EN
Старый сайт
РАБОЧИЕ БУДНИ С ПРИЛОЖЕНИЕМ
Жизнь продолжалась, люди медленно стали осознавать, что государство, то в котором они живут, оказывается не такой уж и гарант их существования. Основная масса населения находилась в полной растерянности. Выставлять государству свои претензии и требования после десятилетий молчаливого повиновения в сознании людей полностью исключалось. Общество начало делиться на тех, кто надеялся на чудо, и тех, кто предпочитал надеяться на себя.
Еще в застойные времена, чтобы отвлечь городское население от ненужных мыслей, стали организовывать мелкие и крупные садоводческие товарищества. Каждому члену-товарищу выделялся участок в шесть соток. А чтобы было совсем не скучно, земли давались болотистые, труднодоступные и „у черта на куличках". Но все недостатки скрашивали названия „Мечта", „Магистраль", „Малиновка" и тому подобное.
Народ с большим энтузиазмом начал строить „дачи" и городить огороды в ущерб основному производству. С огромным усердием он тащил с работы все, что в его личного хозяйстве могло пригодиться.
Как строителя меня особо обескураживало, что под свои времянки садоводы грохали бетонный фундамент, который мог бы выдержать трех и даже четырехэтажное кирпичное строение. Короче, если взять по всей нашей стране, то эти „целинники" закопали в землю не один годовой план по производству цемента. Это я все к тому, как нас вели к светлому будущему и куда что подевалось.
В связи с переходом на рыночную экономику нашему ПМК было разрешено оказывать платные услуги населению. Имея приличный парк техники - самосвалы, автокраны, экскаваторы и бульдозеры, наше предприятие держалось на плаву. От частных заказов в весенне-летний период не было отбоя. Сэкономленные на продуктах и товарах деньги, население пускало на развитие личного подсобного хозяйства. Садоводческие товарищества стали нашими заказчиками.
Однако стали появляться заказы и от частных лиц, половина из которых были люди нужные или свои, которым работы выполнялись за символическую плату или вообще бесплатно. Большинство из нужных людей работало в торговле, в правоохранительных органах и ГАИ, дальше шли главврачи, директора школ и т. д. Но первыми в этом списке по-прежнему оставались руководители города и района.
Позже было выявлено, что самым раздражающим фактором в преддверии развала СССР, были именно привилегии руководства. Среди интеллигенции ходил такой анекдот: встречаются два школьных приятеля, пятнадцать лет не виделись:
- Где работаешь?
- Только между нами - в КГБ.
- А что же вы там делаете?
- Занимаемся недовольными советской властью.
- Ха! А что, есть довольные?
- Есть, но ими занимается отдел по борьбе с расхитителями социалистической собственности.
Все знали, что в одном строительном ПМК была бригада, которую все именовали „бригадой коммунистического труда". Ремонтировали квартиры высокого руководства (коммунистов), - отсюда и название бригады. Потом она стала работать и на нужных людей. Зарплату получали в два, а то и в три раза больше остальных, тех, кто их обрабатывал на объектах народного хозяйства. К началу 90-х принцип: „ты мне - я тебе" стал самым приоритетным.
Вот одному такому нужному человеку из исполкома в очень отдаленной деревне, вдруг понадобился пруд для разведения карпов. Меня отправили на место определить объемы работ и состояние дороги,- ведь еще надо было везти туда тяжелую технику.
Мне от начальства выделили УАЗик и через час мы были на месте. Пруд должен был примыкать к личному участку хозяина, площадью не меньше 16 соток. На нем уже возводился двухэтажный коттедж с несуразными башенками и прочими архитектурными излишествами, внешне напоминающий замок феодала. Но меня слегка шокировало то, что к этому „шедевру" местной архитектуры примыкал порядочный по своим размерам свинарник. Такое соседство взаимоисключающих объектов слегка настораживало в смысле умственных способностей заказчика. Но это было не мое дело.
„Слуга народа" видимо имел очень большие заслуги, раз ему под будущий пруд местный совхоз выделил еще соток двадцать отличной пахотной земли.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Я уже почти закончил разметку, когда увидел стоящего рядом с машиной Юру Гвоздева.
- Привет, - сказал он, - и ты туда же...
Я выбрался на дорогу, счищая приставшую к сапогам глину.
- Привет! А ты-то как здесь оказался?
- Так это ж моя вотчина, здесь у меня мой форпост достраивается, - он вновь вернулся к первой незавершенной фразе, - а ты, как я понял, этому хапуге обживаться помогаешь?
- Нам татарам все равно, что малина, что... если есть заказчик и работа - есть и заработок.
- Щас! - Держи карман шире, так он вам и заплатит! Такие сволочи у нас уже при коммунизме живут - каждому по потребностям. Этот битюг, в исполкоме торговлей ведает, а это тебе не хухры-мухры - торгашам из кооперативов разрешение на торговые точки выдавать. Ты ради любопытства поинтересуйся, сколько его подпись стоит.
- Поинтересуюсь. Ты бы мне хоть дом свой показал, а то Василь в гости к тебе собирается, а так как я при нем вроде ординарца, то должен всю подготовку к приему высоких гостей проверить.
Я сам немного удивился, как это у меня про ординарца вырвалось. Получается, что я вроде бы его уже старшим по званию признал, хотя в наших отношениях мы сохраняли полный паритет.
Пройдя по улице, мы свернули в проулок, где среди деревенских домов, стоял небольшой двухэтажный деревянный домик современного вида под блестящей серебристой крышей. Ниже, у ручья уже стояла аккуратная банька. Молодые яблоньки занимали половину участка. Юрий в дом не пригласил - рано еще, а то потом должного эффекта не будет. Зашли во времянку. На видном месте среди фотографий молодого Перьева в тельняшке на самодельном плоту на половине ватмана я прочел:
О прославленном скажут: „Спесивая знать..."
О смиренном святом: „Притворяется знать..."
Хорошо бы прожить никому неизвестным,
Хорошо самому никого бы не знать. (О. Хайям)
- Вот писал человек, - сказал Гвоздев, видя мое внимательное осмысление текста, - он мои мысли за 900 лет вперед предвидел.
Юра рассказал о своих планах по строительству, посетовал на отсутствие женских рук, тех самых, которые и приготовят и уберут и приласкают:
- А то ведь в деревне одни бабки остались. Вымирает деревня. Есть одна молодуха, нет-нет да стрельнет глазками, так ее сразу двое пасут - зверем смотрят.
- Так мы тебе Светку командируем.
- Светку это можно, да она и сама обещала приехать, у нее отпуск в августе.
Мой УАЗик уже сигналил, - водитель нервничал. Пообещав, что мы к концу лета нагрянем по грибки да по ягоды, я попрощался, и направился к машине.
- Снеткову привет, и всем нашим, кого увидишь! - крикнул мне вдогонку Гвоздев.
Я обернулся и помахал рукой. Мне было немного жаль этого длинноногого отшельника, сиротливо стоящего у калитки.
Проезжая окраину деревни, я увидел на дереве большое гнездо, которое обживали, только-только прилетевшие аисты.
- А что, - подумал я, - может деревня и не погибнет, возродиться, раз аисты сюда прилетают.
ТРУДОВЫЕ ПОДВИГИ
Даже постоянная подписка на „Нашу правду" не спасла меня от парторга. В преддверии Ленинского субботника он попытался вовлечь меня в общественную работу по созданию „Боевого листка". Сам он, кроме провозглашения лозунгов и призывов ни к какому делу способен не был. Правда, отмечая социалистические праздники, Митрофаныч крепко и хорошо держал стакан, восславляя партию, которая обеспечила народу хорошую жизнь. Он всегда подразумевал под народом самого себя.
Зная мою грамотность и аккуратность, он уже однажды привлекал меня к общественной работе. Накануне ХХVIII съезда партии просил меня дорисовать палочку на старом плакате „Решения ХХVII съезда КПСС в жизнь!" Плакат был написан еще к двадцать шестому съезду и предыдущую палочку он рисовал сам, так что, мне пришлось рисовать свою и править его предыдущую. Получилось немного лучше, но цвет к потускневшей краске в точности подобрать не удалось. Однако Митрофаныч был и этим доволен.
На сей раз, я увильнул. Но Митрофаныч по-прежнему не отставал от меня.
- Слышь, Алексей, - увязался он за мной в коридоре, - ну ты хоть напиши стишок-воззвание, заряжающий на энтузиазм.
- Нет, не смогу. У меня по части призывов все время какой-то стеб получается. Вам же этого не надо.
- А вдруг получится? - не отставал он.
Надо было срочно от него отвязаться и, подумав несколько секунд, я выдал:
Активно на субботнике тружусь,
И свой народ всегда я этим славлю,
А заодно и сам собой горжусь,
Ведь на субботнике обычно не халявлю!
Митрофаныч внимательно посмотрел на меня, и я по его взгляду понял, что он обо мне подумал.
Часа через два он вновь перехватил меня в коридоре, и на сей раз, попросил помочь повесить вместо стенда передовиков производства копию известной картины „Ленин на субботнике". Шагая сзади Митрофановича, я почему-то вспомнил где-то услышанный стишок:
Вспоминаю, как давно,
Самокруткою смоля,
Нес я с Лениным бревно
По окрестностям Кремля.
С алым бантом на груди,
Твердой поступью вождя
Ленин топал впереди,
С самокруткой сзади я.
Мы подошли к кабинету, который в экспликации здания среди помещений значился ленинской комнатой. Здесь Митрофаныч хранил свои реликвии, в том числе скульптуру Сталина в полный рост, с трубкой в руке. Правда, полный рост у этого гипсового „шедевра" покрашенного темно-зеленой краской составлял примерно метр с кепкой и стоял он за тумбочкой рядом с окном. Как пояснил хозяин кабинета, нашел он ее на чердаке и тайком перенес сюда. До начала перестройки она стояла в уголке прикрытая тряпочкой. Картина же была подарена ему партийным руководством города при переезде из старого здания горкома в новое.
Шедевр местного художника был впечатляющего размера - 1,5 на 2 метра. Вывешивание этой картины было ежегодным ритуалом. Митрофаныч снял с картины, прикрывающие ее от пыли газеты, отступил на шаг и замер:
- Вот это я понимаю реализм! - ностальгически вздохнув, произнес он.
Насчет реализма меня брали сомнения. Уже раньше, когда я видел иллюстрации этого произведения во всевозможных журналах, от „Огонька" до „Охотничьих просторов", я обратил внимание, что бревно, нагруженное на вождя несколько великовато. Здесь же оно выглядело еще более внушительно. Похоже, местный художник особенно вдохновенно работал именно над этой деталью. В отличие от всей картины, бревно смотрелось очень объемно и естественно. Солидность и вес картине придавал и добротный, позолоченный багет.
Не знаю, то ли этот багет был такой тяжелый, то ли бревно так давило, но мы вдвоем на полусогнутых, с трудом спустили картину со второго этажа. С помощью вахтера и подвернувшегося активиста Феди мы водрузили ее на стену, где специально для нее был забит добротный крюк. Митрофаныч, довольный проведенным мероприятием залюбовался. Федя сплюнул и сказал мне вполголоса:
- Сколько здесь работаю, к каждому субботнику нам это бревно показывают, - Хорошо что в этом году Пасха уже прошла, а то вот в прошлом она с субботником совпала, так вместо того чтобы яйца красить, и пришлось это бревно таскать.
- Ладно-ладно, - успокоил его я, - скоро все это кончится, это мне один очень умный человек говорил, - я поймал себя на мысли, что имею в виду Снеткова.
Когда я уже уходил домой, то увидел рядом с картиной „Боевой листок", где прочитал призыв к коммунистическому празднику:
От хлопот никуда нам не деться,
И нельзя нам сейчас лениться,
Чтобы было во что одеться
На субботник всем надо явиться!
- Что-то про одежду есть, а про жратву ничего, - подумал я.
Чуть позже я узнал, что еще до нашего управления Митрофаныч работал парторгом на трикотажной фабрике. Видимо этот призыв был тоже из его запасников.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛЬИЧА
(начало)
После субботника отработанного без обеда до двух, на понедельник я взял отгул. Мне надо было отвезти в ремонт свой телевизор с красочным названием „Радуга". Небесное оптическое явление второго поколения имело приличный вес - шестьдесят килограммов. Я уже договорился с полковником, у которого был ВАЗ первой модели. Снетков тоже предложил мне свою помощь, в тот день он был после смены.
Выезд наметили на одиннадцать, но жигуленок после зимней спячки никак не хотел заводиться. Пока полковник измывался над педалями, продувал свечи и разговаривал с машиной на армейском языке, мы стояли на дороге, метрах в десяти от гаража.
- Вон уже и Вовка с „работы" идет - указал я на самого молодого жителя нашего отшиба.
- Здравствуйте, - поздоровался Вовка и стал заинтересовано поглядывать из-за нас в двери открытого гаража, - А вы это куда собрались ехать?
- В город, но места нет, все телевизор займет, - ответил я, сразу же отшибая возможный хвост.
- А-а-а... - разочарованно протянул он, - а чего, не заводиться?
- Да вот, - сказал Снетков, - специалист у нас сейчас разбирается. Я тебе Вовк говорил, что сейчас главное в жизни?
- Не-а
- Главное в жизни - это быть специалистом! Ты Вовка не ленись, учись, потом получай специальность. Я тебе только один, пример приведу о преимуществе специальности: в начале века тысячи специалистов строили гигантский корабль „Титаник", - слышал о таком? - тот кивнул, - чтобы потом тысячи не специалистов на нем утонули!
Василь был в своем репертуаре, его чуть парадоксальные примеры мне всегда нравились.
- Но чтобы стать хорошим специалистом, - продолжил Снетков, - надо знать математику. Как у тебя сегодня по этой дисциплине?
- А сегодня ее отменили, - довольным голосом сообщил Вовочка, - сегодня у нас был ленинский урок.
- И что же вам рассказывали? - поинтересовался я.
- О том, что Ленин любил детей. Он даже не разрешил детям хоронить его, было очень холодно, и он боялся, что они замерзнут.
- Это вам растрепанная училка так сказала? - спросил Василь.
Вовка кивнул
- Ну вот, - Снетков кивнул на меня, - а некоторые ее защищали. Знаешь Вовк, ты был прав, с ней точно не поумнеешь.
- А я стишок знаю про Ленина, нам Владик Мигалкин рассказал.
- Ну-ка, ну-ка - подбодрил его Василь.
Призвав народ под знамя красноеОн звал в грядущее прекрасное.Но не пошли народы - лень имИ умер с горя мудрый Ленин. - Продвинутый у вас Владик.
- Он у нас очкарик - очкарики все продвинутые, - обрадовался такому вниманию Вовка, хотя вряд ли полностью осознал значение этого слова.
Вовка крутился возле нас почти час, пока с урчанием бульдога на дорогу не выехал „лимузин" полковника. Он нам сообщил, что пришлось заменить масло и прикрутить два потерянных винтика.
- Самый опасный дефект машины, - тихо сообщил мне Снетков, - нехватка винтиков у того кто за рулем.
Вовка убедился, что на самом деле места в машине нет, так как заднее сиденье заняли телевизор и я плотно прижатый им к двери.
Воспользовавшись тем, что бежать его пассажирам не было никакой возможности, полковник всю дорогу рассказывал нам об армейских буднях. Он перечислил нам добрый десяток „подвигов", свершенных на службе отечеству.
Подъехали только к двум часам. Вот-вот ремонтное ателье должно было открыться с обеда. Мимо нас, весело разговаривая, прошли симпатичные девушки, взявшись под руки. Девушки, их было четыре, были все как на подбор, стройные, высокие в коротких юбчонках.
- Красиво идут, - глядя на эту демонстрацию ножек, сказал Снетков.
- Могли бы еще красивее, - буркнул полковник, - вон та слева не в ногу идет.
Снетков как-то сдержался, а я прыснул. Полковник удивленно взглянул на меня, потом посмотрел по сторонам, надеясь увидеть что-то смешное, но не увидел. Я быстро успел принять серьезный вид, и указал на двери ателье - они открылись. Мы занесли ящик, оформили заказ и вышли на улицу. Сославшись на кое-какие дела в городе, мы отказались от услуг полковника на обратную дорогу и он уехал. Нас это вполне устроило. Снетков, видимо прочитал мои мысли:
- Чем больше в армии дубов - тем больше армия крепчает!
