Дорога в гетто

Когда, сынок тебе передадут

Мое письмо, меня уже не будет.

Нас гонят в гетто, за черту ведут,

Как будто мы всего лишь скот, не люди.

Толпа вся в зимнем, хоть сейчас тепло.

Нам разрешили взять туда одежду.

И это дарит слабую надежду,

Что в гетто пережить возможно зло.

Средь нас полно детей и стариков.

Им тяжело идти, не отставая.

На них кричат и в спины их толкают.

А старики похожи на быков,

И тянут ноги, будто тянут плуг,

При каждом шаге поминая Бога.

На лицах и усталость, и испуг.

Изматывает долгая дорога.

Пугают неизвестность впереди

И окрики картавые конвойных.

А сердце разрывается в груди

От мыслей безотрадно-беспокойных.

Хотя, какие мысли у скота?

А быть людьми уже не удается.

И что в неволе делать остается,

Когда у нас свобода отнята?

Сынок, когда мы вышли со двора,

Ко мне собака рыжая ласкалась,

Лизала руки, тельцем прижималась,

Как будто понимала, что пора

Проститься навсегда. Потом она

За мной бежала, непрестанно лая,

То ль отпуская, то ли провожая.

Она была, наверно, голодна.

Найди ее, мой мальчик, накорми!

Она людское в нас оберегала.

Она была одна, кто помогала

Идущим ощущать себя людьми!

Прощай, родной! Мы перешли черту.

Люблю тебя и в мыслях обнимаю.

Прости, что странной просьбой донимаю:

Найди и накорми собаку ту!

***

Учительница в гетто

А в гетто тесно. И детей не счесть.

Я им даю французского уроки,

Хотя все меньше жизни нашей сроки,

А дети голодны и просят есть.

Я задаю им на дом, а сама,

Зачем учеба им, не представляю.

Но, к сожаленью, ясно понимаю

То, от чего легко сойти с ума.

Там, за оградой, выкопали ров.

А это значит, все в него мы ляжем.

Как по-французски смерть, еще не скажем,

Не знают дети всех французских слов.

Пусть с губ моих срывается мольба,

Пугает грустных глаз немая птаха,

Но дети не должны изведать страха,

Какой бы краткой ни была судьба.

Учу их, а себе шепчу: «Пойми!

Их всех убьют, неужто ты не видишь?!»

Но на французском, русском и на идиш

Учу их быть хорошими людьми

И нахожу для этого слова,

Осознавая то, что завтра будет.

Ученики малы, но это – люди,

В отличие от тех, кто ждут у рва!

            *  *  *

Война не кончилась, увы, а спряталась на время

И стала вечной мерзлотой во взглядах стариков.

И дед частенько по ночам вел разговоры с теми,

Кто на нелегком том пути с ним вместе бил врагов.

Какою разговоры те оплачены ценою!

Во снах сворачивалась кровь от гула и огня.

И утром, утерев слезу тяжелою рукою,

Дед говорил: «Спасибо, друг, за то, что спас меня!»

Он шел к буфету, наполнял до края горькой стопку

И, продолжая разговор как бесконечный бой,

Краюху хлеба отрезал: «Спасибо, друг мой Степка,

За то что снова были мы плечом к плечу с тобой,

За то, что дать смогли отпор бесовской силе вражьей,

За то, что ты не отвернул в атаке лобовой.

И если встретимся с тобой на небесах однажды,

Как мне тебя благодарить за то, что я живой?!»

Он замолкал, и мир вокруг окрашивался болью,

Как будто дед свою печаль ему адресовал.

А в стопке в дедовой руке мешались горечь с солью,

Но он скользящую слезу уже не утирал.

          *  *  *

          Выбор

Я верил в Бога. Мне Творец во всем казался правым.

Он говорил, что человек сам волен выбирать.

Я и предположить не мог, что мир наш был лукавым,

И что предложит мне беда ту волюшку познать.

Росли тогда в моей семье два близнеца, два сына.

Но шла война, у нас в селе фашист квартировал.

Детей собрали, чтобы их отправить на чужбину,

А в тех, кто скрыться норовил, стреляли наповал.

Обоих мальчиков моих, других детишек наших

Загнали скопом в грузовик, шофер на газ нажал.

Я был один среди толпы, утрату осознавших,

Кто за железным тем конем внезапно побежал.

Я львом израненным ревел, я догонял машину,

Взывая к офицеру. Тот детей сопровождал

И над бегущим хохотал. Смешна была картина,

Но грузовик остановить шоферу приказал.

- Какие из детей твои? – он внял моим призывам.

А сыновья вскочили с мест, жила надежда в них.

И, рассмеявшись, офицер сказал: «Они красивы.

Ты можешь выбрать одного из мальчиков твоих.

Ну а второго ждет расстрел». Я рухнул в пыль дороги.

Из двух имен я не сумел ни одного назвать.

А сердце рвалось пополам. И не держали ноги,

И бесполезно было мне к Создателю взывать,

Ведь Он все видел и молчал, дав мне познать потерю.

Я руки к Небу воздевал, но был уверен в том,

Что в право вольно выбирать я с этих пор не верю.

А если веры в чем-то нет, то есть ли в остальном?

 ***

 Одни расстреливали нас, сжигали и травили,

Телами заполняли рвы, терзали в лагерях.

Другие память о судьбе народа изводили,

Стремясь то парки, то дома построить на костях.

Стараясь просто промолчать о тысячах убитых,

Места, где люди полегли, в помойки превратить.

Надгробий там не возводить, не вспоминать забытых,

Чтоб невозможно было нам колени преклонить.

Нас убивали в сотый раз, расстреливая память,

А мы ко рвам с поклоном шли, уверенные в том,

Что никакой народ нельзя от памяти избавить.

Забыть погибших – умереть. Раз помним – мы живем.

            *  *  *

       Зондеркоманда

Их заставляли пепел выгребать

Из газовых печей

И узников на смерть сопровождать

Под дула палачей,

И золотые зубы выбивать,

Осматривая рты,

И в душегубках стены домывать

До полной чистоты.

И, заглушив в себе желанье жить,

Им лучше б лечь костьми.

Их заставляли навсегда забыть,

Что значит – быть людьми.

Пусть жизнь бесчеловечности полна,

И враг к евреям лют,

Спасительная мысль всего одна,

Что скоро их убьют.

 ***

 Я не была на той войне,

Я родилась гораздо позже.

Так почему война во мне

Болит прививкою подкожной?

И часто снятся по ночам

Не мной испытанные беды.

Что я могу ответить вам,

Не дошагавшим до победы?

Что снова в мире льется кровь?

Что бесконечно гибнут люди?

Что смерть дешевле, чем любовь

В какой бы ни было валюте?

Что множится число потерь

И нечем души обнадежить?

Что ваши правнуки теперь

Не прочь любого уничтожить

За небольшой клочок земли,

За то, чтоб выше нефть ценилась?

За что вы, люди, полегли,

Раз ничего не изменилось?!

***

Я столько дней писала о войне,

Что о другом писать довольно трудно.

Про осень – тошно, про «корону» - нудно,

А про любовь – неинтересно мне.

Так тягостно, что все внушает страх.

Вот грома разнеслась волна взрывная,

Вот рана у рябины боевая,

И капли крови на ее ветвях.

А ветер всюду рыщет, как патруль,

От жженных листьев воздух омертвелый,

В дождливом небе росчерк молний смелый

Похож на след трассирующих пуль.

Мои глаза войной обожжены.

И нет для них целительного средства.

Больная память – тяжкое наследство,

Мне никуда не деться от войны.

          *  *  *