В тот день, когда я родился, недалеко от Одессы, пошёл снег. Мне было холодно, и меня закутали, как мумию. Первое, что я сказал было: «Хочу солнца». И меня отвезли в Одессу. Потом всё только в Одессе, а как же иначе. Школа. Спорт. Грамоты и медали были гордостью всей семьи, но особенно бабушки. Учился неплохо. Сначала в Одессе, потом в Москве, но родина звала, и я вернулся к морю. Крик чаек заменял мне будильник, а запах моря преследует всю жизнь. В Одессе не говорят, а разговаривают, притом все вместе и громко. Поэтому в моих рассказах бывает шумно и много спора.
Служил в армии, и вы не поверите, тоже в Одессе.
Я встретил ЕЁ, когда цвела акация. Вы знаете, что такое акация? Так вот, она была пахучей, как акация, а я штормовым морем. Представьте себе, какая родилась у нас дочка. Потом весь мир сошёл с ума и заболел новой болезнью – эмиграция. И нас тоже не миновала эта инфекция.

(фото И.Малкиэль)

Мы оказались в Германии. Начали всё сначала. Потом сложная операция, потом ещё одна и надышавшись наркоза, я стал писать. Мало для биографии, скажете вы. Тогда читайте мои рассказы, и вы увидите, как многие герои похожи на меня и вам мало не покажется. Правду ли я пишу, спросите вы? Если я скажу. Д А, вы всё равно не поверите. А если я скажу, НЕТ, вы поверите? Вот и я уже не знаю, где, правда – а где нет. Поэтому доверяюсь вашей интуиции и заранее с вами согласен.

ВИ­ТА­МИН

Его фа­ми­лия бы­ла Юхен­сон. Это был ин­тел­ли­гент­ный и очень ак­ку­рат­ный че­ло­век. Он все­гда хо­дил в пид­жа­ке и гал­сту­ке, при нём все­гда был порт­фель. Он был за­го­тов­щи­ком ра­ку­шек. Ра­куш­ки, из ко­то­рых по­том де­ла­ли пу­го­ви­цы, со­би­ра­ли по об­лас­ти. Юхен­сон ни­ко­гда не ру­гал­ся и са­мое гру­бое сло­во, ко­то­рое он мог про­из­не­сти, бы­ло «Не ва­ше де­ло». По­том дол­го крас­нел и из­ви­нял­ся. Вот та­кой был этот че­ло­век из на­ше­го мес­теч­ка. Ис­то­рия, о ко­то­рой я рас­ска­зы­ваю во­об­ще-то не о нём, хо­тя он иг­ра­ет в ней важ­ную роль.
Глав­ным ге­ро­ем яв­ля­ет­ся всем зна­ко­мый Иц­хак. Это тот с боль­шим или да­же ог­ром­ным жи­во­том, один из са­мых зна­ме­ни­тых муж­чин на­шей мыш­пу­хи. Ба­ла­гу­ла с боль­шой те­ле­гой и боль­шим име­нем. Ува­жае­мый че­ло­век сре­ди ев­ре­ев и ук­ра­ин­цев. Иц­хак пил и ел толь­ко с боль­шой по­су­ды. Ел он мно­го и был здо­ро­вый, как три ев­рея вме­сте.
Ис­то­рия на­ча­лась так.
