. Василь поджег обложку. Она медленно, как бы нехотя, занялась синеватым пламенем. И вновь без какого-либо результата.
Тут терпение Снеткова лопнуло, и он заглянул в трубу. В тот же момент столб сажи и дыма рванул вверх. Василь машинально дернулся, и скатился с крыши в сугроб.
Все это произошло так быстро, что я не успел даже испугаться. Картина была контрастной: в белом чистом снегу сидел негр с абсолютно славянской внешностью и читал мне нотацию.
- Твою маму! От этих гребаных коммунистов одна подлость! Предупреждать надо, что весь дом марксисткими идеями пропитан!
- Ой! А кто это там? - у калитки с выпученными глазами стояла Манька.
- Домовой из трубы выскочил, Василь Петровичем зовут, - пошутил я.
- Врет! Нагло врет! - Снетков уже сообразил, на кого он похож. - Рекомендуюсь: Абрам Петрович Ганнибал! - и стал выбираться из сугроба, бормоча что-то про подлости коммунистов и про баню, в которую он только вчера сходил.
- Может, полечить кого надо? У меня отличное средство есть, и для примочек, и для растираний, и для полосканий. Дешево и сердито.
- Уже оценили, - сказал Снетков, растирая снегом черное лицо. - Часа через два заходите. Я сначала сам над собой поколдую, а потом буду готов и к вашим процедурам.
- Так я уж и зайду, - по-деревенски кокетливо резюмировала Манька. - На новоселье.
Я кивнул. Снетков тоже. И Манька, довольная что ей улыбается провести время в такой веселой компании, поспешила к себе.
Через час в доме стало теплее. Задымленность ушла. Василь просветил меня, что за час топки русской печи воздух в доме меняется тридцать раз и что печное отопление, не считая мелких неприятных моментов, самое лучшее из всех придуманных человечеством. Ему пришлось помыть голову под рукомойником, куда я подливал теплую воду, согретую на плите. Прихрамывая на ушибленную ногу, Снетков направился к зеркалу, пригладил свою вздыбленную шевелюру, внимательно осмотрел себя, поворачивая голову то вправо, то влево. Найдя свой вид вполне достойным, разминая ногу, он веско произнес:
- Временная неудача лучше временной удачи - так утверждали древние греки, и я с ними полностью согласен.
Я тоже подошел к зеркалу. Снетков, наблюдая за мной, продолжил:
- Умное выражение лица достигается постоянными тренировками ума, а не лица перед зеркалом.
- Тоже древние греки сказали?
- Да нет, это уже я тебе говорю: с тобой в смысле воспитания и образования еще работать и работать надо!
- А не отправить ли тебя в баню вместе с Маней? Нет, ну и нажил я себе соседа...
Снетков улыбался. Он подбросил несколько поленьев в печь и занялся разборкой вещей. Все свое имущество новосел привез в сумке и чемодане. Сумку он вообще не открывал, и я понял, что именно там находится самое ценное. Но как повелось с нашей первой встречи, я не стал подгонять события.
НОВОСЕЛЬЕ
Я принес все, что у меня было к столу: картошку, хлеб, банку тушенки и бутылку самогона, которую в прошлый раз оставила Манька.
Через 15 минут картошка на плите уже звонко булькала.
- Бульба в первоначальном значении - водяной пузырь - блеснул своими познаниями я.
- Консервы изобрели французы при Наполеоне перед походом на Россию. - отпарировал Снетков.
Открыли тушенку. Там действительно была тушенка. Я рассказал Снеткову, как однажды на улице купил по рублю пару банок солдатской тушенки. Банки были без этикеток и испачканы в солидоле, торгаш утверждал - с военных складов из стратегических запасов. Принес домой, обтер, открыл, а там оказался зеленый горошек.
- Во! До чего народ у нас смекалистый и доверчивый тоже. Всего и дел: снять бумажную этикетку, мазнуть солидолом и зеленый горошек по 12 копеек превращается в целковый. Банок-то много было?
- Коробок шесть.
- Хорошо вы его приподняли. Но помяни мое слово: то ли еще будет. Я же чую - грядут большие перемены, не одного из нас еще разденут! - и услышав шаги обрадовался: - Кажется, ко мне гости - не заперто!
Я понял, что Василь уже вошел в роль хозяина.
На пороге показалась Манька, а за ней следом вынырнул Вовка в надвинутой на глаза шапке.
- А где негр? - оглядывая нас, спросил он.
- Он уехал, - нашелся я, - сказал, холодно тут у вас, здесь только такие, как Вовка, и могут выжить.
- Мамка, опять врешь? А меня всегда за вранье ругаешь.
- Действительно, несправедливость, - вступил в разговор Снетков, - ну ничего, дружок, вот-вот демократия наступит, тогда говори все что хочешь, хоть в три короба ври, и ничего тебе за это не будет.
Он протянул Вовке руку:
- Ну будем знакомы - Василь Петрович, но только для тебя - дядя Вася.
- Вовка, - чуть замявшись, ответил малец и уже более твердым голосом добавил: - Трегубов.
- Вот, - сняв с него шапку и пригладив волосы на макушке, сказала Манька, - мое произведение. Решила познакомить. А то ведь все равно вокруг вашего дома будет крутиться, любопытный, да и скучно ему, почитай, один на нашем отшибе.
- Ну, я пошел, - по-деловому осмотрев стол и поняв, что там ничего интересного, заявил Вовка, - ребята ждут.
Манька вынула из сумки запотевший пакет с пирожками, достала два и сунула ему. Вовка выскользнул за дверь.
Манька выставила на стол огурчики, сало и семисотграммовую бутылку водки „Сминофф". Снетков повертел ее в руках, безуспешно попытался прочесть английские надписи и поставил на место:
- Любой мало-мальски образованный человек знает, как очистить грязную воду от всяческой заразы - надо превратить ее в спирт. Сразу видно, что Маня у нас человек технически грамотный, за что с нашей стороны ей большое уважение.
Манька, сроду не слышавшая таких умных речей, слегка зарделась, что на нее было непохоже. Видимо, в душе ее происходило очередное зарождение чувств.
И тут Снетков достал из своей сумки бутылку шампанского.
- Вот, к празднику приготовил, но по такому случаю... Тем более, что Новый год в моей жизни бывает все же чаще, чем новоселье.
На мои легкие возражения Снетков, войдя в раж, и продолжая производить впечатление, заявил:
- Вино в расшифровке: высший институт народного образования, и у нас все хотят его получить - так сильна у нашего народа тяга к просвещению. Но не один же предмет все время изучать, - он кивнул на Манькину бутылку, - познания надо расширять и разнообразить.
Дальше все пошло обстоятельно и весело. Я уже успел заметить, что там, где заправлял Снетков, все становилось просто и ясно. Василь галантно ухаживал за Манькой, восхищенно принимавшей его комплименты. Под картошку и огурчики налили уже крепкого.
- Ну как? - спросила Манька, намереваясь узнать качество своего первача. Задержав дыхание и помахав на свой рот, Снетков заявил:
- Сейчас желудок что-нибудь скажет, и я вам переведу. Потом он взглянул на Маню и провозгласил:
- Ну, хороша!
Двусмысленность выражения легко читалась.
Манька смеялась весело и натурально. Разгоряченная, она и впрямь была хороша. Снетков продолжал рассыпать комплименты, а я смотрел на них, и мне было хорошо. Может, это Манькино „лекарство" так подействовало, а может, окружение... Впрочем, какая разница - было хорошо, и все тут.
Поначалу я тоже участвовал в разговоре, рассказал пару анекдотов, как мне казалось, к месту. Но мое красноречие гасло на фоне искрометного юмора Снеткова. Я пересел на диван, где потихоньку, разомлев от тепла, придремывал. Да и усталость после трудовой недели одолела. Поэтому как развивались события дальше, могу только лишь догадываться. Конечно, можно было бы для пущего интереса много чего напридумывать, но мое кредо - писать лишь о том, что я видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Поэтому честно скажу, что новоселье для меня закончилось на не очень мягком и запыленном диване в каком-то закутке и это меня совершенно не трогало.
ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ
После переезда наше общение со Снетковым стало постоянным. Постепенно стали вырисовываться черты характера и жизненные принципы Василя.
Внешне Снетков ничем не выделялся - ни ростом, ни красотой. Да и вообще к своему внешнему виду он относился пренебрежительно, но брюки у него всегда были выглажены, а ботинки блестели. Эту особенность своего гардероба он мне объяснял так:
- Моя верхняя половина, Алекс, значительно превосходит нижнюю; приличная шевелюра, приятный взгляд, обворожительная улыбка - все это притягивает. взор. Но это только тех, кто начинает осмотр сверху. А чтобы не смазать впечатление у тех, кто начинает осмотр снизу, приходится нижнюю часть держать в образцовом порядке.
Зная неуживчивый характер и оригинальное отношение к работе, через несколько дней я поинтересовался у Снеткова, как прошли первые дежурства на новом посту.
- С одной стороны, работа почти бесполезная, а с другой, вроде и нет. Мы оберегаем социалистическую собственность от внешнего посягательства, в то же время не можем защитить ее от внутреннего. Знаешь, какой основной девиз у работников завода?
Я отрицательно мотнул головой.
- Ты здесь хозяин, а не гость - не взял доску, возьми хоть гвоздь! Вот эти гвозди меня и заставляют отбирать у работяг; я их сдаю на склад, а потом их главный кладовщик по официальному пропуску шефу на строительство дачи отпускает. Однако ж производство работает хоть бы что. Потому что эти гвозди либо были заказаны с учетом, что пойдут налево, либо в каждую доску на один гвоздь меньше забьют. Схема отработана годами и десятилетиями.
Ну а если внешнюю сторону смотреть - не будь охраны, охотников до гвоздей уйма бы набежала. Так что поработаю пока, коллектив вроде неплохой, столовая дешевая, зарплата не меньше моей прежней будет. Опять же - спецодежду выдали теплую. Да и с Трезором подружился - лучший мой напарник теперь. Хороший пес, один недостаток - верит людям.
- А мой Шмон никогда мне не верит, что мне ему нечего дать, он лично проверяет и сумки и холодильник.
- Не дурак он у тебя, не дурак... Вам, я вижу, не скучно. Если честно - очень не люблю дураков. А они вот на меня просто косяками прут. Что удивительно - особенно много их среди начальства. Вот я иногда их подставляю так, что их дурость напоказ.
- Опасный ты человек, Василь...
- Во-во, - засмеялся он, - дурак первым замечает, что много умных развелось.
Я пропустил этот выпад, не желая вступать в словесную дуэль.
К теме дураков мы вернулись через пару дней. Как бы невзначай ее начал Василь:
- Долгое время для меня было большой загадкой, как они в начальничьи кресла пробираются. Хотя чего тут удивляться - наша система к этому располагает.
- Но они же вроде как все с образованием, и по идее, не должны быть тупыми.
- Даже обезьяна способна к подражанию. А дурак все же человек. У нас в стране важнее ума что? - верность и преданность идеалам. Таким везде помогают, даже в тех же институтах и университетах, там ведь тоже партейцы управляют. Ум предполагает пытливость. Пытливость - лишние вопросы. А кому это надо? Помнишь строчку из революционной песни: «И как один умрем в борьбе за это». У нас один умник в институте спросил, за что конкретно ему помирать предлагают.
- И что потом?
- Потом этого студентика никто не видел, домой без диплома отправили. И вообще у дураков с корочками больше шансов сделать карьеру. Они, как правило, дальше своего носа не видят. Помнишь, как Ходжа Насреддин своим упрямым ишаком управлял? На прутике держал пучок травы перед носом: прутик влево - ишак влево, прутик вправо - ишак вправо.
- Все равно руководителю образование необходимо.
- Ты, Алекс, считаешь, что образованный дурак лучше, чем необразованный? Здесь-то и кроется причина нашего экономического и политического развала. Дипломированный дурак - это не только затраты на обучение, но и огромные расходы на его непредсказуемые действия. Чем выше сидит дурак, тем страшнее последствия.
Возразить было нечего. Я мысленно перебрал всех своих бывших начальников. Вывод получился неутешительный. Василь был стопроцентно прав, и я решил „дурацкую" тему не развивать, Снетков тоже переключился на другую тему.
Мне нравилось, что Снетков не упирался в каком-либо одном вопросе, предпочитая накопить аргументы и продолжить спор позже. У нас вообще оказалось довольно много схожего. Главным достоинством моего приятеля был его житейский философский ум. Аеще Василь был отменным импровизатором, умел не только поставить какой-то заковыристый вопрос, но и сам на него с блеском ответить.
БУДНИ
Все постепенно входило в свою колею. Мне-то было не привыкать, я уже вторую зиму коротал в таких условиях, а Снеткову приходилось приноравливаться. Но он не жаловался и похоже был доволен своей жизнью.
От предложения в самые холода пожить на одной жилплощади он отказался. Мои доводы относительно экономии топлива не принимались. Думаю, такие намеки уже поступали ему и от Мани, но Снетков предпочитал свободу и одиночество, и я догадался для чего.
Мне импонировала такая скромность. С объявлением гласности из всех щелей полезли новоявленные писатели и поэты от а-ля Есенин до а-ля Барков. Но у Василя никакого а-ля не должно было быть, слишком оригинален был мой новый сосед. А главное, в отличие от большинства доморощенных писак он не жаждал славы.
Однажды я зашел справиться о его здоровье, он немного простыл, а заодно спросить, не надо ли ему чего привезти из города. Дверь, как всегда, была открыта. Снетков сидел на диване, просматривал какие-то записи. Пытаясь скрыть свою заинтересованность, спросил безразличным тоном:
- Что-нибудь свеженькое?
- Если бы свеженькое... - не выходя из задумчивости, произнес Василь.
Я все-таки растормошил его и попросил прочесть хотя бы пару строк.
- Хорошо, - сказал он, встал и с выражением продекламировал:
Мне подарила курица яйцо,
Я съел, и в задней части загудело,
Тогда я плюнул ей в куриное лицо,
Что, впрочем, мало за такое дело!
После чего он выразительно поклонился и посмотрел на меня, ожидая реакцию.
- Здорово! - сказал я, - только вот насчет лица как-то...
- А ты хочешь сказать, у курицы морда что ли? - тоже мне критик нашелся. И вообще, я пишу не для таких...
- А для кого же?
- Для потомков! Они будут образованнее, культурнее и с большим, нежели у тебя Алекс кругозором. А такие, как ты критики с поселковыми замашками входят без стука и вдохновение отпугивают.
В этот момент скрипнула дверь, ввалился весь запорошенный снегом Вовка. Не здороваясь, он бухнул на стол бутылку молока.
- Вот, мамка от соседской козы передала.
- Так, понятно. Коза мамке передала молока для меня, и ты мне принес. Я правильно понял? - на полном серьезе спросил Снетков.
Вовка опешил.
- Да нет, - прокручивая в голове вопрос, промямлил он, - молоко козье, а передала мамка.
- Не обращай внимания, - успокоил я Вовку, - ему тут уже курица яйцо подарила, так пусть уж и коза молоко передаст до кучи.
Снетков, внешне не реагируя на иронию и как бы игнорируя мое присутствие, переключил внимание на нового гостя:
- Как дела у нашей смены в школе? Умнеешь потихоньку?
- Нет, - печально сообщила наша будущая смена.
- Это почему?
- Училка у нас тупая.
- А чего ж вы ее сами не учите, не подтягиваете, не воспитываете?
- Пусть ее директор воспитывает. Он ее каждый день к себе в кабинет вызывает и там воспитывает, она всегда красная и растрепанная оттуда выходит.
- Если красная и растрепанная, то ты, Вовка, возможно, года три ее не увидишь. Глядишь, восьмой класс без ее дурного влияния успеешь закончить, - заключил Снетков.
- Врете вы все! - сказал Вовка и выскочил на улицу.
Василь взял со стола бутылку:
- Будешь?
- Тебе же прислали. Завтра я еще меду привезу, лечить тебя надо, а то про учительниц плохо думаешь.
- Опять гости, - Снетков услышал скрип двери, - ну и квартирку ты мне нашел, здесь не только поболеть, помереть спокойно не дадут.
- Здравия желаю! - прозвучал с порога строевой голос полковника. Он был в офицерском бушлате и военной шапке-ушанке без кокарды.
