Согласно древнегреческой легенде, Ариадна, дочь критского царя Миноса, дала своему возлюбленному Тесею клубок с нитками, чтобы тот, добравшись в запутанном лабиринте до чудовища Минотавра и убив его, смог найти выход.  Поэтесса и художница Ариадна Эфрон, дочь гениальной Марины Цветаевой, тянула нить своей судьбы по лабиринту еще более страшному, чем критский.

Сталинские палачи расстреляли ее отца Сергея Эфрона и гражданского мужа Самуила Гуревича, младшая сестра Ирина умерла от голода в Кунцевском детском приюте, её мать погибла (или повесилась?) в Елабуге, родной брат Георгий погиб на фронте. А нить ее собственной судьбы протянулась через Москву, где она родилась, Прагу и Париж, где прошли ее детство и юность, а затем снова через Москву в сталинские лагеря в Коми АССР.

Первые повороты

Страсть к греческой мифологии Марина Цветаева наследовала от отца – создателя и первого директора Музея изящных искусств Ивана Цветаева. Правда, в мире эллинов ее более интересовали мужчины. Особенно сын двух отцов – царя Афин Эгея и бога Посейдона – победитель множества чудовищ и злодеев Тесей, про которого она задумает, но не сумеет до конца осуществить стихотворную трилогию. И если бы в 1912 году от брака с юным литератором Сергеем Эфроном у нее родился сын, то, вполне возможно, он бы получил имя древнегреческого героя. Однако родилась дочь, и ее назвали Ариадной.

В характере Цветаевой причудливо сплелись веселый нрав и ощущение собственной гибели. Это отразилось даже в дореволюционных «Стихах к дочери»:

По дорогам, от мороза звонким,
С царственным серебряным ребенком
Прохожу. Все – снег, все – смерть, все – сон.

Первый поворот в лабиринте судьбы Ариадны произошел после 1917 года. Отец ушел воевать с большевиками, Марина Ивановна осталась одна с двумя дочерями в голодной и холодной Москве и была вынуждена отдать девочек в приют. Когда Аля заболела, мама забрала ее из обреченного детдома и тем самым спасла ее жизнь.

В 1922 году семья воссоединилась в Праге, куда эмигрировал Сергей Эфрон. У супругов родился сын Георгий, и вскоре они перебрались в Париж. Ариадна получила неплохое образование, училась в высшей Школе Лувра, работала в редакциях французских журналов. Однако во второй половине тридцатых годов отца и дочь накрыла волна ностальгии. Сергей Эфрон стал сотрудничать с советской разведкой и принялся убеждать своих близких вернуться на Родину.

Первой уехала Ариадна, за ней последовал Сергей Яковлевич, а в 1939 году – Марина Ивановна с Георгием.

 Дорога в ад

В Москве Ариадне все нравилось – праздничные улицы, кинокомедия «Цирк», строительство нового мира. Она нашла интересную работу в редакции советского журнала на французском языке «Revue de Moscou», писала статьи, очерки, репортажи, делала иллюстрации, переводила. И встретила своего «первого и последнего мужа» журналиста Самуила Гуревича. Этот поворот в лабиринте судьбы, казалось, вел к бесконечному счастью.

Но лабиринт на то и лабиринт, чтобы быть непредсказуемым.

В ночь на 27 августа 1939 года за Ариадной прибыл черный воронок и уже под утро, через окно автомобиля она в последний раз увидела отца, мать и брата Георгия. Как и многие другие жертвы сталинских репрессий, Ариадна Эфрон отнеслась к своему аресту, как к нелепой ошибке, которая вскорости будет исправлена. Все-таки ее отец – сотрудник НКВД, а муж имел большие связи в партийных кругах. Поэтому первые дни в камере на Лубянке она просидела на полу у двери в ожидании, когда за ней придут, извинятся и выпустят на свободу.  