Юхен­сон ска­зал Иц­ха­ку, что ран­ним ут­ром они по­едут в со­сед­нюю де­рев­ню за ра­куш­ка­ми, и что­бы Иц­хак за­ехал за ним по­рань­ше. В пять ут­ра Иц­хак по­сту­чал­ся в дверь к Юхен­со­ну и, вой­дя, уви­дел, как тот си­дит за сто­лом пьёт чай и за­ку­сы­ва­ет пе­чень­ем. Съев два или три пе­че­нья, он пред­ло­жил Иц­ха­ку по­зав­тра­кать с ним. Иц­хак веж­ли­во ска­зал, что они бу­дут ехать ми­мо его до­ма, и он за­ско­чит на ми­нут­ку и пе­ре­ку­сит. По­ев, Юхен­сон вы­тер гу­бы сал­фет­кой, ска­зал же­не спа­си­бо, чем вы­звал у Иц­ха­ка удив­ле­ние и они вы­шли на ули­цу. Они еха­ли и ти­хо раз­го­ва­ри­ва­ли. Дое­хав до до­ма Иц­ха­ка, за­шли ту­да вме­сте и то, что уви­дел Юхен­сон, чуть не сби­ло его с ног. На сто­ле сто­ял чу­гун­ный ка­зан пол­ный жар­ко­го. В этом ка­за­не сре­ди кар­тош­ки и ещё че­го-то ле­жа­ли две ку­ри­ные фар­ши­ро­ван­ные шей­ки. И это всё в по­ло­ви­не шес­то­го ут­ра. Иц­хак сел за стол и при­гла­сил Юхен­со­на, но тот сто­ял, как вко­пан­ный. При­няв это, за куль­тур­ный от­каз, Иц­хак стал зав­тра­кать. Он уп­ле­тал это жар­кое и шей­ки так, как буд­то это у не­го мог­ли за­брать или это­го боль­ше не бу­дет. Об­ли­зав чу­гун­ный ка­зан, он встал и по­до­шёл к ко­лод­цу, на­брал от­ту­да вед­ро хо­лод­ной во­ды и вы­пил всё до дна. Же­на спро­си­ла или он на­ел­ся и, по­лу­чив в от­вет – «а гребц», по­ня­ла, что да. Юхен­сон вы­шел на ули­цу, не про­из­но­ся ни сло­ва. Он был в шо­ке. Сев на те­ле­гу, они по­еха­ли. Ут­ро на­чи­на­лось для Иц­ха­ка хо­ро­шо, а для Юхен­со­на оно ещё не кон­чи­лось, так как че­рез 20 ми­нут они подъ­е­ха­ли к чай­ной, ко­то­рая толь­ко что от­кры­лась. Иц­хак, при­ка­зал ко­ню сто­ять, слез и за­шёл в чай­ную. Вы­шел он от­ту­да, не­ся под мыш­ка­ми тол­стую пал­ку док­тор­ской кол­ба­сы и кир­пи­чик чёр­но­го хле­ба. Сев на под­во­ду, он из­дал осо­бый звук и конь тро­нул­ся. Отъ­е­хав от чай­ной, Иц­хак стал от­ры­вать от кол­ба­сы боль­шие кус­ки и та­кие же от хле­ба. Юхен­сон стал те­рять соз­на­ние. Он смот­рел на Иц­ха­ка с ужа­сом и удив­ле­ни­ем. На­брав­шись ду­ху, он не вы­дер­жал и спро­сил: «Иц­хак, от­веть­те мне, по­жа­луй­ста, вы сей­час съе­ли то, что съе­да­ет вся се­мья за не­де­лю, как вы мо­же­те так мно­го ку­шать? По­бой­тесь Б-га!» Про­гло­тив по­след­ний ку­сок кол­ба­сы, Иц­хак по­смот­рел на Юхен­со­на и с удив­ле­ни­ем от­ве­тил: «Вус хоб их ге­ге­сен? Вус? Ду хас ге­ге­сен ми­та­мин, унд вус хоб их ге­ге­сен – а гур­нышт.» Иц­хак, ни­ко­гда не ел пе­че­нье, оно бы­ло для не­го ди­ко­вин­кой. Он ду­мал, что эти два или три пе­че­нья ви­та­ми­ны, а ви­та­ми­ны, дус ист а гит, как го­во­рил док­тор, а Иц­хак ему ве­рил. Юхен­сон не про­ро­нил боль­ше ни сло­ва. Что мог, этот куль­тур­ный че­ло­век, ещё ска­зать? А гур­нышт!
Не ду­май­те, что Иц­хак был не куль­тур­ный, но как мог его по­нять Юхен­сон.
Мой хо­ро­ший Иц­хак, пусть зем­ля ему бу­дет пу­хом, ехал и улы­бал­ся. Он улы­бал­ся сам се­бе, ведь ут­ро бы­ло для не­го хо­ро­шим. Он улы­бал­ся и ду­мал, как ма­ло по­ни­ма­ет в жиз­ни этот Юхен­сон. Гля­дя на его улыб­ку мож­но бы­ло по­ду­мать, что он са­мый сча­ст­ли­вый че­ло­век.
Вот за­кон­чи­лась ещё од­на ис­то­рия из на­ше­го мес­теч­ка. Бо­же мой! Ка­кие лю­ди жи­ли там. Ес­ли вам за­вид­но, пе­ре­ез­жай­те в мес­теч­ко. На­смеё­тесь до упа­ду.

Некейва

Она была некейва со стажем. В нашем небольшом городке её знали все.