- Слышал, ты Василь болеешь? Вот я тут лекарство принес, - и вынул из внутреннего кармана бутылку русской.
Зная, что это кончится разговорами о доблестной Советской Армии и воспоминаниями полковника о своих боевых подвигах, я сослался на дела и начал прощаться, пожелав им приятно провести вечер.
- Я верю в твою искренность, - Снетков осуждающе посмотрел на меня, но удерживать не стал.
ОТСТУПЛЕНИЕ № 1
По мере общения я постепенно узнавал о прошлом Снеткова. Как он сам сказал, образование у него было „среднее-специальное, но без диплома". На преддипломной практике „вляпался" в какую-то историю, где он само собой стоял за правду и справедливость. Начались разборки. Особенно возникал комсомольский секретарь, которого Снетков охарактеризовал так: „Линии жизни и судьбы на его ладони сливались в одну, которая четко совпадала с линией партии".
На защиту Василя встала „ комсомолка, спортсменка, и, наконец, красавица" Зоя Бессмертнова. Предлагала взять его на поруки. „Но это все были бредни - просто в меня втюрилась"- пояснил Снетков
Он не хотел вдаваться в подробности той истории, но как я понял, уже тогда Снетков вошел в разряд людей не умеющих приспосабливаться, да и не стремящихся к этому.
Зоя все же взяла его на поруки, вернее, он взял ее на руки и отнес в ЗАГС. Они уехали в областной центр и устроились на завод.
Сначала жили спокойно. Но Зоя была умная и активная, порой даже чересчур. Решив сделать карьеру на идеологическом фронте, она с отличием окончила высшую партийную школу. Все чаще их разговоры переходили в плоскость марксистко-ленинской философии, с уклоном в ее ленинскую ветвь, для которой Снетков придумал свое название - „ленинский сук". И у плиты и в кровати Зоя просто сыпала цитатами из классиков коммунизма. Снеткову это надоело и он тоже покопался в этой белиберде, где сразу же натолкнулся на ряд несоответствий. Тогда он копнул глубже и нашел, где собака зарыта.
, Однажды, когда жена довела его до белого каления, он заявил:
- Вся эта революция - месть царю за еврейские погромы внуками тех, кого громили. Они пришли и заменили народовольцев, спрятавшись в подполье и выжидая подходящий момент. Момент наступил и чтобы про это никто не догадался об этой мести, в последний момент Ленина вытащили из Разлива где он скрывался. Ленин хоть и трусоват был - одних псевдонимов больше ста имел, - все же из-за непомерного тщеславия согласился. А еще вождь мирового пролетариата был отменным плагиатором, свои перлы „Россия колосс на глиняных ногах" и, „Учиться, учиться и учиться" у французских демократов тиснул.
Зоя впала в истерику на целую неделю.
Василь из дома ушел. Позже попытался было забрать пятилетнего сына, но под угрозой жены сдать его за антипартийную пропаганду куда следует, отступил. Зоя принципиально отказалась от алиментов, заявив, что его деньги будут пахнуть идейной отравой, и на пользу сыну не пойдут.
Через несколько лет, „будучи в здравом уме", Василь снова решил завести семью. Его приятель расхваливал семейную жизнь со своей „дурочкой" - так он ласково называл жену, которая слушала его, раскрыв рот. Василю было за тридцать, неприкаянность надоела. По словам Снеткова, это было в последний раз, когда он пошел на поводу у общества: Галя обладала всеми внешними прелестями и достаточно покладистым характером. Она не очень сильно приставала с разговорами, больше напирала на супружеский долг. За день они всего два-три раза перекидывались словами.
Но дальнейшее Снетков пояснил в своем стиле:
„В отличие от людей, которые мучились ночными кошмарами, мне вполне хватало дневных".
Через два с половиной года Василь дал деру из этой, как он сказал, „берлоги невежества". Там он тоже оставил все: и небольшую квартирку, и большеголового мальчугана со своей довольно редкой фамилией. Василь подвел итог этого супружества так:
- После свадьбы я был счастлив почти месяц, а после развода года полтора.
На все эти житейские темы я раскрутил Василя, намекая на Манькину симпатию к нему. А когда упомянул ее кулинарные способности, тут же получил разъяснение:
- Ты за Маньку не беспокойся, женщина, умеющая готовить, всегда найдет мужика, который умеет есть.
По вопросу брака позиция у него была своеобразная:
- Две попытки я уже использовал, а третью, финальную, приберегаю на очень крайний случай, когда уже выхода не будет. Да и чего ты пристал! Хочешь, чтоб я ходил по дому, как призрак, и бренчал супружескими цепями?!
И он изобразил из себя призрака окутанного цепями. Но с его фигурой это больше смахивало на насильника, бредущего на каторжные работы.
ПРАЗДНИКИ
(преддверие)
Совместными усилиями мы поставили Василя на ноги. Через три дня он уже бодро шагал на работу. А до Нового года оставалось всего пять дней.
У Снеткова было свойство притягивать к себе людей. Каждый видел в нем своего человека, и все наше окружение стало одолевать его вопросами о празднике в нашем закутке.
Вечерком Василь заглянул ко мне:
- Слышь, Алекс, тут местное общество вяжется с празднованием Нового года. А я же в доме не хозяин, и так уже все эти посетители порог стоптали. Чую, пора заканчивать с панибратством, но ведь не резко же, Неудобно... Как ты смотришь, чтоб у тебя организоваться? Тут еще Юрка Гвоздев позвонил, ты же понимаешь, что нашему революционеру ни с кем не по пути, кроме нас. Кстати, ты произвел на него хорошее впечатление, хочет почитать тебе что-нибудь свое.
Я прикинул в уме, что будет человек шесть, а с Вовкой и котом - восемь, приличная компания. А где взять посуду? И кто ее будет мыть? Видя мои колебания, Снетков добавил:
- У Нового года есть особенность: он как до нас приходил, так будет приходить и после нас, но игнорировать его приход только по этой причине не стоит. Так что принимай вызов, мы поможем.
Честно скажу, отказать ему в чем-либо было невозможно.
- Ну что ж, - сказал я, - надо начинать готовиться; как говорил Владимир Ильич - не откладывай на завтра, что можешь сделать сегодня.
- Лабуле
- Что?
- Для не образованных поясняю: это затрепанное выражение вождь мирового пролетариата сдул у французского публициста Лабуле.
Снеткову можно было верить. Я уже как-то проверил его удивительную память. Как-то он процитировал Сенеку: „У кого что болит, тот о том, естественно, и говорит". Я не поленился заглянуть в энциклопедию. Там слово естественно действительно присутствовало.
Через пару дней я зашел к Василю определиться с составом участников и решить, по сколько скидываемся.
- Мыслями мне делиться легче, чем деньгами, - сказал он со вздохом и полез в свой тощий кошелек.
Праздничная компания получилась достаточно разношерстной, но в этом Снетков нашел некий глубинный смысл:
- Надо, надо нашей творческой интеллигенции общаться с народом, иначе невозможно писать для него.
К творческой интеллигенции он относил себя, меня и Юру Гвоздев. За народ выступали полковник, Манька и ее подруга Светка. Вовочка был запасным гостем, а кот Шмон сам по себе - не народ и не гость.
ПРАЗДНИК
(начало)
До Нового года оставалось меньше трех часов. Манька со Светкой, долговязой пергидрольной блондинкой неопределенного возраста, суетились вокруг стола. Я нарезал хлеб. На плите тушилась картошка с мясом. Между плитой и столом курсировал обалдевший от запахов и наплыва гостей Шмон.
В дом ввалились представители интеллигенции Гвоздев и Снетков. Снетков потянул носом и выдал:
- Древние говорили так: рано приходящим - слюни, поздно приходящим - кости. Придется поглотать слюни.
Он сбросил пальто, взял из рук стоявшего столбом Гвоздева торт и шампанское и приступил к представлению:
- Дамы и господа, наш гость, знаменитый пока только в пределах нашего района поэт Юрий Гвоздев. А это вот, Юра, первая красавица нашего отшиба Маня, - он дружески хлопнул ее по мягкому месту, - и богиня телефонной связи Света. Ну а Алекса, критика и буквоеда, ты уже знаешь.
Шмон подозрительно обнюхал штанины Гвоздева, чувствуя в нем чужака, с явным намерением превратить его в местного. Зная подлые замашки своего кота, я сунул ему под нос кусочек колбасы и приоткрыл дверь. Шмон чуть не попал под ноги ввалившемуся полковнику. Ради праздника он надел папаху, на что Василь мне на ухо глубокомысленно заметил:
- Не понимаю, какой резон было снимать шкуру с одного барана и надевать на другого.
Полковник принес мандарины, водку и чахловатый букетик, который, смущаясь, вручил Мане. Все на нашей окраине знали о неразделенной страсти полковника.
Сбор был полным. Вовку не без труда Маня сбагрила невестке, жившей в центре поселка. Снетков рассадил всех по своему усмотрению: Светку сГвоздевым, Маньку меж собой и полковником, меня поближе к двери, видимо, чтобы шустрее бегал на кухню.
Проводили старый год и налегли на закуски. Гвоздев не уставал подкладывать в свою тарелку грибы.
- Это Светкины, - пояснила Маня, - ее турки.
- Я и названия такого не знаю, - удивился Гвоздев и задал глупый вопрос: - А они съедобные?
- Все грибы съедобные, но некоторые едят только один раз в жизни, - подколол Снетков.
Юра глуповато заулыбался и бросил заинтересованный взгляд на Светку. Снетков выдал в тему:
Новый год придет к субботе.
Что несет? Одно лишь знаем:
Клюква будет на болоте
Да грибов насобираем!
Такую уверенность в выживании народ встретил с одобрением. Дружно выпили под грибы и за грибы.
Старый год уходил пока еще в совсем недалекое прошлое.
ПРАЗДНИК
(продолжение)
На экране телевизора возник меченый лик первого и, как потом оказалось, последнего президента СССР. В который уж раз он предложил искать консенсус и порадовал нас тем, что глубоко удовлетворен. Правда, для большинства населения страны такое заявление было не совсем ясным: президент четко не уточнял, где и при каких обстоятельствах наступило это самое удовлетворение.
Полковник эффектно открыл шампанское. Создавалось впечатление, что откупоривание бутылок входило в программу подготовки защитников отечества. Зазвенели фужеры из Маниного серванта. Выпили Советское полусладкое за новый 1991 год, пожелав друг другу всего-всего и даже больше. Разговор за столом свернул на политику и Перьев рассказал анекдот:
- Вы знаете три самые большие чуда конца двадцатого века? Евреи воюют, немцы борются за мир, русские сражаются с алкоголем!
Услышав слово война, полковник вскочил и зычным голосом стал произносить речь. Он начал с того, что враг не дремлет и пытается разрушить страну. Перечислил горячие точки - Карабах, Тбилиси, Приднестровье, Ферганскую долину, Прибалтику. После пяти минут политинформации, проведенной по передовице газеты „Красная звезда" он сделал веское заявление о надежности и готовности Вооруженных сил СССР отразить любое посягательство на просторы нашей родины. Оратор заверил, что советские солдаты находятся в прекрасной боевой готовности, твердо знают устав, а в нем главное... - и он отчеканил несколько статей строевого устава.
После этого полковник стал показывать, как надо готовиться к стрельбе из положения стоя, затем с колена. Он уже взялся отодвигать стулья, собираясь изобразить, как надо стрелять из положения лежа, но мы дружно стали его отговаривать. В конце концов, мы согласились на полевые занятия где-нибудь по весне, чтобы перенять хоть малую часть его знаний и навыков.
- Ладно, - сказал он, - тогда послушайте стихи моего друга политрука Сергея Стального на злобу дня:
Выползают из нор своих гады,
Норовят нанести нам укус,
А вам снятся застоя награды
И былого застолия вкус.
Спите вы на подушках застоя,
А в народе тревожный набат,
Мы с народом в одном строю стоя,
Видим - в вашей постели бдит гад!
Вот! - полковник поднял кулак в манере кубинских революционеров и провозгласил: - Но пасаран! - они не пройдут!
Как наш бравый вояка смог запомнить такое длинное стихотворение, я не знаю, скорее всего, он хранил его не в голове, а в сердце.
Гвоздев уже почти открыто держался за живот, делая странные гримасы. Светка, похоже, плохо понимала, как к этому отнестись - серьезно или нет. Мы все выдержали стойко, будучи уже людьми натренированными. А Манька, подхватив инициативу полковника, произнесла тост:
- Давайте за то, чтобы в наших постелях никогда гадов не было, а бывали только хорошие люди!
Чокнулись за фривольный тост и расслабились. Но полковник решил, что его патриотические призывы не нашли благодарных слушателей. Кроме общего невнимания и ухмылок Гвоздева, его раздражало щебетание Маньки со Снетковым.
В это время неувядаемая прима запела про миллион алых роз. Юра пригласил на танец Светку.
- Слышь, Гвоздев, - заметил Василь, - я как-то в одном сельском клубе правила читал, так там было сказано: танцующий должен одинаково хорошо танцевать как правой, так и левой ногой - не сачкуй.
- А женщина может сделать партнеру замечание, - добавил я, - если он не соблюдает приличествующего расстояния в три сантиметра.
Но они уже нас не слышали. Юра, склонившись к Светке, негромко читал свои новые стихи. Она же, ошалевшая от внимания умного и талантливого ухажера, млела, даже не замечая, как его рука сползала с ее талии все ниже. Юра дочитал очередной опус и, отдернув руку, извинился за непреднамеренную вольность. Светка от такой галантности еще больше зарделась.
Видя, что в компании пошел разнобой, полковник впал в угрюмую задумчивость, я по праву хозяина пригласил всех к столу и выставил пару Манькиных бутылок. Самогон цветом походил на коньяк: ради праздника он был настоян на скорлупе грецкого ореха.
Выпив этот эксклюзив, разгоряченная Светка начала рассказывать, что в их коммуналке поселился полтергейст. Почти каждую ночь сверху идут какие-то странные звуки, и она подчас всю ночь не может заснуть.
- Я в эти бредни не верю! - заявил Гвоздев. - Бабкины сказки.
- А ты сходи, проверь, - поддержала Светку подруга, - я, между прочим, тоже один раз слышала.
Светка засмущалась - не столько от предложения Маньки, сколько от скептицизма Гвоздева и сменила тему. Она попросила Юру что-нибудь прочесть. Его уговаривать не пришлось, он считал, что народ должен знать всю правду о жизни, особенно ту, которую поэт доносит до него в своих произведениях. Снетков его предупредил, чтоб никакой политики, а побольше юмора. И Перьев размеренно продекламировал:
То ль у Казанского собора,
То ль у Казанского вокзала,
Я помню, выпил, и немало...
По невнятной реакции народа стало понятно, что шедевр требует пояснения, и как бы между прочим я уточнил, что Казанский собор находится в Питере, а Казанский вокзал в Москве. Полковник несколько обиженно заявил, что ему-то такие тонкости объяснять не надо, он и там и там был, и там и там пил.
Перьев уже вошел в раж и рассказал анекдот, как американский миллиардер скупил все, что было в ГУМе, и начал раздавать людям бесплатно. В давке погибли люди, было много раненых. Его спросили, зачем он это сделал. А он: „Хотел посмотреть, как будет при коммунизме - каждому по потребностям".
Все рассмеялись. Но полковник, узрев в нашей компании сборище подрывных элементов, а в Маньке не оправдавшую его надежд женщину склонную к легкому поведению, все чаще прикладывался. И хотя он был мужик натренированный и крепкий, Манькина продукция оказалась крепче.
- На улицу, на улицу! - призвала всех раскрасневшаяся Светка. Я поддержал ее в надежде избавиться от самого непредсказуемого гостя. На полковника надели шинель и нахлобучили папаху. Тут он вдруг вынул из кармана ракетницу:
- А сейчас фейерверк! Патронов на всех хватит!
Он блуждающими глазами искал врагов родины, задержал взгляд сначала на Гвоздеве, потом на Снеткове.
- Только не здесь! - я взял его под локоть и стал подталкивать к выходу.
У полковника были три ракеты, которые он и выпустил под наше дружное „Ура!"
