- Филя! Филя! Выходи! – громко звал Стёпка, повиснув на соседском заборе. 

Вихрастая голова Фили показалась в оконном проёме:

- Ну, чего раскричался? Сестрёнку разбудишь. Мамка только-только  укачала и побежала в магазин…

- Ой, Филька, что я тебе расскажу-у-у!!! – таинственно произнёс Стёпка. – Какую я сейчас услышал потрясную историю!

- Да ты что?! - У Фильки от любопытства загорелись глаза, он, чтоб скорее узнать тайну, выпрыгнул в окно, легко перемахнул через забор, уселся рядом с другом, примяв  жёлтые маргаритки и полевые ромашки. – Ну, чего тянешь? Выкладывай!

Приятель заметно волновался, аж горло перехватывало. Сглотнув комок, Стёпка начал:

- В общем, так, Филь. Мама с бабушкой сидят, гречку перебирают, и тут мамка говорит:

- Мам, - это она бабуле говорит, - я утром проезжала на велосипеде мимо нашего пруда, так чуть не упала – такая красотища, даже глазам больно. Представляешь, водяные лилии зацвели -  весь пруд покрыт, как ковром. Я обомлела. А пахнут-то как! Куда там французским духам!

Бабушка посмотрела на мамку, да так странно – долго, внимательно, и спросила:

- Ты что, полезла в пруд за цветами?

- Нет, нет! Я ж на работу торопилась. Но красотища, мам, невероятная!!!

- Да уж! Об этой красоте, что смерть насылает, я ещё от бабки своей, Серафимы, слышала, а она – от, своей, так-то доча…

Ой, ты б видел, Филька, как мамка моя испугалась. А я за занавеской притаился – шевельнуться боюсь.

Фильку прям подбросило от нетерпения, и он сорвался на крик:

- Стёп, ну не тяни за кишки! Чего уж там, давай, выкладывай!

Стёпка улыбнулся лукаво:

- Ха, а чё, ты так разошёлся? Замри! –  Видя, что товарища история зацепила крепко, рассказчик нарочно не торопясь, продолжил. – Ну, бабушка и говорит, ты, мол, Полина, пока на пруду лилии цветут, и сама не вздумай, и Стёпке с Филей не разрешай ходить туда... Ну, маманя моя, заспорила – мол, что за бабкины сказки, да какая такая смерть насланная, да цветы тут при чём? А бабуля на своём упёрлась: я-де знаю, что говорю. Это пруд смерти. Там народу без счёту утопло, притом, только мужики. Слава-то дурная мигом по округе разнеслась, туда люди-то и дорогу позабыли.

Заведённый рассказом, Филя воскликнул:

- Врёшь! Что, баба Дуня так прямо и сказала, чтобы нас не пускали к пруду?!

- Вот те крест! – обижено произнёс Стёпка и перекрестился.

- Ладно, братка, не обижайся! Давай сейчас рванём туда, а? Мы же не мужики! Нам всего-то по четырнадцать…

- Так ты дослушай до конца, а потом и беги…

- А! - с досадой хлопнул себя по колену Филька. – Ну, говори, чего уж там.

 - Мамка тоже давай бабулю теребить, что там за тайны с ужасами такие. Ну, бабушка у нас такая, ты ж знаешь: раз уж начала, то и довести до конца не забудет. Класс, что я на подоконнике кассетник свой оставил – прямо, как найдено, представляешь?! Я тихонько на «запись» нажал – и всю историю записал. Давай вместе слушать.

Степка утопил клавишу «Старт», и из старенького кассетного магнитофона

послышался голос бабы Дуни:

- Ох, доча,  давно это было… Почитай, уж лет двести с той поры минуло, дааа… Владел тогда здешней землёй помещик… как же его фамилия-то? Вот память стала…

- Неважно, мам. Ясно, барин - и весь сказ!