Вернее, мужчины, которым надоели жареные котлеты и воскресный чай с печеньем. Те, кто не достиг совершеннолетия, знали о её существовании и пытались ночью, через закрытые окна подсмотреть, чем занимаются их папки и бородатый поп. Батюшка был статный и сильный мужчина. Однажды выходя от некейвы, он столкнулся в дверях с таким же бородатым, молодым, но уже почему-то сутулым раввином. Приподняв шляпу, он поприветствовал брата по несчастью, а тот закатил хитрые глазки, мол, пути господни неисповедимы, а наши … и, извиняясь за всех евреев, пропустил святого отца. Батюшка был рад, что его несчастье такое же, как у раввина, и бежал к попадье рассказать, какой у них в городе хороший рэбэчка. А тот, в этот момент, ругал некейву за развратный образ жизни. И за то, что пускает к себе необрезанных. Это – не кошерно. Некейва щекотала рэбэчку за пейсиками, а он, положив свою умную головку ей на коленки, прощал грешнице мелкие шалости.
Женщины нашего городка ругали и даже проклинали её. Но не так чтобы очень сильно, всё-таки человек, а были и такие, которые ей даже завидовали.
Так как городок наш небольшой, то все встречались чаще, чем они этого хотели. Особенно было интересно наблюдать, когда на улице появлялась некейва. Если она прохаживалась по левой стороне улицы, женщины переходили на правую, или наоборот. Если ей навстречу шёл мужчина, то он специально проходил как можно ближе и вдыхал сладкий запах запретного удовольствия.
Но когда навстречу шли муж с женой, можно было умереть со смеху. Муж тянулся к некейве, а жена – в другую сторону. И только предупреждение жены, что сегодня распутник будет спать в гостиной и притом один, действовало на него успокаивающе.
Каждый человек имеет имя. Дадим его и нашей героине. Давайте назовём её Циля или Хайка. Вот умора. Где же это видано, чтобы некейву так звали. Хотя чем эти имена лучше других? Можно подумать, что с такими именами живут одни ангелочки.
Давайте называть её Фаина. Почему? Наверное, потому, что буква Ф напоминает мне лучшую часть её тела. Интересно, почему я начал именно с этой части тела? Наверное, потому, что мне мясное нравится больше, чем молочное, но это так, между прочим.
А вообще, Фаиночка была не так дурна собой. Круглолицая. Губки красные и райские, как малина. Груди, как херсонские арбузы, сладкие и не переспелые, и если прижаться губами к краникам, то можно долго утолять жажду. Глаза чуть-чуть раскосые и все зубы кроме одного ровные, но и он украшал её. А эти раскачивающиеся бёдра напоминающие айсберг? Ну, всё как у вашей жены, или почти так. Единственное чего не хватает так это шторма.
Фаина знала себе цену. От десяти до тридцати рублей, в зависимости от сервиса. Перечислить? Ох, какие вы любопытные. Ну, хорошо. За десять рубликов её можно было потрогать за букву Ф. А за тридцать мужчины, столкнувшись с айсбергом, два дня не смотрели на своих жён.
Но самая большая ценность Фаины – она могла слушать. Уложив на перину клиента, она садилась рядом и начинала делать себе маникюр, а клиент рассказывал о работе, о друзьях, о жене и детях. О жене почему-то говорят много. И какая она непонятливая, и какая она неряха, и вообще в сексе она ноль без палочки, и если бы не мама, то он был бы ещё холостой. Дети, вот что его держит – дети, и если бы не они… И он как нищий, ожидающий милостыню, смотрел на Фаину. Отложив в сторону причиндалы, она поправляла херсонские арбузы и глубоко вздыхала. Этот вздох моральной поддержки стоил клиенту пару лишних рубликов.
Иногда к Фаине приходили женщины. И не думайте! Фаина не изменяла мужчинам. Просто не получавшие неделями ласки, женщины приходили к ней за советом. За чашечкой чая Фаина делилась с женщинами маленькими тайнами и те, краснея, слушали её как завороженные. Прощались они не как лучшие подруги, но и не как враги. Идя домой, женщина думала о своём муже и уговаривала себя: «Лучше Фаина, чем какая – то проститутка. Она его плохому не научит», и довольная, что у них в городе есть такая некейва, спешила застать не успевшего заснуть мужа. В эту ночь она старалась быть лучше своей учительницы, и удивлённый муж, закатывая свои свинячьи глазки, признавался ей в вечной любви, то есть до утра.