ПРАЗДНИК
(окончание)
В доме было прохладно, когда к двенадцати пополудни я открыл глаза. В висках поддавливало, а во рту сушило.
- Переехали... - подумал я, имея в виду из года в год. - Если первый день так тяжело начинается, то что же будет дальше?
Но думать о том, что будет завтра, не было никакой возможности.
- Пока не избавлюсь от этой сухости во рту - все дела по боку! - решил я или кто-то, сидящий во мне. Тут еще надо было разобраться...
- Ага! Это же похмелье! - наконец сообразил я.
В любых других случаях у меня вырывалось не „ага" а „эврика!" Но сейчас это слово в моей стиснутой голове просто не умещалось.
Выбравшись из под пледа я пошел на разведку. Стол имел весьма распотрошенный вид - старшим здесь был Шмон. Котяра сидел на тумбочке и с безразличным видом созерцал весь этот развал. Шмон по-хозяйски подмел сыр, колбасу и остатки холодца, но на соленые огурцы, мандарины и торт не покушался. Он мяукнул: „Пост сдал!", спрыгнул с тумбочки и направился к двери. Глотнув из бутылки остатки шампанского, я пошел его выпускать. Открыв дверь, чуть не столкнулся со Снетковым.
- Пошел котам рассказывать, как погулял, - рассмеялся Василь. - Сейчас начнут: кому больше досталось и кто чего со стола спер.
- Зато тарелку из-под холодца мыть не надо, - ответил я, пытаясь найти хоть что-то утешительное в утреннем бардаке. Не найдя больше ничего положительного, тяжело вздохнул: - Надо бы прибраться.
- Брось, - сказал Снетков, - сейчас девочки придут.
- А где Перьев?
- А он как прилип к Светке, так склеенным и вернется. Может еще и полтергейст с собой притащат. Юра же со всеми общий язык найдет.
Снетков потоптался у стола, заглянул за трюмо и достал оттуда недопитую бутылку.
- Давай-ка лучше головы поправим, а заодно и глаза чуть расширятся. Мой прадед говорил: „Выпьешь - и в глазах враз больше света, а в душе побольше цвета". Или наоборот? Черт - голова совсем не работает!
- За что выпьем? - спросил я, наливая в стопки.
- В таком состоянии можно пить только за себя и свое здоровье.
Не успели мы дожевать по соленому огурцу, как в дверях показался Гвоздев, а следом Светка.
- Вот так всегда, - наклонился к моему уху Снетков, - сначала мужики сзади ходят, а потом наоборот.
Юра понял, что намечается обсуждение их совместного появления, и перевел стрелки на нас:
- В этом изобилии, за столом, уставленным восхитительными яствами, диковинными фруктами, изысканными напитками, они и вели свои мелочные разговоры.
Снетков отпарировал в том же великосветском ключе:
- Хотя я люблю все человечество, но эта любовь распространяется неравномерно, и ты, Юра, у меня в почетном ряду.
Светка не смогла врубиться в эту игру слов, но по ее лицу можно было легко прочесть: праздник удался, и она не прочь продлить его насколько возможно. Она засуетилась с уборкой стола. Работа эта была ей совсем не в тягость, ведь Светка летала на крыльях любви. Снетков хлопнул Гвоздева по плечу:
- За такой женский энтузиазм надо некоторым мужикам ордена давать!
Юра, чуть смутившись, пошел на кухню, где Светка уже мыла посуду.
- Хороший мужик, талантливый, но в систему не вписался, потому и жизнь кувырком, - вздохнув, сказал Снетков и потянулся за огурцом.
ОТСТУПЛЕНИЕ № 2
О Перьеве я знал мало - только то, что урывками рассказывал Снетков. Позже я убедился, что он давал людям удивительно точные характеристики. Гвоздев был моложе Снеткова, но старше меня. Однако в зрелом возрасте разница в три-пять лет, большого значения не имеет.
Звезд с неба Гвоздев не хватал. Карьера и деньги его не интересовали. Он с детства познавал мир по книгам, и мир казался ему прекрасным. Еще до службы во флоте получил специальность электротехника. Знакомство с жизнью обернулось полным крахом всех его надежд и чаяний.
Поступив на работу электромонтером, он уже на следующий день был направлен на разгрузку химудобрений. Инструмент был простой - лопата, задача тоже вроде нехитрая: бери больше - кидай дальше. Через два часа разгрузка вагона остановилась: салага-электрик доходчиво объяснил бригаде все, что познал на занятиях по охране труда. Согласно трудовому законодательству на работы не по специальности сотрудники могут быть направлены лишь по приказу директора с предварительным ознакомлением каждого под расписку. Кроме того, все должны быть проинструктированы и обеспечены средствами защиты.
Начальство было неприятно удивлено появлением в их шарашкиной конторе борца за права человека, способного так легко агитировать трудящихся. Самое удивительное, что этот борец требовал того, что действительно было предписано ведомственными инструкциями и советскими законами. Через месяц Гвоздев стал свободным и безработным.
Примерно по той же схеме Юра проходил испытательные сроки еще на нескольких предприятиях. Город был маленький, и года через два его знали все кадровики. Чуть дольше он задержался в мастерской по ремонту бытовой техники. Здесь была относительная свобода и самостоятельность, отвечаешь только за свою работу. Но когда Гвоздева стали оттирать на самые дальние участки, он справедливо возбудился. За жалобу, отправленную наверх, его разобрали на профсоюзном собрании, которое яркими красками расписали в местной газете „Наша правда".
После этого случая Гвоздев пересмотрел свои взгляды на жизнь окончательно. Во-первых: страна, которой не нужны честные, порядочные и ответственные трудяги, -идиотская и бесперспективная. Во-вторых: если у страны нет перспектив - зачем на нее работать? Политиков Юра считал бездельниками, призывающими к труду не из высоких соображений, а из самых низких - ведь кто-то должен был их кормить. Гвоздев пахать на такое государство не собирался. Несколько лет он перебивался скромными заработками - ремонтировал телевизоры и холодильники пенсионерам.
К тому времени у Юры уже была любимая жена и двое маленьких сыновей. Жена терпела его революционный характер и фактически тянула семью. Ее назначили директором небольшой фабрики. Для Юры это стало ударом. Жену не убеждали доводы мужа-нигилиста, что работать на издыхающую страну - продлевать ее агонию. Не найдя понимания, он развелся.
После этого Гвоздев решил уволиться из этой идиотской страны. Он выписался из квартиры, чтобы не платить за коммуналку, отказался менять паспорт и не ходил на выборы. Загрузив нехитрые пожитки в свой „Запорожец", отправился в глухую деревню, где они с женой собирались построить дачу.
Здесь он и стал местным робинзоном. Лентяем Гвоздев не был. Злость на страну разбудила в нем неиссякаемую энергию: за лето Юра построил теплую времянку, развел кроликов и кур, запасся картошкой, капустой и грибами. Погреб был заставлен банками с огурцами, помидорами и вареньем. Соседкам-пенсионеркам Юра колол дрова, чинил заборы и крыши: на хлеб, сигареты и дешевый портвейн хватало.
Тогда же открылись поэтические способности Перьева, ведь одиночество - стимул творчества. Его стихи были наполнены иронией и сарказмом, людям они нравились и нередко уходили в народ. Ну как в период борьбы с пьянством мог не понравиться такой бодрящий призыв:
Товарищ, верь! Она придет -
Свобода! Каждому - не вместе!
Кто хочет, пусть по сотке пьет,
А кто желает, и по двести.
На зиму Гвоздев переезжал в город, где подхалтуривал ремонтом быттехники. Потом прикупал стройматериалы и ранней весной вновь уезжал.
Хотя Юра по-прежнему любил жену, но в его мыслях все чаще возникал образ женщины, способной все бросить и уехать с ним на край света. Пределом мечтаний была беззаветная любовь „декабристки", готовой бесконечно восхищаться его сексуальным напором и стихотворным талантом.
ПРОГУЛКА
За окном послышались шаги - это пришли Маня с Вовкой. Снетков серьезным тоном поздравил Вовку с Новым годом, пожелал успехов в учебе и более умную училку. Закончил речь еще более возвышенно:
- К столу, сэр! Прошу приступить к трапезе.
Малец налег на мандарины, а потом потянулся за тортом. Маня принесла ему чаю.
- Не стесняйся, Вовк, в ближайшем будущем такого стола уже не предвидится, а вот в далеком такие вкусности будут на столе ежедневно, может, даже и мы до этого доживем.
- А что такое ближайшее будущее и далекое будущее? - заглатывая кусок торта, спросил Вовочка.
Снетков пояснил:
- Ну, например: накрытый стол - это ближайшее будущее, а немытая посуда - это уже более далекое.
Я вышел на кухню посмотреть, что там делается с более далеким будущим. Светка с посудой уже заканчивала - протирала тарелки полотенцем. На вопрос, где Юра, она кивнула на вторую комнату, где я и нашел его склонившимся над листом бумаги.
- По горячим следам решил кое-что набросать, - сказал он, - пришлось у тебя без спросу бумагу позаимствовать. Сейчас закончу.
Первый день нового года выдался солнечным и морозным. Мы отправились погулять, а заодно навестить полковника. Вовка забежал за коньками и рванул на заводь, где местные ребята устраивали хоккейные баталии.
Дом полковника выделялся среди остальных. К нему была сделана новенькая пристройка, выкрашенная в защитный цвет. Во дворе стояла неприличного размера баня того же колера. Я рассказал, как взвод солдат с привлечением нескольких единиц военной техники больше месяца трудился над возведением этого монстра.
Перьев присвистнул:
- Ого! Я думал, он только маршировать умеет.
Перьев, Светка и Снетков остались на улице, чтоб не раздражать вчерашнего бузотера, а мы с Маней зашли в дом. Полковник лежал на кушетке с полотенцем на голове. Манька вынула из сумки поллитровку:
- Вот, лекарство принесла, поправляйтесь, товарищ полковник.
Страдалец схватил ее за руку:
- Спасибо, Манечка, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Все они разгильдяи и трепачи, и только я могу стать тебе оплотом. Этот дом - моя крепость, она защитит нас двоих... троих. Эх, да что там говорить...
Мы минут десять успокаивали полковника. От предложения выпить отказались и вышли к своим. Доложили о состоянии пациента, отчитались о проделанной работе по восстановлению его здоровья:
- К завтрашнему дню вооруженные силы нашего отшиба будут в боевой готовности.
Перьев вздохнул:
- Броня крепка, но водка наша крепче!
- Не узнаешь сладость жизни, не вкусивши горечь бед, - добавил Снетков. - Шота Руставели.
Погода была чудесная. Мы спустились к реке, где пацаны гоняли шайбу. Среди этой ватаги мелькала и голова Вовки.
- Наши, с зареченскими играют - пояснила Маня.
Разобраться, кто наши, а кто зареченские, было невозможно, игроки были одеты во что попало и всем гуртом сначала бежали в одну сторону, потом в другую.
Дождавшись гола, мы пошли в сторону дома. Когда поднимались в горку, Василь, видимо, решил подзадорить Маньку. Он демонстративно обнял ее:
Красиво женщин я люблю - кричат все браво!
А сами женщины всегда кричат мне бис!
Манька засмеялась и попыталась вырваться:
- Много на себя берешь. Может, кто тебе и кричал, я не знаю. А чтоб такого от меня добиться - придется очень потрудиться.
- Ого! - удивился я, - Маня уже стихами шпарит!
- Чтобы привлечь внимание одних женщин, я начинаю в их присутствии рассуждать о достоинствах других, - пояснил Снетков. - Это их заводит, и они начинают говорить стихами.
- А тебя не заводит, что меня полковник сватает? Не заводит?
- Учтите, - назидательно начал Снетков, - стоит только сказать девушке что-нибудь приятное, как вас тут же записывают в потенциальные женихи. Юра, тебя это тоже касается, - он обернулся к чуть отстававшей парочке. Однако те были так увлечены друг другом, что никого кроме себя не слышали.
ФИНАЛЬНЫЙ АККОРД
После прогулки я почувствовал себя лучше. Быстренько растопил плиту, поставил чайник и присоединился к гостям. Снетков с Перьевым отвешивали друг другу витиеватые комплименты вперемешку с легкими подколами. Вдруг Снетков попросил внимания:
- Ладно, ребята, сейчас я вам сам про себя расскажу:
Душою чист я, как стекло,
Но тело малость подвело.
Душа на подвиги зовет,
А тело все же отстает.
В душе я храм хочу возвесть -
Урчит живот: пора поесть.
Готов поститься я века,
Но к рюмке тянется рука.
В душе кляну разврат и блуд,
А ноги к девочкам несут.
Хочу весь мир благословлять -
Язык напротив - всех послать.
Душой я ангел, как назло,
Вот с телом мне не повезло!
Это было первое стихотворение Снеткова, которое я услышал. Легкость и простота раскрытия темы грехов человеческих так и подмывали крикнуть „браво!"
Маня на полном серьезе стала переубеждать Василя:
- Тело у тебя нормальное, как у всех, и все органы тоже.
Мы дружно ее поддержали.
- Спасибо, други, - Снетков встал, поправил виртуальный галстук и торжественно объявил:
- А теперь слово предоставляется более известному поэту Юрию Гвоздеву. Что я могу о нем сказать? Хороший словарный запас позволяет этому самородку объяснять суть любого вопроса без излишних гримас и несуразных жестов. Юра, прошу!
Перьев откашлялся и предложил прослушать самое свежее произведение, написанное под впечатлением праздничной речи полковника. Он начал размеренно и тревожно:
У вас мозги слегка подзастоялись,
А я хочу вас всех предупредить:
Уже повсюду гады окопались,
Опасно стало пить и говорить.
Их деды в тех далеких, тех тридцатых
Несли идейный и опасный груз,
А их отцы уже в шестидесятых
Вновь попытались развалить Союз.
Давили их в застенках и психушках,
Но племя их плодится и растет,
Вы на пуховых дремлете подушках,
А к ним уж подкрепление ползет.
В угоду хищным западным акулам
Ползут, за пояс пряча свой наган.
Я сам, прозрев, чуть не упал со стула,
Пришлось бабахнуть водочки стакан.
Я вижу, как с бесчувственным оскалом
Они бесшумно выползают из норы,
По площадям ползут и по бульварам
И заползают в задние дворы.
О мой народ! Укус, а не награда
Любителей ждет безмятежных снов!
Ползут, ползут, ползут повсюду гады,
Струится яд с оскаленных зубов!
Последние строчки Гвоздев произнес с таким яростным вдохновением, что Светка непроизвольно схватила меня за руку.
- Страшно стало, - сказала она, поясняя этот жест. - Я змей боюсь.
- Во люди, их чем хочешь можно запугать! - Снетков - Юра, когда пародируешь паникеров, ты уж, пожалуйста, не читай так серьезно, а то у нас народ мигом за солью и спичками побежит.
Честно говоря, на меня стихи Гвоздева тоже произвели впечатление. Но за меня выступил Шмон. Он окончательно признал своим: улучил момент и пустил на штанину поэта струю.
- Ой! - вскрикнула Светка, - вот гад!
- Все, Юра! - засмеялся Снетков, - ты теперь в нашем поселке пропИсан!
Я отчитал поганца за „гостеприимство", схватил веник и выгнал на улицу.
- Придется ехать домой, - как-то растерянно сказал Юра, - еще и в тамбуре, чтоб людей с собаками не смущать.
Сообразив, что появился повод удержать Юру при себе, Светка засобиралась:
- Зачем же в тамбуре, завтра не на работу, пойдем ко мне, я живо все постираю.
- А ему ни завтра, ни послезавтра туда не надо, - сообщил Снетков, - так что у вас полно времени и постираться и погладиться...
Отказавшись от чая, Гвоздев со Светкой ушли.
- Вот, Алекс, как наши животные участвуют в процессе человеческих взаимоотношений. В их послужном списке за всю историю, поди, не одна свадьба и не один развод, - резюмировал Василь.
Через часик ушли и Снетков с Маней. Шмон, обидевшись на меня за веник, куда-то исчез.
В комнате на столе я нашел черновик Юриного стихотворения и спрятал этот листок. Он стал первым документом в моем „деле" на Снеткова и его компанию.
