МЫЛО фабрики "Свобода".    

                 Публикуется впервые .

Рассказ о моем детстве, о том, чем мы жили в 1960-е годы, о самом любимом человеке- моем отце.

   Я бежала по улице, не обращая внимания на противный холодный ноябрьский то ли дождь, то ли снег. В ушах звенели мощные победные аккорды "Патетической сонаты" Бетховена. Наконец-то! Скорее домой, за рояль! Наконец я буду играть настоящую музыку, а не надоевшие бесконечные фуги и этюды. Дома у двери меня перехватила соседка и затащила в их квартиру ( у нас был общий коридор, из которого двери уходили в изолированные квартиры). "Посиди немного у нас, домой нельзя". - " Что случилось?»-Тетя Бузя, наша давняя соседка, почти член семьи - наши родители, храня память о коммуналках, не закрывали двери между квартирами, и жизнь двух семей была общей, вместе радовались и горевали, встречали праздники, отмечали дни рождения и хоронили -замялась и тихо прошептала - « Не иди! Там обыск, пришли за папой». Я не помню, что было дальше, через какое-то время меня вывели в коридор попрощаться с отцом. Его уводили - странные, какие-то серые люди без примет. А он, мой огромный красивый папка, растерянный и какой-то незнакомый , прижал меня к себе и сказал : « Я вернусь, Жанулька, я не виноват, верь мне!»

         Мама слегла. Она точно знала, что оттуда, куда увели ее Даньку, не возвращаются. Так было, когда у нее,  девчонки-сироты, рано потерявшей мать, увели в 36-м году отца. Он не вернулся. А маме просто повезло - ее, пухлую хорошенькую девочку в белой блузке и пионерском галстуке пожалел энкаведист, вызвавший для того, чтобы отправить в лагерь с другими ЧСИР ( членами семьи изменников Родины).  Он повертел в руках ее табель, пестревший оценками «отлично», и сказал - Иди, Норочка, и никогда сюда не приходи! - Норочка выжила - помогли соседи, которые забрали ее к себе, тогда люди были добрее, и чужое горе не было для них чужим. Она не просто выжила, а стала красавицей, женой всеми уважаемого и любимого послевоенными увядающими киевскими невестами Давида. Но навсегда в ее душе поселилось ожидание беды. Даже после того, что был получен из Москвы конверт с письмом-реабилитацией сгинувшего в лагерях отца, она знала - за каждым поворотом судьбы ее ждет она, беда, горе, называйте, как хотите. 
Она слегла и не слышала криков и вопросов Нади, папиной сестры, которая тут же поселилась у нас, стала варить жирные наваристые бульоны, куриное жаркое со шкварками и усиленно кормить меня - Ребенок может похудеть, Нора, возьми себя в руки!

         Назавтра я в школу не пошла, и на второй день тоже. А через день пришла моя закадычная подружка востроглазая остроносая Полинка и поинтересовалась, почему я сачкую. Я что-то выдумала и никак не могла дождаться, ну когда же она уйдет. А Полиньке все было интересно - А где папа? Ах, в командировке! - Конечно, Полинка знала, где мой папа, ведь дом у нас был ведомственный, и слухи по нему разлетались еще быстрее - каждый с кем-то работал, что-то слышал, кому-то что-то сказал. И в этот момент моей такой старательной лжи, раздалась звонкая трель входного звонка - на пороге стоял папка. Похудевший, небритый, он обнял меня и быстро прошел в спальню, откуда послышался плач мамы. Полинка ретировалась. - Папка, мой папка пришел!

         Он пришел не навсегда. Просто не было ордера на арест - какое-то новое странное строгое слово «ордер», и его вынуждены были выпустить. Почти неделю папа перебирал архивы в своем Министерстве и, когда с целой папкой каких-то бумаг, доказывающих его невиновность, пошел к следователю, мама ждала его под дверью. Он не вышел. Вышел следователь с подлючей фамилией Паденко и с улыбочкой сообщил, что ордер - тот самый строгий - получен, а все бумажки - так, Филькина грамота.

         Папа уехал на курсы повышения квалификации - Куда? - Во Львов- Правильно, ведь именно во Львове шел процесс, на котором сфабриковали обвинение против отца. Учителя стали ко мне сверхвнимательны, девчонки смотрели в глаза, мальчишки почему-то перестали дергать за хвостики и щипать выступающие холмики на груди. Лет через двадцать мои друзья признались, что, конечно же, все знали. Их родители в первый же день обсуждали тревожную весть - взяли самого Давида, непорочного и неподкупного Давида. Неужели опять - тридцать седьмой год, а, может, пятьдесят третий? Неужели опять взялись за евреев? - А когда их оставляли в покое?