На шестой день творения создатель сказал: «Нехорошо быть мужчине одному» и подарил ему Еву.
Рому любили все. Высокий – один метр шестьдесят сантиметров. Худой – семьдесят девять килограмм и пару граммов, с небольшой лысиной, которая пробивала себе дорогу, как говорила моя мама, с переда назад. В общем, он выглядел неплохо. Единственным дефектом и преимуществом было то, что Рома был вдовец. Нет! Жена была здорова и как! Просто когда она уходила к кровельщику Мойше, жена сказала, что для Ромы она умерла. Встречаясь на улице, они здоровались, но так, для приличия. Всё-таки они когда-то целовались, а это что-то да значит.
Три года Рома только смотрел на женщин, и друзья даже стали волноваться. Мужской сок бил Роме в голову – и он иногда заговаривался. «Дурак» – говорили друзья, и они были правы – иди к некейве, это тоже женщина. И они опять были правы. И Рома пошёл. Наконец он поступил правильно.
Увидев вблизи Фаину, он дрожащим голосом спросил, сколько будет стоить простое человеческое счастье. Узнав, что не так дорого, он поинтересовался, так, между прочим, а большое счастье? И ещё раз узнав, что это ему по карману, заказал два больших счастья с перерывом в десять минут. Фаина была некейва со стажем и сразу увидела, кто перед ней стоит.
Спросив Рому, когда он в последний раз был на рыбалке и, получив ответ, что он три года не может найти удочку, она уложила его на всем знакомую перину и укрыла тёплым одеялом. Она сняла кофточку и села на край рабочего места. Увидев спелые арбузы, Рома пришёл в восторг – и одеяло приподнялось. Фаина погладила Рому по головке, и одеяло, вздрогнув, опустилось. «Какая женщина», – подумал Рома и стал внимательно разглядывать Фаину. «Какой мужчина», – промелькнула у Фаины – и их глаза встретились.
На этом можно было бы и закончить. Ведь вы уже догадались, что будет дальше, не глупые. Поэтому умные могут выйти, а для хороших людей я продолжу.
Клиенты стучались в дверь, но никто не открывал. К вечеру в городе началась небольшая паника. Рома обманул Фаину и получал удовольствие с перерывом всего в пять минут. Усталая Фаина уснула как настоящая женщина в объятиях настоящего мужчины. Эта ночь стала для нашего городка роковой. Мужчины, лишённые внимания Фаины, спали со своими жёнами и так, между прочим, занимались любовью. И вы знаете, многим это понравилось. Через девять месяцев небольшая больница была забита роженицами.
Рома влюбился по-настоящему. Он стоял перед Фаиной на коленях и просил выйти за него замуж. Фаина кричала на него и толкала ногами. Зачем ей этот дурак? Какая может быть свадьба? Зачем она ему нужна? И вообще, она же некейва, неужели он этого не знает? «Знаю»,– признавался Рома – ну и что?» Фаина готовила обед, и они вместе ели. Ей нравилось, как Рома уплетал пережаренную картошку и хвалил её уродливые котлеты. Он клялся, что такой вкуснятины ещё не ел. «Дурак» – говорила она ему. Потом назвала его дурачком. Потом мой дурачок. Через неделю откормленный и счастливый Рома, взяв под руку свою Фаиночку, вышел в город. Город молчал.
И если бы хоть кто-то сказал одно плохое слово о моих дорогих героях, то я бы вычеркнул его имя из моего рассказа.
Теперь и мне пора заканчивать. Пусть умные зайдут. В конце концов, они тоже имеют право знать всю правду. Где эта улица, где этот дом, где это Штейтеле…

Рассказывая истории о жизни евреев в маленьких городках, или как принято их называть штейтел, меня часто спрашивают, почему я не упоминаю названия этих штейтел или хотя бы одного из них.
Наверное, всем хочется знать, где всё это происходило и происходит ещё сегодня, чтобы поехать туда и самим убедиться, рассказываю ли я правду или нет. К сожалению многих героев, нет уже среди нас, и никто не сможет подтвердить вам, правдивость моих рассказов.
Конечно, для пользы дела, я иногда немножко где-то поднавру, а где-то, только поверьте мне, чуть-чуть, что-то придумаю.
Ах да! Вы всё равно не поверите. Вам не сидится на месте, вам хочется в дорогу, что бы самим убедится, было это или нет. Тогда поехали. Только наберитесь терпения, дорога будет долгой, но интересной.