РЕКОГНОСЦИРОВКА
Страна под названием СССР вступила в 1991 год в коматозном состоянии. Но надежда на чудесное выздоровление у людей оставалась. Никому не верилось, что вот так, с бухты-барахты, из-за кашля типа гласности и небольшой поясничной ломки типа перестройки все может закончиться летальным исходом. Но чем дальше, тем больше: подхватили инфекцию под названием инфляция. А как лечить эту иностранную заразу, наши вожди не имели представления.
Из-за своих имперских амбиций правительство два десятилетия держало доллар по цене 90 копеек. Однако законов советской экономики доллар не признавал и на черном рынке рос и рос. Сначала стал „весить" шесть рублей, потом десять. Продукты и товары, которые мы все реже видели в магазинах, на колхозных рынках и из под полы стоили в четыре-пять раз дороже. Квартирные воры переключились с комодов и шкафов на содержимое холодильников.
В конце восьмидесятых для поднятия экономики в строительстве, обслуживании и торговле была дана зеленая улица кооперативам. Туда ринулись предприимчивые люди. По стране заходили „черные" деньги, которые и решали все вопросы - от согласований чиновников до поставок дефицита от производителей товара.
Как опята, кучками стали расти кооперативные магазины и ларьки. Цены в них были значительно выше государственных. Например, пиво при магазинной цене сорок пять копеек, там стоило рубль восемьдесят. Все было просто: возьми в магазине и продай в ларьке втридорога. Потому основная часть продуктов быстро оказывалась у кооператоров.
Люди не понимали, куда из магазинов подевались все товары. По телевизору по-прежнему рассказывали о трудовых подвигах советского народа и перевыполнении планов. Урожаи был высокими, надои не падали, но нигде ничего не было.
Снетков с присущим ему юмором объяснял это так:
- В коммунизм очень уж торопились. Со своими призывами „Время, вперед!" и „Пятилетку в четыре года!" так народ задергали, что не заметили, как на три года вперед все съели.
Бесконечные стояния в очередях унижали людей. Случайная покупка дефицитного продукта, без преувеличения считалось большой удачей. Добровольский осветил это так:
Меня радость посетила
И на долгие часы.
Я вчера, совсем случайно
Купил палку колбасы!
Возникли слухи, что всю продукцию куда-то отсылают. Народ справедливо негодовал: мы пашем, производим, выращиваем, а все уходит другим! Появилась мода вводить визитные карточки покупателя. Жители других регионов приезжая в гости или в командировку не могли купить в магазине даже спички и соль.
Прибалтийские республики уже давно смотрели на русских как на пожирателей их качественной продукции. Все громче звучали призывы выйти из Союза. В январе в Литве прошли первые манифестации. Москва попыталась навести порядок проверенным методом - танками, что поставило новое пятно на „лицо" первого президента СССР.
На фоне этих крупных событий, происходили и не так уж заметные. Например, с нового года ввели дополнительные талоны на чай и мыло и, частично урезали старые месячные нормы на одного человека. На талонах теперь значились такие цифры:
Мясо - 1,5 кг Колбаса - 1 кг
Масло сл. - 0,5 кг Масло раст. - 0,25 кг
Яйцо - 12 шт. Крупа - 0,5кг
Мука - 0,5 кг Макароны - 0,5 кг
Сахар - 1,5 кг Водка - 1 бутылка
Все гадали, приблизятся ли нынешние нормы к нормам 1947 года и кинулись делать запасы. Дома и квартиры превращались в склады. Как-то в очереди, я слышал, как одна бабуля хвасталась, что у нее соли и спичек на пару пятилеток вперед. Правда, очень опасалась, чтобы ее сосед сверху не залил все эти стратегические запасы.
Ситуация требовала какого-то разрешения. Самое простое средство известное со времен военного коммунизма - всех уравнять и изъять излишки. Излишками оказались деньги, которые само правительство и напечатало. Поначалу пошли запись и предварительная оплата дорогих дефицитных товаров: холодильников, стиральных машин, мебели и автомобилей. Все эти деньги впоследствии пропали.
Конечно, можно было бы отоварить народ строительными материалами для садоводческих товариществ. Но лес, кирпич, цемент и шифер, купить было невозможно - не хватало для плановых объектов. Поэтому с этих объектов материалы просто воровали. И в итоге ни объектов, ни денег.
Новоявленные реформаторы предлагали пути выхода из кризиса. В СМИ муссировалась программа „500 дней". Всем предлагалось потерпеть всего лишь 500 дней до всеобщего благоденствия и изобилия на прилавках. Снетков эту программу называл бесполезной:
- Это все равно, что делать инъекцию в протез.
ОБМЕН ДЕНЕГ
В январе правительство возглавил министр финансов Павлов. Он предложил избавить экономику от лишних денег путем их частичной конфискации. Решено было произвести замену самых крупных купюр. Каждый гражданин (в таких мероприятиях слово товарищ было не в ходу), мог заменить наличность из этих купюр в размере своей среднемесячной зарплаты. Причем на этот обмен отводилось два дня.
Для ускорения обмена у рабочих и служащих он проводился на родных предприятиях, у всех остальных в сберегательных кассах. На многих предприятиях, деньги у рабочих, только принимали. Обещая вернуть в течении двух недель.
С гражданами, у которых денег оказывалось больше положенного, разбирались в индивидуальном порядке. Они должны были дать внятные объяснения их происхождения - из какой тумбочки взяты, и кто их туда положил. Именно на кооператоров и спекулянтов Павлов и собирался направить свой разящий удар.
Реформа готовилась в строжайшей тайне, но о ней кое-кто знал. Даже в тюрьмах, за несколько дней до обмена увеличилось количество побегов - надо же было спасать сокрытое. Но для основной массы людей известие по обмену было как гром среди ясного неба, который грянул 23 января 1991 года.
Все призывы к спокойствию и разъяснительная работа, не возымели действия. Народ ринулся штурмовать сберкассы: на всех же может не хватить. В первый день ажиотаж был жуткий. Кто-то пытался рассовать деньги в очереди среди тех, кто менял малые суммы, кто-то бился в истерике. Вызовы скорой помощи к сберкассам были постоянными.
В нашем городке был зафиксирован и необычный протестный акт. Женщина кооператор, подогретая ажиотажем толпы, и знакомая с историей ликвидации НЭПа, посчитала, что вновь начинается раскулачивание. Она вышла на площадь перед горсоветом и начала жечь сторублевые купюры. Рассказы об этом еще неделю будоражили население.
На второй день, кооператоры уже знали расценки по обмену любой суммы без всяких заковыристых вопросов (примерно минус 10%) и сидели спокойно.
я тоже был совершенно спокоен, так как без проблем обменял в своей конторе кровные две сотни.
А в это время премьер министр восторженно докладывал Горбачеву об успехе обменной операции. За два дня, при обороте наличных денег чуть больше девяноста миллиардов, не люди не поменяли тринадцать, позже они превратилась в четыре. Все эти „конфискованные" деньги едва покрыли два месяца разбежавшейся инфляции.
С этим понятием люди уже разобрались. Инфляция это как в сказках: орешки были простые - стали золотые, была рыбка простая - стала золотая!..
ОПЯТЬ О ЖРАТВЕ
На работе только и разговоров было о том, что за счет народа правительство опять скрывает свои недоработки. После работы зашел к Снеткову, чтобы поделиться новостями и послушать его комментарии. Они всегда имели подтекст с элементами пророчества. Помню, как-то его спросил: что будет после перестройки? Он, не задумываясь, ответил - перестрелка. А ведь потом это действительно подтвердилось. Но глубина мыслей Снеткова была скрыта налетом юмора и иронии.
У Снеткова уже был гость - Вовочка. Войдя тихо, я услышал их разговор. Снетков проводил школьную инспекцию:
- Чего на дом-то задали?
- Басню: „Вороне как-то бог послал кусочек сыра", -скривившись ответил тот, - выучить надо.
- Фантастика все это...
- Почему? - удивился Вовочка.
- А ты видел бога?
- Нет.
- Ну вот! - назидательно заявил Василь, - А сыр?..
Вовочка засмеялся:
- А вот и видел! На Новый год, когда у тетки в гостях был. У нее и икра была, это, как ее... минтаевая! Вот!
Я обнаружил свое присутствие:
- Правильно Вовка, он тебе тут наговорит. Сам на Новый год сыр только так уплетал. Да и тебе бы утром досталось, если бы не Шмон. Я даже хотел про него басню написать: Раз Шмону бог послал кусочек сыра, ну а в довесок и кусочек колбасы...
- Здравствуйте, явился, не запылился, - проворчал Снетков, - как только деликатесные разговоры начинаются он тут как тут.
- Нечего на язык положить, так хоть разговорами занять. Я тут заметил, начинаешь говорить про работу, школу или футбол, а заканчиваешь всегда про жратву. Плохо человек устроен, вот верблюд, он для нашего государства больше подходит.
- В отличие от верблюда, который может месяц не есть, и работать, я могу месяц есть и не работать, - подхватил мысль Василь.
- А я тут фильм смотрел про блокаду, люди с голоду умирали, - поведал нам Вовка.
- Но ведь и выжили многие. Народ у нас натренированный был. Ведь и до этого голодали и в двадцатых и в тридцатых. Крепкий у нас народ, энергичный, а главное с юмором.
В качестве примера Снетков рассказал про случай с его дядей и тезкой. В начале тридцатых, из-за голодухи, тот чуть было не вылетел из школы и из пионеров одновременно.
- Мой дядька, был очень шустрым мальчиком, с пытливым умом, - не зря потом на всю Россию прославился....
Я, конечно, обратил внимание на его последнюю фразу, но уточнять не стал.
- Так вот, писали они сочинение „Как я люблю свою Родину". Поначалу у него было как у всех - спасибо партии и товарищу Сталину за наше счастливое детство. Только вот заключительная фраза им была написана в порыве: „Дайте мне сала, и я буду больше любить свою Родину!". Но и это бы было еще ничего, но сало он написал с большой буквы, а Родину с маленькой. Потом директор школы с большим трудом замял это дело.
Я хмыкнул и покачал головой. Вовочка, похоже, не до конца понял той опасности, в которой находился его сверстник Вася.
- Ну что, - Снетков обратился к Вовочке, - иди басню учи, ведь тебе еще двойку по математике надо исправлять. Ты пропущенную тему то выучил?
- Да все времени не хватает.
- Тот, кто ничего не делает, чаще всего оправдывается тем, что времени не хватает.
Вовочка нехотя засобирался, долго завязывал шнурки, видимо осмысливая рассказ Снеткова, и уже открыв дверь, с порога спросил:
- А где он теперь, ваш дядя?
- На войне, - остался там, в сорок пятом...
После ухода Вовочки, Снетков предложил мне попить чаю с сушками. Разговор шел об обмене.
- Никому верить нельзя - сказал я, - Павлов всего неделю назад руку на отсечение давал, что никакой реформы не будет!
- Да не бери ты к сердцу, - это еще семечки. Придет время, они и голову на отсечение дадут. Им ведь главное зад в теплом кресле сохранить, а голова то им зачем? Ты лучше оцени, какими я сушками разжился - ванильные! - похвастал он и бросил две сушки в свою чашку.
Я взял сушку и попробовал откусить, но мою челюсть сразу перекосило:
- И откуда они такие сушки выкапывают?
- Думаю из стратегических запасов, - серьезно заметил Василь.
- Хорошо, что не в солидоле.
Он еще раз посмотрел на мою перекошенную физиономию, хмыкнул и добавил:
- Ты знаешь, вчера с Трезором вдоль забора ходил, и у меня по текущему моменту родилось:
Ходил и рассуждал о перекосах:
Тут Горбачева не за что судить,
Насчет жратвы, ведь не было вопросов,
Вопрос один всего стоял - не пить!
- Реально, - сказал я, - решили бороться с закуской.
Государство - это гарант достойной жизни граждан. Возьмем усредненного человека, интересуемся: чего вам гражданин надо? А он отвечает, в первую очередь надо: крышу над головой, и на столе всегда вкусно и сытно. Еще детишек здоровых и умных, ну и работу по силам и способностям. А уж во вторую очередь, песни о Родине, и даже танцы под вашу музыку. А у нас все с ног на голову: гимны, марши - это вам навалом, а на десерт сушки с довеском в виде дырки. Тоска...
Грустный Снетков мне не нравился, и я решил, чтоб как-то отвлечь его рассказать свеженький стих про моего кота обжору:
Мой Шмон вернулся из дозора,
Вернулся утром, и завыл,
Мол, вахту нес я у забора -
Крыс отгонял, мышей ловил.
А ты здесь дрых, откинув ноги,
Не удосужился налить
Мне супа в миску у порога -
Тебя за это надо бить!
Ну, врет подлец, но врет красиво -
Уж я-то в курсе его дел,
Что кошечке с мордашкой милой
Всю ночь он серенады пел.
Но был прокол - удар по чести,
Всю ночь промерз он как дебил...
А был бы ты на его месте,
Ты бы не так еще завыл.
- Да нет, я, пожалуй, с ним меняться не буду, - улыбнулся Василь, - а то от моего воя полпоселка разбежится.
Он вновь стал тем самым Снетковым и, хитро прищурившись, задал вопрос:
- Это тебя что моя курица вдохновила?
- Икурица и Манькина коза, которая моему коту молока не передает.
Мы посидели еще немного, и я пошел к своему голодному Шмону. Такая уж судьба у домашних животных, делить свой стол с хозяином, причем, лишь в крайне удачных случаях в свою пользу.
ОТСТУПЛЕНИЕ № 3
За свою жизнь я сменил несколько мест работы, но подход к делу был везде примерно одним и тем же. Очень часто творились чудеса, замешанные на соцреализме. Объекты сдавались на месяц, квартал, а то и на полгода раньше срока. А вот доделки и переделки растягивались на месяцы, а то и несколько лет.
Все это делалось с молчаливого согласия руководителей, за досрочную сдачу объектов которым давались премии с разными нулями. Членов приемной комиссии, водили только в те закутки, где хоть что-то можно было показать. Потом всех звали к накрытому столу. Здесь и подписывался акт приемки, на котором часто оставались отпечатки пальцев членов комиссии, на время оторванные от бутербродов с красной рыбой.
Характер у меня не был склочным, но в отдельные моменты, в ответ на дурость руководителей я срывался, и говорил о начальстве все, что думаю. Мое мнение четко и своевременно докладывалось куда следует. Руководство должно было знать о настроениях в коллективе. Мне это выходило боком: не было роста по службе и часто лишался премии. Зато все мои оплошности раздувались до огромных размеров, и порой походили на вредительство. Как же мне тогда не хватало такого человека как Снетков, как бы мне тогда пригодилась его однажды высказанная им мысль:
- Порою лучше отступить, чем победить. Какая уж тут заслуга выиграть в споре с дураком. Сам он этого никогда не признает, а в глазах людей твоя победа, будет выглядеть смешной.
После переезда, я был принят в ПМК (передвижная механизированная колонна) на должность начальника ПТО. Должность эта не считалась номенклатурной. Под такое определение подходили лишь должность начальника и главного инженера. Начальником в ПМК был хваткий заводной мужичок. В своем послужном списке он имел не только крупные объекты, но и лесоповал, где мотал срок, полученный по молодости за хулиганство. Это подтверждало его незаурядность. Получить высшее образование после срока, в советское время - это было нечто невероятное. И если говорить честно, то всю работу тянул только он.
В СССР было правило: не закрепившихся в верхах партийных или комсомольских работников всегда куда-то пристраивали. Закаленных идейных борцов направляли на производство, для его „усиления". Им светило место главного инженера, заместителя директора по кадрам или секретаря парторганизации. Но место руководителя все-таки отдавалось специалисту, опыт показывал, что знания основ марксизма-ленинизма для производства было недостаточно. Все предыдущие эксперименты по внедрению на руководящие посты слишком преданных партии людей, - заканчивались катастрофически.
Зато такие идейные кадры были тем самым третьим оком, сообщавшим наверх о настроениях в коллективах. Из райкомов шла информация в КГБ, так как в связи с появлением теневой экономики - производственная сфера тоже стала объектом наблюдения этого ведомства. Во времена Андропова вновь заходило выражение из 30-х: „Советский руководитель как желудь, не знает, каким его ветром сдует, и какая свинья его съест".