И за ней действительно пришли, только повели не на свободу, а к следователю.
Про свои первые допросы она рассказывала соседкам по камере с юмором. Следователь ей кричал: «Если ты не будешь говорить правду, я тебе сначала голову оторву, а потом руки и ноги выверну». На что Аля ему отвечала: «Но если вы мне сначала голову оторвете, то зачем потом стараться руки и ноги выворачивать? Я же ничего уже не буду чувствовать».

Но вскоре ей стало не до смеха. Ее били, сажали босую и полуодетую в холодный карцер и требовали признаться, что она и ее отец, которого к тому времени тоже арестовали, французские шпионы. И ей ничего не оставалось другого, как самой сочинять про себя не былицы. И она придумала такую историю: в Париже ей некий француз передал письмо и попросил опустить его в Москве в почтовый ящик. И она выполнила эту просьбу, даже не взглянув на адрес.

В конце концов ей пришлось подписать признание, что она и Сергей Эфрон агенты французской разведки, получить за это восемь лет лагерей и отправиться на станцию Ракпас Железнодорожного района Коми АССР.

 В круге втором

Княжпогостский (бывший Железнодорожный) район Коми АССР, останки памятника первостроителям. 2021 год 

Действие романа Солженицына «В круге первом» происходит в «шарашке», где осужденные ученые и инженеры занимаются своим любимым делом. По версии писателя, это всего лишь первый круг сталинского ада. По этой классификации Ариадна Сергеевна поначалу попала во второй круг, коим с некоторой натяжкой можно назвать Ракпасский комбинат. Здесь не валили лес в лютые морозы, не рубили уголек. Заключенную Эфрон определили мотористкой в швейный цех.

И все же первые месяцы были для нее непомерно тяжелыми. Рабочий день длился 12 часов. Размещались зэки в сколоченных из досок унылых бараках, стены которых зимой покрывались изнутри изморозью. Из лагеря до комбината приходилось добираться по бездорожью, по колено в снегу, проваливаясь в ямы с водой. А потом весь день сидеть в цеху с мокрыми ногами. «Я все время хворала, температурила, и все время работала», – сообщает Ариадна Сергеевна в одном из писем.

Швейный цех занимался тем, что строчил белье для солдат и обновлял шинели. Их, грязных, пробитых пулями и пропитанных кровью убитых и раненных воинов, присылали целыми вагонами. В Ракпасе шинельки чистили, отпаривали, отутюживали, латали и возвращали на фронт.

Затем Ариадну Сергеевну перебросили в химический цех на производство зубного порошка. Своим близким она писала, что «пропахла мятой и вечно припудрена мелом и магнезией». Уборщицы для нее подбирали окурки и сгребали «бычки» из пепельниц. Подруги осуждали ее страсть к курению, предупреждали, что может заразиться черт знает чем. Она же отвечала: «Плевать, хоть глоток, да мой». И курила все, что ни попадя – мох, опилки, чай.

В 1943 году ее перевели в цех ширпотреба – клеить корзиночки из стружек и коробочки для лекарств. Для этих целей использовался казеиновый клей, который делался из творога. В цеху нашелся умелец, сумевший обратно из клея добывать творог. Получалось немного и невкусно, но все же он служил чем-то вроде дополнительного пайка. Ариадна Сергеевна была рада и этому – такой нрав ей достался от матери. Своим родственникам она писала: «Я ведь еще очень веселая, родные мои. Узнав много горя, я все равно не разучилась смеяться и даже радоваться. И это мне помогает выныривать из любого убийственного настроения».

Однако в том же году «лафа» для нее закончилась – ее переместили в один из самых нижних кругов сталинского ада.

 Последствия «хитрого домика»



Новый поворот в лабиринте судьбы начался с того, что оперуполномоченный вызвал Ариадну Сергеевну в «хитрый домик», где вербовали стукачей, и предложил доносить на подруг. Она наотрез отказалась. Опер пригрозил сгноить ее в штрафном лагере. Угроза оказалась не пустой. Ее действительно отправили на север Коми АССР – на невыносимый труд на лесоповале.