Мы решили прогуляться по городу, тем более, уже совсем потеплело, да и погода располагала.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛЬИЧА
(продолжение)
Нога за ногу мы пошли по направлению к центру, и всего через пару минут нашим глазам представилась живописная картина. Бронзовый памятник Ленину, установленный еще в самом начале 60-х, стоял в центре городского сквера. Сквер был обрамлен кирпичными пятиэтажками тех же лет постройки и шлакобетонными двухэтажками из пятидесятых. В одной из пятиэтажек, весь первый этаж занимал гастроном, именуемый в народе просто - „восьмеркой" (номер магазина), а во второй центральный универмаг.
Вождь мирового пролетариата стоял на гранитном постаменте в полный рост с поднятой рукой. Он был еще без кепки. Я рассказал Снеткову, что кепка, зажатая в руке, появилась в монументах позже, в семидесятых и внесла некоторое разнообразие в его образ. Говорят, скульпторы за нее так ухватились, что в одном из отлитых памятников кепка оказалась и в руке и на голове. Хотя, может это просто байка.
В почетном карауле стояли юнармейцы, в буденовках. У основания постамента лежали цветы. Вокруг памятник располагалась небольшая толпа, состоявшая из почитателей гения революции. В основном это были пенсионеры и работники администрации. Отчетную численность митингу добавляли снятые с уроков школьники и их преподаватели, которые постоянно считали своих питомцев по головам.
Но все равно собрание верных ленинцев по массовости уступало еще двум группировкам у универмага и гастронома. Участники митинга осуждающе посматривали на гудящие толпы у магазинов.
Оркестр грянул „Интернационал", и верные ленинцы, собрав свое мужество, повернулись к вождю. Но чувствуется, внутри у них все кипело.
- Первое советское рацпредложение, знаешь? - спросил я у Снеткова.
???
- Срезать на буденовках верхний кончик, чтоб, когда бойцы пели: „кипит наш разум возмущенный" - пар выходил.
- Ох, и вредный ты Алекс, тебе бы только поиздеваться, - сдерживая смех, заметил Василь, - лучше пойдем, посмотрим за чем народ давится.
В универмаге давали туалетную бумагу по пять рулонов в руки. В гастрономе, тоже нормировано отпускали тусклого вида цыплят по паре на человека.
Василь трезво оценил обстановку:
- Похоже, нигде нам не светит. Пойдем на митинг, там хоть лапшой для ушей отоварят.
Мы подошли и встали чуть поодаль. Пока оркестр еще доигрывал гимн, мы видели, как первый секретарь что-то выговаривал одному из своих подчиненных, а тот беспомощно разводил руками.
Как мы потом узнали по распоряжению первого секретаря, дефициты должны были быть выброшены с утра, и до обеда должны были закончиться. После чего осчастливленный народ присоединился бы к митингу. Но произошла задержка, о которой первого вовремя не проинформировали.
Речь первого секретаря начала навевать скуку уже со второго слова. Присутствующие все знали наизусть, и то, что Владимир Ильич открыл нам невиданные перспективы и то, что мы уже вот-вот подойдем к светлому будущему под названьем коммунизм. Первый говорил с уверенностью и верой, это была его религия, которая давала ему безбедно существовать. Взрослые слушатели показывали, что этому верят. Первого это подбадривало, ну а школьники были не в счет, им еще предстоит осваивать преданность идеалам, если, конечно, они хотят в этой стране чего-нибудь добиться.
- Правду не любит никто, - задумчиво произнес Снетков, - ни те, кто обманывает, ни те, кого обманывают. С первыми все ясно, ну а вторым лучше чувствовать себя обманутыми, чем признать себя идиотами.
Первый все больше распалялся, он начал призывно жестикулировать, призывая дать отпор проискам империалистов вживляющих у нас свои западные, прогнившие принципы. Это меня все больше раздражало:
- Ему бы водочки налить, вообще бы цены не было. Говорят, что есть такая водка в Сибири „Шушенская" называется. Уже после первого стакана начинаешь картавить.
- Ну да, - согласился Снетков, - а после второго - лысеть.
Слово дали тоже первому, но уже по ВЛКСМ. Тот с апломбом начал говорить, о том, что великие дела начатые Ильичом, комсомол продолжит своими громкими делами.
- Все, - резко сказал Снетков, - хватит, пошли отсюда. Громкие дела можно делать и с помощью горохового супа.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛЬИЧА
(продолжение)
Решили обойти сквер, после чего зайти в пивную, где когда-то произошла наша первая встреча. Проходя мимо универмага, мы видели, с каким трудом, преодолевая напирающую толпу у входа, выбирались на свободу „счастливчики" со связками туалетной бумаги.
К выбравшемуся толстяку, на шее у которого подобием гигантских бус на бечевочке висела гирлянда из десяти рулонов, пристал подошедший от гастронома худощавый мужчина. Он предлагал ему обменять одного цыпленка на пять рулонов. Причем аргумент был логически выверенный:
- Друг, подумай, зачем тебе бумага, если у тебя пожрать нечего? А так сваришь на цыпке нежный супчик, поешь, полежишь, а тут гляди и мягкая бумага в самый раз будет.
- Сейчас жена выберется, - деловито сказал толстяк, - мы этот вопрос обсудим.
Чуть отойдя от толпы, мы почти столкнулись с Добровольским уже отоваренным туалетным дефицитом.
- Ага, - сразу сообразил Снетков, - Славик прямыми путями не ходит, он предпочитает задние проходы. Совестить я тебя не буду, все равно бесполезно ведь ты, мой друг - продукт времени.
Слава заулыбался во весь рот и выдал экспромт в своем репертуаре:
Я к худшему готов всегда,
Хотя по мне и незаметно,
Нагрянет если вдруг беда
А я с бумагой туалетной!
От него мы узнали, что вся эта ситуация возникла из-за того, что вмешался рабочий контроль, держащий в страхе торговлю. Пока они не пересчитали весь товар и не обсудили норму выдачи, торговля была запрещена. Потому и начали торговать лишь с обеда.
- Вот и я из-за них три часа здесь проторчал, а меня давно уже стол накрытый ждет, - с этими словами он сунул нам по рулону бумаги и быстро исчез с нашего горизонта.
Мы посмотрели друг на друга. Счастья от внезапного получения дефицита мы не испытали, более того, с рулонами в руках мы смотрелись по-дурацки. Куда бы их деть? Выбросить жалко - вон, как народ за ними давиться.
Когда мы проходили мимо гастронома, там тоже предлагался бартер, с той же аргументацией, но в обратном порядке. Василь посмотрел на толкающийся раздраженный народ, на мою грустную физиономию и решил меня подбодрить:
- Все пройдет, и люди лет через десять-пятнадцать забудут об этом кошмаре и унижении, будь уверен.
- Да я что, я ничего, но знаешь, создается впечатление, что народ у нас только этим и занимается, что... - докончил за меня Снетков:
- Мы уже давно этим занимаемся, - обделались по уши, а чтоб хоть чуть-чуть в своих глазах приличней выглядеть, стараемся обтереться. А всю эту грязь выпаривать надо, особенно из мозгов.
Из-за угла выскочил запыхавшийся мужичок, столкнулся с нами и слету задал вопрос:
- А вы где туалетную бумагу покупали?
- Нигде - мрачно ответил Василь - мы ее из химчистки несем.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛЬИЧА
(окончание)
Мы уже приблизились к последнему повороту, после которого дорога привела бы нас к пивной, где Снетков собирался каждый рулон обменять на кружку пива. Но тут нас догнал возбужденный и радостный Степа Пчелкин.
- Привет мужики!
В руке у него была авоська, в которой болтались две заморенные птичьи тушки.
- Ого! - сказал Снетков, - смотри-ка, наш Степа синюю птицу поймал, даже две.
- Ладно-ладно, - начал оправдываться Пчелкин, - первый раз в жизни воспользовался служебным положением, а вы... да если хотите знать, я здесь с самого открытия магазина порядок наводил. Сосчитали, норму определили, чтоб народу поровну, только лишь час назад торговать начали. До митинга никак не успели.
- Да-а, здорово вы этим ленинцам подна... вот за это хвалю! И скажу честно, вы, как контролеры и по две пайки за это могли с чистой совестью взять. - похвалил Степу Снетков.
- Кстати, - вмешался я, - про этих цыпок я уже слышал пару месяцев назад. Это те самые, что по одному яйцу в месяц выдавали. Видать не справились с плановыми показателями, не оправдали возложенных надежд и вот вам итог.
Пчелкин эту историю не знал и, взглянув на меня с некоторым недоумением, спросил:
- Мужики, а вы куда?
- Куда-куда, - Снетков выдумывать не стал, - куда все мужики ходят, - пиво пить.
- А я?
- А тебе Степа надо срочно домой, а то если за нами увяжешься, твои синие птахи все позеленеют. Так что, быстренько на кухню и к плите, - твое здоровье для нашего народа бесценно.
Он взял из моей руки бумагу, и вместе со своей, сунул ему в авоську:
- Вот - теперь у тебя полный набор.
Пчелкин, обиделся и пошел к дому. Мне стало жалко его, изрядно похудевшего, уставшего от наведения порядка в торговле города и района. Я сказал об этом Василю.
- Ты знаешь, кто был первым сторонником всеобщего равенства? - Прокруст. Пока он не откажется от этой „справедливой" идеи, я с ним пиво пить не буду. А потом Степан оказался лишь наполовину умным.
- Как это? - удивился я
- Наполовину умный это тот, кто знает, что живет плохо, но не знает, как сделать, чтобы жить хорошо. Вот Пчелкин один из таких.
Мы подошли к пивной, но пиво, уже кончилось - им видимо начали торговать с утра. Снетков посетовал на нехватку рабочих контролеров, которые могли бы путем перелива перемерить его объем и узаконить норму отпуска в одни руки, неважно кто при этом кто их хозяин - лицо, морда или физиономия.
Но как пел наш Володя: „Уж если я чего хочу, то выпью обязательно!", и мы направились дворами мимо котельной к вокзалу, там, в кооперативных ларьках, пиво не кончается. Прямо в узком закутке мы столкнулись с мужичком пенсионного возраста, которого Снетков горячо поприветствовал:
- Здорово, Мирон, что места боевой славы обходишь?
- Вот, ребят навестил, - ответил тот, - теперь пойду в церковь зайду свечку поставлю. Я Василь, знаешь к какому выводу пришел? Наши души пользуются все возрастающим спросом, и цена на них постоянно растет.
Не дождавшись какого-нибудь ответа, он направился в сторону собора.
- Сильно верующий? - спросил я
- Хороший мужик, - а история с ним произошла не очень хорошая, я тебе после как-нибудь расскажу. А то, что он в церковь пошел, так это неплохо, там люди все больше с чистыми помыслами собираются, а с грязными - там, на площади кучкуются.
Историю Мирона, я узнал от него самого года через два, но это уже отдельный рассказ.
В привокзальном буфете мы выпили по две бутылки на брата по „кусачей цене", пожелав вечно живому, чтобы его кто-нибудь случайно не разбудил.
НАВСТРЕЧУ ВЫБОРАМ
Страна ожидала перемен к лучшему, причем уже не один год. К власти рвались демократы, либералы и прочие борцы за процветание страны и благосостояние народа. Коммунисты еще не верили, что их время вышло. Государство распадалось. После событий в Литве последовали волнения в Тбилиси, где погибло 16 человек, в связи с военными действиями в Нагорном Карабахе, было введено чрезвычайное положение в Баку. При заметно ослабевающем влиянии центра, все чаще возникали разговоры об отделении республик, а то и их присоединению к другим государствам, например, Молдавии к Румынии. На этом фоне возник территориальный вопрос и по Приднестровью, где проживали в основном русские.
К апрелю-маю, всем стало ясно, что от дальнейшего пребывания в составе СССР отказались: Прибалтика, Закавказье, Молдавия. Горбачев пытался сохранить Союз, хотя бы в урезанном виде. Готовился союзный договор в формате 9 + 1, или 1 + 9. При таком раскладе в каждой суверенной республике появлялся свой президент, и каждая обретала международный статус. Тем более у всех республик, кроме России президенты уже были. В стране спешно готовили запоздавший референдум, вторым вопросом которого, после не совсем ясного - „За сохранение ли вы СССР в прежних границах?", был вопрос - нужен ли России президент? Референдум был проведен в апреле, где на оба вопроса был получен одинаковый ответ - „Да". И там и там за это проголосовали более семидесяти процентов голосующих.
Коммунисты были категорически против второго „Да", предвидя поражение своего кандидата - бывшего премьер министра страны Рыжкова, ушедшего с поста с формулировкой - по болезни.
- Нам болезных не надо, - говорили мужики, - у нас их уже полно было.
Действительно, в памяти людей еще четко стояла череда больных и сверх возрастных не дееспособных генеральных секретарей. Хотя и ностальгические настроения, с воспоминанием о твердой руке, дешевой и доступной колбасе и водке, витали в воздухе.
Чтобы заглушить у людей протестные настроения, а кроме того перебить чувство тоски о высококалорийных и большеградусных продуктах, его стали постоянно отвлекать зрелищами. Лихой кавалерист Александр Невзоров заскакивал туда, где до сих пор не ступала нога журналиста и заныривал на самое дно. Его программа „600 секунд" как бы говорила: есть у нас места, где люди живут хуже, чем рядовой обыватель, где творятся ужасы и безобразия почище того, что нам показывали раньше в прогнившем „буржуазном раю".
Продвинутые молодые журналисты из программы „Взгляд", стали перенимать игровые программы, заимствуя их из зарубежного телевидения. Самой популярной программой сразу же стало „Поле чудес". Поначалу название ассоциировалась с полем чудес в стране дураков из сказки „Золотой ключик", тоже в свое время позаимствованной. Но старая сказка быстро забылась, появилась новая, сдобренная сказочными по тем временам выигрышами счастливчиков, четко определяемых сначала каждый вторник, а потом каждую пятницу.
Снетков на все эти вещи смотрел философски:
- Каждый человек имеет право быть дураком, и ущемление в этих правах, не что иное, как покушение на свободу личности. Кстати, „Поле чудес" и ей подобные - передачи тестовые. Когда они исчезнут с центрального телевидения, только тогда мы можем твердо сказать, что наше общество начало излечиваться от тупости любви к халяве.
ПРЕДВЫБОРНЫЕ ДЕБАТЫ
Различным проискам демократов, коммунисты пытались противопоставить железную дисциплину в проведении партийных мероприятий. Но эта дисциплина сыграла с ними злую шутку. Критиковать генерального секретаря было нельзя. Это все дальше и дальше уводило коммунистов в мир грез о социализме с рыночным, но все же человеческим лицом.
Выборы приближались, и народ дебатировал по кандидатам, особенно жарко в поселковой пивной. Гладиатор притащил газету, и процитировал оттуда кандидата на пост президента России В.В. Жириновского: „У меня водка будет продаваться круглосуточно, везде, на каждом углу. На каждом углу старушки станут торговать пирожками, а КГБ и милиция, защищать их от рэкетиров. Месяц-два неразберихи, пусть даже где-то, кто-то отравиться...".
- Ну-ка, ну-ка, - протянул я руку к газете
- Вот, - Гладиатор сунул мне под нос, - черным по белому! Вчера племянник привез.
Я посмотрел - газета „Вечерняя Москва" от 30.05. 1991 года, - свеженькая.
- Ну а как в Москве-то, племянник не говорил?
- Народ волнуется, но все будут голосовать за Ельцина. Он там от персональной машины отказался на работу на трамвае ездит с народом. Но я, все же за этого, - и он ткнул пальцем в газету, - пусть Вульфович, но это точно наш человек!
Горыныч, как человек более рассудительный и степенный был с ним не согласен:
- Нет, - этот слишком шустрый и отчество подозрительное, а Ельцина по этой, как его... - видимо искал синоним слову морда.
- По физиономии, - подсказал я, чтобы не изменять начало фразы.
Горынычу этот синоним не понравился и он перестроился.
- Это, как его, - по лицу видно - мужик наш и стакан для него как наперсток. Богатырь!
Даже Нюрка вставила свое веское слово за Бокатина, который был смазлив и очень понравился внешне. Только Чекуха не имел своего мнения. Он сновал между сторонниками то одного, то другого со всеми соглашался и кивал. Он никак не хотел терять своих мелких спонсоров из-за какой-то политики.