РАБОЧИЕ БУДНИ
Главный инженер нашего ПМК, был отставным идейным борцом. „Пустое место"- так мне его уже в первый день охарактеризовали сослуживцы. В наличии-то он имелся, даже был весьма заметной фигурой за что, я ему дал еще одну классическую характеристику: „Много шума из ничего", так как работал он мало, но докладывал лихо. Работяги же называли его коротко - Муфта. Чуть позже я узнал причину возникновения такого прозвища.
Года за два до моего появления Петр Петрович Голованов, так полностью именовали главного инженера, был рекомендован на свою должность, имея в своем активе сельскохозяйственный техникум по специальности зоотехник пушного профиля. Довеском шли высшая партийная школа, и семилетний стаж работы в горкоме. Кроме того он был делегатом последнего съезда КПСС.
На одном из первых собраний, где Петр Петрович, со знанием дела, заседал в президиуме, с места выступал бригадир механизаторов Федя Самойлов:
- Это что же получается, нам говорите: давай-давай, а запчастей нет, инструментов тоже нет, спецодежды и той не имеется. Ну ладно мы, люди, понимаем тяжелое положение в стране, а машина? Машина она на энтузиазме не ездит.
У всех горкомовских, был такой высший шик, заседая в президиуме уметь спать с открытыми глазами. При этом они периодически минут через пять-десять просыпались, чтоб не упустить из вида ход мероприятия. Видимо, Петр Петрович владел этим приемом в совершенстве. Проснулся он, когда Федя начал перечислять то, чего для нормальной работы производства необходимо в первую очередь:
- Значит так, нужны болты на 12, 14, 16, шайбы, шплинты, а главное муфты!
- Стоп, - вклинился Петр Петрович, - а зачем вам собственно муфты, - руки, что ли греть? Так мы ж на прошлой неделе вам рукавицы закупили.
Над залом повисло секундное молчание, но уже через пару секунд по нему прокатился хохот. Петр Петрович уже позже понял, какую злую шутку сыграло с ним его образование с пушным уклоном. С того дня он и получил свое прозвище Муфта, иногда более уважительное Муфта Петрович.
В первый день после праздников Муфта вызвал меня в кабинет и поручил организовать сбор всех сотрудников и рабочих, находящихся на территории базы в одиннадцать ноль-ноль в актовом зале. С коллективом будет проведена разъяснительная работа по части дальнейших мероприятий по улучшению обеспечения населения продуктами питания. Я, конечно, эту тираду несколько сократил и, пробежав по отделам, сообщил:
- В одиннадцать в красном уголке, собирают насчет жратвы, расскажут, куда она подевалась.
Красный уголок в нашей конторе был выкрашен в грязно-зеленый цвет, и называли его так по привычке, когда еще в углу стояло бархатное красное знамя с призывом к пролетариям объединяться. Но после того, как кто-то вытер о него руки, запачканные в смазке, знамя сразу же убрали, хотя расследование инцидента проводили еще полгода.
Вопрос был главным для многих и загонять на мероприятие было никого не надо. Активность проявили и работяги, - лучше час посидеть в тепле, чем колупаться с железками в холодных боксах. К тому же, после скучных и нудных собраний прошлых лет, теперь они были бойкими и интересными. Теперь на них можно было говорить все, что думаешь. Правда, не все умели. В городе как анекдот ходило выступления дворника Хабибулина. На очередном собрании ЖЭКа он встал и в запале выкрикнул:
- Как епа мать, так Хабибулин, а как Хабибулин так епа мать! - и махнув рукой сел на свое место.
Что в переводе его бригадира означало:
- Как чистить снег, так Хабибулин, а как премию получать, так всю начальству.
Начальство, конечно, морщилось, но терпело. Оно верило, что это когда никогда гласность кончиться и со смутьянами и говорунами разберутся.
И ВНОВЬ О ЖРАТВЕ
Идейные мероприятия, всегда поручали проводить главному инженеру. Докладчики задерживались, и Муфта Петрович с нашим парторгом Митрофанычем стояли на крыльце нетерпеливо вглядываясь вдаль.Из окна красного уголка, я наблюдал всю картину.
- Едут! - скорее почувствовал, чем увидел обладающий нюхом на руководство парторг. Действительно, через две минуты к зданию конторы подкатила черная Волга, из которой вышли три человека.
В одном из приехавших я узнал 2 секретаря горкома - крупного красномордого мужика, вторым был главврач поликлиники, третьего, невзрачного и маленького в шапке-пирожке я не знал. Встречающие стояли по стойке смирно, но все равно создавалось ощущение какого-то прогиба. Казалось, что они вот-вот снимут шапки и отвесят вышестоящему руководству земной поклон.
Через минуту гости вошли в зал. Бросилась в глаза странная дерганая походка незнакомца. Создавалось впечатление, что все у него росло не из того места. Муфта Петрович сразу же представил его:
- Товарищи! Сейчас перед вами выступит преподаватель марксистко-ленинской философии и политэкономии, лектор областного общества „Знание" Коллапс Яков Сигизмундович. Поприветствуем! - и отработанными движениями ладоней попытался придать собранию привычный вид брежневской эпохи.
Жидкие хлопки из зала не смогли как следует поддержать лектора, и он, забираясь на сцену запнулся. По полу рассыпались брошюры, листки, ручки, карандаши и похожий на мыльницу футляр для очков. Сидевший в первом ряду активист Федя Громов собрал все с пола и помог лектору подняться. Через минуту тот уже стоял на трибуне и разбирал бумаги.
Я сидел во втором ряду и Федя, обернувшись ко мне, высказался:
- Это не Коллапс, а катастрофа какая-то!
- Да Федя, - сказал я, сочувствуя то ли ему, то ли лектору, - посмотри, что только с людьми марксистко-ленинская философия делает.
Федя хмыкнул и приготовился слушать. Перестройка и гласность пробудили у рабочего класса нешуточный интерес ко всем процессам происходящим в стране. Народ хотел разобраться во всем, что твориться, а потом сказать и свое слово.
Докладчик начал издалека. Упомянув победы и достижения последних десятилетий, старые почины и новые начинания, минут через десять он подошел к сегодняшнему моменту. Сигизмундыч (отчество легко запомнилось) свалил в кучу все, и плохие погодные условия, и недостаток кормов, и задержку платежей и происки, мы так и не поняли кого, но злобного и вредного донельзя. Из-за всего этого и снизились привесы, надои и яйценоскость.
На вопрос по нехватке яиц даже по талонам, он заявил, что по усредненным данным по нашей области в декабре месяце на каждую курицу приходилось одно снесенное яйцо.
- Батюшки святы! - послышался голос уборщицы тети Нюры - это как же курицу можно до такого состояния довести? Да что же они окаянные делают?
По залу прокатилась волна сожаления к куриному поголовью нашей области.
- Прения еще не начинались! - попробовал урезонить зал Муфта Петрович, - Продолжайте профессор.
- Дорогие товарищи, Обком КПСС, проанализировал создавшееся положение. Одной из основных причин считает то, что в предыдущем году труженики города не оказали необходимой помощи колхозникам, вследствие чего минимум треть урожая осталась на полях.
- Ничего там не осталось, - со знанием дела, заявил здоровый и щекастый тракторист Мишка, проживающий в близлежащем селе, - другое дело, что картошка как горох и капуста вся слизняком поедена. Если чего там и осталось, может морковки чуток, так ее же даже в микроскоп не видно.
Зал грохнул. С задних рядов послышалась реплика:
- Миша, а ты и на мелкой картошке такую шайбу наварил?!
- Я что ли один такой? - обиженно отпарировал тот.
И тут все взгляды обратились на 2 секретаря, единственного, кто бы мог соперничать с Мишкой по части „шайбы".
Секретарь побагровел, и, наклонился к парторгу:
- Ты чего коллектив так распустил? Я еще с тобой разберусь!
Прервал наступившую неловкость ветеран войны, старый убежденный коммунист Павел Сергеевич. Он ловко увел аудиторию от перехода на личности и спросил про слухи об еще одной денежной реформе.
Дальше выступил главврач поликлиники, который, руководствуясь последними исследованиями в области диетологии, объявил почти половину продуктов питания, вредными и очень опасными для здоровья. На что тоже получил свое, типа: когда мы досыта наедимся, тогда, мол, и о диете подумаем.
По всему было видно, что партия идет на крайние шаги, вплоть до уничтожающей самокритики. Это и прозвучало в заключительном слове секретаря по идеологии, который заявил:
- Ошибки, конечно, были и есть, и мы будем над ними работать не покладая рук.
Речь секретаря была отработана, говорил он без запинки, но в отличие от речи дворника Хабибулина не зажигала. Даже малейшей искры надежды не вселила она в сердца и головы слушателей. В заключение прозвучало:
- Пока же главная задача партии честно распределить те запасы, что мы на сегодняшний день имеем.
ТО ЛИ ЕЩЕ БУДЕТ
По пути домой у вокзала, я обычно забегал в магазин за хлебом. Однако по техническим причинам в тот день его не завезли. Объявление об этом, написанное с двумя ошибками, было вывешено на дверях магазина. Уборщица, подумал я, - чтобы лишний раз дверью не хлопали и грязь не таскали, - хотя, может и заведующая...
До отправления электрички оставалось минут пятнадцать. На платформе стоял пикет местного демократического объединения „Перестройка". Они уже не первый раз собирали какие-то подписи, но я в подробности не вдавался. Возле пикета я увидел Степу Пчелкина, отдающего какие-то распоряжения. Он тепло поприветствовал меня и спросил:
- А ты подписался?
- Под чем?
- Как под чем? - искренне удивился Степа, - под требованием, чтобы все товары распределялись под контролем. Народ эти товары создает, а распределяют, понимаешь, другие.
Ну, народ так народ, подумал я и поставил свою размашистую подпись. После чего поинтересовался:
- А если все равно всем не хватит?
Степа, чуть подумав, сказал:
- По каким-то видам пайку урежем, по другим очереди четкие организуем. Разве можно доверять этим зажравшимся и потерявшим свое лицо чиновникам!
- Ну, это не скажи, - сказал я, - сегодня одно руководящее лицо видел, там такое лицо - будьте нате! И потерять такое лицо очень трудно.
- Слушай Алексей, давай, присоединяйся. Я в нашей организации в руководстве, да и ты не последним будешь. Кстати как там Снетков? Хочу с ним посоветоваться.
- Со Снетковым все в порядке, обустроился, обжился, даже женский вопрос снял. Взял бы да навестил его.
- А когда?
- Да хоть сейчас, он как раз сегодня со смены, дома. Вон и электрический поезд уже подан, билеты сам знаешь, не проверяют.
Степа был свободен и с удовольствием принял приглашение. Через пять минут мы катились в трясучем вагоне, где он мне с жаром рассказывал, о своей борьбе на демократическом фронте.
Когда мы через две остановки вышли на перрон, я объяснил, что придется завернуть в магазин, так как по техническим причинам не смог купить хлеба.
- Вот! - Торжествующе сказал Пчелкин, - Пока сам народ порядок не наведет - так и будет!
Мы зашли в поселковый магазин, где неожиданно обнаружился Снетков, мастерски заговаривающий зубы молоденькой продавщице. Я услышал только его последнюю фразу:
- Эх, когда-то я был красив и молод, а теперь только красив...
Мы окликнули Василя, и он очень обрадовался Степиному появлению. Выходя с нами из магазина, он доверительно доложил:
- Приходиться связи налаживать, а то с продуктами полный завал. Вот, хоть макаронами отоварился - три килограмма - на пару недель хватит.
- Вот Алексей, - сказал мне Пчелкин, - даже здесь обходные пути, а что же про верха говорить? - и, обратившись к Снеткову продолжил: - Тебе на пару недель, а что же есть твоему соседу?
- А он пусть свое масло жрет, - буркнул Василь, - вчера где-то обходными путями два килограмма поимел.
- Нет, ты посмотри что делается! - возбудился Степа, - А если бы ты взял не три, а полкило макарон, а сосед не 2 килограмма масла, а 300 грамм, может всем бы и хватило?
- А я этих всех не знаю. Соседа - знаю. Я лучше у него те же триста грамм, на килограмм макарон выменяю.
- Вот! Такое вот отношение обывателя! - Степа все более возбуждался, - уж от кого я не ожидал, так это от тебя Василь!
Пчелкин действительно не ожидал такого народного подхода к животрепещущей проблеме, он-то ведь и ехал сюда для агитации нас по вступлению в свой клуб.
- Ладно, ладно, - примирительно сказал Снетков, - пойдем, в домашней обстановке потолкуем. Не на дороге же такие проблемы решать.
ДИСКУССИЯ
Пока Пчелкин варил макароны, Снетков ушел к Мане за горючим, а я сбегал домой покормить Шмона и захватить тушенку. Через полчаса мы уже накрывали стол, в то время как Степа сообщал нам городские общественные новости.
- Недовольство народа растет, - взволновано начал он, - Вы слышали, как недавно была организована подписка на мебель? Да ни черта она была не организована! Люди четыре дня у переднего и заднего входа в магазин мерзли. С Новогодней ночи стояли, костры жгли. В результате две или три очереди образовались. Несколько раз милицию вызывали. Такое безобразие продолжалось, пока мы не создали комиссию из семи человек и не узаконили очередность. Сделали один прошнурованный журнал и порядок навели. А тем временем „Наша правда", по-прежнему руководство города выгораживает, и только бодрые сводки выдает.
- А чего же ты хотел, это же их орган, а заодно и орган, - поменяв ударение в слове, скаламбурил Снетков, - да, кстати, а кто там сейчас главным редактором, все тот же Фельдмаршалов?
- А то кто же! Там только такие и нужны - нос по ветру, а глазенки так и бегают, так и бегают!
Про отношение к главному редактору со стороны Степы я узнал еще при первой встрече. Самого же Фельдмаршалова видел всего два раза, но в принципе характеристика Пчелкина соответствовала. Про него в городе ходила байка, относительно его фамилии.
Феоктист Петрович унаследовал эту фамилию от своих предков, бывших крепостных из села при имении графа Суворова. Да-да, того самого. Прапрадед был конюхом, а его жена в дворовых девках. Дворовых и слуг часто кликал по их хозяевам: генераловы, прокуроровы, князевы. Прозвища эти у них сохранилось до того времени, когда стали появляться фамилии. Так их и записали - Фельдмаршаловы. Феоктист Петрович несколько раз намеревался сменить фамилию, на меньшую по чину, например, на Майорова. Он побаивался, что в институт не возьмут, А потом переживал, что в КПСС не примут. Но доказав на партбюро, что он к этому званию прямого отношения не имеет, а предки его из батраков, был принят в гвардейские ряды. После этого он гордился своей фамилией, все-таки и громко и красиво.
Мы выпили по стопке. Не предупрежденный о специфике напитка Пчелкин поперхнулся.
- Что это? - утирая непроизвольно выступившую слезу, пролепетал он.
- Это адекватный ответ народа на проводимую партией и правительством политику - пояснил я, - для лучших людей.
- Вот! Опять отделяете себя от народа, - заключил Пчелкин и бодро приступил к макаронам с тушенкой.
- Степа, я тебе так скажу, - спокойно и несколько примирительно вставил Снетков, - если каждый человек наделен способностью думать, то как же тут не подумать о себе?
Произвели повтор на вторую ногу. И если у нас появилось благодушное настроение, то гость все больше распалялся. Он продолжил свою агитацию по привлечению нас в ряды борцов по наведению порядка.
- Снетков, - говорил он, - да ты, с таким умом и организаторскими способностям запросто мог бы стать у нас главным. Местное руководство надо ставить на место, чтобы к народу не ж... а лицом повернулись.
- Степа ты Степа, не копаешь ты глубоко, читал бы китайских мудрецов, там как сказано: ты можешь обтесать бревно как хочешь, но свойства дерева в нем сохраняются.
Пчелкин, либо не вник в это замечание, либо увлеченный своей идеей вообще пропустил мимо ушей.
- Да что ты мне все древностями тыкаешь, на дворе ХХ век заканчивается, в древности-то коммунизма не строили.
Я заметил, что Снетков начал раздражаться.
