ЭМИГРАЦИЯ

Ему было чуть за 30 и он был оптимистом, полным надежд и жизненных сил.
В Париже его окружала русская творческая интеллигенция.  
Автор двух изданных книг он уже этим выделялся из плеяды молодых писателей. Но приходилось зарабатывать журналистикой - адвокат из него не получился. А возможно душа не лежала к нудной и не интересной для него профессии.

 Всех беглецов в чужой стране объединяла нищета и тоска об оставленных в прошлом родных и знакомых.
Он как мог поддерживал их своим юмором и иронией.  Его статьи и заметки  воспринимались как анекдоты:

 В эмиграции сначала так:
— Имею двести тысяч, ищу компаньона.
А потом так:
— Разыскиваю компаньона и мои двести тысяч…

 Дон был всем понятен и приятен. Его юмор и даже сатира отличались интеллигентностью:

 После трех рюмок коньяку француз переходит на минеральную воду, а русский — на «ты».

 Девушка, прозевавшая несколько партий, считается беспартийной.

 Многих поражала меткость определений и оценок. В его статьях и репортажах всегда можно было отыскать изюминки:

 Стрельба есть передача мыслей на расстоянии…

 Начало жизни написано акварелью, конец — тушью.

 Как пишет о нем в книге "Отражения" Зинаида Шаховская: «в эмиграции он не растерялся и в отличие от многих как-то естественно включился в новую жизнь, познакомился и сблизился с французскими поэтами, журналистами. Его любили, с ним дружили».

". Дежурный фельетонист парижских "Последних новостей" он сквозь призму своего юмора преломлял эмигрантские будни, политические и идеологические схватки. Все ждали его новых публикаций. Границы его образности впечатляли:

 Достаточно и трех пальм, чтобы почувствовать себя в оазисе, и одного дурака, чтобы почувствовать себя в пустыне.

 Его с удовольствием читали не только русские парижане, у него были верные поклонники - в Латвии, Эстонии, Финляндии, Румынии, Польше, Литве.

Его бытовые и любовные зарисовки и определения были всем по душе.

 Счастливым называется такой брак, в котором одна половина храпит, а другая — не слышит.

Сплетничают те, у кого нет личной жизни и в адрес того, у кого личная жизнь есть.

Первое время больший интерес у русской аудитории за рубежом вызывали критические высказывания и стихи об оставшихся с большевиками писателях и поэтах. Например, этот стих о Есенине, написанный еще до его загадочной смерти принимали на ура:

О русском народе он писал как об аморфной субстанции:

Сначала народ безмолвствует, потом становится под знамена, потом в очередь, потом — опять под знамена,
и потом снова безмолвствует.

 Творчество Дон Аминадо высоко ценили известные писатели и поэты, такие как Бунин, Максим Горький, Цветаева за то, что иронично отмечал как бытовые тяготы интеллигентов, выехавших за границу, так и душевную неустроенность мучившую многих:

 Снисхождение ранит, великодушие убивает.
 
Дон Аминадо жил скромно, и любил проводить время с друзьями. В это же время находился в Париже Бунин, и потому их встречи были частыми.
Поэта везде радушно принимали, и очень любили его послушать. Стихи у него были просты и понятны – привлекали душевной теплотой и ироничностью:

 Все чаще у Дона Аминадо возникала тоска о Родине и не сложившейся спокойной жизни о которой мечтал. О не реализованных талантах (включая свой) и о прошлой жизни, где остались юношеские мечты, он говорил так:

 
К 50 годам стал чаще оглядываться назад - середина жизни прожита. И все больше философствовать:

 Верх неудобства — это когда в душе ещё романтизм, а в ноге уже ревматизм.

 Все больше мучило одиночество:

 На свете очень много хороших людей, но все они страшно заняты.

 Эмиграция жила в мечтах, что СССР развалится. Многие строили планы на возвращение:

 Тоска по Родине прорывалась, но он ее не афишировал. Вот такие строки он написал через десять лет после революции:

 Но один есть в мире запах
И одна есть в мире нега:
Это русский зимний полдень,
Это русский запах снега.

 Все тридцатые годы он трудился на ниве журналистики. Звезд с неба не хватал, но в эмигрантских кругах был заметной фигурой.

Его произведения полюбили не только эмигранты, но и французы.  Особенно мастерские комплименты.
Мягкая ироничность не могла оставить женщин равнодушными, о чем написала ему в письме Марина Цветаева:

Бросить в женщину камень можно только в одном случае: когда этот камень драгоценный…

Когда женщина падает в обморок, она знает, что делает.

 
Женщины были от его высказываний в их сторону без ума. В 1934 году Он даже стал обладателем французского ордена Почетного легиона. Думается не без их восторгов.

По его знанию женской натуры можно было бы его представить ловеласом. Но с личной жизнью у него все было нормально – у него была жена и дочь. Семья всегда была рядом с ним. Он и стал сначала философом бытовой направленности, а потом и скептиком:

 Когда люди не сходятся в главном, они расходятся из-за пустяков.

В нормальной женской биографии — до тридцати лет хронология, после тридцати мифология.

А вот политику особо вниманием не баловал – держался от нее подальше, хотя равнодушным к ней не был. Скорее был осторожным:

Если тебе случиться выйти из себя — молчи. Выскажешься, когда вернешься!

 Когда закончилась вторая Мировая война, Дона Аминадо было не узнать. Он всегда любил выходить на улицу и проводить там большего всего времени, а сейчас он реже стал гулять на улице. А разговоры жены про знакомых и других людей, он просто напросто обрывал.

У чужих жён мигрени не бывает.

 Многомиллионный Париж ему казался тесным. Он призывал всех  бежать от машин и толкотни на его улицах:

Он сильно разочаровался в этом мире, и к концу жизни стал глубоким пессимистом.

Остаток своих дней он провел в Париже, где тихо умер в 1957 году.  Как он и предполагал в финале приведенного отрывка стихотворения о городском человеке:

Про его творчество позаботился его друг, Илья Зильберштейн, который отправил его писательский архив в Россию. А первые публикации начались только в 1990 году.

Ознакомившись с творчеством этого незаурядного писателя и поэта, я хочу сделать небольшой вывод. Каждый человек имеет свой отпущенный ему кусочек времени. Дон Аминадо прожил его достойно

.
Хочется процитировать его строки похожие на эпитафию:

Он не стал булыжником с искрами, не звал на баррикады. Он был наблюдателем – хроникером своего времени.Просто бросал камушки в жизненное болото, от которых расходились круги по воде. Из того времени, они докатились и до нашего.
Например, его предупреждения и напоминания:

 Жить надо не оглядываясь, но… озираясь

 Выходя из себя, не забудьте  вернуться.

 
И еще изящные неповторимые строчки своеобразной , можно сказать изысканной философии:

Пауза во лжи должна быть художественной.

 
Предков вешают на стене, а современников — где попало.

Выйти в люди легко, остаться человеком трудно.

 
Он остался человеком. Никого не предал, не подсиживал и по чужим головам не ходил. И ему не досталось достойного признания. Особенно как лирического поэта:

И жизнь свою, и молодость былую?

Он уже тогда понимал, что мир идет к пошлости и отупению. Вовсю процветала показуха и глянец, реклама  материальных наслаждений. Он предвидел, что и его творчество. скорее всего, останется за бортом.  Так и случилось... на время...