Как-то, дня через три после пивных дебатов, мы со Снетковым ремонтировали конек моего дома. Дом стоял на бугре, и сверху нам было видно всю округу. Вдруг со стороны поселка, мы увидели фигуру бегущего человека, размахивающего руками, в одной было что-то белое.
- Жаль, бинокля нет, - сказал я, - видимо у кого-то пожар.
- Да нет, - это кто-то уже сдается, - возразил Василь, - видишь в руке белая тряпка.
Но бинокля нам не понадобилось, фигура быстро приближалась, и мы узнали в ней бегущего к нам полковника. В руке у него была не тряпка, а газета.
- Мужики! - кричал он нам на ходу, - Мужики! Спускайтесь скорее!
- Может война? - спросил я.
- Да нет, пожалуй, тут что-то серьезнее, - и Снетков начал спускаться вниз.
Грудь у полковника ходила ходуном, глаза неестественно вращались, а в руках у него была газета.
- Мужики! - еще не отдышавшись, начал полковник, - Гомики идут!
- Подожди, - остановил его Снетков, - давай все по порядку.
- Вот, - полковник ткнул пальцем в передовицу „Нашей правды", - не верите, читайте сами.
Из сообщения ТАСС, мы узнали, что на пост президента России ассоциация сексуальных меньшинств выдвинула своего лидера сорокалетнего гомосексуалиста Романа Калинина. Основной пункт его программы: распродать республику иностранным монополиям.
- Нет, вы прочитайте, почитайте вслух!
Я прочитал:
- „Чем прозябать в нищете и бесправии, лучше пригласить на княжение какого-нибудь Рюриковича из Скандинавии, да поставить на каждом предприятии по немцу-управляющему, что сумеют навести порядок в нашей экономике".
- Нет, вы слышали! - все больше закипал полковник, - немчуру запустить. Они уже к нам приходили порядок наводить, - мы их вышвырнули, а теперь с распростертыми объятьями?! - Накось-выкуси! Нет, ты давай дальше читай, а то я своим глазам не поверил.
Я продолжил:
"...Кроме того, в программе претендента имеются следующие пункты:
- запрет на профессию коммунистам,
- открытие государственных границ,
- роспуск вооруженных сил,
- продажа оружия народу и Садаму Хусейну.
Полковник после каждого пункта все сильней скрипел своими крепкими зубами:
- Это ж под кого он копает? - Под меня? - Меня! Замполита! Коммуниста!
Я продолжал зачитывать уже более спокойные пункты: снизить цены на водку до ностальгической суммы 3 рубля 62 копейки или даже 2 рубля 10 копеек. Кроме этого, он собирается распустить парламент и проверить, не связан ли Б.Н. Ельцин с комитетом госбезопасности.
- Нет, все! Все ребята! Надо вооружаться. Если такая вражина голубая к власти рвется, - надо генерала Макашова, только Макашова!
Мы с серьезнейшим видом согласно кивнули, и он, почувствовав, что полностью убедил нас проголосовать за своего кандидата побежал через овраг. Там мои соседи пенсионеры копались в огороде, где он и продолжил свою агитацию, размахивая руками и рисуя перед бедными стариками страшные картины.
- Легко отделались, - сказал я,- хорошо прямо на крыше в силы самообороны застраивать нас не стал.
- Да ты не смейся, - Снетков был серьезен, - не пройдет и года, все на броневики полезут, как когда-то в семнадцатом. Надо уезжать отсюда, от этой политической толкотни. Все одно, пока мира в душах людских не будет, - хорошего не жди. Слышал, в Российской глубинке монастырь взялись восстанавливать, зовут желающих. Я вот на твоей крыше потренируюсь, глядишь, и сойду за мастерового, топор и пилу я с детства освоил. Ты как к Богу относишься?
Я замялся, больно уж крутой переход получился на эту тему, после такой красно-голубой политики.
- Ну... допускаю, что есть что-то, но чтобы любить там, или бояться...
- Не обязательно Бога бояться. Можно жить праведно и по разумению, - сказал Снетков и решительно полез на крышу, как бы подводя итог политическим и религиозным дебатам.
ЛЕТО, ОНО И ЕСТЬ ЛЕТО
Июнь подходил к концу. Лето радовало теплом и хорошей погодой. Летом оно как-то жить приятней. Нет, конечно, зима нужна, хотя бы для того, чтобы ощутить все летние прелести. Мое общение со Снетковым стало постоянным, но все же Василь оставался загадочной личностью. Жизненными планами он не делился, скрывал и свои творческие задумки, а то, что они у него были, я ничуть не сомневался.
Сразу после выборов, на которых победил Ельцин, Снетков отдал мне деньги занятые на дрова. Тратить их было некуда, и я вновь решил положить деньги на сберегательную книжку, хотя Снетков меня отговаривал. Впоследствии, оказалось, что я попал в число лохов веривших государству, гарантирующему сохранность и неприкосновенность. Действительно вклады оказались в неприкосновенности, правда, превратились в фикцию.
Единственным, положительным моментом этой финансовой операции, была новая встреча с симпатичной кассиршей. Народу было мало и мы, смогли немного поболтать. Звали ее Наташа, и как я понял, она была совершенно свободна. Но моя природная нерешительность опять привела к тому, что наше знакомство и приятное общение остались без последствий. Снетков меня выслушал и покачал головой:
- Эх, Алекс, Алекс, - ты хоть бы брал пример со своего Шмона. Он у тебя долго не церемонится - вон, какую кралю отхватил чернявенькую.
Шмон действительно притащил в дом какую-то симпатичную кошечку. Я по своей доброте, не обратил на это внимание, тем более спали они в сарае, в обнимку, а пескари и окуньки, что приносил Вовка, полностью решали проблему питания наших молодоженов.
- Ничего, - ответил я, - еще не опоздаю.
- Если что-то делать с опозданием, но точно с таким результатом как никогда, то действительно, опоздание уже роли не играет.
Снетков порой говорил витиевато, но при этом веско и со знанием дела. Мне приходилось порой тщательно анализировать его слова, чтоб не упустить заложенного смысла. Я и сейчас задумался, а потом промямлил:
- Не знаю...
- Все знают только дураки! Вот только знания у них какие-то сомнительные... Ладно, зайду я в эту сберкассу, присмотрюсь, тогда и примем решение, - твердо заключил он.
В прихожей послышались чьи-то шаги, и в доме появился запыхавшийся Вовка. Волосы у него были всклокочены, рука поцарапана.
- Вовка, ну вот, у тебя опять шишка на лбу, -констатировал Снетков
- Это меня Федька, за то, что я его дураком обозвал.
- Сколько тебе можно вдалбливать, - надо быть культурным и вежливым. Мой прадед, знаешь, как говорил? - вежливых людей и бьют нехотя и посылают вежливей.
- А можно вопрос? - и не дожидаясь ответа Вовка его задал: - А что такое дилемма?
- Ну, это не так сложно. Я тебе сейчас поясню: встречаются двое, один другому:
- Чего-то голова чешется...
А тот ему отвечает:
- Одно из двух: или новые волосы лезут, или старые выпадают. Выбирай одно из двух, это и есть дилемма.
Вовка опять призадумался, но, похоже, соображать он стал быстрее:
- Я понял, спасибо, - это он крикнул нам, уже убегая, видно там, на улице его ждали соратники ждущие разъяснения незнакомого им слова.
Мы вышли во двор. Хотя время было вечернее, но солнце стояло высоко. Белые ночи были в самом разгаре. От калитки метрах в пяти начинался склон оврага. Половина травостоя его была скошена, и запах свежего сена дурманил. Он вызывал детские воспоминания, в которых было все, и купание в теплой реке, и игра в лапту, и бабушкины лепешки с парным молоком.
- Ну, пока, мне уже пора на смену, - сказал Снетков, прервав мое пребывание в прошлом.
- Пока, - я пожал ему руку, стараясь не прервать этого накатившегося на меня ощущения детства. Оттуда очень не хотелось возвращаться, там не было тех забот, что окружали нас сейчас, и казалось, что именно там, в прошлом, и была та правильная жизнь и то самое счастливое общество.
ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ
В середине августа, в пятницу, я попрощался с коллегами, предвкушая предстоящий отпуск. Уже в понедельник нами была намечена поездка к Гвоздеву - на рыбалку и по грибы. Направляясь к вокзалу, я увидел, что небо на западе внезапно потемнело. Надвигалась гроза.
Я подошел к платформе, когда небо было уже разделено на две равные половины, - светлую, где все еще сияло солнце и темную - иссиня-черную. Не проехав и пяти минут, электропоезд, будто бы нырнул в поток воды. Ливень, невиданной силы обрушился на окраины, которые мы в этот момент проезжали. Через десять минут мы вынырнули из этого потока, насквозь пронизанного молниями, сопровождаемых канонадой разрядов, уже на окраине поселка.
Я вышел на платформу, вымытую до блеска. Вновь, как ни в чем не бывало светило солнце, и о пронесшемся катаклизме напоминали лишь бурные мутноватые потоки, несущиеся со стороны поселка.
- Горит! Горит! - услышал я чей-то крик и увидел бегущего со стороны ДК местного дурковатого паренька. Прозвище у него было Глашатай, за его зычный голос совсем не соответствующий его внешним данным.
- Что горит? Что горит? - встревожено вопрошали приехавшие. Не у одного поди екнуло сердце, ведь многие люди еще жили в деревянных домах.
- В пивнуху молния попала! - крикнул паренек и, развернувшись, бросился в обратную сторону.
Многие мужики, решили проверить необычную новость которая могла серьезно порушить устоявшийся порядок жизни. Я, подчиняясь больше инстинкту толпы и жажде зрелищ, последовал за ними.
Это было невероятно, - наш пивной павильон, находящийся в окружении значительно более высоких зданий, в десяти метрах от которого, стояла сорокаметровая сосна, - горел синим пламенем. Тушить его было бесполезно. Самым удивительным было то, что никого из посетителей не убило и лишь слегка контузило.
Самой контуженной оказалась Нюрка. Она громко рыдала с каким-то надрывом, вытирая руки о грязный фартук, причитая:
- Там деньги, выручка, - там деньги...
Еще два контуженных, один из которых был Гладиатор, уже могли что-то рассказать.
- Она как ..., - Гладиатор применил единственное, по его мнению, соответствующему такому случаю слово. Не менее эффектно он показал перед своим носом рукой, как летчики показывают вход в пике. Потом оглядел свою внимательную аудиторию и не менее эффектно дополнил картину, уже непонятным жестом:
- Нюрка как пробка вылетела!
Действительно, как потом оказалось, Нюрка, как только началась гроза решила прикрыть дверь, и тут же была выкинута наружу метров на пять. Это при ее-то весе...
Третий потерпевший, замухрыстый мужичок, сказал, что в первый момент он видел, как голубые огоньки, словно паутиной опутали баки с пивом, а потом вдруг белая вспышка и он больше ничего не помнит.
Появился Снетков. Я заметил, что как только он появляется, все сразу же становится спокойнее.. Первым делом он взялся успокоить Нюрку. Он слегка ее обнял и безо всякой иронии заявил:
- Нюра, солнце мое! У меня с тобой, ну в точь-точь как у тебя с молнией, - чем ближе к неведомому, тем больше дух захватывает!
Нюра попыталась улыбнуться и вытерла слезы. Мы отвели ее в ДК, откуда она позвонила в свой трест столовых. Когда вышли на крыльцо, там стояла заведующая библиотекой, в накинутом на плечи пуховом платке. Антонина Павловна скрестив руки, печально смотрела на догорающий павильон и тихо произнесла:
- Я, конечно, просила, чтоб его отсюда убрали, а мысленно даже и к Богу обращалась, но не так же...
- Вы здесь не причем, - успокоил ее Снетков, - просто время подошло, - время перемен.
Народ расходился. Приехали пожарники, посмотрели, составили акт, определив причину пожара, как природное явление. Рядом с дымящимся пожарищем осталось стоять всего несколько мужиков, негромко обсуждавших ситуацию. У сиротливо стоящих двух цилиндрических баков, лопнули водомерные стёкла, пиво все вытекло, но со дна баков еще испарялись его остатки. Вокруг стоял неестественный пивной дух с примесью гари.
Проходившая мимо кучки мужиков скособоченная бабка, с нескрываемым злорадством прошепелявила:
- Так вам и надо ироды, Бог шельму метит и испепеляет своим мечом огненным!
Потом на ходу перекрестилась, и пробурчала под нос:
- Прости мя Господи!
- Шагай, шагай, коряга старая, - напутствовал ее кто-то из мужиков пожилого возраста, - забыла как сама, после войны в вокзальном буфете пивом торговала, недоливала да обсчитывала? - А мы помним.
Бабка засеменила дальше по направлению к церкви, видимо замаливать прошлые грехи.
Мы посочувствовали пивной братии. Особенно жалко было Чекуху, на глазах у него были натуральные слезы.
- Это знак! Это недобрый знак, - что-то будет, что-то будет! - сокрушался Гладиатор. Он оглядел присутствующих:
- Куда же Пашка Ветрогон задевался? Надо бы свое чудесное спасение отметить - Займешь? - он обратился к Снеткову. Тот кивнул.
ПУТЧ
Слова Гладиатора, как и намек Снеткова на перемены оказались пророческими. В воскресенье, уже засыпая, я услышал неясный гул, доносящийся со стороны шоссе, километрах в трех от поселка.
На следующий день в половине одиннадцатого заявился Снетков, кивнул мне, сразу же пошел к телевизору и включил его.
- Что-нибудь случилось? - спросил я.
- Ночью разве не слышал? - и, не дожидаясь моего ответа, отрезал, - Так теперь увидишь!
Телевизор зазвучал музыкой Чайковского, а через минуту по сцене Большого театра засеменили ногами маленькие лебеди.
- Все, - сказал Снетков, - теперь только в двенадцать объявят.
- Так ты хоть объясни, что произошло?
- Глашатай тут с утра радостный приходил, рассказал как он ночью, услышал гул на шоссе, побежал туда, а там танки и бронетехника часа два в сторону нашего мегаполиса шли. А он, понимаешь, им все рукой махал. Ему один танкист шоколадку кинул, Про эту неожиданную удачу всем и рассказывает.
- Ну и что?
- Ну и то! В десять часов объявили, что введено чрезвычайное положение. Президент у нас исполнять свои обязанности уже не может - захворал, и теперь власть перешла к их комитету ГКЧП. Смотреть противно на эти рожи!
Я видел как Василь сел на табуретку, подперев руками голову, и задумался, он был явно расстроен. С расспросами я к нему больше не приставал, а прошел на кухню и поставил чайник. Вернувшись, я увидел, что лицо у него посветлело, и он как бы подбадривая и себя и меня, продолжил:
- Ничего у них Алекс не получится, - ни-че-го! Не тот уже народ, - не тот! Его уже назад в прошлое не загонишь, - помяни мое слово!
- Я тебе Василь, верю, - слегка театрально поддержал я, - Но пасаран! - Они не пройдут!
- Ты кончай здесь паясничать. Свое время упустил, спал здесь как сурок, теперь другим за тебя придется отдуваться.
- Ну да, как же, надо было бежать под танки ложиться. А может они на ученья шли? Ты об этом не подумал? А я подумал, - хотя если честно, ничего я не думал.
Однако Снетков не унимался:
- Я-то ладно, я-то при деле - народное хозяйство и днем и ночью стерегу, а тебе как отпускнику - прямая дорога на баррикады - демократию защищать.Решили подождать новостей, попили чаю под музыку „Лебединого озера". Разговор особо не клеился, каждый думал о том, что еще нам подкинет жизнь в этом переходном периоде. Мы хоть никогда в своих разговорах сильно в политику не углублялись, но знали, что оба мы за перемены и само собой за перемены к лучшему.
Из очередного экстренного выпуска новостей, который запустили раньше, чем мы ожидали, узнали совсем немного. Показали кусочек пресс конференции нового руководящего образования. В него входили: вице-президент Янаев, председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов министр внутренних дел Пуго. Дальше шли менее заметные фигуры. Действительно, смотреть на эти угрюмые и насупленные лица, пенсионного возраста было не очень приятно. Казалось, что все они сами напуганы. Видимо и впрямь побаивались неуправляемости сегодняшнего народа. После этого вновь стали показывать достижения в области балета. Снетков выключил телевизор:
- Ну что скажешь Алекс?
- Думаю, сейчас полковник весь из себя подвалит, и пузырь нам на радостях поставит. Он же захочет посмотреть на наши кислые рожи.