- Слушай, Степа, я понимаю тебя, с твоим желанием занять место главного редактора в „Ихней правде". И для этого, несомненно, надо создавать имидж борца. Но вы ведь со своим упорядочиванием только сдерживаете стихию, продлеваете агонию этого строя. А я, как и мой сосед, создавая дефицит и напряженность, помогаем его падению. Так что мы с тобой по разные стороны этих игрушечных баррикад. Вы даже не подумали о главном!
Я прикинул: что же может быть главнее уже сказанного? Снетков опять меня удивил.
- Главное определить, что ваша бесполезная работа не приносит никому вреда, и можно ее делать сколько угодно и в свое удовольствие.
Именно с этого момента я решил - Снеткова надо записывать. Тут вдруг скрипнула дверь и в дом вошла улыбающаяся раскрасневшаяся от мороза Маня:
- Я вот тут для вас мальчики пирожков с картошкой испекла на скорую руку.
- А это наша беспроблемная Маня, - представил я нашу соседку Пчелкину.
Маня подозрительно посмотрела на меня, и я понял, что требуются пояснения.
- Ну, ты же у нас насчет питья и закусона - палочка выручалочка, только что была проблема, а ты появляешься и проблем как не бывало.
ОТСТУПЛЕНИЕ № 4
Конечно, у Мани проблемы были, впрочем, как и у всех. Может быть больше, может меньше.Ее история для поселка была обычной.
Сразу после войны, на обезлюдившие, опустошенные войной территории, по спецнабору начали прибывать девушки из Поволжья и Урала. Их селили в наспех сделанные бараки, работали они на торфяных разработках. Все в поселке их называли просто -торфушками. Среди них была и Манькина мать.
Почти сразу она вышла замуж за инвалида войны, угрюмого безногого мужика. У них родился сын, а через полтора года дочь. Это и была Маня. Вскоре после ее рождения отец умер, и пошла у одинокой женщины с двумя малолетними детьми полуголодная жизнь. Хорошо еще успели построиться. На окраине, возле леса и находился их дом, по сегодняшним меркам - домик.
Манина мать с начала шестидесятых уже работала на кирпичном заводе, а Виталик и Маша учились в школе. Учились средненько, надзора за ними не было и Виталик, связавшись с компанией хулиганов, угодил на скамью подсудимых. Сначала колония для малолетних, потом тюрьма и лагеря, один, другой, и след его затерялся - ни писем, ни весточки.
Маня росла боевой, как говорят палец в рот не клади. Рано начала погуливать с парнями. Но все это обычно заканчивалось поцелуями. Она, как и все тоже ждала принца, выбирала. Был у нее солдатик, влюбленный в нее по уши, молчаливый и скромный, Маня за глаза его называла тюфяком. Потом он года три писал ей, все звал к себе на Вологодчину. А недавно она узнала, что солдатик тот стал большим человеком. Она теперь слегка сожалела о своей недальновидности. А тогда...
Тогда в клубе на танцах ее подхватил, один из освободившихся зэков. Он появился здесь после пятилетней отсидки и работал в горячем цехе, как тогда говорили „на химии". Все развивалось стремительно, сначала свадьба, потом Вовочка. Также быстро все и закончилось, - два месяца пеленок подломили ухаря и он исчез. Правда, через полгода он обнаружился в соседнем районе, где жил уже с другой женщиной. Единственным утешением для Мани были небольшие алименты, которые исправно приходили на почту, где Маня в то время работала. Там она и познакомилась со Светкой года на три моложе. Светка всегда помогала старшей подруге - водила и забирала Вовку из детсада, а позже даже ходила на родительские собрания.
В это время у Мани появился симпатичный, бравого вида мужчина. Борис был офицер, отчисленный из рядов Советской Армии за свои передовые взгляды, и упорство, с которыми он их отстаивал. Сюда он приехал к тетке, оставив жену и дочку, своему сослуживцу, более удачливому и в службе и в любви. Сначала Борис месяца три болтался по поселку, а потом решил попробовать начать свою жизнь заново, уже с Маней.
Соседи мне говорили, что это был образованный и начитанный человек. Маня смотрела ему в рот. Но был он человеком резким. Суждения у него были, четкими, как и его действия. Во время войны, именно такие люди добивались успехов, чинов и наград. Но шел период застоя, когда деятельные люди были совсем не востребованы, более того представляли опасность. Так получилось, что и на гражданке он оказался лишним, он все чаще срывался, уходя в запои. Но вдруг он резко изменился, бросил пить, устроился на работу. Потом он съездил к матери, вернулся, раздал все долги и исчез. Через три дня его обнаружили в лесу. В кармане у него была обнаружена короткая прощальная записка с известным по литературным произведениям окончанием: „В моей смерти прошу никого не винить". Маня очень долго и сильно переживала по нему.
Затем у Мани был простой и обыкновенный пьяница. Тихий, спокойный и ни в какую не желавший работать. Через три месяца Маня его выгнала.
Следующим был тоже алкаш, но работящий. Работал в том же горячем цеху, на самой высокооплачиваемой работе. Однако главной Маниной проблемы он тоже не решал. Глеба, так звали ее последнего гражданского мужа, кроме рыбалки вообще мало что интересовало. Эта страсть и сгубила его, однажды весной он провалился под лед на глазах у нескольких рыбаков. Его так и не смогли спасти.
Главной проблемой у Мани был Вовочка, которому, очень требовалась твердая мужская рука. Не раз я слышал от нее жалобы:
- Мало того, что он занимается всякой ерундой, он еще и отвлекается по пустякам.
Полковник два года ходил вокруг да около Мани, но что-то у них не склеивалось, хотя потенциальный жених и имел ту самую твердую руку. Похоже против был Вовка - он его чуть побаивался. Но наше народное наблюдение - боится, значит, уважает, - не проходило. Вовочка его хоть и побаивался, но нисколько не уважал. А тут сначала я встревожил Маню своим появлением, а потом и мой друг.
Снетков со своим обстоятельным взглядом на мир и твердым характером, казался ей тем самым человеком, который сможет помочь поставить Вовочку на ноги. К тому же она видела, что отношение к Снеткову у Вовочки было действительно уважительным. Именно поэтому Маня своим вниманием моего друга не обделяла и надеялась....
ТЕХНОЛОГИИ
Тем временем Степа встал, подошел к Мане и галантно представился. Он взял ее руку, явно с намерением поцеловать, но та не готовая к таким знакам внимания отдернула ее и сконфужено произнесла:
- Ну что вы, товарищ Пчелкин, нам это не надо. А потом и руки у нас извините не всегда как бы это сказать...
Мы оба прыснули, но Снетков сгладил неловкость:
- Ладно, Степа, ты побереги свои технологии и манеры для тех мест, где к тебе обращаются господин Пчелкин, а здесь, как уже слышал - ты товарищ.
Я пододвинул Мане стул и она, подсела к столу. Мы предложили ей присоединиться, но она отказалась:
- Пейте мальчики, вам и так мало, все равно пока больше нет, а брага у меня только послезавтра подойдет.
- Технология! - произнес Снетков, подняв палец, - отработана досконально за сотни лет. Тут, понимаешь, и торопиться нельзя и промедление ни к чему.
- Это у нас только коммунисты гонят свой план, круша технологии, - поддержал я и рассказал как в Новороссийске на заводе по производству Пепси-колы, решили перевыполнить план на привычные 2-3 процента. Сначала, попробовали увеличить скорость конвейера, - завод встал. Вызванные американцы, спрашивают:
- А что завод не работал?
- Да нет, - отвечают, - работал.
- А зачем же вы в систему полезли?
Наши молчат, задумки скрывают. Америкашки так и не смогли ничего понять. Но на этом наши рационализаторы не успокоились. Для снижения себестоимости продукции, решили на компонентах сэкономить. А завод взял и опять встал, - не хочет работать - хоть ты тресни! Вот, какую хитрость подлые капиталисты придумали - ни ускорить, ни украсть. Хорошо, что во второй раз сами кое-как запустили.
- Но ведь и наших можно понять, на таком заводе работать скучно и неинтересно - сказал Снетков. - Смотрю я на некоторых наших рьяных руководителей и думаю: склонность к аферам они впитали с молоком матери, которое тоже было разбавленным.
Выпили за старые и проверенные технологии. Пирожки, выпеченные по бабушкиному рецепту, пошли за милую душу. Пчелкин, отвыкший от всего домашнего, рассыпал Мане комплименты. Больше всего Мане понравилось, когда Степа отметил, что с таким обслуживанием и уходом, мы со Снетковым стали выглядеть лучше, и позавидовал нам белой завистью.
- А вы к нам чаще заглядывайте, - Маня оценивающе оглядела Степу, - только заранее предупредите, и мы вас тоже пристроим в хорошие руки. Сразу цвет лица изменится. Юру Гвоздева видели?
- Слышь, Мань, - сказал я, - пока тебя тут не было, они все ссорились на почве политики, даже могло до смертоубийства дойти. А вот эти пирожки с твоей улыбкой, или улыбка с твоими пирожками все моментом переменили. Нет, ты только посмотри: сидят все довольные - ну просто обаяшки!
- Нешто я не знаю, как мужиков успокоить? Вы ж как дети: накорми, напои, по головке погладь, игрушку дай, что-нибудь интересное покажи, и от всех революций считай застрахованы.
- Вот! - сказал Снетков, - были бы в руководстве у нас женщины, и семнадцатого года возможно не было. Зря мы их игнорируем, у них же технология через желудок еще со времен Адама отработана.
Пчелкин, разомлевший от выпитого самогона и съеденных пирожков, рассказал о нескольких забавных случаях происходящих в очередях, где он теперь постоянно наводил порядки. Особенно всем понравилось про старикашку, который выжидал и занимал очередь, меж крутых бабешек, получая большое удовольствие, тискаясь меж их округлостей в толчее у прилавка. Потом кто-то его бабке рассказал, так надо было видеть, как она его из этой очереди выдергивала.
Степа случайно взглянул на часы и засобирался на электричку. Маня взяла оставшиеся три пирожка и стала заворачивать их в лежащую на диване газету.
- Нет! Только не это! - возопил Пчелкин.
Маня застыла, и оторопело посмотрела на Пчелкина.
- Только не в эту идиотскую газету „Наша правда"! - и поняв, всю резкость заявления, промямлил:
- Давайте я их так в карман положу.
Снетков нашел для этого случая, выстиранный полиэтиленовый пакет, и Пчелкин отправился в свою холостяцкую унылую квартирку, откуда завтра утром он вновь ринется в борьбу за порядок.
КУЛЬТПОХОД № 2
(начало)
В конце февраля я зашел к Снеткову. Была суббота. В руках у Василя был веник, а домотканные, полосатые половики,доставшиеся ему от хозяев грудой лежали у порога. С легким сожалением я произнес:
- Знаешь, хотел предложить тебе прогуляться в поселок, сходить в библиотеку, а может еще куда, но борьба с пылью, грязью, микробами это важнее.
По поводу еще куда, он хитро посмотрел на меня:
- Пыль и микробы это мелочь. В отличие от людей, которые пока не переделают мелкие дела, к крупным не приступают, я мелкие дела могу отложить в сторону. К тому же после пыли и грязи так хочется чего-то чистого и светлого!
Он эффектно вынул вяленого леща и положил в пакет.
- Мой напарник на бутылку пива обменял, а нам его на шесть кружек хватит. Когда-то в живом весе он тянул на кило с лишним. - Все это Василь сообщил мне, натягивая свитер.
- Ну что Алекс, сколько надо было прожить этому лещику, до того как его завялили? Ты же у нас энциклопедист, по библиотекам ходишь...
Прикинув, что взрослые лещи и язи прибавляют в год до двухсот грамм, и, добавив года три на детство и юность, я ответил:
- Лет семь-восемь, в зависимости от кормежки.
- Может быть, может быть... А ты знаешь, мне однажды пришлось наблюдать самый быстрый рост рыбы в течение одного дня. Помню жил в коммуналке и мой сосед с утра рассказывал про пойманную им рыбу с ладонь, а к вечеру ему уже руки не хватало.
Через десяток минут мы не спеша двинулись в путь. Пиво в ларек привозили к одиннадцати, и у нас хватало времени, чтоб заглянуть в библиотеку, которая работала с десяти. Тем более оба заведения находились рядышком. Дом культуры, где располагалась библиотека, был построен к сороковой годовщине революции и его собирались назвать ДК „Имени 40-летия октября". Старожилы его все еще так изредка называли. Василь, услышав об этом, вспомнил: на его родине был колхоз, который вся округа называла „Сорок лет без урожая".
Главный вход в храме культуры украшали массивные побеленные колонны. Архитектура монументального здания явно выигрывала у стоящей рядом стеклянной пивнушки. Но по количеству посетителей библиотека от пивнушки значительно отставала.
У павильона, - так элегантно называли пивнуху местные завсегдатаи, уже стояло человек шесть. Это были были истинные любители пива, смакующие не только само потребление, но и процесс ожидания. Их возбуждало все, и наблюдения за заправкой емкостей и продувка системы. И это были уже даже не любители, а настоящие профессионалы. Любители подгребали позже.
Мы поздоровались с профи, и я был удивлен, что Снеткова они все знали. Старая гвардия была представлена Горынычем и Гладиатором. Еще трое были из среднего поколения. Из среднего мне был знаком лишь Пашка Ветрогон. Здесь же терся Чекуха. Свои дежурные двадцать копеек он у нас не спросил, то ли они у него уже были, то ли он еще не дошел до кондиции, когда этот вопрос у него шел автоматом.
Только заняли очередь как из-за угла появилась хозяйка заведения Нюрка. Как всегда в двух шагах сзади семенил ее муж Шурик - щуплый, усатый мужичишка, которого все в округе прозвали „бесплатным приложением". Он неизменно сопровождал Нюрку везде. Когда мужики порой подшучивали про их разные весовые категории, Шурик, говорил, что поначалу все было тип топ, но с тех пор как поженились, жены у него стало в два раза больше.
Появление хозяйки было встречено одобрительными возгласами. Она же с недовольным видом, дескать, вы пришли оттянуться, а мне приходится в субботу пахать, открыла павильон. Первый акт субботнего действа прошел успешно - если Нюра здесь, значит и пиво будет.
Почетных членов любителей пенного напитка, Горыныча и Гладиатора она запустила внутрь. Они всегда перед заливкой емкостей подтягивали вечно подтекающую (прямой убыток) нержавеющую гайку. Шурик для этого дела не использовался - он, видимо, должен был беречь силы для иных обязанностей.
По прозвищу Горыныча имелось две версии: первая, его дом стоял на горе, а точнее в верхней части большого оврага, и вторая - когда он курил, то очень эффектно выпускал дым из ноздрей, что и привело к аналогии со сказочным персонажем.
Прозвище его спутника Гладиатора имело также несколько объяснений. Фамилия у него была Гладилин, однако она ему никак не соответствовала - он не имел привычку все сглаживать, наоборот мог из любого маленького инцидента сотворить большой скандал. От этого „творчества" Гладиатор часто ходил с разукрашенной физиономией. Что касается римских гладиаторов, то никакого сходства, с ними у Гладилина не наблюдалось, скорее наоборот. Самой реальной была версия связаная с привычкой этого мелкого мужичка за праздничным столом гладить коленки своих соседок.
Пока мы ждали, очередных любителей, занявших за нами очередь, я и поведал Снеткову все эти местные байки.
Но вот мы, наконец, дождались, сдав свой пост, направились в библиотеку.
КУЛЬТПОХОД № 2
(продолжение)
Библиотека располагалась на втором этаже дома культуры и из ее окон отлично была видна полянка, где которой стоял пивной ларек. Посетители библиотеки часто становились свидетелями страстных баталий, которые происходили под ее окнами. Очень жаль, что не было балкона, с которого зрители могли поддержать или освистать участников. Такая мысль часто посещала меня, когда при посещении читального зала, я бросал взгляд в окно. Заведующая библиотекой Антонина Павловна, была абсолютно противоположного мнения. Она неоднократно ставила вопрос перед местной администрацией о переносе этого „гнезда разврата душ" подальше, при этом употребляя еще более резкие литературные выражения. Местная администрация и трест столовых, которому принадлежал ларек, к этим требованиям оставались глухими. Они, видимо, вообще к литературе с раннего детства имели аллергию, и если что-то и листали перед сном, то только свои сберегательные книжки.