 -  Барин так барин, ладно. Жил тот барин в огромной усадьбе. Рассказывали, что был он отменным красавцем, но слыл несусветным бабником, да уж. Говорят, всех своих крепостных девок попортил, нелюдь, одно слово. А у его конюха, Спиридона, подрастала  дочь Акулина. Шёл ей в ту пору шестнадцатый годок. Писаной красы девка была. Коса ниже колен, золотистая, что твоя пшеница,  глаза лучистые небесного цвета. С пяти лет росла Акулька без матери. Беда такая вышла: молодой буйный жеребец чуть не стоптал девчонку, так мать бросилась, прям под его копыта. Дочку-то оберегла, да сама помирала в страшных муках. А напоследок всё мужа молила, чтоб  уберёг доченьку от распутного барина и замуж отдал за хорошего работящего парня. Отец строго-настрого наказал дочке лишний раз из комнатёнки не показываться. Они-то при конюшне жили, в пристройке.  Какой-то раз  пошёл Спиридон на окраину села, в кузницу, пару племенных жеребцов перековать, да и замешкался там, дело всё ж не быстрое. А к барину, как на грех, приятель в гости пожаловал, с которым в молодости в гусарском полку служили. Так барин захотел похвастаться перед ним своими племенными жеребцами и повёл в конюшню. Распахнул ворота –  оторопел: солнечный свет через проём как хлынул и прямо засиял на косе юной красавицы, искорками заиграл в глазах небесной сини.

- Чья ты, краса ненаглядная?! Что делаешь тут?!

- Я, барин, вашего конюха дочь, - с поклоном ответила девка.

- Спиридона что ли?! Так что же он, каналья, молчал? –  рассердился помещик и, обернувшись к приятелю, процедил недовольно: –  Ну, Николя, ты посмотри, каков хитрец, а! Прятал от меня такой бутон прелестный! Да уж, велю выпороть так, чтоб мало не показалось.

А сам Акульку глазами прямо пожирает. И велит в господский дом идти. Акулька, помня отцов наказ, на своём стоит – мол, не велит батюшка. А барин-то смешливо да гневливо: что-де себе холопка возомнила, да буду я, господин, у раба разрешения спрашивать?! А ну, Николя, хватай её за косу,  да в покои тащи! Девка было бежать – да куда там, ещё пуще озверел барин от злобы да от похоти, разом кофтёнку с сарафаном на ней разодрал, так что грудь её девичья, что два бутона белой лилии, на обозренье всего люда дворового показалась. Девка от стыдобы, да от ужасу криком зашлась, а баринов дружок косу золотую на руку намотал – и волоком Акульку по двору тащит.

На ту пору Спиридон уж к усадьбе подъезжал. Как дочкин крик услыхал, сразу понял – беда! Бросил поводья, выхватил из-за пояса кнут и кинулся к барскому дому.

- Боже мой, как страшно, мам! Неужели никто не мог заступиться за несчастную?

- Да ты что, доченька, окстись! Подневольный люд в страхе жил. Это не нынешние времена, а тогда за любую провинность малую кнутом  до полусмерти запороть могли по барскому приказу, так-то, милая... Послушай, что дальше-то было. Спиридон влетает во двор усадьбы и видит свою кровиночку, которую, чуть не голышом уж, чужой незнакомый барин за косу тащит по земле, а свой рядом вышагивает, гогочет довольно, забава, вишь ему. Ну, ярость отцу в голову ударила, себя не помня, бросился он на господ, кнутом их полосует, кричит: «Дочка, беги! Беги!!!» А куда бежать-то бедной девчонке? Не в конюшне ж прятаться. Вот она и кинулась прямо к пруду. Там, на бережку, стояла ажурная беседка и такой же мосток через пруд перекинут. Здесь часто гуляли и отдыхали заезжие господа. Забежав на мосток, Акулина, не раздумывая, в воду прыгнула. Косу-то, растрёпанную, на бегу ещё и ветром расплетало – волосы золотистым шёлком по воде рассыпались. Так и лежали, покрывалом, пока не намокли совсем. Тогда уж на дно ушли,  за хозяйкой вослед...

А в усадьбе – другая трагедия разыгралась. Николя, друг барина, всегда носил при себе саблю, в память о гусарской юности, вот ею он и зарубил насмерть конюха. Как же господам стерпеть, что холоп их кнутом хлещет, хоть и за дело? Да разве они крепостных за людей считали? Что над девкой учинить собирались, то ведь не грех им был, баловством считали, так-то милая...