Едем мы на Украину. Там, между большими городами Одесса и Николаев, затерялся городок Большие Пейсы. Но вам туда не надо. Вам надо завернуть за угол и ехать в городок Малые пейсы. Когда вы туда приедете, то поймёте, что и туда вам не надо. Вы повернёте ещё раз, и поедете в сторону трёх местечек: Богополь, Овиополь и Голта. Это между рекой Южный Буг и Синюха. И вот вы уже у цели. Между этими местечками находится наше… название, которого я скажу вам позже.
Теперь, вы можете себе представить, какой это штейтл, и какие люди там жили. Это место, было центром мирового еврейства и там, родился я и ещё много, много хороших и добрых евреев. Все жили тихо и мирно, независимо еврей ты, русский, или украинец. В мире и дружбе отмечали все праздники. Евреи приглашали к себе соседей на пасху и все ели мацу. На новый год, а у евреев он почему-то не в январе, ели фаршированную рыбу, И, что бы не обидеть своих соседей, евреи отмечали даже Рождество, но еду приносили с собой. А почему не отметить Рождество? Ведь родился еврейский мальчик, которому через восемь дней сделали обрезание и все отмечали ещё один Новый год. Когда в местечке готовились к праздникам, то запах от приготовления еды долетал до Больших Пейс.
Все знали, у нас гуляют! Люди приходили без приглашений и иногда на дорогах, ведущих к нам, образовывались пробки. В нашем местечке старались не ругаться, чтобы не быть плохим примером для других. Но когда ругались где то, то у нас принимали нейтралитет. «Ша», говорили старики, у нас должно быть «ША», нас, их проблемы не касаются.
Наш городок был единственным на Украине, который жил по законам Швейцарии. Мы были нейтральны.
Но когда пришли немцы и это не помогло. Наши евреи и евреи из Швейцарии были для немцев просто… ЕВРЕИ. Досталось всем. Но об этом в другой раз, это уже другая история.
А наша история продолжается. В Японии, земля содрогалась от землетрясений, где-то вулканы не давали людям жить, а ещё где-то свершались культурные и не культурные революции. Выбирались новые канцлеры и президенты.
В нашем местечке тоже был президент, извозчик по имени Ицхак. Он руководил и принимал решения сам. Поэтому люди прозвали его Ицхак - Комитет. Он не допускал ни землетрясений, ни войн, ни революций. Его знаний и авторитета хватало, чтобы жить со всеми соседями в мире. Но, состарившись, Ицхак понял, что после него никто не сможет справиться с теми, кто нам зло мыслил, а такие были тоже, и однажды он сказал: «Нужно ехать!» Потом, как Авраам, принёс своего сына в жертву. Он отправил его первым из нашего местечка в Америку. Когда его сын Петя устроился и стал Американцем, Ицхак дал команду – поехали – и от нашего местечка остались рожки да ножки. Наступило полное «ША!»
Теперь вроде бы и писать не о чём. Ну, разъехались наши. Ну и что? В мировом масштабе, как говорили наши старики – это гурнышт – ничего. Хотя из этого «ничего», получилось что-то. Наши местечковые евреи разъехались по всему миру, и о них узнали. Они повсюду и их везде любят. Вы слышали, с каким акцентом разговаривают артисты из Голливуда? Так знайте, там тоже наши люди. Нет, президент не наш, хотя он немного и похож на одного из наших. Ну, чем чёрт не шутит?
Побывав за границей, я встречал земляков, и мы вспоминали, хорошее старое время. Я сидел с нашими бабушками и дедушками, а они рассказывали мне истории из их жизни и я подумал, что пройдёт ещё немного времени, и наши местечки забудутся и не с кем будет больше встречаться и разговаривать. И это не давало мне покоя. Я решил, напишу, как смогу, главное не забыть. Нельзя забывать имена. Нельзя забыть старую родину, где родились наши родители. Пускай она была к нам не всегда добрая, но ведь мы её по-своему тоже любили. Мы, это капля нашего народа, не зависимо от того, где мы родились. Мы скитаемся уже две тысячи лет и нас трудно собрать всех вместе. Я попробовал собрать на бумаге хоть что-то, и не знаю или мне это удалось. Если да, то я очень рад, если нет, то не судите строго.
Да, чуть не забыл, вы же ждёте, чтобы я, наконец, сказал, как называется наше местечко. Так я уже вам сто раз объяснял, оно находится между Большими и Малыми Пейсами.