В библиотеке было тихо и спокойно. Кроме самой заведующей здесь еще присутствовал дежурный запах пыли. Раньше, года два назад, здесь еще витал запах свежей типографской краски. Но посетители его уже стали забывать, - новые поступления в библиотеку давно прекратились. Мы вежливо поздоровались.
- Вот Антонина Павловна, знакомьтесь, - сказал я, мой сосед Василь Снетков, в будущем возможно известный писатель.
Антонина Павловна внимательно посмотрела на меня, потом на него, и, поняв, что я говорю вполне серьезно, спросила:
- Что бы вы хотели?
- Значит так, - начал перечислять Снетков, - мне „Золотой осел" Апулея, Макиавелли „Государь", работы Ленина по НЭПу и... - он немного замялся, - что-нибудь по собаководству.
Антонина Павловна, которая уже начала вставать, снова опустилась на стул. Чтобы как-то скрыть свое замешательство, она произнесла:
- А документ у вас есть?
- Есть, - и Снетков вынул из кармана свой паспорт.
- А это твой тезка, - я кивнул на кота, развалившегося в кресле.
Словно поняв, что разговор о нем, Васька не открывая глаз, навострил ухо.
- Интересно, почему котов человеческими именами называют - Василий, Тимофей? - как бы сам себе задал вопрос Снетков, - Я тут одного сиамского кота видел, хозяйка его Мао назвала. А собак почему-то больше Шариками и Тузиками.
- Ну почему же, я знаю одного пуделя, так его Фиделем зовут. А ты справочник по собаководству берешь, чтоб с именами разобраться?
- Да нет, решил своего Трезора дрессировать. Меня больше проблема нюха занимает.
Краем глаза я наблюдал, как Антонина Павловна искала заказанные Снетковым книги и незаметно стирала с них тряпочкой пыль. Он же тем временем продолжал:
- Ты знаешь, этот гад, на дух всех алкашей не переносит, и ему все равно наш это работник или кто чужой, он им всем подряд задние места помечает. Вот я и хочу его запахи научить различать. Наши-то в основном спиртягу потребляют, а чужаки самогон. Своих-то жалко, поберечь надо - им еще план выполнять. Когда надрессирую, тогда его и в „свободное плавание" можно отправлять, без меня с чужаками разберется.
- Будьте здоровы! - пожелал я несколько раз чихнувшей Антонине Павловне. Она уже возвращалась после поисков заказанных Снетковым раритетов.
- Спасибо мой друг, тут пока такие заказы выполняешь... - она не стала продолжать, а посмотрев на Снеткова, спросила: - и о чем же вы пишите?
- Пока пишу о жизни, - ответил Василь, - о смерти начну писать позже.
За окном послышался шум. Антонина Павловна, не поднимая головы от заполняемого циркуляра, спросила:
- Что, уже одиннадцать?
Я посмотрел на часы
- Точно, а что...
- Пиво привезли... - как-то грустно сказала она.
- Ну, нам пора, - заторопился я.
Антонина Павловна внимательно посмотрела на нас:
- И вы тоже!..
- А что ж, - сказал я, - чтобы о жизни писать, надо ее прочувствовать, так сказать, изнутри.
- Только много этой жизни через себя не пропускайте, - напутственно пожелала она. - И с книгами осторожно, по части жирных пятен.
ВНУТРЕННИЙ МИР
Мы вышли на свежий воздух. Красота! Солнышко становилось почти весеннее. Снег уплотнился и в тени стал чуть голубоватым. К ларьку уже спешил народ, многие с трехлитровыми банками весело сверкающими на солнце. От крыльца ДК нам было видно, как грузная Нюрка отсчитывала рублями положенную мзду заправщику. Две емкости по четыреста литров каждая были заправлены под завязку. Обычно этого хватало на полтора рабочих дня, а это значит, завтра до обеда пиво еще будет. Втиснувшись в очередь, мы решили, что по паре кружек для начала нам хватит.
Нюра уже запустила газ, и, поставив рядком, пять или шесть кружек, сделала пробный пуск. Первые три кружки в минуту были наполнены пеной, дальше пошло пиво, сначала на одну треть кружки, потом уже и наполовину. Нюра отставила их в сторону, чтобы после отстоя все содержимое слить в одну. Но тут, она увидела глаза Чекухи. Не знаю, что ее подвигло на благотворительность, то ли приближение весны, то ли еще чего, но она взяла последнюю кружку и сунула под маленький курносый нос Чекухи:
- На! - Нюра была немногословна.
В очереди удивленно и одобрительно загудели. Чекуха стал жадно заглатывать содержимое кружки, не обращая внимания на пену.
- Молодец Шурик! - Пашка Ветрогон хлопнул рядом стоящего нюркиного мужа по плечу, и тихо, словно заговорщик добавил: - ты главное - орудие береги.
Тот подозрительно посмотрел на Пашку и отошел от него подальше.
Мы тоже с интересом наблюдали, как Чекуха давится пеной. По поводу очень быстрого исчезновения благотворительной жидкости Снетков философски заметил:
- Преимущество курносых состоит и в том, что им не так долго приходиться ожидать отстоя пены.
- Пиво - шампанское для бедняков - я дополнил картину слышанной где-то фразой.
Мы получили по кружке в руки, (вторые, из-за недостатка посуды все потом повторяли), достали леща и чухнулись, что не прихватили ножа. Спросили у Пашки.
- А как же, - заявил тот, - ножик у нас завсегда имеется, и не только нож, у меня и вилочка найдется. Я же в выходном бушлате, а в нем у меня все есть.
Он демонстративно достал из одного кармана складной нож, из другого граненый стакан, а из третьего, соленый огурец, с которого капал рассол. Положил его назад, а еще из одного извлек пястку квашеной капусты положил ее в рот и аппетитно захрустел.
- Хороша капусточка! Ну что мужики, может, что покрепче сообразим? Я тут мигом могу оформить.
Намек был прост и понятен: наш пузырь - его посуда и все остальное. Меня больше всего поразил его фокус с закуской.
- А как это? - спросил я, кивнув на его карман с квашеной капустой.
Пашка засмеялся:
- А я думал, что в поселке уже никого не удивишь,- и получив кусочек леща, приоткрыл карман. Тот был прошит изнутри каким-то прочным водонепроницаемым материалом темно-зеленого цвета. Пашка сопроводил показ пояснением:
- Подкладочку мне мои кореша-подводники прислали. Тридцать атмосфер выдерживает! У американцев даже такого материала нет.
Мы дали понять, что еще не созрели до его намека.
- Ну и зря! - сказал он и пошел, предлагая свой сервис по кругу.
Подошел Чекуха, в руке он держал пустую кружку и смотрел не на нас, а на то, что было на нашем столике-прилавке. Его очень мучила отрыжка, видимо пена в животе еще не улеглась.
Мы плеснули ему каждый по чуть-чуть, а Снетков сунув ему рыбий хвост, показал жестом, чтобы двигался дальше и не мешал разговору, Сами произвели повтор - наполнили кружки янтарным напитком.
ПРОГУЛКА
Вышли на свежий воздух. Настроение было приподнятое. Погода радовала. Мне еще надо было сходить в сберкассу, чтобы снять деньги на дрова.
По кустам вдоль тротуара сновали синички. В сухом песке, подогретом сверху солнышком, а снизу теплотрассой, купались воробьи.
Я прочел начальные строки одного из своих стихотворений:
Когда я на природе, вроде,
Как в царствии небесном нахожусь,
Съем со слезинкой сыр на бутерброде,
И коньячком чуть изнутри ополоснусь.
- Стихи хорошие, - сказал Снетков, - но виртуальные какие-то. Вовочке про сыр я уже объяснял, тебе же на коньяке хочу заострить внимание. Все из прошлой жизни, устарело.
- А может, до церкви прогуляемся? - предложил я.
Мы шли по главной улице поселка. Вправо от нас начинались овраги в сторону реки, по которым уже через пару недель забурлят ручьи. Перед самой церковью был большой и глубокий овраг, по которому и летом и зимой бежал быстрый, незамерзающий ручей. Из-за придорожных деревьев деревянная церковь открылась сразу же и во всей красе. Стройное деревянное строение прошлого века, пережило все войны и революции, и осталась невредимой. Не все каменные храмы смогли сохраниться в этой огненной круговерти, а эта церквушка словно бы находилась под защитой неведомых сил.
Мы подошли, Снетков поднял голову и, посмотрев на высокий купол увенчанный крестом, тихо произнес:
- На земле постепенно берет верх демократия. А на небе монархия остается незыблемой.
Я предложил зайти и поставить свечку. Он внимательно посмотрел на меня и ответил отказом. Я не стал спрашивать причину, и мы повернули обратно. И тут вдруг Снетков прочел стих:
С похмелья очи грустные,
В речах - то брань, то блажь.
Плохой народ, разнузданный,
Растяпа. Но ведь - наш!
В душе - тайга дремучая.
В крови - звериный вой.
Больной народ, измученный,
Небритый... Но ведь - свой!
Европа или Азия?
Сам по себе народ!
Ничей - до безобразия!
А за сердце берет...
Я даже приостановился.
- Чье это?
- Глеб Горбовский, из самиздата, такое в газетах и журналах у нас не печатают. Почему-то когда подхожу к церкви, оно всплывает.
В двухэтажном деревянном доме поселкового совета, на первом этаже располагалась сберегательная касса. Из окошечка, на меня заинтересовано посмотрела симпатичная и очень худенькая женщина похожая на тростинку. Ее нежный голос звучал завораживающе:
- Заходите еще.
- Непременно. Как только трудности какие-нибудь возникнут,- ответил я.
- Да-да, если трудности возникнут, - повторила она вслед за мной, и добавила - и не обязательно с деньгами.
Видимо сама не ожидавшая от себя такой смелости она вдруг вспыхнула аленьким цветочком.
- Алекс, - сказал мне Снетков, когда мы выходили из поселкового совета, - ты хоть в теории у женщин и пользуешься успехом, но я в упор не вижу, как ты этим пользуешься практически.
Я замялся. Это была не самая моя болевая точка, но все же...
- Уж больно она...- я подбирал какое-нибудь не очень обидное слово, но не нашел, - костлявая.
- Костлявость конечно не лучшее качество, но, поверь мне, я встречал кое-что и похуже, - и он, дружески хлопнув меня по плечу, засмеялся, - А потом это поправимо, - откормим!
КУЛЬТПОХОД № 2
(окончание)
Обратный путь мы совершали тем же маршрутом. Не доходя десяток метров до пивного павильона, мы услышали возбужденные голоса. Из-за кустов нам открылась батальная сцена: десяток зрителей наблюдали, как Гладиатор выкрикивая набор непереводимых слов, пытался войти в павильон, но на его пути стояло взъерошенное „бесплатное приложение". Гладиатора пытались удержать его бессменный напарник Горыныч и Паша Ветрогон. Паша уже был босиком и при своей гармошке.
- Свинья! Нюрка - свинья! Где моя сдача, б...! Мало того, что пива не доливаешь, еще и сдачу прикарманиваешь!
- Да ты в карманах у себя лучше пошарь. У тебя же там - дырка на дырке! - защищал свою жену Шурик.
Но все знали, что угомонить Гладиатора, когда он в боевом настрое невозможно и ждали развязки с применением местного вида единоборств - мордобития.
Василь быстро оценил ситуацию. Он встал рядом с Гладиатором, приняв как бы его сторону.
- Свинья! - вновь взвизгнул тот.
- Стоп ребята, - сказал Снетков, - давайте разберемся, - и он, обращаясь в основном к Гладиатору, выдал не то вопрос, не то утверждение:
- А кто собственно уважаемый тебе возражает. Вот вы мне все скажите, у Нюрки лицо поросячью морду напоминает?
- Во! - почувствовал поддержку Гладиатор - Я и говорю - свинская морда!
- А характер у нее тоже свинский? - продолжал Снетков.
- Еще, какой свинский! - Свинья она и есть свинья!
- Но, ведь есть-то ты ее, не будешь?
Не знаю, как это дошло до сознания изрядно выпившего Гладиатора, но такой резкий поворот его четко заклинил. Да и остальные присутствующие тоже притихли. Но тут заржал Пашка, а следом и все остальные.
Гладиатор, понимая, что дальше качать права, без закулисной поддержки зрителей, которую он в мгновение потерял, отступил. Пашка же, чтобы снять общий натяг растянул гармонь и запел частушки:
Забрели на сеновал,
И там я своей милке,
Всю почти что истрепал
Челку на затылке!
Мы зашли и взяли еще по одной кружке. Свидетели произошедшего инцидента смотрели на Снеткова уважительно. Часть этого уважения досталось и мне. Солнце стояло в наивысшей точке одного из последних зимних дней. Мы вышли на улицу. У входа стоял Пашка. Я, намекнув на его босые ноги, спросил:
- Не холодно?
Он ответил нараспев:
- Кровь горячая моя, - мне не будет ни...
Из данного сообщения мы поняли, что ему простуда не грозит. Тут подошел Горыныч, протянул Пашке мятые четыре рубля:
- Сгоняй, одна нога здесь - другая там, - и тихонько добавил, - нашел он свои два рубля за подкладкой. Будем пить за мир во всем мире. Вы как? - спросил он нас?
- Ну, если за мир во всем мире...- и Снетков тоже вынул пятерку.
Пашка сгреб деньги и, вскинув гармонь, поспешил на задание. Он снова заиграл, и это нисколько не мешало его быстрой ходьбе, тем более, впереди по ходу шли две длинноногие старшеклассницы. Уже из-за поворота мы услышали:
Подсоленые частушки
Лучше всяких квашеных,
Конопатые девчушки -
Поядреней крашенных.
Снетков, довольный и собой и погодой, решил, что это слишком, и надо бы на что-нибудь поворчать для приличия, сделав глоток, назидательно изрек:
- Первая кружка пива все-таки занимает лучшее место в голове и желудке. А третья - это уже не то...
ОБЗОР ПЕЧАТИ
Жизнь пошла тихая и убогая. В верхах велась еще какая-то возня, но в глубинке все шло блекло. Событий потрясающих воображение не происходило, и даже от самых громких новостей клонило ко сну. Чтобы отвязаться от парторга, настырно предлагавшего мне общественные нагрузки, я согласился только на подписку „Нашей правды". Это тоже смахивало на партийное поручение, ведь одним из учредителей газеты был горком партии.
Когда-то один из моих знакомых, отсидевший за написание вредной книги, показал, как можно читать советские газеты между строк. Даже на передовице „Правды", можно найти интересные новости. Но в „Нашей правде" и между строк читать было нечего. Самой ценной информацией были программа телепередач, расписание автобусов и электричек и нормы распределения продуктов. Но, вдруг газета оживилась.
В конце 1990 года по Указу Горбачева были созданы группы рабочих контролеров. И теперь самой животрепещущей для местного населения стала информация о рейдах рабочих групп. Контролеры взялись за выявление нарушений происходящих в сфере торговли и распределения продуктов питания и товаров первой необходимости яро и даже с каким-то остервенением. Вотчетах постоянно мелькала фамилия Степы Пчелкина - активного борца за справедливое распределение положенных благ.
Обездоленных и полуголодных жителей города и района просто ужасали цифры вскрытых нарушений правил торговли. Перечисление припрятанных продуктов и товаров, говорило о том, что в нашей стране они все-таки есть, но как оказывается не для всех.
На складе местного Райпо, контролерами, было обнаружено 2613 электролампочки. Это притом, что за последние полгода в торговлю было отправлено только три штуки. В магазине „Спорттовары" были обнаружены десять подводных ружей и один акваланг. Здусь же под прилавком оказались еще двенадцать складных стульчиков и пять рюкзаков, которые, по словам продавцов там просто завалялись.
Создавалось впечатление, что от зоркого взгляда народного контроля укрыться было совершенно невозможно, а добытым чистосердечным признаниям могли позавидовать и следователи КГБ. В одной из подсобок сельского магазина в диване был обнаружен целый гардероб: костюм женский, полупальто женское, пальто для девочки, пальто мужское, юбка женская, мужской костюм и брюки. Расплакавшаяся заведующая призналась, что это все она оставила себе, но в связи с нехваткой денег, спрятала, чтобы не смущать покупателей.