- А мы ему такого удовольствия доставлять не будем, - твердо сказал Снетков, - Выпить? - это пожалуйста. За победу? - с удовольствием. Только он будет пить за свою, а мы за нашу. А завтра рванем к Перьеву дня на три, чтоб эти довольные морды не видеть, глядишь все и образуется.На том мы и порешили. И только мы обсудили, что надо с собой прихватить, в смысле кормежки и обмундирования, как на пороге возник полковник с аккуратным свертком в руках. В его сияющих глазах, кроме всякой белиберды из партийных лозунгов и выдержек из устава сухопутных войск, можно было заглавными буквами прочесть - „Наши пришли!"
- Тебя уже надо в провидцы записывать, - сказал мне Снетков.
- твой опыт перенимаю, с кем поведешься...
- Знаю, знаю, с тем и наберешься - тащи стаканы.
В ДОРОГУ
На следующий день поутру мы отправились в путь. Нашим конечным пунктом была деревня с древним названием Квашно.
По поводу такого экстравагантного названия населенного пункта мы уже не раз дискутировали.
- Место, видимо, хорошее, сытное. Если там люди что-то квасят, значит - есть из чего, - предположил Василь. Я разил тему:
- Если ваше имя Вася - значит, нам пора заквасить.
Снетков посмотрел на меня:
- Ты это серьезно? - и, улыбнувшись, напомнил, - ты это, как его, не забудь у Маньки гостинчик забрать, я ей заказал. Кстати, а про Маню что скажешь?
Я чуть подумал:
- Там где водятся Маришки, есть и сплетни и интрижки.
- Это как-то по-детски...
Я чуть поднапрягся:
- Если долго-долго Машку, то появятся двойняшки.
- Вот, это в точку. Надо быть поосторожней.
Такие упражнения в нашем общении были нормой, особенно после того как Снетков однажды ознакомил меня с набросками по поводу личных имен:
- Как заявишь, что ты Юра - враз слетаются все дуры!
Я засмеялся.
- Надо будет Гвоздев предупредить, чтобы поосторожнее представлялся.
- Поздно, к тому же концовку ты не дослушал: А у Юры на все лето есть одна - зовется Света.
Я залепил про Жанку, что мол, чья-то содержанка, но Василь меня остановил, - хватит тренькать. Такие разговоры обычно называется балагурством. Но это когда говорят о людях уважительно, а если неуважительно - то балабольством. В любом случае балалайка родом оттуда же, потому, что тренькает.
Но все это ушло в прошлое и мы по пути к платформе молчали. Настроение было, как бы это сказать помягче... хреноватым. На душе противно, а внутри после вчерашнего визита полковника, муторно. Полковник пачкал нам мозги больше часа. Сразу же бурно начал обсуждать события, предложил нам вступить в силы самообороны поселка, которые он собирался возглавить.
Народ в электричке был возбужденным, но разговоры велись негромкие, как будто с опаской. Следующим пунктом нашего похода был рынок.
Торговцев было меньше обычного. Шум создавал бодрый мужичок, который со ступенек крытого павильона призывал всех к спокойствию. Из его сумбурных заявлений, мы так и не поняли - из каких он будет. Миновав новоявленного „цицерона", который, видимо, сам себя в этом уполномочил, прошли внутрь.
Рыночные цены „кусались", но все же были ниже, чем в кооперативных магазинах. Уже через 10 минут мы отоварились салом и рыбными консервами. Купили арбуз, от которого моя сумка стала объемной и тяжелой. Когда выходили из павильона „цицерон" трем застывшим бабкам показывал па из танца маленьких лебедей. Я приостановился, но Василь одернул:
- Ты чего, вчера не насмотрелся? Пошли к Пчелкину, может он что знает.
До автобуса оставалось больше часа, и мы направились к нашему борцу местного значения.
На обшарпанной двери к уже знакомой нам надписи „Здесь живет предурок" перед последним словом было внесено добавление - „окончательный".
- Как говорил мой прадед, - начал Снетков, - Хочешь быть гениальным? - будь им! Если конечно не боишься, выглядеть придурком в глазах большинства.
- Гласность пошла в народ, - продолжил я тему, - говори что хочешь, пиши что желаешь, и ничего...
- А раньше это только в дурдоме разрешалось, - подвел итог наших умозаключений Василь намекая на полный дурдом, в пределах нашего государства.
Дверь нам никто не открыл, и мы уже начали спускаться вниз, когда увидели поднимавшегося нам навстречу Степу. Он поприветствовал нас и стал торопить:
- Пошли быстрей, сейчас новости покажут.
Мы, оставив сумки в коридоре, прошли в комнату и сели на диван.
- Через пять минут начнутся, - проинформировал нас Степа, взглянув на часы, - ну а пока я вам фокус покажу - Опа! - и он развернул газету „Наша правда", - о путче ни слова! В другом государстве живем! Мухосранск он и есть Мухосранск!
Я Степу таким возбужденным еще никогда не видел.
- Смотрим дальше, - выпуск подписан заместителем редактора Сержантовым, а нашего знаменитого Фельдмаршалова, и след простыл. Точно приступ какой-то, скорее всего понос пробрал (медицинского термина диарея тогда в обиходе еще не было).
В свежем номере можно было узнать, что наши планы по-прежнему выполняются, совхозы начали убирать урожай и на каком-то объекте строители уложили 5 кубов кладки. Еще были стихи о горячо любимой Родине, где растут плаксивые березы. Но про путч и, правда, - ничего.
Начались новости по второму каналу из Шаболовки. Первый канал по-прежнему пичкал всех классикой.
Сначала нам показали бронетехнику на улицах Москвы, которую окружал возмущенный народ, а потом митинг у Белого дома, где находилось правительство Российской Федерации. Про Горбачева сообщили, что он со своей семьей в Крыму под домашним арестом, жив, и как оказалось здоров. Настроение немного улучшилось. Прав был Снетков - не тот уже народ, не тот...
Время нас поджимало и мы, отказавшись от предложенного чая, засобирались.
- Чего это вы удумали в такое горячее время на природе прохлаждаться? Мы, демократы, сегодня митинг поддержки организовываем, за возврат президента
- Степа, - сказал Снетков, - ты уж там постарайся и за нас, а Горбачеву в Форос телеграмму пошлите, так сказать - привет из Мухросранска.
- Знаешь что, - ответил обидевшийся Пчелкин, - тебе Василь со своим скептицизмом, только и место в Квашно. Вы туда и едете поквасить. Адью.
Мы вышли на лестницу, и пока спускались вниз, Снетков все возмущался:
- Все эти демократы - трепачи и горлопаны! И Степу теперь не узнать, с тех пор как в их ряды затесался.
- Да пусть пошумят, - я попытался успокоить Снеткова, хотя уже сам подзавелся.
У подъезда сидели знакомые нам бабки, видимо только что заступившие на очередное дежурство. Они подозрительно посмотрели на мою объемную сумку.
- Горком идем взрывать, - ответил я в ответ на их рентгеновский взгляд, - но только ни-ко-му! - я приложил палец к губам.
Бабки испуганно заморгали и закивали белыми панамками.
- Дошутишься, - усмехнулся Снетков, когда я его нагнал, немного перекосившись от тяжести нашего гостинца.
НОВЫЕ РЕАЛИИ
Из своей поездки мы вернулись уже фактически в новое государство, где руководящая роль партии ушла в небытие. Последний номер газеты „Наша правда", которую я обнаружил в своем почтовом ящике, хоть и вышел под прежним названием, но уже теперь не был органом горкома КПСС.
Приехав на следующий день на работу, чтобы получить полгода назад заработанную премию, я встретил нашего парторга в страшно депрессивном состоянии. Федя Самойлов, без особой издевки, и даже чуть с сочувствием прокомментировал мне:
- Осиротел наш Митрофаныч, партия ведь ему была как мать родная.
Неуютно себя чувствовал и Муфта Петрович. Он неожиданно пошел в народ, заходил то в токарку то к слесарям. Там он интересовался всеми проблемами, и не только по части производства, но и бытовыми. Многие над ним почти открыто издевались, заявляя:
- Да все в порядке Петрович, с муфтами у нас пока проблем нет.
В самом городе ничего не указывало на то, что без этой самой руководящей роли что-то стало хуже, впрочем, и улучшения тоже не наблюдалось. Люди ходили по городу все с теми же унылыми лицами, изредка заворачивая в магазины, со слабой надеждой, что попадут на случайный выброс товара.
Сравнительное оживление было у „Детского мира", там последние дни работал „Школьный базар". Власть менялась, но, слава Богу, первое сентября никто не отменял. Правда, и здесь ранцы, учебники и тетради выдавались строго по спискам. Здесь я наконец увидел счастливые лица. Это были первоклашки, прижимающие к груди коробочки цветных карандашей, пеналы и наборы фломастеров.
Возможно, самое большое изменение из привычного городского пейзажа, было то, что двери горкома партии были опечатаны, а у дверей стоял молоденький страж порядка. Он со скучающим видом взирал на проходящих мимо него затюканных жизнью людей и оживлялся лишь когда появлялись симпатичные молодые горожанки, щеголяющие по теплой погоде своими прелестями.
Торопиться мне было некуда, и я решил сходить в кино. В городе было всего два кинотеатра, один был устроен в старом, дореволюционном здании. Здесь даже был свой художник по кличке Гога-передвижник, работавший на полставки в пяти местах. Подойдя к афишам я был обескуражен одними только названиями фильмов: в большом зале крутили „Кровавые деньги", в малом „Пляжные девочки". Гога постарался на славу, изобразив на красно-буром фоне дымящийся револьвер и пачку долларов, причем выписал доллары так, что даже обменщики валюты вряд ли засомневались в их подлинности. Здесь он явно перестарался, так как теперь им могли заинтересоваться и фальшивомонетчики, и те, кто их ловит. Реклама пляжных девочек в купальниках типа „здесь черта и там черта и больше нет ни черта" походила на кич, но именно у нее задерживали свой шаг прыщавые подростки.
Посмотрев на афиши, я решил не портить настроение и прошел до второго кинотеатра. Он находился в самом старом здании первого городского собора, построенного еще при Екатерине. Экран располагался там, где в свое время был алтарь, и акустика была исключительной. Здесь не было такой убойной рекламы, но мне хватило названий фильмов, от которых стало совсем не по себе. Повеяло какой-то мистикой. Это в бывшем-то храме демонстрировали кинофильм „Первичное зло", а завтра запускался в прокат „Храм любви". Я решил не рисковать.
А не навестить ли мне Пчелкина? - подумал я.
Я взял пару бутылок пива и двинул к нему. Странно, но бабушек у подъезда почему-то не было, это впрочем, я отметил машинально. Так же машинально я прочел новую надпись возле Степиной двери „Террор повсюду!".
МЕСТНЫЕ РАЗБОРКИ
- А-а-а, - это ты Алекс, - растянуто произнес Степа, - хвоста не привел? - и он глянул за мою спину на лестницу.
Я, естественно не врубился, и, посмотрев вслед за ним на лестничную площадку, задал наводящий вопрос:
- А что?
- А то! - он посмотрел на мой полиэтиленовый пакет, - После вашего последнего посещения минут через десять ко мне наряд милиции завалился с обыском. Это не вы ли собирались здание горкома взорвать? По вашей милости меня почти час допрашивали и ваши личности выясняли. Значит, вас не взяли... - в его голосе, как мне показалось, прозвучало разочарование, - Ну да, я же вас полностью не выдал, сказал, что где-то в поселке живете, но точно адреса не знаю. И по вашей же милости у меня теперь новая кличка - „террорист".
До меня теперь дошло значение надписи у двери.
- А где бабули? - спросил я.
- А они теперь из своих кухонь в театральные бинокли двор наблюдают, так вы их тогда напугали. Пожалуй, это единственная польза от вашей глупейшей выходки.
- Ладно, - сказал я, - действительно как-то нехорошо получилось, ты уж извини, - и, подумав, что все-таки как удачно, что я прихватил пиво, выставил бутылки на стол.
- Вы у меня пивом не отделаетесь. С вас теперь минимум по бомбе-с с каждого.
Я, конечно, понял про какие бомбы шла речь. В начале восьмидесятых так называли любое вино, будь то портвейн, мадера или бормотуха разливаемое обычно в бутылки из под шампанского.
- Да где ж мы их теперь возьмем? Я уже их лет пять в магазинах не видел.
- А это не мое дело, - это вы же у нас террористы. Сделайте налет на стратегические запасы пенсионеров, я вам по старой дружбе адресок шепну.
Было видно, что Пчелкин большой обиды не держит, а больше хорохориться. Закаленный в своей борьбе он попадал и не в такие переделки. Степа нырнул на кухню и быстро вернулся со стаканами.
- С паршивой овцы хоть шерсти клок, - сказал он, привычно и легко открыв бутылки. Выпив стакан, он продолжил:
- Торговля торговлей, а главное теперь средства массовой информации демократизировать.
Поняв, что разборки по нашей части закончились, я тут же критически прошелся по „Нашей правде" - рассказав о Светкиных „поворотах", начавшихся после статьи в газете. Упомянул и еще пару публикаций, в том числе о снежном человеке в наших краях и статью того же доцента Оглоблина с советами как себя вести в открытом космосе. Этим я подлил масла в огонь.
- Ну да, - еще больше зажегся Степа, - ты помнишь статью о нашем чемпионе тяжеловесе? Пишут, что он за короткое время набрал вес с 60 до 112 кг. Спрашивается, а где он столько продуктов взял? Про главное-то умолчали, что у него жена столовой заведует. А эти девочки - 17 подписей, с просьбой рассказать: как им похудеть? Никаких объяснений ни почему их так „распирает" и кто их родители! Это ж сплошное раздражение голодного населения города!
- Редактора давно уже надо менять! - сказал я, тем самым наступая на его мозоль.
- Да у него же просто на лбу написано - ошибка родителей! Но что характерно, даже попав в дурацкое положение, он всегда умудряется сохранять умное выражение лица.
Я послушал выступления Пчелкина еще минут пятнадцать и начал собираться.
- Своему напарнику, кровавому террористу Снеткову привет! - услышал я, спускаясь по лестничной площадке. Когда обернулся, увидел, как Степа нервно пытается затереть новую надпись у своей двери.
ВИДЫ НА УРОЖАЙ
В первых числах сентября выбрав подходящий денек, я решил приступить к уборочной страде. Не надеясь на продовольственную программу страны, по весне я посадил пять ведер картошки. По привычке я вставал рано и уже к девяти я „пахал" на участке.
- Бог в помощь, - услышал я голос Снеткова, - ну и каковы у нас виды на урожай?
- Виды-то хорошие, - я приложил руку ко лбу, и посмотрел в конец борозды, - результаты не обнадеживают.
- Сейчас приду подмогну.
Через пятнадцать минут он был на соседней борозде. По ходу дела Василь сообщил, что встретил Маньку, которую срочно вызвали к директору школы, Вовочка и трех дней не проучился, а уже что-то там натворил.
Монотонная работа, располагала к философскому осмыслению действительности. Во время перекура я решил поделиться своими соображениями:
- Вот все думаю, зачем мне, инженеру, выученному государством, заниматься совершенно не свойственным делом, где фермер получил бы отдачу в два-три раза больше? А эти выезды на картофельные поля академиков и кандидатов - это ведь такая дурь!
- Согласен, только надо мыслить чуть шире. Я как-то прикинул, что если везде работали только специалисты, а все должности получались не по блату и не по партийной принадлежности, а по реальным способностям и деловым качествам... Мы бы могли жить в десять раз лучше.
- Интересно, почему наши руководители об этом не думают? Дураки!
Тема дураков-руководителей меня всегда тревожила: как это они так быстро страну к развалу подвели?
- Я думаю, что социалистическое хозяйство потерпело крах, потому, что смотрели в одну сторону, а шагали в другую и ввернул свое недавно написанное четверостишие:
Шагали мы в ногу все смело,
И Родину очень любили.
Мы верили в правое дело,
Но чаще налево ходили.