         Пришла учительница музыки стройная элегантная Мария Лазаревна. Она сказала - Девочка должна играть, я буду заниматься бесплатно. - Как? Разве я смогу сесть за рояль? - Смогла. А через месяц был Новый год. Скоро Новый Год - сказала мама,- Тебе нужно новое платье, как всегда, чтобы не подумали...- Она шила сама, наверное, первое платье в своей жизни, а Надя принесла новинку - деревянные бусы, и я встречала праздник с друзьями в обновке, как все. В этот Новый год я впервые попробовала водку, но не опьянела - не взяло!

         Мы стали привыкать к новой жизни - в постоянном ознобе ожидания - передачи, весточки, переданной адвокатом оттуда, и денег. Да, это было стыдно - нам с мамой не на что было жить. Сразу же пошли переводы из Москвы от маминых друзей, из Тбилиси от папиной сестры, помогали двоюродные и троюродные братья и сестры - дети большой когда-то еврейской семьи. И Адвоката нашли самого лучшего - да, Адвоката с большой буквы, который сказал, что ни возьмет ни копейки, пока не вытащит Даньку.

         В конце зимы мама пришла счастливая, сияющая своей ослепительной улыбкой из прошлой жизни. - Жанулька, все будет хорошо! Адвокат сказал, что он нашел неопровержимые доказательства - папа будет скоро дома. Ты идешь в магазин и покупаешь какое-нибудь мыло фабрики "Свобода" - это условный знак, нужно вложить папе в передачу, он поймет!- В магазине одном, втором, центральном и многих других по непрогнозируемым законам советского дефицита не было ни кусочка мыла этой фабрики со звучным названием. Наконец, по блату - ох, это святое слово Блат, - достали мыло - целый картонный ящик, который я с трудом притащила домой. Передали два кусочка с передачей - в передачу клали только то,что было разрешено по строгому списку. И стали ждать - чего? Ну, конечно же, того, что было написано на этих кусочках - Свободы! Свободы моему папе.

         Потом было еще много месяцев ожидания, всплесков надежды и безысходности. Был мой выпускной вечер - я тогда оканчивала восьмой класс, и новое платье из голубого шифона, которое в складчину сшили тетки, и мои первые туфельки на «шпильке», которые принес папин дядя Яков, зубной техник с Подола. Был выпускной, на котором не было папы. А мама была. Собрав все свои силы, надев что-то шуршащее, с гордо поднятой головой она сидела среди прочих родителей и радовалась моему «отличному» аттестату. Был вечер на Днепре, теплоход, танцы и залитое шампанским такое дорогое мне платье.

         А потом было Подмосковье, старая дача на окраине Перловки, куда к своей подруге тех самых лет, когда ее, девчонку, оставшуюся без отца, забрали соседи, да, именно к дочери этих соседей, с которой она выросла, с которой в военной Москве дежурила на крышах, а потом, накрывшись с головой одеялом, пережидала бомбежки дома, к Леле, меня отправила мама на то время, когда все должно было решиться - вскоре состоиться суд. Тогда станет ясно, будет ли Свобода, может ли она быть вообще. А потом была телеграмма, которую прямо в лес на нашу заветную полянку, куда уходила я вместе с московскими дачниками, принес Лелин муж Володя, и два слова в ней - Папа дома!- Я бежала из лесу, прямо сейчас, скорее, на поезд. Папа встретил меня на вокзале, изможденный, казалось, уменьшившийся в росте, со странным шрамом на щеке, как оказалось, от прижженной сигареты  - у следователя тоже нервы! -, с какой-то виноватой улыбкой. Оказалось, что я отвыкла, и так тяжело почему-то далось первое объятие и поцелуй. А потом хлынули слезы, потоком, очищая от всяческих сомнений. 

         А потом была моя молодость, с бардовскими песнями и запрещенной «самиздатовской» литературой, было взросление и осознание того, что ее, той самой, Свободы, нет и не может быть, во всяком случае, в стране победившего социализма.
Потом была моя взрослая, средне статистическая жизнь - браки, разводы, смерть отца, такого еще молодого, взросление дочери. И мама, которая после папиной смерти словно замерла в ожидании будущей встречи с ним. И они, наверное, встретились где-то там за облаками, и на будущую встречу с ними теперь надеюсь я.
А моя доченька, взрослая, очень самостоятельная, разумная и уверенная в себе, часто меня спрашивает:
- Мама! Ну почему ты всегда находишься в ожидании несчастья, беды, горя? Почему ты боишься, что вот-вот случиться что-то ужасное? Откуда в тебе это?
- И, действительно, откуда?