Год прошёл с того времени. Барин день рождения свой отмечал,

гулянье пышное устроил. Приехали друзья с жёнами, холостяки и знакомые барышни. Столы накрыли в саду, недалеко от пруда. Одна из барышень, за которой именинник ухаживал, взошла на мостик и не смогла удержать восторженного восклицания. Весь пруд был покрыт крупными белыми лилиями. Увидев, в каком восторге барышня пребывает, барин хвост-то и распустил. Милая, говорит, я вам ковёр сейчас из этих лилий сделаю. Шасть  за кусты, одёжу сбросил и поплыл на середину пруда, где особенно крупные да душистые цветы были. Нарвал уже целую охапку, как вдруг неловко забил руками и скрылся под водой – лишь сорванные цветы покачивались на поверхности. Барышня, с интересом наблюдавшая за возлюбленным, завизжала, как резаная. На крик все гости сбежались. Николя, не раздеваясь, прыгнул в воду, поплыл на середину, где лилии покачивались, нырять стал, пытаясь отыскать приятеля. Раз нырнул, другой – больше их обоих никто никогда не видел…

- Боже мой, какие страсти, мам! Неужели это правда?!

- Да, Полюшка, сущая правда. Так люди передавали из рода в род. Не сразу подметили, что тонут мужики, как только лилии водяные расцветают. Ну, поплыл за цветами, ну, случилась беда. А, уж как за десяток таких случаев перевалило – тогда и спохватились. Худая молва быстро расходится – так вся округа и узнала о пруде, цветущем смертью. Говорили, что живущая в нём русалка убивает только мужиков. Кто-то даже повесил на ближнее дерево плакат:  ОПАСНО РВАТЬ ЦВЕТЫ В ПРУДУ!

- Мам,  я что-то не припоминаю смертельных случаев, связанных с цветущими лилиями…

- Да как же, доченька? А Сашку Рыжова, студента, что приехал с дружком на каникулы к бабе Нине, ты забыла?

- Так он же не утонул!

- Однако милая, чуть без ноги не остался. Дружок чудом спас его. Он так рванул Сашку, что волосы русалки Акулины, что  в стебли кувшинок превратились, как лезвием, разрезали ему ногу. Кровищи-то вытекло не мало. Хорошо, что студентов учат первую помощь оказывать, да. Вот после этого случая мы и пошли за советом к нашей старенькой ведунье Ефросинье. Всяко уж она-то знает, что за беда и как её одолеть.

- Ой, а я и не знала ничего! Так что же она сказала? Помогла чем-то? А почему ты не рассказывала мне об этом?

- Запамятовала я, доча. Ты, наверное, забыла, сколько мне годков? А Ефросинье уж за девяносто перевалило, так-то… 

- Мам, ей-богу, сгорю от любопытства. Ну, что она вам сказала?

- Да, Полюшка, как это у вас-то, молодёжи, говорят – затереговала уж больно я тебя, а?

- Ха-ха-ха! Мам, – за-ин-три-го-ва-ла! Ну, а ты как думаешь? Такие страсти выдаёшь, аж мурашки бегают…

- Ладно, слушай… Наша ведунья, дай Бог ей здоровья, выслушала нас, пообещала помочь. Стала ворожить с травами. Без конца что-то бормотала себе под нос, травы мешала, кипяток лила, на воду дула. А потом нам и сказывает, что живёт утопленница Акулина русалкою в пруду. Держит в себе обиду лютую на барина своего и его друга, а значит, и на всех мужиков. Каждый год в день своего позора и отцовой гибели, она начинает стонать и метаться по пруду. А из груди её молоко бежит, на не рождённых детей не потраченное. И вот капельки того молока превращаются в чудесные белые цветы. Три дня только цветут эти русалочьи водяные лилии, но не дай Бог в  это время мужику в пруд войти – не вернуться ему. Волосы-стебли моментально обвивают тело и тащат на дно.