Но Снетков не обратил внимания на мое ироничное, словоблудие и продолжил вполне серьезно:
- Слово хозяин - так ненавистное коммунистам, было заменено на хозяйство. Но хозяйство без хозяина это чушь! Создали, видите ли, институт „красных директоров". В идеале красный директор должен был быть хваткий, слегка образованный и туповато-исполнительный, не задавал ненужных вопросов и не требовал слишком много. Сочетание крайне редкое, да что там - абсурдное! Я недавно прочел исповедь американского миллиардера, он так определил суть бизнеса: бизнес - это игра, 95% - шахматы и 5% рулетка. Так вот, если ты чемпион мира по „бизнес-шахматам" - то эти 95% уже твои, а остальное удача. Если ты мастер, тогда твои 80% плюс удача и т.д. Чемпион способен просмотреть игру на пять-шесть ходов вперед, мастер на четыре, а разрядник на два. Вот из разрядников и набирали „красных директоров". На один-два хода вперед и баста! Если уже на три, то это человек мыслящий, он и вопросы задает и с предложениями лезет. А наш „красный директор" должен был быть легко просматриваемый, понятный, пусть даже и самодур. А самое страшное, если такой самодур до самых верхов доберется.
Снетков замялся, как бы решая, продолжать или нет, и вдруг прочел стих:
Дураки собираются в стаю
Но на юг что-то не улетают.
Дураки собираются в стадо
Их пасти совершенно не надо.
А бывает что прут косяками
И кричат, что мол, сами с усами...
Пусть кучкуются, пусть табунятся,
Не страшны они - пусть порезвятся.
Страшен только дурак - одиночка:
Встанет сверху, - и всем будет точка!
Вот тут-то и начнется перепляс: я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак! Так все, в дураках и окажемся, в том числе и такие умные как мы, которые лишь болтовней одной занимаются. А в это время картофель гниет на полях! - он решительно встал и скомандовал, - Пошли работать!
Урожай, собранный на моем худосочном участке оказался значительно ниже среднего - один к четырем. С пяти посаженных ведер, мы накопали около двадцати.
ОПАСНЫЕ ИГРЫ
Вполне рядовое сообщение, о Вовкиных проделках в дальнейшем получило яркую окраску. Оказывается, Вовочка с группой приятелей придумали новую игру, которую и организовали в детском саду кирпичного завода. Деревянные домики, грузовички и скамейки на детсадовской игровой площадке, были использованы как декорации. Играли в ГэКаЧэПэ. Сюжет должен был развиваться согласно событий двухнедельной давности.
Но как нам позже поведал сам Вовка, игравший там роль Руцкого, руководившего охраной президента, все пошло не по сценарию. Пацаны из шестого „Б", которые должны были быть хунтой, позвали в свою компанию троих семиклассников. Те в момент раскидали Вовкину охрану и скинули с грузовичка Борьку Шапкина, изображавшего Ельцина. Они так залепили ему, что у того из носа пошла кровь. Ревущий „президент" побежал жаловаться папочке. Но когда Борька вернулся с отцом на поле боя, никого уже не было, и только за мусорным баком еще лежал связанный Владик Мигалкин, исполнявший роль плененного Горбачева. Владик был тихий, мальчик, на Горбачева совершенно не похожий, но за то он носил очки и правильно выговаривал слово консенсунс. Освобожденный Владик тоже хлюпал носом. Отец „новоявленного президента" привел обоих потерпевших прямо в учительскую и предъявил их в качестве вещественного доказательства политического хулиганства. Там при разборке инцидента были выявлены основные зачинщики, среди которых был и наш герой.
Наш герой пояснил ситуацию так:
- Мы-то ноги сделали, а про Владьку забыли. Ведь хотели же ему Раису Максимовну подобрать, - досадовал Вовка, - три претендентки было, но он их всех забраковал, а так бы давно был развязан. И тогда бы ни родители ничего не узнали, ни директор.
- Это тебе урок Вовка, - сказал Снетков, - в политику играть дело опасное, всегда связанно с кровью и деньгами. Теперь тебе мать точно месяц на мороженное и кино денег давать не будет.
Вовка тяжко вздохнул:
- Быстрей бы старым стать. Старых никто не ругает, им пенсию дают, и они ничего не делают.
- Э, - сказал я, - старыми сразу не становятся. Старость еще заработать надо. Надо сначала пережить годы детства, потом по юности покувыркаться и, поишачив в зрелости пережить еще и пожилой возраст. Бывает, правда, что за день можно стать старше на целый год, но это только раз в году - в день рождения.
- А потом старость это понятие относительное, - добавил Снетков, - бывают иже молодые как старики, а старики как юноши.
Вовка задумался, осмысливая сказанные ему умные вещи. Я смотрел на него, и мне казалось, что я слышу идущее от его головы щелканье и гудение. Тут он видимо запнулся об одно слово, суть которого, видимо, представлял весьма смутно.
- А что такое относительно?
- А это Вовка теория такая есть - теория относительности, вы ее позже будете изучать, - начал я, в том же поучительном тоне, но тут вмешался Снетков.
- Все просто, ты сейчас сразу поймешь. Вот скажи, три волоса на голове это мало?
- Мало...
- Ну вот, а три волоса в супе, это уже много. С какой стороны, понимаешь смотреть.
Вовка опять задумался.
- Ладно, - сказал я, - ты главное чаще разбирай свои и чужие поступки и учись на чужих ошибках, а не на своих.
Вовка увидел, что со стороны станции показалась мать, и спешно попрощавшись, поспешил огородами к дому.
ПЕРВЫЕ ХОЛОДА
В начале октября неожиданно похолодало. Мы были готовы к отопительному сезону - дрова аккуратно лежали в поленницах, а трубы вычищены. Но зима у меня не была любимым временем года никогда, как впрочем, и у большинства жителей нашей страны. Шмон, после того как я освободил его от семейного террора месяц летал как на крыльях. Теперь он все чаще стал оставаться дома. Заботу, по воспитанию своих отпрысков он полностью взял на себя, и после поучительных прогулок с ними по праву старшего устраивался поближе к теплу на лучшее место. Вот и сейчас Шмон лежал на табуретке рядом с плитой. Котята возились друг с другом в дальней комнате. Все были при деле. А я решил сходить навестить Снеткова.
Василь наводил порядок в своем хозяйстве. Рядом с растопленной печкой лежала гора бумаг, где были и старые газеты и обрывки обоев и рукописные листы. Я поздоровался, на что Василь молча кивнул. Он был сосредоточен и очень увлечен. Я, чтобы не отвлекать его подсел к печке, изображая, что грею руки.
Как я уже сообщал, Снетков так и не вводил меня в процесс своего творчества, а мне было бы интересно ознакомиться даже с тем, что он считает бросовым материалом. Но его молчаливость меня тревожила, и я попытался осторожно вовлечь его в разговор:
- Интересно, - начал я, - желание прославится, менее присуще талантливым людям, чем бездарным.
Я посмотрел на него, ожидая какую-либо реакцию. Но он или пропустил это мимо ушей, или не захотел развивать тему. Я продолжил:
- Хотя конечно рукописи не горят, но может не стоит так торопиться?
- Горят, горят.
Я еще раз попытался намекнуть, что поспешность нужна лишь при ловле блох, но встретил неожиданно резкий отпор с нотками раздражения в голосе:
- Алекс, даю тебе на это десять минут на контрдоводы, но я уверен, ты их бесполезность поймешь еще раньше.
Я приоткрыл дверцу печки, где уже догорали заброшенная Снетковым партия бумаг. Я с безразличным видом взял из стопки листок со стихотворением, явно не в черновом варианте. Пробежал глазами. Стихотворение было не выдающееся, но оригинальное и совсем не похоже на манеру того Снеткова, которого я уже знал.
Увидишь пару умных глаз
На вас глядят из под очков
И подмигнут вам пару раз,
Так это я - Василь Снетков.
Чихнете если невзначай
И кто-то скажет: Будь здоров!
То без сомнения считай,
Что это я - Василь Снетков.
А если кто в плохой момент
Вам скажет пару добрых слов,
Даю вам сто один процент,
Что это я Василь Снетков.
На все готов пойти для вас,
Последнее отдать готов,
Свой поэтический экстаз,
Все что могу...
Василь Снетков.
- Слушай Василь, ты здесь прямо с Козьмой Прутковым перекликаешься. Как он там себя представлял, дай Бог память:
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг,
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг... Знай - это я!
Снетков поднял глаза, посмотрел на лист, что я держал в руках и твердо заявил:
- В печку! И вообще, кто тебя сюда звал? Порядок наведу, тогда приходи.
Поняв, что он не в духе, я, подменил лист на перечеркнутый и с безразличным видом сунул в печку. Снетков проводил его взглядом и вновь закопошился в своих записях. В моей голове крутилась мысль - как бы все это сохранить? Я просто нутром чувствовал, что там немало интересного. Надо было отвлечь Снеткова и я сменил тему:
- Слышь, Василь, а давай капусты купим пока дешевая, заквасим и зимой она под Манькину продукцию только так пойдет!
- Алекс, ну до чего ты приставучий, на всю жизнь не запасешься, а для вольных птиц, лишний груз ни к чему. На кусок хлеба я заработаю, а больше мне ничего не надо.
Депресняк... - подумал я, - лечить надо. Стал искать в памяти смешной анекдот. Один припомнил:
- Слышь Василь, был у нас на работе мужик один по фамилии Райхер. Когда кто-то его неправильно называл, он учтиво поправлял и говорил:
- Странно, ведь Райхер очень легко запоминается. Первая часть - это что нам обещали, а вторая - это то, что мы в результате получили.
Реакции, которую я ожидал, не последовало, жалкое подобие улыбки, я заподозрил, что она была не по поводу анекдота. Да, - подумал я, - это уже серьезно. Но тут скрипнула калитка, и я понял, что кто-то спешит мне на выручку.
ГОСТЕВОЙ ДЕНЬ
На пороге появилась Маня, щеки у нее горели, то ли от холодного ветра, то ли еще от чего. Скорее всего, от второго, потому что и глаза у нее поблескивали.
- Мальчики, - заявила она, - сегодня у нас дегустация моего нового рецепта „Брусника переспелая", - и она вынула из сумки литровую бутылку, заполненную прозрачной красной наливкой, - А в этом моем осеннем наборе и пирожки с ней же, так что сегодня у нас - брусничный день!
- А ты уже никак успела продегустировать? - Снетков пошел к ней, бросив мне - а ты подкидывай, подкидывай, не сачкуй!
Я слышал, как Василь начал что-то ей негромко выговаривать. Мне подвернулся момент вынуть из общей кучи рукописные листы, что я и сделал, засунув их подальше под диван. Подкинув в печку газет, я тоже вышел в кухню. Маня смотрела на Снеткова обиженно и со злостью.
- Слышь, соседушка, - Маня явно надеялась на мою поддержку, - ты посмотри на этого воспитателя, я тут стараюсь для него, диету соблюдаю, уже почти не выпиваю, вот шаль новую купила, а он...
Она растянула шаль на вытянутых руках и покачивая плечами сверху, а бедрами снизу пропела частушку:
Мы всю ночь процеловались
До умопомрачения,
Ну а утром разбежались -
Кончилось влечение!
Манька была хорошо поддатая, хотя поначалу это в глаза не бросилось. Она вдруг взахлеб стала рассказывать нам о том, как она хорошо живет, какая она счастливая, и что ей никого не надо. Василь еле выпроводил ее за дверь. С порога дома до меня доносились негромкий резкий разговор, но полностью я только расслышал его концовку. Снетков видимо уже вдогонку ей спросил:
- И давно ты тыкая счастливая, Мань?
Манька, продолжая свою браваду, ответила:
- Всю жизнь!
Василь прикрыл дверь, и то ли про себя, то ли для меня вы сказался по этому поводу:
- Постоянного счастья вообще не бывает. Бывает только постоянная дурь!
На столе стояла бутылка и пакет с пирожками.
- Надо было отдать... - будто извиняясь за свое грубоватое поведение, сказал Снетков.
- Она бы не взяла. Зачем ты ее так?
- Нельзя в людях поддерживать надежду на несбыточное. Секса в нашем возрасте хватает на два-три месяца, а дальше необходимо взаимопонимание. Конечно, Маня женщина хорошая, но... - видимо объясняться по поводу их отношений в его планы не входило, и он резко свернул: - Слушай, а чего ты свои обязанности не выполняешь? - там уже все прогорело, да и в доме еще колотун.
Я понял, что Василь не предрасположен откровенничать. Но, не зря же, он говорил, что именно я понимаю его лучше других, поэтому мое предложение провести дегустацию разрекламированного напитка было встречено молчаливым согласием. Василь вынул из шкафчика стопки и тарелку, на которую высыпал пирожки. Почувствовал я и то, что настроение у Снеткова постепенно стало улучшаться, как будто он после разборок со своими рукописями и Манькой сбросил с души какой-то груз.
Выпили по стопке за открытие отопительного сезона, потом по второй за будущее закрытие. И тут снова скрипнула калитка.
- Кого еще там принесло? - Василь протер запотевшее стекло и посмотрел во двор. По четкому шагу, я догадался кого, и Снетков эту догадку подтвердил:
- Ну, прямо день гостевой какой-то - были уже и поддатые, теперь туповатые.
В дверях показался полковник:
- Привет соратники, - сказал он, и тут узрел начатую бутылку и аппетитные пирожки, - ого, отогреваемся, значит? Это лучше чем на ученьях о раскаленную пушку руки греть а потом ожоги лечить.
- Привет, привет, - лукаво, со скрытой иронией ответил ему Снетков, - а я думаю, чего это кожа на руках у тебя пятнистая.
Все нормально - подумал я, - кризис преодолен и сейчас он быстро поправится. Я как в воду глядел.
- Слушай-ка полковник, пока я стопочку достаю, выйди-ка посмотри, что там у нас с термометром делается? А то видишь, стекло запотело - ни хрена не видно.
Полковник с готовностью направился выполнять просьбу, довольный тем, что так легко вошел в контакт и сразу принят в компанию.
- Тест на умственные способности для военных пенсионеров, - доверительно сообщил мне Снетков.
Только он успел мне это сказать, как вернулся полковник и кратко и браво отрапортовал по заданному вопросу:
- С термометром в порядке - висит!
Снетков многозначительно посмотрел на меня. Я сделал над собой усилие, чтоб не засмеяться. Нет, ну правда, а что с ним сделается, с термометром-то - висит себе да висит. Полковник, не обратив внимания на наши ухмылки и переглядывания, по-деловому подсел к столу.
Василь поднял стопку и предложил мне сказать тост. Я вспомнил один из времен застоя:
- Да здравствует все то, благодаря чему мы, несмотря ни на что! И всем желаю этого!
Полковник чуть помедлил. Он видимо решил сначала уложить в голову сказанное, и потому выпил последним. После чего решил прокомментировать мой тост:
- Все эти пожелания - бред! Мне сколько раз уже желали счастья, удач, успехов на службе, прекрасных женщин, выигрыша в лотерею, и ничего. Чертовски не везет!
В моей голове промелькнула мысль - „Сначала его обидел Бог, а потом уже стали обижать все остальные".
Разговор не клеился, но это продолжалось только до следующей стопки, а уже после третьей полковник вдруг запел:
Дождись девчонка, время тает,
Знай, где-то стиснув автомат,
Тебя надежно охраняет
Твой бывший друг, теперь солдат.
Увидев наши немного удивленные взгляды, он провел разъяснительную работу:
- Когда мне хорошо - я пою. Когда мне очень хорошо - то я пою громко. Вот эта мне очень нравится, в темпе вальса:
Забудь на два года коньяк и вино,
Забудь на два года о танцах, кино.
Но помни о девушке, что тебя ждет,
И служба, поверь мне, быстрее пройдет.
Это он спел уже довольно громко, но, видимо, это был еще не предел. Хорошо, что содержимое бутылки закончилось, и поднимать настроение, и увеличивать громкость уже было нечем. На прощанье полковник нам выдал еще один куплет:
Как в столовую наряд -
Добровольцев целый ряд.
Как наряд по роте -
Х.. кого найдете.
Гостевой день стал переходить в вечер. Полковник пошел по азимуту к своей крепости. Настроение у нас уже было в полном порядке, и Снетков вслед полковнику спел солдатскую частушку:
Лучший способ от любви -
Бег в противогазе.
Пробежишь кружочка три
И лежишь в экстазе.
Я же успел аккуратно упаковать черновики за пазухой, покинул гостеприимный дом.
НЕСГОРЕВШИЕ РУКОПИСИ
Вернувшись, я покормил Шмона с его отпрысками, и отправил милую компашку на прогулку. Только после этого я решил заняться исследованием чужого наследия, добытого с помощью элементарного воровства. Учитывая не совсем разборчивый почерк, многочисленные перечеркивания и вставки, у меня на это ушло несколько вечеров.