Неужели не понятно?

Одеяло на двоих

Свадьба подходила к концу. Музыкальная установка, выдавливая из себя последние звуки, захлебнувшись, затихла.
Выпроводив гостей, мама невесты взяла молодых за руки и подвела к дверям спальни. Обняв их, она в очередной раз расплакалась и, поцеловав жениха, спросила: «Я надеюсь у тебя всё в порядке? Ты же хороший мальчик? Ты никогда не обидишь мою дочку?». Новоиспечённая жена смутилась и сказала: «Мама не надо, мы не маленькие. У нас всё будет хорошо».
Уходя спать к соседке мама, посмотрев на фотографию покойного мужа, сказала: «Теперь, ты можешь лежать спокойно, наша дочка вышла замуж и она будет счастлива…».
Они переступили порог спальни. С этого момента эта комната станет для них местом радости, слёз, признаний и обвинений. Большая мягкая перина возвышалась над кроватью, как облако, и несла на себе две подушки и два пушистых одеяла.
Они обнялись и впервые поцеловались, как муж и жена. До этого они тоже целовались, но сегодня это было нежнее и ласковей. Сегодня они станут одним целым. Сегодня они перестанут стесняться друг друга. Посмотрев на кровать, она сказала: «Зачем нам два одеяла? Мы всегда будем спать под одним одеялом. Правда?» И, не дождавшись ответа, сложив ненужное одеяло, навсегда спрятала его в шкаф.
Прошло время. Спрятанному одеялу стало скучно в темном шкафу. Оно мечтало, чтобы его гладили, и ему хотелось знать, о чём говорят люди в спальне. Немного высунувшись, одеяло стало прислушиваться.
– Дорогой, прикрой мне спину, мне что-то холодно.
– Как холодно? Мне лично жарко.
– Почему, когда мне холодно, тебе всегда жарко?
– Дорогой у нас странное одеяло, теперь и мне жарко.
– На что ты намекаешь?
– Может быть, ты возьмёшь второе одеяло, и я не буду тебе мешать?
– Ты мне не мешаешь. Я хочу спать с женой, а не с одеялом.
– Я люблю тебя, прижмись ко мне.
Одеяло услышало, как нежные вздохи женщины переплелись со скрипом кровати.
Прошло десять лет. Придя домой, муж увидел, как жена вынимает спрятанное одеяло.
– Что ты делаешь? Зачем нам второе одеяло?
– Ты знаешь… я подумала, так будет лучше. Ты, наконец, сможешь спать всю ночь и не просыпаться, если…
– Что если? Что ты придумала?
– Ничего я не придумала. Давай попробуем. Ну, что такого может произойти? Мне даже интересно. Ты лежишь под своим одеялом, а я буду к тебе заползать, как змея, и мы будем…
– Это ты точно сказала, как змея. Делай что хочешь.
Прошло двадцать лет. Змея спала рядом. Одеяла, подаренные в день свадьбы, давно ушли на пенсию и спрятанные в подвале вспоминали свою жизнь. Иногда им становилось грустно и они, молча обнимаясь, гладили друг друга.
Сегодня ему не спалось. До жены было далеко. Целых полметра. В этом месяце он несколько раз давал себе слово преодолеть это расстояние, и прижаться к ней, к змее, но всякий раз откладывал это решение за ненадобностью. Нет, это не то слово. Это не красиво. Просто всякий раз, видя мирно спящую жену, он не решался вмешиваться в её сон. Он почему-то всё чаще вспоминал свою любимую тёщу. Узнав, что они укрываются каждый своим одеялом, она сказала: «Всё. Вы, наконец, стали мужем и женой. Теперь вы не разведётесь, теперь вы можете обойтись без меня». И умерла. Умная была у него тёща. Будильник он выключил раньше, чем тот зазвенел … ведь жена спала, и будить её он не хотел.

Он тихо сел на край кровати. Разводиться он никогда не собирался. И только один единственный раз, когда к ним на работу пришла новая сотрудница, он представил себя с ней под одним одеялом… Маленькая, неприятная мыслишка, стала закрадываться ему в голову. Но вспомнив тёщу, и её просьбу не обижать дочку, он остановил эту мысль на половине пути. Ну, как, как он может оставить её? Ведь, она его жена и он её ещё любит. Правда последнее время она стала часто болеть. То у неё ноги болят, то руки, то голова. Наверное, она специально придумывает себе болезни, чтобы держаться от него подальше. Но почему? Ведь он никогда не настаивал. Он уже привык. Она, наверное, тоже? Ведь не жалуется.