Вот что нам бабка Ефросинья поведала, мы так и сидели с открытыми ртами. И что ж теперь, веками за чужое зло мужики наши расплачиваться будут? Они-то в чём виноваты? Неужто никак эту беду не отвадить? Ефросинья нас успокоила, есть-де, способ. Достала большие ножницы, волчьим жиром смазала и заговор положила. Если этими ножницами чистый мальчик, не старше пятнадцати лет, отрежет волосы-стебли Акулькины, то тело русалочье исчезнет, и пруд снова станет чистым, прозрачным и заполнится рыбой. Ножницы бабка в кожаный чехол положила и под навес у калитки повесила. Чтоб каждый знал да помнил…

- И что, мама, они там так и висят?

- Да, доча, так до сих пор и висят…

 Запись закончилась. Стёпка, выключив магнитофон, посмотрел на друга. От такого рассказа у друга  даже челюсть отвисла. Стёпка толкнул его локтем в бок:

- Давай, обалдевший, приходи в себя! Решай - идём мы на пруд или от страха прячемся по домам?

Филька затряс копной льняных волос:

 - Ещё чего придумал? Ха, прятаться! Айда, вперёд, на борьбу со злом!

- Филь, по дороге как раз будем проходить мимо калитки бабки Ефросиньи, там и заберём ножницы.

Подбежав к  знакомой калитке, они и впрямь увидали кожаный чехол, стянутый ремешком. Филя, подпрыгнув, снял с крючка заговорённый инструмент, и ребята помчались к пруду... Отдышавшись немного, быстро разделись. Филька озадаченно взглянул на друга:

- Слышь, Стёп, ножницы-то надо взять с собой. И как это сделать?

- О, я придумал! Смотри, ремешка как раз хватает, чтобы завязать  на поясе, – что Стёпка тут же и проделал.

Зайдя в воду по щиколотку,  остановились. Бедовый Филька крикнул:

- Акулька, привет! Мы пришли навестить тебя и нарвать немного твоих чудесных лилий! Мы не мужики, а пацаны. Нам по четырнадцать лет! Так ты подаришь нам цветы?

Не успел он закончить фразу, как поверхность пруда заходила ходуном. Мальчишки переглянулись, и Стёпка выдал:

- Филь, а она согласна! Видишь, подала знак. Пошли!

Ох, как они ошибались! За радушное приглашение приняли волнение Акулькино и жажду мести, за двести лет не утолённую. Давно, давно у неё не бывало гостей, и было русалке всё равно, мужики это или пацаны. Ребята тем временем продвигались к середине пруда. Шебутной отчаянный Филька плыл первым, за ним, отставая примерно на метр – Стёпка.  Вот уже и середина. Филя, улыбаясь во весь рот, выдал тираду – дескать, пугали-то, пугали! Злая Акулька, запутает, утопит. А она вон, какая добрая оказалась, то-то мам порадуем королевскими кувшинками! И принялся выбирать самые крупные и ароматные.

Но Стёпке не верилось в доброту русалки. Он предчувствовал беду и был начеку.  Вдруг Филя вскрикнул и заколотил руками по воде, роняя сорванные лилии. Ни секунды не раздумывая, Стёпка выхватил из чехла заветные ножницы, нырнул и увидел, что Акулина-русалка оплела своими волосами-стеблями тело друга. Каждая доля секунды была на счету. Стёпка и сам долго не мог поверить, что ему удалось справиться. Сердце, казалось, хлестало о рёбра, в лёгких жгло, но парнишка резал, резал заговорённой сталью  жёсткие стебли, бывшие когда-то шелковистыми девичьими волосами… Срезанные русалочьи волосы, нехотя выпустили из смертельных объятий еле живого Филю. Мальчишки вынырнули на поверхность. Рябью подёрнулась тихая вода, стон Акулины разлетелся над прудом и сразу поникли кувшинки. Тело русалки стало сжиматься и, превратившись в крошечную  рыбёшку, исчезло...

Люди снова стали приходить к пруду, без страха нырять в прохладную чистую воду. Расплодилась рыба на радость окрестным пацанам. Вот только лилии перестали радовать глаз. Цвели они  редко, не каждый год,  стали мелкими,  невзрачными. И не пахли совсем.

26.07.2013.