Но больше всего читателей раздражали продовольственные заначки, лежащие на складах по полгода и больше. На базе местного торга были обнаружены 1690 банок мясных консервов, 430 бутылок вина, 259 бутылок водки, 7 бутылок шампанского, 590 банок сгущенки, 124 пачки индийского чая со слоном, 1109 пачек соли и 249 бутылок „Боржоми". Голодные люди примеряли эти цифры на себя и свою семью, прикидывая, на какое время им этого богатства хватило.
Контролеры, как говорят в народе „рыли носом", а Пчелкин острым бичующим пером клеймил новый класс мироедов. Ниточки по распределению мебели и других крупных промышленных товаров тянулись в верха. Городские власти отбивались от контролеров как могли. Ссылались на неподведомственное руководство торговых организаций. Но народу было все равно, все они были скопом записаны в одну шайку.
Иногда в газете печатали благодарственные письма и стихи читателей. Благодарили в основном врачей, учителей, несколько реже водителей автобусов. Случались и заказные благодарности продавцам, в противовес публикациям рабочего контроля.
Запомнилось письмо пожилого селянина, который благодарил телевидение за показ Алана Чумака, заряжающего через экран воду. „Моя бабка, - писал он, - очень любила пить чай, и гоняла меня каждый день в магазин. Она стучала клюшкой и требовала индийского чая и кусковой сахар. А де ж его было взять? Теперь она выставляет перед экраном две трехлитровые банки, и потом дует эту „святую" водичку за милую душу, без чая и сахара. Опять же, - экономия какая!".
Произвело на меня впечатление стихотворение ветеринара одного из местных совхозов Егора Копытова. Он не только бодрился сам, но и поддерживал население:
У нас в стране в разгаре перестройка,
Давно в сельмагах нечего купить,
Но все невзгоды переносим стойко,
Мы без забот теперь не можем жить.
В России в моде карточки, талоны,
Но отварить удается не всегда,
И если изодрались панталоны,
Походим и в дырявых - не беда.
Ведь человек - не хлебом сыт единым,
Пой песни и не станешь унывать,
Забудешь про пустые магазины
И жизнь покажется прекрасною опять.
Появились брачные объявления, в основном людей старше сорока лет. Они были очень пристойны и больше походили на деловые предложения. Кроме обязательного условия - без вредных привычек, следовали перечисления требуемых навыков и увлечений. На сегодня требовались: каменщики и плотники, птичницы и доярки. Немного реже ягодники и грибники, которые проходили, как любители природы. Изредка встречались и более наглые запросы, с намеками на жилплощадь и личный автотранспорт.
Газета выходила четыре раза в неделю, чего мне вполне хватало на растопку.
ВЕСНА
Пришел март. Все начали вспоминать о женщинах и о весне. Инстинкт самосохранения, в контексте жратвы и тепла, был потеснен другим не менее известным инстинктом. Снетков как-то поделился мыслью:
- Я всегда машинально взглядом раздеваю женщин, но когда они одеты в зимнее, мне это делать значительно труднее.
Я подхватил и развил ее:
- Думаю, женщины легкого поведения потому и одеваются более легко.
Снетков уважительно посмотрел на меня и похвалил:
- А ведь верно. А я-то все время думаю, и почему это мне с женщинами легкого поведения так легко общаться? Как там в песне поется? - он напел первую строчку: - Как много девушек хороших..., - и потом перешел на речитатив - а тянет больше на плохих.
Тема была глубокая, можно было копать и копать.
В начале марта позвонил Гвоздев и пригласил нас на поэтический вечер, посвященный весне, женщинам и референдуму по сохранению СССР. На вывешенной в городе афише все перечисленное я прочел в обратном порядке.
Снетков на слетах местных талантов уже бывал. Он вкратце поведал мне всю эту кухню: на таких вечерах собираются местные графоманы, которые иногда прорываются в газетку „Наша правда". Количество публикаций в ней и являлось мерилом таланта, поэтому пороги в редакции были сбиты именно их ногами. Раз в полгода местные „пииты" собираются вместе и варятся там, в собственном соку.
- Но „Вари их не вари, кроме баланды ничего не получается", - заключил он.
Уже несколько лет организовывал такие слеты ярый общественный деятель, поэт от станка - Жора Лохнесский. Снетков знал его еще по комбинату, где он неофициально проходил как Гоша Лохнов. Георгий был членом партбюро, председателем цехкома и возглавлял сразу два общества: охраны памятников и охраны природы. Его кипучей энергии хватало на все кроме работы.
Слет местных „гениев пера" проходил там же где мы полгода назад восхищались полотнами „гениев кисти". Основным сюрпризом для собравшихся оказались скромно накрытые столы, на которых пыжились два электрических самовара. На тарелках со штампом общепита горками возвышались угощения: печенье, сушки и ванильные сухари. Отдельными вкраплениями в этих пирамидках высвечивалась карамель „Клубника со сливками". Рядом с каждой чашкой лежала ложка и два кусочка сахара-рафинада.
Когда мы вошли, в зале уже сидели десяток человек пожилого возраста, они тихо переговаривались, бросая взгляды на предстоящее угощение. Одеты все были просто и неброско - многие приехали из близлежащих деревень. Кажется, двое были из нашего поселка. Все они уже заняли места поближе к руководству мероприятия. Мы присели за крайний столик, хотя было заметно, что количество угощений резко убывало по мере удаленности от руководящего стола.
На скромном фоне выделялся моложавый мужичок невысокого роста с экстравагантной бородкой и платком на шее. Его физиономия четко отвечает на все вопросы анкеты из 30 пунктов. Это и был Жорж Лохнесский.
- Банальность, отрастившая бороду, остается все той же банальностью - задумчиво произнес Снетков.
Тем временем Жора носился по залу, отдавая распоряжения и галантно приветствуя вновь прибывших. Установив вазу с цветами на главном столе и поправив на нем скатерть, он нехотя подошел к нам и доложил, скольких трудов ему стоило выбить денег на данное мероприятие и закупить в тресте столовых угощение.
- Будет второй секретарь, - доверительно сообщил он, - так что без самодеятельности.
- Ты и его обязательно предупреди. - Снетков, кивнув в сторону вошедшего в зал Гвоздева, - ему то, ведь все равно, что второй, что первый.
Лицо у Лохнесского слегка скривилось, и он быстро исчез. Перьев пришел с сияющей Светкой, у которой в руках была веточка мимозы.
- Как хороши и свежи были розы, но я сдержался и купил жене мимозу! - вместо приветствия подколол его Василь. Тот пропустил это мимо ушей, - Юра, как и я, на Снеткова не обижался.
В этот момент в зал вошел второй секретарь горкома. Он был невысокого роста, в импортном дорогом костюме. Сзади семенил Слава Добровольский и что-то горячо ему втолковывал. Лохнесский бросился навстречу гостю, оттеснил Славу, указав ему на свободное место за нашим столиком.
- Вечно второй, - указал Снетков на главного гостя, - чтобы первым стать - стати не добрал. У нас руководитель должен быть крупным и харизматичным, а этот...
- Харей не вышел - вклинился Гвоздев, - килограмм этак тридцать в дефиците.
Это повелось у нас с диких времен, когда вождями выбирались сильные и здоровые. Везде, в продвинутых странах, уже давно сообразили, что внешние показатели не самое главное, а мы еще как при первобытном строе за главное качество мордатость держим.
Тем временем Лохнесский открыл по его выражению заседание, сказал, что дорогого гостя представлять не надо но, учитывая присутствие нескольких новых членов, то есть любителей поэзии, и он взглянул на наш столик, я его представлю. Тут пошло нудное перечисление званий, должностей и заслуг второго секретаря. Я наклонился к Светке и сказал шепотом:
- Слышала? Нас с тобой тоже в члены зачислили, можешь теперь этим гордиться. Потом Маньке можешь похвастать членством.
В этот момент вечно второй поставленным голосом начал свою речь:
- Дорогие товарищи!..
Похоже, надолго, - подумал я, и не ошибся. Докладчик указал, про рыночные реформы, которые идут тяжело. Дальше он попросил мыслящую и творческую интеллигенцию в нашем лице не поддаваться на провокации „демократов", призывающих распустить все республики и без того распущенные в своих амбициях. На предстоящем референдуме надо сказать твердое „Да" за сохранение СССР. А вот на второй вопрос - нужен ли России свой президент, надо ответить „Нет", так как на этот пост жаждет прорваться партийный отщепенец Ельцин. При этом доверительно сообщил, что из достоверных источников знает о слабости Бориса Николаевича, и то, что он Россию непременно пропьет.
Далее второй перешел к культуре, которой партия уделяет большое внимание, и мы по-прежнему в области балета впереди планеты всей. В одном нашем районе... - тут последовало перечисление художественных коллективов их заслуг, наград и званий.
В заключение второй поздравил советских женщин и пообещал закончить ремонт родильного дома раньше намеченного срока.
На этом деловая часть „заседания" была завершена, и бразды правления вновь на себя взял Лохнесский.
ПОЭЗИЯ В НАТУРЕ
Жора хотел было дополнить речь второго секретаря, но видя бегающие глаза и сведенные скулы большей части присутствующих, решил сделать перерыв и дал команду к чаепитию.
Пока мы пили чай, Добровольский рассказал нам, как он успел выставить ряд претензий к партийному руководству города, на его наплевательское отношение к работе общественной бани, и пригласил второго секретаря посетить ее и проверить, что пара в парилке действительно не хватает.
Светка с любопытством оглядывала зал:
- Как интересно... - сказала она.
- Интересно будет потом, - поведал ей Снетков, - вот только Колю запустим.
Лохнесский попросил внимания и предложил приступить к чтению того сокровенного, что родилось в умах и сердцах его коллег по поэтической стезе. Определил регламент в пределах пяти минут на каждого. Для начала Жорж предоставил слово ветерану, с тридцатилетним стажем как в партии, так и в поэзии. Освежив его представление оригинальной шуткой, что общий стаж на этих двух поприщах, у него - полные шестьдесят.
Мы прослушали воспоминания детства и юности, с благодарностями за полученную когда-то после войны специальность и полученную недавно первую пенсию.
Дальше выступила крупных габаритов дама раннего пенсионного возраста. Она без утайки поведала о всепоглощающей страсти, озарившей ее когда-то на танцплощадке. Мы узнали, что зарождение любви происходило под аккомпанемент граммофона, из которого слышались сначала вальс, потом танго, а затем фокстрот, танцуя который они потеряли голову.
- Не у каждого, видимо хватало мужества ей отказать, - намекая на ее габариты, прокомментировал Снетков. Интересно, нашел ее ухажер свою голову или нет?
Следом выступил домовитый хозяин и орнитолог любитель в одном лице поэт Кочетов. Он, неестественно размахивая руками, поведал нам свои наблюдения, из которых я запомнил несколько строк:
Теплее дни, светлее небеса,
Птиц возбужденных звонче голоса,
Воркует голубь, во дворе петух
Горланит кукареку во весь дух!
Следующей была поэтесса-натуралистка, бывшая учительница, которая в рифму перечислила все, что она собрала в лесу. Решив, что этого мало, она стала перечислять все то, что она там оставила: голубое небо, шумящие сосны, темное болотце, с притаившемся в нем лешим.
Чай мы уже допили, и становилось все скучнее и скучнее. Но тут слово дали совхозному передовику, печатающему свои бравые стихи и басни в „Нашей правде". Это был заочно известный мне Егор Копытов. Соединив воедино в своем произведении тему праздника и тему пьянства, он выдал разоблачающую оду. Я успел запомнить только одно выдающееся четверостишие:
Ни для кого сегодня не секрет,
На женских плечиках лежит вся тяжесть быта,
И бремя это они тащат много лет,
А совесть мужа спит, или пропита!
Присутствующие встрепенулись, скинули полудрем и встретили такой развернутый подход к женскому дню ободряюще. Аплодисменты были уже не такими жидкими как предыдущие - погуще. Многие стали интересоваться у поэта как в их совхозе сейчас обстоят дела со снабжением алкогольными напитками и что сейчас пьют механизаторы и доярки.
Лохнесский сгладил момент, переведя разговор вновь на литературную тему. Он посетовал на то, что в городе нет ни одного члена союза писателей, и пора бы хоть кого-нибудь туда выдвинуть. Дальше он начал читать свои стихи, являвшиеся намеком, кто именно должен был быть этим выдвиженцем. Стихи были ни о чем и обо всем сразу:
Моей издерганной душе,
Горящей медленным огнем,
Есть дело до всего вообще
И я страдаю обо всем.
По сценарию именно он и должен был закончить встречу. Под аплодисменты Лохнесский уже направился к своему месту и стал выдерживать паузу, собирая на себя внимание аудитории, но...
ВНЕПЛАНОЛВЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ
Только он собрался объявить о закрытии заседания, как встал Снетков:
- А что же, если мы сидим на задворках, то нам и слова не дадут?
Все повернулись к нашему столику.
- Слово предоставляется всем вам известному Вячеславу Добровольскому, - поставленным голосом объявил Василь, и хлопнув того по плечу подбодрил:
- Слава, объясни-ка им свою позицию.
Тот, видимо, не ожидал такого поворота и был явно не готов, но природный дар выкручиваться из любых ситуаций подсказал, что надо взять нейтральную тему, так сказать, ни нашим, ни вашим. Ссориться Слава, как я потом понял, ни с кем не хотел. Он что-то пролепетал о том, что надо больше радоваться жизни во всех ее проявлениях, беречь экологию и о задачах природоохранных ведомств. После чего прочитал небольшое стихотворение:
Иду, флюиды я ловлю,
Свои вокруг распространяю,
Земля, как я тебя люблю,
Порой ты даже и не знаешь.
Я поглощаю кислород
Без всякой я скажу корысти,
Взамен даю я, углерод -
Дышали чтоб, трава и листья.
В больших объемах воду пью,
Но тоже ведь не меркантильно,
Ее сполна я отдаю
И регулярно и обильно.
С первого столика послышалась ехидная реплика одного из подпевал:
- Так мы все, то же самое делаем, может даже качественней и в больших объемах.
По залу прокатился смешок. Снетков пренебрежительно посмотрел на Славу. Тот уже с виноватым видом сел, как бы показывая - накладочка вышла. Василь взглянул на меня, я отрицательно мотнул головой, дескать, не готов.
В это время, вечно второй встал, поблагодарил Лохнесского за подготовленную встречу, предложил продолжить без него, и, сославшись на дела, покинул зал.
- Умение вовремя слинять, - освобождает от ударов и пинков, - вполголоса резюмировал Снетков и решительно продолжил:
- Товарищи, долгими речами мы вас мучить не будем, представлять вам его не надо, вы все его и так знаете. Юра, - негромко обратился он к Гвоздеву, - выдай-ка что-нибудь.
Я посмотрел на преобразившегося в лице Лохнесского. В его взгляде легко читалось „Эх, жаль уже не те времена, я бы тебе, пожалуй, слово дал!"
Но Юра уже встал и начал: - Стихотворение называется „Прорвемся".
Какая к черту перестройка?
Какой там к дьяволу застой?
Идет российская попойка
И всесоюзный мордобой!
Чего мы братцы разгулялись?
Чего на митингах орем?
Вчера с соседом лобызались,
Ну а сегодня морду бьем!
С чего мы все такие стали?
С чего вдруг так на нас нашло?
Как будто бы не то сожрали,
И нас чего-то понесло!
А может дух противоречий?
А может планов всех размах?
Вдруг принесло нам всем увечье
И сдвиг в разреженных мозгах.
Потопом может все исправить?
Гиеной, что огнем палит?
Навряд ли, - мы умеем плавать,
И шкура наша не горит!
Снетков зааплодировал, Светка и я тоже. Нас поддержал и соседний столик. Видимо на дальних столиках ближних к руководству затаились и ждали оценки от руководящего стола. Один из боевых подпевал все-таки задал вопрос:
- Молодой человек, а что конкретно вы под этим имели в виду?
Юра пожал плечами:
- Да собственно только одно - прорвемся!
(Окончание следует)
Вайнер Ирина 
Стефанюк Cтанислав. 
Борисов Владимир 
Талейсник Семен 