Он ещё раз посмотрел на жену. Ну, как, как она может лежать и не шевелиться? Такое чувство, что она не дышит.
Он встал. Привёл себя в порядок. Повернувшись в сторону спальни, улыбнулся, послал жене воздушный поцелуй и пошёл на работу. Сегодня он почему-то весь день вспоминал их свадьбу, и как жена спрятала одеяло. Сердце сжалось в комочек, и на душе стало тяжело, как будто у него что-то украли. Вот дурочка. Ничего не случится, ничего не случится. Случилось. Детей не завели. Всё ей некогда было. Работа. Карьера. А когда, укрывшись двумя одеялами, он целовал её, она всё время просила: «Тихо, не надо. Давай попозже». Ей всегда казалось, что мама, которая спала рядом за тонкой стенкой, всё слышит. А когда в квартире, наконец, наступала тишина, она была уже под своим одеялом и, поди, доберись до неё. Змея, ведь сама сказала, что змея. И он опять улыбнулся. Всё равно люблю эту змею. Ведь жена она мне.
Дома было темно. Он зашёл в спальню. Тишина напугала его. Жена спала, под своим одеялом и в комнате было холодно. Он подошёл и прикоснулся к ней. Скорая приехала быстро. Врач сказал только одно слово: «Сердце».
Похоронили её возле любимой тёщи. Цветов было мало. Она не любила цветы. Оставшись один, он долго не мог зайти в спальню. Потом, взяв большой кулёк, он сложил туда два одеяла. Спустившись в подвал, он увидел подаренные тёщей два поседевших облака. На окраине города он облил бензином то, что мешало ему жить, то, что забрало у него жену и сделало одиноким.
Пламя уносилось вверх, а вместе с ним тридцать лет жизни.
Тёща, была умной женщиной. Она же сказала, что они никогда не разведутся. Что они проживут вместе долго и счастливо. Жили они действительно долго. А счастливы они были только тогда, когда жена спрятала в шкаф одеяло.

Рыба Фиш

Отойди от стола. Я кому говорю. Ты, наверное, хочешь моей смерти? Да? Так я и знала. И бабушка Хова посмотрела на своего внука. В её взгляде можно было прочитать всё что угодно, но только не злость.
Мишкалэ – гей век. Не подходи к столу, и она замахнулась кухонным полотенцем. Ты у меня сейчас получишь, но это были только слова и Мишкалэ это знал. Чтобы бабушка кого-то ударила, это нужно было долго ждать. Шарпая тапочками, бабуля ходила по кухне и разговаривала со всеми сразу, хотя кроме Мишкалэ и её никого больше не было.
«Конечно, они все на работе, а я ничего не делаю. Я сижу и смотрю в потолок, а они готовят ужин, убирают в квартире, и смотрят за детьми. Мишкалэ не трогай курочку, она ещё не готова. Ты меня в гроб загонишь. Ты хочешь видеть бабушку в гробу? Да? Нет? Ты хороший мальчик. Это они во всём виноваты. Они родили тебя, кстати, много ума для этого не надо, а я должна тебя воспитывать. Ты хочешь воспитываться? Да? Тогда не трогай цимес, это для дедушки». У Ховы была полная дисциплина, хотя она этого слова не знала, но она знала – достаточно одного её взгляда и вся семья, займёт свои места, по заранее распроданным билетам. Она знала кто, что любит, и кто где будет сидеть.
И только один член семьи не хотел подчиняться ей, это был её любимый внук Мишкалэ. Он не просто любил бабушку – он не мог без неё жить. А она, каждый раз при виде разбитых коленей внука кричала на всю улицу:
«Чтобы мне было за него. Чтобы вам было за нас. Убийцы, Мишкалэ убили, вэйз мир», – и ещё кое-что из национального фольклора.
Сегодня была пятница и, как было заведено, вся семья собиралась у бабушки.
Это был её день. Все заранее делали себе и детям клизмы, потому что нужно было съесть массу вкусной еды. И не дай Б-г, если кто-то приходил сытым, тогда начиналось: «Конечно, где-то вам вкуснее, где-то курочка, как курица, а у меня вам не нравится. Всё! Мне хватит. Кушайте где хотите», – и она демонстративно делала обиженное лицо. Что тут начиналось. Все запихивали несчастную курицу вместе с косточками в рот. Дед наливал самогонки, чтобы легко глоталось и ничего не болело. Потом самые хитрые просили добавки и вылизывали свои и чужие тарелки. Бабушка, как инквизитор (этого слова она тоже не знала) наблюдала за тем, как у того, кто не успел, проглотить косточку вырывали её из рук и демонстративно, зубами превращали в муку.