Эти записи помогли мне в раскрытии образа Снеткова. Ведь даже год нашего близкого знакомства мало чем помог. Чем больше я узнавал моего героя, тем больше возникало вопросов, главным из которых был: откуда, из каких недр появляются люди подобные Снеткову? А может он вообще такой один?
Кроме черновой рукописи автобиографического очерка я встретил небольшие отрывки, мимолетные мысли, стихи и афоризмы. Почерк был хоть и витиеват, но разборчив. Но иногда строчки были так тщательно перечеркнуты, что многое приходилось восстанавливать в его стиле. Вот некоторое из того, что мне удалось восстановить:
Есть люди простые и понятные. Пообщаешься с ними - словно картошки с постным маслом поел. У других, к простому гарниру добавляется и вкус селедочки или отбивной. Третьи сложнее, они имеют уже салатный вкус. Есть такие, что напоминают сладкий десерт, а есть личности с деликатесным привкусом. Встречаются и фрукты, - да еще какие! - они-то нам и отравляют жизнь! Уже от первого же общения с ними можно диарею заполучить. Подольше пообщаешься с ними, и вот уж печень пошаливает, даже язву можно заработать!
Бывает, делаешь людям добро, а откуда-то зло появляется. А делаешь зло, оно добром оборачивается. Отсюда и извечный вопрос возникает - что делать? То, что на добро у нас чаще отвечают злом - явление рядовое. Поэтому я перестал делать людям добро, а просто всем искренне желаю этого. А то, что кто-то в ответ мне пожелает зла, - я просто плюну на это и разотру!
Иногда попадались в черновиках двустишия и четверостишия, со штрихами индивидуальности автора:
Я мыслю кратенько - но часто,
Как мой стаканчик - на глоток.
Себя любить предпочитаю в меру,
Безмерная любовь - мешает жить.
И обо мне, пожалуй, скажут хорошо,
Как о соседе, что вчера похоронили.
Чтобы хоть слегка улучшить настроенье,
Достаточно мне в зеркало взглянуть.
НАВАЖДЕНИЕ
День был какой-то несуразный. Вроде бы светило солнце, но все было в какой-то туманной дымке. Я решил, что это горит торф, но запаха дыма почему-то не было. Из дымки выплыла дверь снетковского дома. Я ее толкаю. Она легко без обычного скрипа распахивается. Я в комнате. Там тоже все в дымке, но солнце через окна из сумрака выхватывает отдельные предметы обстановки. Я вижу старинное зеркало, обрамленное темным деревом, а в нем отражение незнакомца в старомодном сюртуке с бантом на шее. Я уже собираюсь спросить, что он собственно здесь делает? Но узнаю в нем Снеткова, только со странной прической и бакенбардами.
- Ты знаешь, - сказал он, поправляя свой бант на шее, - моя бабка пожалуй права...
Он вышел из туманной полутьмы и оказался, словно на сцене, освещаемый солнцем как лучом прожектора. Снетков по-актерски откашлялся и начал свою речь.
- То, что я обладаю выдающимися качествами, я понял уже в раннем детстве. Первым человеком, кто мне намекнул на это, как я отметил выше, была моя бабушка. Вспоминая моего прадеда, она утверждала, что я - это вылитый он - Козьма. Прадед был он личностью выдающейся, с Толстым был знаком.
Он вновь повернулся к зеркалу, сделал сам себе учтивый поклон, и убедившись что такая галантность ему к лицу, как бы про себя добавил:
- То, что я статный и приятный, - этого не отнять.
Я стоял, хлопал глазами, не зная как на это реагировать.
Снетков же, вернув строгий тон первоначального повествования, продолжил:
- Мой прадед, хоть и не выговаривал некоторые буквы, а именно „Ж" и „З", говорил всегда громко и красиво, а главное, - он поднял указательный палец, - кратко. Все в нашей округе знали, что именно ему принадлежали известнейшие слова-выражения, пережившие многие поколения - „Опа!" и „Бди!" Правда, отсутствие ключевых букв несколько исказило их смысл, но народ их принял и так. Правда поначалу он чаще применял выражение „Не бди!", но позже, приобретя жизненный опыт, он убрал отрицание „не" и в таком несколько осторожном виде оно и зашагало по времени, став девизом многих и многих наших соотечественников.
Убедившись, что он произвел на меня достаточно яркое впечатление, - видимо, я стоял с чуть отвисшей нижней челюстью, он горделиво продолжил:
- Чуть позже и сам стал замечать, что я, весьма и весьма выдающаяся личность. Мои приятели и одноклассники с легкостью выдавали все мои проделки родителям, соседям и учителям.
Он снова повернулся к зеркалу, благоговейно посмотрел на свое изображение, и стряхнув с плеча то ли пыль, то ли перхоть, которая закружилась, искорками в солнечном луче, продолжил:
- А самое выдающееся у меня, Алекс, - это глаза. Стоит мне только посмотреть на человека и что-то подумать о нем, как мои глаза меня тут же выдавали: дурак понимал что он дурак, а сволочь, что он сволочь. Из-за этого у меня страдала еще одна выдающаяся часть моего лица - нос. Теперь он имеет несколько искривленную форму и характеризует меня как выдающегося борца с человеческими недостатками.
Он снова посмотрел на себя в зеркало и с пафосом, как это бывало на старинных балаганах, произнес:
- Не всем удается создать выдающееся произведение. Но из тех, кому это все-таки удалось, я бы хотел отметить и своих родителей.
Я все еще стоял с ошарашенным видом, пытаясь понять, что происходит. Повернувшись ко мне, Снетков продолжил свое „выступление":
- Но самая главная деталь моей личности - это язык, он у меня порой может выдать такое!.. Эту особенность я отметил в одном из своих выдающихся произведений:
Как выдам новую репризу,
Так тянут вновь на экспертизу!
- Это же Юра Гвоздев -попытался что-то вставить я.
Мое замечание Снетков пропустил мимо ушей.
- Но произведения - это само собой. А сколько я выдал идей, мыслей и всего остального! Многое присваивалось людьми с нечистой совестью - им еще это зачтется! Ну а вы вправе, услышав что-нибудь выдающееся, задаться вопросом: а не Василь ли это? А не Снетков ли?
По тому, как он применил в последней фразе „вы", я понял, что эта речь относится не только ко мне, а ко всему человечеству. Хотя подспудно появилось неясное ощущение, что в доме, кроме нас присутствует кто-то еще.
- В отличие от всех мелких людишек, я сохранил элементарную совесть. Я ни в коем случае не хочу претендовать на чужие достижения. И если вы, например, услышите, что наши шахтеры выдали „на гора" рекордную тонну угля - то знайте, что меня там не было! На покорение космоса, Антарктиды и глубин мирового океана я тоже не претендую. У меня нет жадности к славе.
Итак, взвесив все мои выдающиеся способности с одной стороны, и более выдающиеся с другой, я решил довести до народа хотя бы часть своих мыслей и идей, которые еще не успели украсть. И хотя издатели предлагали напечатать их под псевдонимом, который мог бы придать мне как автору большую масштабность - Мамонтов, Параходов или Солнцев, я решил печататься под своим пока еще не слишком громким именем - Василь Снетков!
Все вокруг вдруг зашевелилось, на фоне стен стали появляться какие-то лица, послышался одобрительный гул, зазвучали аплодисменты, под которые Снетков стал раскланиваться... и тут я проснулся.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НАЯВУ
В доме было темно, хотя я четко понимал - уже утро. Я лежал и прокручивал увиденное в голове. Хотя меня такая формулировка - увидеть сон всегда обескураживала, ведь в основном люди спят с закрытыми глазами.
Весь день на работе я возвращался и возвращался к привидевшемуся - это определение я считал более подходящим. Я понимал, что поводом для этого могло послужить и чтение спасенных рукописей, и моя аналогия его стихов и высказываний с Козьмой Прутковым. До вечера я так и не был уверен, стоит ли рассказывать это самому Снеткову. Но, проходя мимо его дома, я увидел в окне свет, ноги сами собой привели меня к двери.
На этот раз она привычно скрипнула. В доме было тепло, сам Василь сидел за столом, заваленным книгами и бумагами. Он взглянул на меня и, заметив, что я чем-то сильно озабочен подбодрил:
- Ну, выкладывай, что там у тебя?
Я не знал с чего начинать, но, под его вопрошающим взглядом, все-таки поведал про свое сновидение, после чего заключил:
- Вот такая понимаешь ерундистика.
Снетков внимательно посмотрел на меня.
- Да нет, все правильно, - потом улыбнулся и заговорщицки продолжил, - а я ведь давно понял, что ты меня можешь раскусить, но чтобы так...
Вот так, он давно понял, а я все еще ничего не мог понять. Хотя этот туманный намек, взволнованный голос и странный взгляд чуть подготовили меня. Как в далеком детстве, будто бы я сейчас должен узнать какую-то страшную тайну.
- А ты знаешь, как звали моего прадеда?
Я сразу вспомнил его прибаутки и шуточки, которые он начинал всегда одинаково: „Как говорил мой прадед..." и если по сну он не соврал...
- Но ведь Козьма Прутков это литературный персонаж!
Василь, поглядев на меня, усмехнулся и пояснил:
- Да, но с кого-то он был списан! Я ничего не утверждаю, но моего прадеда звали Кузьма, а фамилия у него была не Прутков, а Прудков. В самом центре нашей деревни был пруд, и с одной стороны был порядок Прудковых, а с другой Снетковых.
- Потому что в пруду водились снетки, - иронично продолжил я, стараясь поддержать самого себя, чтобы совсем не выбиться из колеи.
Его доброжелательная улыбка тоже меня подбодрила.
- Ну, вот видишь, это еще раз доказывает твою сообразительность, и то, что я в тебе не ошибся.
- А случайно Василий Теркин тебе не дядька? - я продолжил иронизировать.
- Дядька, - просто ответил он, - правда, троюродный. Помнишь, я про его сочинение историю рассказывал? Только и он не Теркин, а Коркин. У нас вообще деревня в округе была самая боевая, а Коркины жили слегка в стороне, семьи три. Выдумщики были, - свет не видывал. Был у них в роду еще в конце прошлого века какой-то Мартын, так его все бароном Мюнгхаузеном прозвали. Он хотел откормить наших снетков до размера плотвы, а то и леща, а потом их промыслом заняться, коптить и продавать как наборы к пиву. Так вот с его подачи в их семействе было заведено, - все крошки и корки со стола собирали и бросали в пруд на подкормку будущих гигантов. С тех пор их так Коркиными и прозвали. А тут и паспорта стали выдавать. Ну а Васька у них самый весельчак был, да еще и на гармошке шпарил. С войны так и не вернулся, я его только фотокарточку видел. Вот про него-то Твардовскому и рассказали, не знаю, встречались они там или нет, но про него он писал:
Как прошел он, Вася Теркин,
Из запаса рядовой,
В просоленной гимнастерке
Сотни верст земли родной.
Все в деревне говорят - это точно наш Васька.
После этого рассказа моя ирония куда-то улетучилась. А чем черт не шутит? Может так оно и есть, попробуй теперь докажи. Да и какая разница были ли прототипами литературных героев родственники Снеткова или нет. Он же, не ставил это родство себе это в заслугу, не выставлялся перед всеми „сыном лейтенанта Шмидта", а наоборот скрывал до последнего.
Снетков, похоже, почувствовал произошедшую во мне перемену. Он дружелюбно хлопнул меня по плечу и похвалил:
- Слушай, а насчет „Ж" и „З" это у тебя феноменально получилось, я бы в жизни до такого не додумался, а тут во сне.
Я тоже улыбнулся, и мне впервые за этот день стало легко и спокойно, ведь и правда чего только не бывает.
- И еще, как там у тебя про родителей?
Я повторил:
- Не всем удается создать выдающееся произведение, как моим родителям.
- Классно! И точно в моем стиле!
Весь вечер мы проговорили о нашем народном юморе и талантах появлявшихся из недр нашей глубинки. Мне показалось, что рассказав про свои догадки, и видя, что я воспринял все нормально, и даже подхватил его идею „могучих корней", он стал держаться со мной, более открыто, и тоже как будто скинул с души камушек.
ОСЕННИЕ НАСТРОЕНИЯ
Близился к с завершению октябрь. Наступало самое противное время. Яркие краски осени, скрашивающие людям тусклое осеннее настроение, блекли и исчезали. Дни становились короче и холодней. Темнота и слякоть порождали в душах людей какую-то беспросветность, которую и сам я все больше и больше ощущал. Тем более, всем было совершенно неясно - куда идет страна, куда нас ведут? Людям стали задерживать зарплаты, выплаты и без того мизерных пенсий.
Заводы, особенно те, что выпускали продукцию только лишь для выполнения плана стояли. Один из самых мощных в мире военно-промышленных комплексов начал давать сбои. Зато пришла безработица, присоединившись к инфляции. Ельцинские птенцы Гайдар и Чубайс настоятельно просили народ потерпеть и затянуть пояса, обещая рыночный рай и изобилие. Общество продолжало делиться на богатых и бедных. Появилась новая категория - нищие. Мы со Снетковым, относились к бедным, все-таки зарплату нам еще выдавали с задержками не больше месяца.
Но Снетков рассказал мне, что у них грядут сокращения, особенно тех, кто работает недавно. Да и весь завод повязан на родственных связях, так что одиночкам вроде него там будет удержаться трудно.
Я его прекрасно понимал, у нас у самих заказов не было. Не до строительства, деньги все проедались и мы уже фактически стояли. Но мне было проще, меня хоть сейчас брали на работу в строительные кооперативы, еще держащиеся на плаву. Вся эта расплывчатость и неопределенность мучила девяносто процентов населения страны.
Лучше всего себя чувствовали спекулянты. Предприятия монополисты, особенно водочные и табачные, получили полную свободу в сбыте своей продукции. Они отдавали ее своим людям, организовавшимся в дочерние предприятия, которые потом делились с ними полученной сверхприбылью. На таких незаконных сделках, грели руки не только сами руководители и контролирующие органы, но и рэкетиры, обеспечивающие надзор за рынком сбыта и обеспечивая его охрану.
Помню, как наша уборщица тетя Нюра, хвасталась, что у нее любимый зять - бандит-рэкетир, что видимо должно было показать его состоятельность, как члена семьи и очень удачный брак ее доченьки.
В нашем поселке еще было тихо, а вот в других местах все чаще наблюдались случаи грабежей и разборок. Все это мы теперь узнавали из „Нашей правды", где постоянной рубрикой стала „02 сообщает". Воровали большей частью продукты из погребов и сараев, а также домашний и совхозный скот.
Чистили и магазины, в последнем номере мы прочли о нескольких набегах совершенных на них, а также о квартирных кражах, где стоимость похищенных денег и ценностей измерялась уже десятками тысяч. Впрочем, бедные и нищие потерпевших не особо жалели и говорили - нечего в норковые шубы рядиться. В последнем номере за октябрь мы прочли и о местных разборках - в магазин предпринимателя Балакирева была брошена граната. Слава Богу, что это произошло ночью и обошлось без жертв.
Прочитав вслух последнее сообщение о местном террористическом акте, я, взглянув на Снеткова, спросил:
- Помнишь Балакирева?
Василь с упорством затачивал свой карандаш и молчал. Не видя никакой реакции, я на минуту погрузился в свои размышления.
АССОЦИАЦИИ И РАЗМЫШЛЕНИЯ
На днях я видел этот магазин, с посеченными осколками стенами и осыпавшимися стеклами больших витрин, символизирующий разбитую хрустальную мечту об изобилии. Теперь огромные проемы спешно закладывали силикатным кирпичом, оставляя маленькие оконца в виде бойниц, на которые сразу же устанавливали сверхпрочные решетки.
Я вспомнил этого лощеного предпринимателя, с которым нам однажды пришлось повстречаться. Месяц назад мы по спецприглашению Славы Добровольского посетили городскую баню. На дверях висело объявление „Санитарный день", рядом стояли красный джип, темно-синее БМВ и серебристое Ауди. Дорогу нам преградили парочка крупных ребят в коротких кожаных куртках. Но тут вышел раскрасневшийся Слава, в белом халате и объяснил, что это свои. „Братки", именно так, как мы позже узнали, они сами себя называли, обмерили нас взглядом, и, поняв, что особой опасности мы не представляем, расступились.