Об этом периоде жизни она не любила вспоминать. Только своей подруге писательнице Марии Белкиной рассказала про такой случай. Однажды под вечер, совершенно измученная, она вернулась с работы в барак, забралась на верхние нары и впала в полузабытье. И тут к ней подошла разбитная бабенка из уголовных и попросила спрятать у себя некий сверток, что Ариадна Сергеевна совершенно машинально сделала.

Через некоторое время в барак ворвалась охрана и устроила шмон – вспарывали матрасы, подушки, обыскивали зэчек. Под конец дошла очередь и до Эфрон, но дежурная тут же пояснила, что это новенькая, которую пять минут назад привели. Охранники махнули рукой и ушли. А разбитная бабенка среди ночи забрала сверток обратно, сказав: «Спасибо, Аллочка, ты человек».

С тех пор Ариадну Сергеевну зауважали и немного подкармливали. Но это длилось недолго, ее погнали дальше в глубь тайги. Но этот случай аукнулся, когда ее в очередной раз перевозили в другой лагерь. На каком-то перегоне охранники втолкнули Ариадну Сергеевну в теплушку, набитую уголовниками мужчинами. Она в ужасе отпрянула назад, но дверь задвинули, и поезд набрал ход. Она ожидала худшего, особенно, когда к ней вразвалочку подошел здоровый детина, но, увидев ее, хлопнул по плечу и весело произнес: «Аллочка, это ты?». А гогочущим уголовникам приказал молчать. Это был «вор в законе» по кличке Жора, бывший любовником той самой разбитной бабенки, чей сверток с наворованными деньгами укрыла Ариадна Сергеевна.

Из штрафного лагеря, используя свои связи, Ариадну Сергеевну сумел вытащить Самуил Гуревич. Ее перевели в лагерь в поселке Потьма Мордовской АССР. А вот самого себя он уберечь не смог. В 1951 году Самуила Давидовича обвинили в шпионаже и расстреляли.

"Над моею жизнью нелюбимой..."

Ариадна Сергеевна вышла на свободу в 1948 году. Но через год ее вновь арестовали и приговорили к вечной ссылке в Туруханск Красноярского края. К счастью, изгнание оказалось недолгим – в 1955 году дочь Цветаевой реабилитировали и позволили вернуться в Москву.

Енисей сливается с Тунгуской,
Старший брат встречается с сестрою.
Та течет полоской синей, узкой,
Тот — широкой полосой седою.

По груди широкой, богатырской
Стороны чужой, земли сибирской
Пролегают лентой орденскою.

Две реки идут одной рекою,
Две реки идут одной судьбою,
Так, как нам не велено с тобою.

И железные проходят зимы,
И чудесные проходят весны
Над моею жизнью нелюбимой,
Над чужой землей орденоносной.
Над чужбиною.

Если Цветаева жила предощущением своей гибели, то ее дочь ощущала гибельность своей судьбы реально и желала из нее вырваться:

Солдатским письмом треугольным
В небе стая.
Это гуси на сторону вольную
Улетают.

Шелком воздух рвется под крыльями.
Спасибо, что хоть погостили вы.
Летите, летите, милые!

На письме — сургучевой печатью
Солнце красное.
Унесете его на счастье вы —
Дело ясное.

Нам останется ночь полярная,
Изба черная, жизнь угарная,
Как клеймо на плече позорная,
Поселенская, поднадзорная.

На такую жизнь не позарюсь я,
Лучше трижды оземь ударюсь я,
Птицей серою обернуся,
Полечу — назад не вернуся —
Погодите, я с вами, гуси.

Ариадна Эфрон сознательно ушла в тень своей матери - как при жизни, так и в посмертной судьбе. Но, по-моему, давно уже пришла пора выводить не только её судьбу, но и её поэзию из лабиринта на белый свет.

                                                                       * * *