Но сегодня был особенный день. Пятница и какой-то праздник. Может быть даже еврейский, но дед не успел сообщить бабушке, какой и она, чтобы не ошибиться приготовила, что-то особенное и кроме Мишкалэ, этого никто ещё не знал. Мишкалэ решил воспользоваться случаем, и проверить бабушкину любовь, а заодно и чудо-блюдо.
«Бабушка, я голодный», – и он скривил лицо.
«Вей моме таере, он ничего не ел. Вейз мир, нахес мой, возьми себе колбаски, булочку и не прыгай на месте. Сядь и покушай».
«Не хочу колбаски, а хочу…», и тут он попросил того, чего ещё нельзя было просить… «Я хочу гефилте фиш. Дай мне кусочек фаршированной рыбки».
Лучше было бы для него попросить, чёрную икру (хотя её у нас никто не ел) или даже красную (её кушал только дед), но рыбу фиш, это было для бабушки провокацией (этого слова она тоже не знала).
Бабушка на полной скорости затормозила.
«Теперь я знаю. Твой папа специально женился на моей дочке, чтобы родить тебя, а ты укоротишь мне жизнь. Он меня ненавидит. А я ему бульончик с шейкой приготовила», – и она села на стульчик.
«Бабушка я рыбу хочу», – не унимался Мишкалэ.
«Бери всё, что хочешь. Ты даже можешь взять мою жизнь, но пока дедушка не придёт, рыбу ты не получишь. И всё!»
Мишкалэ не хотел бабушкину жизнь. Ведь без жизни бабушка умрёт и Мишкалэ заплакал. «Ну, иди, иди ко мне», – и бабушка протянула руки. Один прыжок и Мишкалэ прижался к тёплому телу, пахнувшему домом и уютом, а также немного фаршированной рыбой. Мишкины слёзы размочили бабушкино сердце: «Ну, хорошо, хорошо, горе ты моё», – и громко поцеловав его в макушку, бабушка сжалилась. «Возьми себе рыбки, только маленький кусочек, и не бери головы, это для дедушки».
Это была не рыба. Это было что-то воздушное, сочное, и пахнувшее сладким луком, перцем и бабушкиной тайной еда . Половина земного шара не знает, чего они лишены. И это готовила его бабушка. Если бы умные люди давали за это Нобелевскую премию, то бабушка получала бы её каждый год. Мишкалэ ел и смотрел на бабушку такими глазами, что она сев возле него попросила: «Нахес мой, подумай о папе, маме, ну наконец, о дедушке. Ведь они тебя любят, оставь им тоже что-нибудь. Хорошо?»
Мишкалэ задумался. Ну, хорошо, только дай мне ещё маленький, маленький кусочек и он прижал свои маленькие губки к бабушкиной щёчке.
Этого она вынести не могла, и внук получил ещё один хороший кусочек.
Наевшись, он уселся бабушке на колени и попросил: «Научи меня делать гефилте фиш. А потом, когда ты будешь старенькая, я буду тебя угощать моей рыбой» Бабушка взяла лицо Мишкалэ в руки и сказала: «Твой папа знал, что делает. И я его за это люблю. Сегодня он получит свой бульончик».
Слушай меня и бабушка начала рассказывать, как её бабушку учила её бабушка, а потом все бабушки учили своих дочерей, и как она учила мою маму, но никто из них не учил своего внука и бабушка спросила: «Ты серьёзно?» Мишкалэ кивнул. Тогда бери ручку и записывай. Накрывая стол, ведь скоро соберётся вся семья, бабушка диктовала. Маленький Мишкалэ, маленькой рукой записывал тайну приготовления гефилты фиш. Не зная еще, что такое пропорция, он пыхтел и вытирал от усталости маленький лобик. Но он ещё не знал, что пройдёт много лет и люди, которые плохо относились к своим бабушкам, будут предлагать ему большие деньги, чтобы узнать секрет приготовления чудо блюда гефилты фиш. Поэтому, он научил свою жену всем тайнам и теперь она на днях получит Нобелевскую премию, ведь бабушка была права, приготовления такого чуда – не мужских рук дело.