В помещении раздевалки стоял накрытый стол, на котором мы увидели то, что нам приходилось видеть лишь в иностранных кинолентах: виски, „Смирновскую", баночное пиво, красную рыбу, икру, апельсины и даже ананас, умело порезанный розоватыми дольками. За столом сидели трое, в махровых простынях, накинутых на голое тело. Один из них, самый благообразный по внешности и был Балакирев, в прошлом один из комсомольских вожаков.
Двое других были яркой противоположностью друг другу. Владельцем джипа, как мы поняли по габаритам, был поставщик наших лесных богатств на Украину, а теперь в Финляндию Кащенко, по прозвищу Кащей. На самом деле это был очень крупный, далеко за центнер мужчина лет сорока. Солидность ему придавал огромный живот, который почти упирался в стол, а на простыни, прикрывающей эту часть тела, прилепились икринки. Третьим, был плюгавый, чернявый малый лет тридцати, главный местный рэкетир Надар.
- Это наши местные поэты, цвет интеллектуальной мысли, - представил нас Слава.
- Да? - заинтересованно посмотрел на нас Кащей, - так пусть они нам что-нибудь расскажут.
- Или споют, - заржал плюгавый.
Я видел, как у Снеткова сжались кулаки, а на его виске вздулась вена. Похоже, и Слава тоже понял напряженность момента и быстро перевел на себя:
- Да ладно, у них все серьезное, для отдыха неподходящее, я сам сейчас вам что-нибудь сбацаю, и начал рассказывать им очередную байку, при этом он спрятанной за спиной рукой махнул нам рукой, чтобы мы проходили подальше в угол.
- Встречаются двое наших, один говорит другому: - Давай бизнесом займемся, например консервы из перепелов будем делать.
- А где же мы их столько возьмем?
- А мы их пополам с говядиной будем мешать, так сказать фифти-фифти: один перепел - одна корова.
После взрыва смеха мы услышали, как Балакирев задал Славе прямой вопрос:
- Ты когда нам будешь предоставлять полный комплекс? А то мы ведь можем отказаться от обслуживания, ты же ведь знаешь наши увлечения.
- Знаю, знаю, - подыграл ему Слава, - основное увлеченье - бабы разного сеченья!
За столом вновь заржали.
Этот шумный балаган продолжил, похоже, главный аттракцион, сопровождающийся гомерическим смехом, Кащей начал одевать трусы. Трусы, видимо, были сшиты на заказ, огромного размера, но семейного покроя. Он взял их в правую руку и начал размахивать, будто полоскал их. При таком движении они раздувались парусом и под громкий счет "И р-а-з, и два, и три" на последний счет он четко поймал ими с большим трудом оторванную от пола ногу. Раздались аплодисменты, под которые мы и нырнули в помывочное отделение.
Когда мы вышли, веселой компании уже не было. За располовиненным столом вальяжно восседал Слава. Он сделал приглашающий жест:
- Присоединяйтесь.
- Спасибо, - сказал Снетков, - мы объедками не питаемся.
- Ладно, - понимающе согласился тот, - но, пиво то после парилочки, в самый раз будет, - немецкое баночное, не чета нашему пойлу.
- Мы Слава, люди не гордые, - поддержал я Снеткова, - мы можем и разливного в соседней пивной хлебнуть.
- Да ну вас! - Слава раздраженно дернул баночное кольцо, и из теплой банки струей плеснула пена.
Когда мы покидали помещение, Снетков на прощанье сказал единственному и главному банщику:
- Теперь ты в наших кругах не Славой Партии, проходить будешь, а Слава Буржуазии, а если еще точней Слава Бандитам.
- Ну и что, - огрызнулся тот, - юбзывайте как хотите, за то я своих принципов не меняю - жизнь она раз дается!
Все это вновь встало перед моими глазами, когда я прочитал фамилию Балакирев.
- Дворняжка! - отойдя от бани сотню метров, произнес Снетков. - Ты знаешь, чем дворняги отличаются от породистых собак?
Я ждал ответа от уже состоявшегося собаковода.
- Они пойдут за любым кто колбаской поманит. А ведь Слава из потомственных дворян... Все они, дворовые, придворные, дворяне только и могут что прислуживать. Не все, конечно, как там Чацкий заявил: «Служить бы рад, прислуживаться тошно!»
А таким как Слава Добровольский все равно. У него и фамилия соответствует: по доброй воле в прислужники и пошел, и теперь хвастает своей свободой выбора!
ЖИЗНЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ
После праздника седьмого ноября, первого за последние семьдесят с лишним лет, проведенного без приветственных речей с мавзолея и парада, я пришел к Снеткову. Разговор почти сразу перешел на серьезную тему - о нашем предназначении в этой жизни. Больше говорил он, а я внимал. Хотя началось все с моих воспоминаний.
- Знаешь, когда я был маленький, то очень сожалел, что революция, гражданская и отечественная война прошли без моего участия. А та монотонная жизнь, что досталась мне и моим сверстникам, совершенно не интересна и даже пресна. Я боялся, что нам вообще будет нечего вспомнить и тем более рассказать потомкам.
Снетков, который последнее время редко вступал в разговоры, на сей раз подхватил эту тему:
- Я думаю, что нет такого периода истории, который бы не был интересен. Правда, если брать в масштабах государства...- он сделал небольшую паузу, видимо искал тот пример. Ты помнишь сказку про царя Гороха? - спросил он, - Там было представлено скучнейшее царствование, где ничего не происходило, все спали, зевали, и не знали чем заняться. Никого не завоевывали, и к ним никто не лез с завоеваниями. Я попробовал вычислить этого царя по нашей истории.
- И кто же это получился?
- Не получился, а получились, сразу два.
- Горох I и Горох II?
- С номерами в точку - Василий I и Василий II. Ты знаешь, в их царствование действительно было и внешнее и внутреннее затишье. Один правил 36 лет, другой 34 года. Это тебе не наш застой. Представляешь период истории государства в 70 лет, без крупных войн и революций, Кто-то прожил спокойно всю свою жизнь. Мелкие конфликты, они, конечно же, были, но носили чисто семейный характер, князья-братишки по мелочам делили собственность.
Но спокойствие вечным не бывает. Людям свойственно искать приключения, и на свою, и на чужую. Так, забудут кое-что из прошлого и по новой!
- Это как на грабли наступать?
- Вот-вот. Так что время пришло, и новое поколение не будет обижено. Будет и им что вспомнить.
- Там без нас все решили.
- Я с тобой не согласен. Решили-то без нас, но с нашего молчаливого согласия. Сами за себя не думали, не предлагали, не стучались. Доверили править страной дуракам, а ведь у нас и умных ничуть не меньше, вот ты, например.
- Брось ты, какой я там умный.
- Умный, Алексей, но нерешительный.
Я немного удивился, что он назвал меня полным именем, он же продолжил:
- Может ты и не совсем виноват, воспитание такое - строем водили, заставляли приказы глупые исполнять...
- А ты?
- Согласен, и я тоже, не то делал, и не там был.
- Еще не вечер...
- Вечер, уже Алексей, вечер. Остается одно, хоть что-то еще исправить, успеть предупредить тех, кто идет за нами. А если еще возможно, попытаться сберечь то, что еще не успели разрушить.
- Об этом пишешь?
- Да, хочу написать историю человеческой глупости, ведь и мы в этой истории тоже участники. И ты пиши, уверен, у тебя получиться. А насчет того, что еще не вечер, ты может и прав, хотелось бы верить...- он испытующе посмотрел на меня.- А что, - вдруг оживился Василь, - может тряхнуть стариной, может еще побороться, покувыркаться в этой жизни?
Мы немного поговорили о хорошей и достойной жизни, которую наш народ заслужил. В его суждениях постепенно появились уверенность и оптимизм. Уходил я от него в хорошем настроении, не обратив внимания, на его последнюю фразу, произнесенную с ноткой задумчивости:
- Никто не знает, что будет завтра. В этом и есть главная интрига в жизни.
Это был наш последний разговор, и последняя фраза, которая по существу была устремлена в будущее.
ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА
В начале декабря, в связи с изменившимися нормами, меня отправили на учебу. Поручив присмотр за домом и кошачьей братией Снеткову И Вовке, я со спокойной душой на две недели отбыл в столицу. Дни пролетели быстро и как ни странно в душе ничего не екнуло.
Когда я вернувшись подходил к дому Снеткова, что-то меня насторожило. Приблизившись, я увидел заколоченные окна и большой замок на двери. Не заворачивая к своему дому, я прошел прямо к Маниному. Дома был только Вовка. Увидев меня, Вовка обрадовано поздоровался, но тут же погрустнел.
- Василь Петрович уехал, - сообщил он мне, а потом отрапортовал - с вашими котами все в порядке.
- К-куда уехал? - чуть заикнувшись, спросил я.
В это время открылась дверь и вошедшая Маня ответила вместо Вовки:
- Не сказал, гад, я сама у него не смогла допытаться, и даже тебе об этом не написал. Видно засвербило и по старым адресам направился.
Она достала большой незапечатанный конверт, в котором лежали бумаги и ключи от его дома. Я понимал Манино раздражение, ведь у нее все-таки оставалась надежда.
- Ты и свои забери, Вовк отдай.
Пока Вовка доставал ключи, она посмотрела на мой растерянный и расстроенный вид, и уже чуть сочувственно добавила, - я к тебе вечером забегу, повечеряем.
- Заходи, - бесцветным голосом сказал я и вышел, забыв отдать Вовке заслуженный им гонорар - шоколад из столицы.
Растопив печку и покормив котов, я уселся на диване в их полном окружении. Я знал, что коты, особенно полосатые, обладают лечебными свойствами, они тут же приступили к лечению подступившей хандры, всеми силами выказывая мне свою любовь и преданность, как бы говоря, - мы-то тебя никогда не бросим, не то, что некоторые.
Вечером пришла Маня, со своей свежей продукцией. От нее я узнал, что Снеткова сократили. Он не стал отрабатывать положенные два месяца, написал заявление, за день собрался и укатил. Мы выпили по рюмочке, закусили ее фирменными пирожками. От продолжения „банкета", походящего на поминки я отказался.
- Дураки вы, - в сердцах бросила Манька, - что ты, что он, счастья своего не видите, - она сгребла со стола бутылку и часть пирожков, - пойду к полковнику, он хоть не выпендривается как некоторые, шибко образованные.
Дверь за Маней громко хлопнула, и я остался один.
Я прикрыл глаза, и в голове живо возникла картина: захожу к Снеткову он с равнодушным видом водит карандашом по листку бумаги. Вдруг он лукаво улыбается и через минуту показывает мне рисунок:
- Картина местного известного художника „Манька гонит самогон".
На листке был изображен сидящий на скамейке с букетом цветов скучающий полковник.
- А где же Манька? - спросил я.- Где-где, я же в названии пояснил.
Сколько их было таких эпизодов. Тут мне вспомнилась последняя наша встреча и его слова: „Ты пиши, я уверен, у тебя получиться". От подступившей хандры надо было спасаться. Я достал уже заведенную папку, и начал прокручивать все события последних полутора лет в памяти.
Далеко за полночь, лежа в кровати, я все не мог заснуть и все возвращался к последнему разговору, пытаясь найти разгадку его неожиданного исчезновения. Всплыла его фраза „...не то делал, да и был не там где нужно", и еще одна „...может тряхнуть стариной, может еще побороться, покувыркаться в этой жизни?", где-то здесь кроется разгадка. Вспомнил я и его разговор про Серегу, живущего в тиши за Байкалом и про монастырь который где-то решили восстановить. А ведь есть еще два сына, растущих не под лучшим присмотром...
Утром, я вновь занялся восстановлением в памяти событий, записывая все его высказывания, что еще мог вспомнить. Вся предновогодняя неделя у меня шла по графику: работа - записи, работа - записи.
За два дня до Нового года все, что мог восстановить по горячим следам я сделал, это меня хоть немного отвлекло. Но потом, навалилась страшная тоска. Воспоминания о предыдущем новогоднем празднике еще больше усугубляли ситуацию.
И тут я вдруг вспомнил те удивительные глаза, нежный голос и ту сокровенную фразу: „...Заходите, если трудности, какие возникнут, и не обязательно с деньгами".
Была суббота, я собрался и решительно направился в поселковую сберкассу.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
После этих событий прошло уже более десяти лет. Живу я все в том же поселке, правда, уже в квартире и не один, а с Наташей. Она действительно, как говорил Снетков, немного поправилась и стала очень даже приятной на вид. Это неплохо сочеталось с ее мягким характером. Мы с ней каждый день ходим в мой старенький дом, отданный моей кошачей братии. Шмон стал совсем старым, уже не бегает по соседским огородам, больше лежит на солнышке и греет кости. Да и впрямь, он свой жизненный план выполнил - вся наша округа заполнена его потомками.
На участке летом Наташа выращивает цветы и зелень. Это теперь наша дача, до которой нам добираться десять минут пешком.
Мой отшиб за последние годы еще больше обезлюдел. С его обитателями мы встречаемся, но не часто. Манька живет одна. Ей по-прежнему палец в рот не клади, но продолжает производить свою продукцию, которая спросом уже не пользуется. Поддает иногда на пару с полковником. Вовка уже второй год служит в армии. Маньку радует, что хоть не в Чечне, а где-то в Ростовской области.
В самом поселке, теперь не одно, а целых три пивных заведения, но ряды бывших профессионалов тоже поредели. Чекуха как-то по весне утонул в ручье у церкви: трагическая случайность, сам он был на берегу, а утонула только его голова. Горыныч и Гладиатор тоже остались лишь в воспоминаниях. Горыныча уважительно вспоминали мужики, а Гладиаитора женщины, вернее те самые бабушки, чьи круглые коленки в свое время он нежно поглаживал под столом. Пашка Ветрогон свои выступления проводит все реже и реже: - „Народ мельчает, - пояснил он как-то при встрече, - слушатели не те".
Завод, немного покувыркавшись, все-таки выжил, ведь строительство хоть и сократилось, но идет. Это заметно и по моей работе, где я с «подачи» Снеткова стал главным инженером, сменив на посту Муфту Петровича. Он же теперь заведует мастерскими, и хотя справляется с большим трудом, но по старой памяти мы все еще его держим. Встретил тут как-то и Митрофаныча на одном из митингов из десятка пенсионеров. Он сразу стал мне совать свои прокламации. Чтоб не обидеть его я взял. Митрофаныча можно понять, - куда же ему со своей и неизбывной преданностью идеалам?
Что касается моих городских знакомых, с которыми я теперь встречаюсь крайне редко, то они все живы и здоровы. Степа Пчелкин так и не стал главным редактором. Все демократические порывы в городке сошли на нет, они были постепенно придавлены новой номенклатурой, вернее старой, успевшей быстро перекрасится. Теперь Пчелкин пописывает в желтую прессу, участвует в местных выборных компаниях и кое-как перебивается.
Юра Гвоздев так и живет в своем захолустье, живет один - сам себе хозяин, без прописки и без паспорта. Оказывается в нашей свободной стране можно и так. Говорит, что на эту страну никогда работать не будет и пенсии, этой низкопробной подачки ему не надо. Ну а пока руки-ноги на месте - не пропадет. Со Светкой у них так и не срослось. Она, после того как всю их бригаду кинул Яков Сигизмундыч (в прямом и переносном смысле). Подкопив денег, он рванул на родину предков. Светка все еще практикует на своем поприще, переквалифицировавшись в народную целительницу.
Наш непотопляемый Слава Партии пристроился распорядителем в биллиардную, тайным владельцем которой является местный мэр. Балакирев по-прежнему владеет сетью магазинов, а Надара еще в середине девяностых пристрелили в местных разборках.
Своей Наташе я часто рассказываю про наши с ним приключения. Именно она заставила меня все это написать. Сейчас закончу эту строчку, открою свою старую папку с тесемками и выну его небольшое послание, в котором всего две строчки: „Алекс, я не прощаюсь, верю, мы еще увидимся. Василь".
Сейчас, когда прошло достаточно много времени после тех событий, я взял на себя смелость без разрешения автора, познакомить моего читателя с некоторыми образцами его творчества из того что не сгорело. Эти рукописи я храню до сих пор, и когда у меня бывает плохое настроение, я достаю их и перечитываю, видя перед глазами лукавую улыбку моего друга.
