Не дли унылое бессонье...
Очнёшься – всё уже прошло:
сезонье, даже межсезонье...
Нули остались на табло.
И в глубине сознанья тихо –
снаружи беды, войны, тьма...
Есть вход туда. А где же выход?..
Сума маячит... И тюрьма
невдалеке, и путь недолог...
Заснуть бы... Дни наперечёт...
внутри шевелится осколок –
он и меня переживёт...
* * *
Не упущу свой шанс: убью разлуку.
Внутри всё верит, а снаружи – нет.
Могу поверить даже в лженауку,
которая воткнёт стеклопакет
меж тем, что было, и началом света.
И пусть прольётся свет в моё окно.
Мне хватит и последнего куплета,
который не положишь под сукно.
А хватит ли?.. Зажмурюсь и затихну.
И в щёлке века не увижу мрак...
Я в этот Мир был, ох, давненько впихнут.
Но до сих пор жизнь наперекосяк.
Кручусь-верчусь – заботы не работа.
Бывало худо... Но... была весна.
И строчка из карманного блокнота:
«всё в радость – только б, братцы, не война...»
А на стене кирпичной из былого:
«Ната.. плюс Са..» Но дел невпроворот...
Как будто мы из далека чужого.
И мир любви - давно уже банкрот...
***
В зеркале
В зеркальном отражении я слеп
и глух, и нет лица... А вечность
мне часто, да, напоминает рэп,
и даже дом, жилище, как скворечник.
В немом пространстве ходит чья-то тень
туда-сюда... Беду почуяв,
я понимаю – ниточку продень
и с тенью неожиданно рифмуясь,
подвергни жизнь сомнению насквозь
и растворись в немом пространстве.
Забей в постылый быт последний гвоздь
и будь с собой в родном непостоянстве.
Ведь зеркало расплющит бытиё,
оставив на стекле разводы.
И я, разрушив планов громадьё,
умру на ветерке свободы.
* * *
У одиночества есть привкус ночи.
А может миг с собой и бестолков.
Я днями одиночество курочу –
ночами сны стучат со всех боков.
Мгновенье – жизнь. Не хочется разлуки.
А в одиночестве одни мечты...
Сомнения так странно длинноруки.
Близки так странно руки скукоты...
И я боюсь – нетронутые дали
внезапно сблизятся со мной, увы...
Мы родились и тут же умирали...
И потому не живы, а мертвы...
Мне не поможет радуга на небе:
всё было чёрно-белым – вот беда...
Наверно, я и жил-то в ширпотребе,
не покидая никогда гнезда...
А там, где нет нечаянности мига,
где ускользает солнышко из рук,
нет даже слова в словаре интрига...
Вплетает в паутину жизнь паук...
Опять про снег
Я опять про снег – так не хватает.
Будто всё не так, как быть дóлжно.
И я еду, как будто в трамвае,
в направлении почти ложном...
Куда еду?.. Не думай – всё просто,
если колея в снегу всё же...
Но... дует уже ветер с погоста.
И нет смысла в слове надёжа...
А еду ли? Или бреду?.. Надо ж,
и не пойму, что, зачем... Гулом
отзовётся иль пролетит рядом...
Глянешь, а уже ветром сдуло.
А я всё про снег. Хочется очень
распахнуть дверь бани и... Снега
нет... И я к той судьбе приколочен.
И нет мне на жизнь оберега...
* * *
Опасно, друг мой, так опасно
курочить жизнь своих детей.
Рассвет уже кроваво-красный.
И нет хороших новостей.
Летит звезда, но... вроде, мина:
взорвёт и совесть, и любовь.
И годы пролетаю мимо:
к погосту жизнь свою готовь.
В затылке дырка: кровь застыла.
Бездарной жизнь всегда была.
Тянули, да, и тянут жилы.
И нет ни одного крыла,
чтобы взлететь. И ветра нету...
Одни заборы и кресты...
Мы этой жизнью не согреты:
задворки стылы и пусты.
Опасно, друг мой... День на взводе:
растает в дымке... Сдай свой пост.
Ты этой жизни не угоден –
ждёт приснопамятный погост...
* * *
Начинаю верить в чудо...
Как-то странно, что сейчас...
Час ночного самосуда?..
Час конца земного худа?..
День горел и вдруг погас.
Разворочены домишко,
двор унылый и сарай...
И в кармане – мелочишка...
В жизнь туда уже задвижка,
у калитки вертухай.
Я стою уныл, но верен
слову, данному тогда...
Не участвую в афере.
Лучше Моцарт – не Сальери.
Не исчезни без следа.
* * *
За окном опять ночь, не ночь...
Что-то мелькает – не поймёшь даже.
Как бы опять... опять жить смочь
хоть этим, а хоть тем персонажем...
Жить бы и жить, не смотря вдаль.
Только бы солнышко не слепило.
Жизнь-то хрупкая, как хрусталь,
даже и для меня – старожила.
Неуёмен я, хоть и стар,
а глаза уж, беда, не так зорки.
Скоро жизнь мою антиквар
будет рассматривать на скатёрке.
Эх, успеть бы хоть тут, хоть там
в неуёмности странного быта
вдруг понять – не верь ты часам:
нет же во времени дефицита.
* * *
Начну, пожалуй, по старинке:
любить и веровать в судьбу.
Ведь собирал-то по крупинке
и нёс крупинки те в корзинке,
и знал: других не наскребу.
А там, где будет остановка,
присяду – годы в кулачок,
ведь жизнь гоньба – не мышеловка.
И смерть – для жизни упаковка...
Пожил ведь, даже, скажем, впрок.
Не пожалею. Солнце в луже.
Туман. Дождинки вкривь и вкось.
Я только жизнью и недужен:
внутри... немного и снаружи.
Нам с ней никак не выжить врозь.
* * *
Хорошенькая. Растворяла всё,
что было в ней и в дымке предрассветной
крутила и крутила колесо...
И облака взлетали и летели
туда, где быстро оказались мы.
И колесо теперь уже – качели...
И далеко от снега и зимы...
А там, где улыбалась ты, теперь уж
улыбки, как помятые цветы.
И ты сегодня и себе не веришь
в немеющем бездонье пустоты.
И колесо не колесо – обломки...
И мне кричат: но ты ещё держись... –
Ни кто-нибудь – мои, мои потомки.
И слово за спиной мелькает – «ЖИЗНЬ»...