Василь Снетков
МОИ ПРИОБРЕТЕНИЯ
(автобиографический очерк)Я сотворил себя сам. А какой же автор не любит свое произведение? Поэтому когда я пишу о себе, у меня всегда получается хорошо.
Роддом
Все началось с того, что я родился. Тихий летний вечер одного из городов средней полосы России. В заводском клубе демонстрируется французский фильм „Три мушкетера". Меня еще нет. Вернее, я есть, но меня не видно. И мне тоже ничего не видно. Но слышно мне было все, и заливистый хохот, и хрюкающий гогот, и возгласы типа: - Ну, ни хрена себе!
И я взбунтовался. Никакие уговоры и поглаживания на меня уже не действовали. Так что досмотреть фильм моим родителям не удалось. Больница была рядом и через два часа у меня появилась возможность осмотреться. В памяти всплыла недавно услышанная фраза: - Ну, ни хрена себе!, которую я и попытался воспроизвести.
В тот день я родился последним - девятым. До меня в отделении увидели свет восемь прелестных девчушек. Кто рождался в те годы, наверняка помнит, в каких каталках возили младенцев на кормежку, - что-то такое узкое и длинное на колесах. Так вот, - милых девочек уложили поперек тележки, а я не уместился. И тогда меня положили вдоль ряда прелестных ножек. Отмечу, что это был первый и последний раз, когда я у женщин в ногах валялся.
Поднял глаза, осмотрелся, - все как на подбор! Кстати с тех времен у меня в мозгу как сфотографировалось: „Румяные попки - это один из главных показателей здоровья".
Но я все же высмотрел одну из крошек и решил познакомиться - пощекотал ее за пятку. После нескольких перегугиваний я от нее кое-чего добился, как вы уже догадались - взаимности. Не буду отрицать, она произвела на меня впечатление.
Итак, первыми моими приобретениями стали: любознательность и повышенный интерес к особам противоположного пола.
Ну а все последующие впечатления, от первого заведения, которое мне пришлось в этой жизни посетить, я выразил позже, уже с позиции виновника происшествия:
Роддом! Как много в этом звуке,
В душе вдруг трепетно сплелось,
Когда натягивал ты брюки,
Еще надеясь на авось.
А тут не став и годом старше
(обычно не выходит год),
Под звуки бравурного марша
Сюда дорога приведет.
Где неуместны ваши планы,
Чтоб обязательно был сын,
Не черный, как сосед из Ганы,
И чтоб желательно один.
Где даже блат вам не поможет,
Где наплевать на ваш каприз,
И где судьба рукою божьей
Готовит маленький сюрприз!
Детсад
После этого яркого эпизода в моей жизни наступило творческое затишье. Я старательно набирал вес, учился выговаривать букву „Р" и познавал основы коллективного существования. Последнее я осуществлял в ближайшем детском саду. Надо сказать, что это приобщение к коллективу меня особо не впечатлило. Совместные прогулки, поглощение манной каши и сидение на горшках[1] раздражало и наводило на грустные размышления.
Особенно мне не нравилась система коллективных наказаний за обмоченный ковер в игровой комнате. Чаще всех его заливал рыжий Петька в момент заливистого смеха, когда я щекотал его под мышками. Вообще-то я хотел как лучше, чтобы ему весело было. Но за это всю группу лишали прогулок и части игрушек, которые запирали в шкаф. Обладая врожденным чувством порядочности, я пытался взять вину на себя, но главным обвиняемым все считали Петьку, - его описанные штаны были более весомым аргументом, чем мои, как мне тогда казалось блестящие адвокатские речи. Их все воспринимали как детский лепет.
Петька, в отличие от меня не имел благородных манер, не каялся, не просил прощения. Он с каждым разом все упорней шел в отказ. И я где-то по-детски ему завидовал, ведь из него мог получиться стойкий партизан или разведчик. Чуть позже, вспоминая лихие времена, я выразил его тогдашнее кредо:
Я начал врать еще ребенком
Хотя никто и не учил,
В отказ шел - не мои пеленки,
Не знаю, кто их обмочил.
Сегодня тем же занимаюсь,
Не вижу в том большой беды,
Я просто нагло отрекаюсь,
Хоть очень свежие следы.
Кормили нас плотно, как будущих строителей коммунизма. Могу с уверенностью сказать, что все продукты, которые предназначались для нашего стола, туда попадали и последствия этого меня впечатляли. Параллельно с кормежкой нас дисциплинировали по системе Павлова на условных рефлексах. Команда «К столу!» была еще - куда ни шло. Но когда перед тихим часом поступала команда: „На горшки!" - это и было для меня командой противоестественной. Благие намерения по выращиванию здорового поколения принесли побочные наблюдения. Главные наблюдения: особы противоположного пола, даже в таком простом деле, отличаются манерностью. И еще был сделан побочный вывод: свое не пахнет.
Но самая стоящая мысль посетила меня, перед тихим часом в момент коллективного сидения на своем пронумерованном горшке под № 16: не хочу быть номером шестнадцатым!
Когда меня принимали в октябрята, а потом в пионеры, я поддался уговорам. Но позже, когда мне настоятельно рекомендовали вступать в ВЛКСМ, ДОСААФ, ОСВОД и другие сообщества, номерная мысль меня всегда останавливала. Особенно впечатлял лозунг: „Комсомольцы, если что и делать - то по большому!", и у меня сразу же всплывала команда: „На горшки!".
Мне и по сей день режут слух всякого рода настоятельные рекомендации. Даже фраза кондуктора автобуса: „Гражданин без билета, давайте выйдем!", - меня бесит. По этому поводу я даже спародировал призыв к объединениям:
Давайте все-таки не будем,
Без отговорок - то, да се,
Конечно, все сперва обсудим,
Потом не будем, да и все!
Давайте все возьмем и выйдем,
В обнимку, всех вокруг любя,
Все вместе - нам не нужен лидер,
Пусть даже выйдем из себя.
Давайте за руки возьмемся,
Давайте будем всех любить,
В котел единый мы сольемся,
У каждого ведь есть, что слить!
Школа
После успешного окончания первого класса, я наконец-то получил долгожданную свободу - на все лето оставили в городе. До этого лето я проводил в деревне под неусыпным надзором бабушек и дедушек, где понуро убивал время среди цветов, ягод, огурцов и коровьих лепешек*. Но зато теперь, вполне образованный выпускник 1 класса, с ключом от квартиры болтавшемся на шее, мог десять раз на дню заходить в красивый стеклянный магазин. И там смотреть на прилавок, где в разгороженных ящичках лежали горы конфет. Это меня будоражило, ведь там их были килограммы!
Внешний осмотр прилавка поначалу доставлял мне некоторое удовольствие. Но надо сказать очень хотелось исследовать и внутреннее содержание красивых оберток. Все попытки подключить к этим исследованиям родителей заканчивались провалом. Почему-то деньги тратились на макароны, маргарин или крупу, а также на мыло, стиральный порошок и прочие совершенно необязательные вещи. Потом деньги рядом с кондитерским отделом у родителей внезапно заканчивались. Так что с этой проблемой я остался один на один. Да нет, не один, таких как я жаждущих и любознательных было много, и мне не составило большого труда организовать небольшое исследовательское сообщество.
Как я уже отмечал, первый класс я закончил хорошо и свободно умел считать до ста. В рубле, как известно и было 100 копеек. Имея в своем кармане монету достоинством три копейки, я пошел и выбил на нее чек в кондитерский отдел. Это не вызвало подозрений, ведь тогда это было нормой - небольшой перевес - не будешь же ломать карамельку пополам. После подготовительной операции, я и мой подельник Вовка из параллельного класса, направились домой, где и приступили к самому ответственному элементу задуманного плана.
Я достал свою чернильницу непроливашку, где на дне еще колыхалась фиолетовая жидкость, перьевую ручку и мы приступили к действу. В чистописании ни он, ни я, не блистали, но после упорного труда, знак ХХ.Х3 превратился в ХХ.83 Чернила, конечно, несколько отличались по цвету, но вышло довольно удачно - ни одной кляксы. Дальше вводился в действие третий член группировки шестилетний сосед Сашка, который до конца не был посвящен в тонкости операции. Он играл отвлекающую роль, так как с такими чистыми небесно-голубыми глазами, он никак не мог вызвать подозрений. По дороге к магазину мы долго объясняли ему весь расклад: сто граммов шоколадных и двести ирисок, что в итоге и должно было составить сумму на чеке. Это оказалось самым трудным моментом в операции и мы даже вспомнили своих нервных учителей. Сашка был откровенно туповат, и как потом оказалось с этим качеством он и прожил всю свою дальнейшую жизнь.
С замиранием сердца, следя за ходом операции от бакалейного отдела, мы стали свидетелями ее полного краха. Бдительная продавщица ничего не подозревающего Сашку взяла за шиворот и, слегка приподняв от пола, поволокла в подсобку. Рты у нас непроизвольно открылись, а когда они закрылись - сработали ноги. После хорошо отработавших ног, чуть отдышавшись, мы подключили мозги - что делать? Этим вопросом мы задались в более раннем возрасте чем, например, Чернышевский или Ленин. Но как я уже отмечал, порядочность - мое врожденное качество, и оно сыграло важную роль в принятом решении - явка с повинной!
Потом был милицейский газик, детская комната милиции и расширенные глаза ее начальника. Ну, это понятно, подделка денежных документов преступным сообществом, где главарю, в которые я был произведен, было не полных восемь лет. По тем временам это было что-то, и в анналах райотдела милиции я свой след оставил.
А дальше были родители, родители моих сообщников, требующих для меня сурового наказания, за вовлечение их „ангелочков" в противозаконные дела, которые могли подорвать не только авторитет самих родителей, но и экономику хозяйства всей страны. После этого состоялось наказание в стиле ретро: кожа к коже - с одной стороны свиная, с другой моя.
Кроме рубцов, которые впрочем, скоро зажили, в тот день я заимел более важное приобретение в жизненном арсенале: закон преступать нельзя. Я до сих пор остаюсь почти при том же мнении: нарушать нельзя, но обходить иногда можно. Причем это можно делать так, что никому, в том числе и государству хуже не будет. Это ведь на первый взгляд глупых законов полно. А ведь издают их очень умные люди, которые с их помощью могут сделать из дерьма конфетку. Короче - это они заведуют кондитерским отделом нашей страны
Сладкое, в отличие от законов, я до сих пор люблю. В моем творчестве эти два понятия как-то переплелись:
В чем счастье? - Кушать сласти,
Иль отпуск на Канарах?
А может в том лишь счастье,
Что не сидишь на нарах?
Самообразование
Неординарность мышления часто ставила в тупик не только моих родителей, но и учителей. Как-то один из них наивно спросил:
- Что помогает нам видеть этот мир?
- Уши - ответил я.
- ???
- Они не дают шапке сползать на глаза.
Родители поступали проще, когда я их ставил в тупик своими вопросами, они просто ставили меня в угол.
Стоя в углу, я и понял, что самое интересное на Земле - люди. С собаками и кошками мне было все ясно, с их повадками привычками и даже с их размножением. С людьми было все не так - их поведение более непредсказуемо.
Вот тогда я и направил все свои силы и способности на изучение человеческой личности. Все мои игры и проделки имели исследовательский характер. Вы все наверное помните „эффект кошелька"? К пустому кошельку пацаны привязывают нитку, и он вдруг уплывает из под ног человека, увидевшего кошелек и обрадованного неожиданной удаче. Так вот, этим я не занимался, - слишком примитивно. Но принцип - поставить человека в необычную ситуацию, мне нравился.
Наигравшись днем в футбол, пошатавшись пару часов по дворам, я и мои ученики (два-три оболтуса чуть моложе меня), устраивали вечерние развлекательные программы. Привязав на один конец черной нитки пустую консервную банку, а вторую снабдив крючком из проволоки, мы выходили на „охоту" за зеваками и болтунами. Проходя мимо них, я незаметно цеплял крючок за авоську или хлястик будущего испытуемого, и, пройдя несколько метров, тихонько опускал банку на тротуар.
Когда испытуемые продолжали свой путь, то через несколько шагов останавливались, услышав сзади неприятное и громкое скрежетание жестянки об асфальт. Звук сразу же затихал, но после очередных шагов вновь возникал и все повторялось. Так как улицы мы выбирали тихие, то это удваивало эффект. В зависимости от сообразительности это могло продолжаться достаточно долго. После того как причина устанавливалась, шли выражения недовольства, угрозы в темноту и лишь изредка смех. Все это естественно доставляло нам удовольствие, а я фиксировал количество пессимистов и оптимистов.
Еще более увлекательным экспериментом был другой. Брался обычный кирпич, аккуратно заворачивался в оберточную бумагу и перевязывали тесемкой или ленточкой. С упакованным кирпичом мы шли в тот же большой стеклянный магазин, и, улучив момент, оставляли свой „подарок" на прилавке. Сами же рассредоточившись, наблюдали за происходящим.
Продавцы вели себя по-разному. Одни начинали кричать: - Кто забыл сверток? - привлекая внимание и собирая любопытных. Бывали случаи, когда кто-то из покупателей уверял, что это именно он его забыл, и забирал наш „подарок" на ходу радуясь, что он такой тяжелый. Мы на отдалении наблюдали их возмущенные лица, после знакомства с внутренним содержимым свалившейся на них „удачи". Бывало и сами продавцы, незаметно убирали сверток под прилавок и, прошвырнувшись вдоль отдела возвращались, чтобы сначала ощупать содержимое, а потом развернуть. Сам момент разворачивания „подарка" обладал наибольшим эффектом. В основном все смеялись, и мы и они. Всем было весело. А это ведь так здорово когда всем весело, согласитесь.
Каждый раз, играя в такие игры, я пытался поставить себя на место невольных участников эксперимента. И хотя такие игры не имели под собой конкретной, определенной цели, они не раз оказывали мне услугу. Сейчас по реакции человека на какую-либо мелочь, я могу безошибочно определить сущность моих новых знакомых.
Таким образом, к моменту наступления переходного возраста, еще одним значительным приобретением стала моя страсть к исследованию человеческой натуры. Конечно, я не забывал покопаться и в себе, где уже тогда столкнулся с некоторыми противоречиями.
Отрывки
Дальше часть пронумерованных страниц сгорела в печке. Но, покопавшись, среди перечеркнутых листов, я отыскал черновой вариант концовки:
Заканчивая этот небольшой очерк о формировании героя нашего времени, на место которого я нескромно претендую, хочу еще раз обратить внимание на качества, которые он (то есть я) приобрел на самом ответственном участке развития личности:
1. Порядочность (врожденное)
2. Ум (приобретенное)
3. Сомнения (только не в себе)
4. Находчивость (способность определять, куда ты попал и как из этого выбраться)
5. Чувство юмора (врождено-приобретенное)
6. Честность (по обстоятельствам)
Вот с таким багажом я приоткрыл дверь во взрослую жизнь и получил от нее сполна. Поэтому я решил не предоставлять на обозрение свои фотографии, дабы не уменьшить ряды моих поклонников, почитателей и последователей.
И еще одно яркое качество, которое я приобрел чуть позже, когда научился прощать - добросердечие.
Люди! Я вас люблю и желаю всем добра!
Ну а дальше в соответствии с избранным стилем, должно было следовать то самое стихотворение, которое я прочел сидя у его печки.
Я в очередной раз отложил рукопись. Один листок вылез из общего ряда, и мой глаз зацепился за фразу:
„Мир полон дураков, но они об этом даже не подозревают".
К какому жанру это можно отнести? - подумал я, - умозаключение, предупреждение или что-то иное? А может и не надо все загонять в какой-то формат? В мире всегда есть то, что в установленные правила не влезает, как, например, и сам Снетков...
P.S. Я по совету Снеткова продолжаю писать, стал местной знаменитостью и выпустил несколько книг. Моя жизнь, как и жизнь народа, понемногу наладилась. У власти теперь новый президент, молодой и вроде не дурак. Но писать я о нем все равно не буду, даже если он меня сам попросит. Только думаю, он не попросит.
1] Горшок - индивидуальное переносное средство для защиты интерьеров. В отличие от памперсов, действующих по принципу - впитать, горшок функционирует по принципу - не расплескать.
---------
* Лепешки - органическое удобрение производимое коровами.
На солнце они быстро покрывающиеся корочками. Отсюда (тогда я так наивно думал), они и имели свое название, - коровьи.
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Талейсник Семен 
Борисов Владимир 
Андерс Валерия 
Стефанюк Cтанислав. 
